Текст книги "Завоеватели"

Глава четвертая

На пороге ларсовой хибары появился демон Тагет, убийственно величавый, одетый в какой-то мерцающий серебряный халат с алыми кисточками по подолу. Великан, сидевший на корточках в ожидании, поднялся, втянул голову в плечи и заморгал.

– Перед тобою хранитель традиций Ордена, о странник, – провозгласил Тагет. – Позволь же мне узнать твое имя, о вступивший на территорию Великого Тайного Братства Закуски.

– Так… ты что, не узнаешь меня, Тагет? Пузан я…

Тагет высокомерно ответил:

– Болван, по ритуалу положено. – И вновь возвысил голос: – Судя по запыленной и ветхой одежде твоей, о путник, прибыл ты к нам издалека.

– Торфинн, чтоб ему сгореть, окаянному, – с чувством подтвердил великан, – за все двести лет, что я у него проторчал, ни разу мне новой одежды не давал. Скупердяй… Рубаха истлела, штаны еще держатся… Прямо от людей стыдно.

– Судя по жалобам твоим, о рыцарь, немало невзгод пришлось тебе претерпеть. Возрадуйся же в сердце твоем, ибо пришел конец печалям твоим и горестям. Ступивший на землю Ордена в числе гостей его пребывает.

– А уж я-то как рад! – простодушно отозвался великан. – Спасибо господину Синяке, что освободили. Гнить бы мне в проклятом подвале еще двести лет…

Тагет многозначительно задвигал бровями.

– Скажи мне, о странник, есть ли в душе твоей заветное желание? Ибо обычай в этой земле такой, чтобы исполнять желания путников. И если будет на то воля богов, то получишь ты все, о чем мечтал. Расскажи мне все без утайки, и клянусь, тебе не придется сожалеть об этом.

Великан засопел. Он мучительно вспоминал цветистую фразу, которую несколько дней подряд разучивал с ним Тагет.

«Я спрошу, есть ли у тебя заветная мечта, – внушал ему маленький демон. – Ты ответишь: Много лет назад прослышал я о славном Великом Тайном Ордене Закуски и с той поры не мог ни пить, ни есть спокойно, всякий час помышляя о целях и задачах Ордена. О, неужто воистину такое возможно, чтобы мечта моя сбылась и стал я паладином Ордена сего?»

Великан потел, страдал, зубрил. Тагет был неумолим. Он утверждал, что разложение начинается с пренебрежения ритуалами. Сперва начнут сокращать тексты традиционных разговоров, потом перестанут чтить параграф 7 пункта «б» Устава: «Посуду моет тот, кто ниже рангом», а там, глядишь, и корку хлеба заныкают? Нет-с, как хотите, господа паладины и унтер-паладины, а нарушать вам никто не позволит. Пока жив Тагет, во всяком случае.

И вот теперь, когда настал решающий миг и нужно было отвечать сверкающему парчой Тагету «много лет назад прослышал я… и т.д.», великан с ужасом понял, что все забыл. Помнил только голую суть.

Воровато оглянувшись, Пузан брякнул:

– Вступить хочу… в Орден. И пожрать бы.

Тагет побагровел от гнева. Парча на нем раскалилась, такая ярость запылала в маленьких бесцветных глазках демона. Цепенея от страха, Пузан простер к нему руки.

– Тагетушка, – взмолился он, – да где мне упомнить такое… Я уж старый…

Пожевав губами, демон сказал сухо:

– Ладно. Входи.

И исчез в дверях хибары.

Пригибаясь, великан робко последовал за ним. И тут грянуло пение. Согласно традиции, неофита встречали исполнением гимна, и сейчас оба бога старательно фальшивили, закатывая от усердия глаза и широко раскрывая рты.

От неожиданности великан споткнулся и с размаху сел на сундук.

Ларс Разенна возлежал на лавке и смотрел на него с веселым любопытством. Великолепный и коварный, как великий визирь, Тагет, путаясь в парчовом халате, подобрался к магистерским коленям. Ларс наклонился, и Тагет, время от времени бросая быстрые, цепкие взгляды на великана, принялся что-то шептать на ухо Магистру. Великану казалось, что от страха он валится в какую-то пропасть. Наконец, Тагет замолчал. Разенна выпрямился и посмотрел прямо на великана.

– Как твое имя, чужестранец?

– Местные мы… – пробормотал Пузан. – Меня Пузаном кличут… сызмальства…

Ларс покосился на маленького демона, который кивнул с важным видом.

– Глуп, как пуп, – сказал он, вздыхая. – Не знаю, как и быть, Великий Магистр. Слишком многое ему уже открыто о жизни нашего тайного братства. Разгласит. Может быть, отрубить ему голову?

Разенна заметил с удивлением, что при этих словах великан по-настоящему испугался. Он переводил жалобный взгляд с маленького демона на этруска и готов был уже с воем упасть на колени. Великий Магистр поморщился.

– Нет, Тагет. Устав запрещает убивать, не имея в виду цели пропитания. Ты же не станешь отрицать, хранитель традиций, что сказав «а», неизбежно придется говорить «б»? Если мы убьем великана, значит, дабы не нарушать Устава, мы вынуждены будем его съесть…

Вряд ли последнее замечание успокоило Пузана. Он отчаянно завопил:

– За что?!

Он вскочил и тут же врезался головой в потолок. Послышался страшный треск, после чего великан, тихо охнув, опустился обратно на сундук. Ларс изучающе посмотрел на потолок, потом перевел взгляд на великана.

– Не бойся, – сказал он совсем другим голосом. – Бакалавр Тагет в своей преданности орденским традициям немного сгустил краски.

– А нечего дураков в Орден принимать, – пробубнил Тагет.

Разенна резко повернулся к нему.

– В Уставе такого пункта нет, так что придержите язык, бакалавр. – Великану же он сказал: – Брат Пузан, отныне все присутствующие здесь – твои братья. Кавалер Второй Степени Сефлунс, кавалер Первой Степени Фуфлунс, бакалавр Тагет и Великий Магистр Ордена Закуски Ларс Разенна (он приложил ладонь к сердцу) рады видеть тебя, брат. Земля Ордена – твоя земля. Хлеб Ордена – твой хлеб.

Великан заморгал.

– Спасибо вам, добрые люди, – сказал он со слезой.

– У Великого Магистра сердце из чистого золота, – громко прошептал Тагет, как бы потрясенный. – Я поздравляю тебя, Пузан.

Пузан обиженно отстранился.

– Подхалим ты, – сказал он.

В этот момент в сундуке под Пузаном что-то загремело, затрещало и взорвалось. Великан подскочил, едва не своротив при этом потолочную балку. Стеная, он выбрался из хибары.

Разенна откинул крышку сундука и извлек магический кристалл. Кристаллом не пользовались много лет, он был в обиде на людей и лишь недавно, после долгих уговоров и угроз положить его в концентрированную серную кислоту («Кипящую», – ядовитым голосом добавлял Тагет, высовываясь из-под локтя Разенны) снова начал работать. Сейчас он был настроен на Ахен. В глубине небольшого шарика что-то стреляло. Поскольку была ночь, разглядеть, кто стреляет и зачем, не представлялось возможным.

– Угомониться не могут, – осудил людей маленький Тагет.

Ларс тревожно посмотрел на камень.

– Не нравится мне это.

– Да уж, – поддакнул Тагет. – Что уж тут может нравиться? Но ты, Ларс, не вмешивайся. Один раз уже нарушил Устав, хватит. Пусть сами разбираются.

– Надо будет посмотреть, что там случилось, – сказал Великий Магистр, убирая кристалл обратно в сундук.

Он огляделся по сторонам и вздохнул. В хибаре было, как всегда, неприбрано, повсюду стояли миски с немытой посудой, грязные металлические кружки. На душе у Великого Магистра стало муторно. Как все этруски, он был чудовищно ленив, что входило в явное противоречие с другой его типично этрусской страстью: он любил, чтобы все вокруг сверкало чистотой.

– Пузан! – громко позвал он. И когда великан явился, с испуганным видом озираясь по сторонам, приказал: – Помоешь посуду.

– Так я…

– Пузанчик, – вмешался Тагет, – Уставы надо чтить. Ты теперь кавалер Третьей Степени. А по Уставу, посуду моет тот, кто ниже рангом, понял? Кто у нас в Ордене теперь ниже всех рангом?

– Кто? – заморгал Пузан.

– О Менерфа! Вот болван! Я тебе, Ларс, говорил: нельзя принимать в Орден кого попало! Пузанка, тебе Устав читали?

– Не помню я, – в тоске проговорил Пузан. – Ты меня, Тагет, не мучай. Что я должен делать? Посуду мыть?

Сразу став милостивым, Тагет кивнул.

– Так бы и сказал, – пробубнил Пузан. – К такому привыкши. А то заладил: Устав, Устав…

Он взял ведро и залил воды в бак, стоящий на печке.

Среди ночи раздались выстрелы. Косматый Бьярни и Тоддин Деревянный проснулись почти одновременно. В темноте кто-то, ругаясь, яростно застучал кремнем. Тоддин бросил горящий факел командиру, который ловко поймал его на лету, и, кое-как обуваясь, заорал на всю башню: «Тревога!»

Стреляли недалеко от Ратушной площади. Размахивая факелом, Бьярни раздавал указания своим людям. Его длинные растрепанные волосы развевались на ветру. У дверей Бьярни оставил двух часовых, которые немедленно зарядили мортиру и начали ждать, вглядываясь в темноту. Остальные с криками бросились вверх по улице.

Во время всей этой беготни Хильзен даже не поднялся с матраса. Его рана опять начала болеть, и он знал, что она не даст ему покоя до утра. Синяка стоял у окна, тревожно глядя в ночь. Потом позвал:

– Хильзен.

Не шевелясь, Хильзен отозвался:

– Что тебе?

– Как ты думаешь, что там случилось?

Хильзен приподнялся на локте:

– Днем и ночью от тебя покоя нет. Я спать хочу.

Синяка вздохнул. Хильзен поворочался с боку на бок и неожиданно громко сказал:

– Перебьют придурков за полчаса и вернутся.

Хильзен оказался прав. Прошло совсем немного времени, и часовые у входа в башню грозно закричали «Стой, кто идет?» После чего празднично зазвучала сочная многоголосая ругань.

– Явились, герои, – скучным голосом произнес Хильзен.

Подвальный этаж башни был ярко освещен факелами. Бьярни, разгоряченный и потный, обтирал ладонью лицо и торопливо рассказывал Хильзену:

– Напали на здание магистратуры. Самоубийцы какие-то…

– Ты не думаешь, что это может быть посерьезнее, чем просто самоубийство? – предположил Хильзен, морщась.

Бьярни поднял голову и с секунду пристально смотрел в бледное лицо молодого человека.

– Ты, конечно, умнее всех, Одо фон Хильзен, – сказал он язвительно. – Кроме тебя, конечно, думать никто не умеет…

Он обернулся и зло закричал на солдат, которые тащили пленных. Тех было двое. Оба в неописуемых лохмотьях, залитых кровью и забрызганных грязью и снегом. Голова одного бессильно моталась, и Синяка видел два белых закатившихся глаза на почерневшем лице. Солдат бросил свою ношу на пол.

– Осторожно, идиот! – взревел Бьярни.

Солдат посмотрел на командира ясными глазами (и Синяка узнал Хилле).

– Так он по дороге вроде как помер, – спокойно сказал Хилле и, не дожидаясь приказания, ухватил тело за ноги и поволок его прочь.

– Ну и дьявол с ним, – произнес Бьярни устало. – Ни черта вы не умеете. – Он возвысил голос: – И закопай его где-нибудь подальше!

– Ага, – сказал Хилле, и дверь за ним захлопнулась.

Второй пленник был еще жив. Норг и Тоддин привалили его к стене, чтобы Бьярни мог получше разглядеть его. Командир сунул факел в руки подвернувшемуся Синяке.

– Эй, кто там, посвети.

Пленник тяжело дышал. Его лицо было залито кровью и покрыто копотью. Но светлые глаза блестели лютой ненавистью. Бьярни поискал толмача и, не обнаружив, заорал, срывая голос:

– Синяка, черт бы тебя взял!

– Я здесь, – негромко сказал стоявший рядом Синяка.

Бьярни подскочил от неожиданности, однако довольно быстро взял себя в руки.

– Вечно шляешься неизвестно где, когда нужен, – сказал сердито и вдруг зевнул. – Устал я с вами, идиотами… Спроси этого ублюдка, сколько их и где они хранят оружие.

– Он не станет вам отвечать, – сказал Синяка. – Зачем зря тратить время? Шли бы лучше спать.

Бьярни поглядел на своего переводчика, и странная смесь раздражения и удивления мелькнула на грубом лице капитана.

– Ты себе не много стал позволять, а? – спросил он.

– Я сказал то, что думаю, – ответил юноша. – По-вашему, это много?

Бьярни вытащил пистолет и показал Синяке, что он заряжен.

– Я не собираюсь с тобой препираться. Если ты не будешь переводить ему мои вопросы, я пристрелю его на месте.

Синяка пожал плечами и обратился к пленнику.

– Это капитан Бьярни. Он спрашивает, сколько вас и где вы храните оружие.

– Будьте прокляты… – хрипло сказал окровавленный человек.

Бьярни, похоже, понял все без перевода.

– Там, в подвале, есть цепи, – сказал он, обращаясь к Норгу. – Не знаю уж, кого в них держали, но цепи хорошие, добротные, старые. Прикуешь его к стене. Веревки сними. А ты, – он повернулся к Синяке, – дашь ему воды. Не ровен час и этот сдохнет. Завтра поговорим. Остальным спать.

И затопал вверх, тяжело впечатывая каждый шаг в ступеньки.

Через полчаса Синяка спустился в подвал с кружкой воды и куском хлеба. В подвале было темно. Синяка вытащил из кармана огарок свечи, дунул на него, и во мраке затрепетал маленький огонек. Теперь Синяка мог разглядеть израненного человека, полулежавшего на каменном полу возле замшелой стены. Тяжелые цепи приковывали его к стене намертво. Одна свисала с обруча, охватывающего пояс, вторая держала руки.

Синяка поставил свечку на пол и присел рядом на корточки.

– Я принес вам воды, – сказал он. – А вот хлеб.

Цепи были такие тяжелые, что пленник с трудом мог двигать руками. Однако в хлеб впился с жадностью, а пил долго и шумно. Потом перевел дыхание и только тогда заглянул в освещенное слабым огоньком лицо Синяки. Смуглое, с ярко-синими глазами, оно было таким необычным, что пленник спросил:

– Ты кто такой?

Синяка не ответил. Врать ему не хотелось, говорить правду – тем более. Человек сказал:

– Ведь ты здешний, ахенский. Я угадал?

На этот раз Синяка отозвался:

– Верно.

– Мое имя Демер, – неожиданно сказал пленнник. – Когда твои хозяева меня убьют, запиши его где-нибудь…

– Они мне не хозяева, – тихонько сказал Синяка.

Демер пристальнее вгляделся в поношенную одежду Синяки, скользнул взглядом по худым рукам и собрался было пожать плечами, но цепь помешала. Он устало привалился к стене головой. Синяка вдруг увидел, что он уже не молод.

– А кем вы были до осады, господин Демер? – спросил Синяка. Он думал, что Демер не станет ему отвечать, но тот отозвался сразу же:

– Купцом третьей гильдии.

– Значит, вы были богатым человеком?

– Можно считать, что так.

– Я всегда завидовал богатым, – признался Синяка.

– Почему? – равнодушно спросил Демер.

– Можно спать, сколько угодно, не нужно все время думать о еде, отдыхай, сколько влезет… – начал перечислять Синяка. – Есть время научиться читать, можно покупать красивые вещи…

Выслушав это простодушное признание, Демер усмехнулся.

– Быть богатым – тяжелая работа. Не такое это счастье, как тебе кажется. А купец – это почти разбойник…

Синяка помолчал немного, разглядывая своего собеседника. Несмотря на раны и тяжелые цепи, невзирая на свое безнадежное положение, Демер был полон сил и жизни. Синяка медленно произнес:

– Что бы вы сделали, если бы оказались сейчас на свободе?

– Глупости, – сердито ответил Демер. – Во-первых, завтра меня пристрелят. Во-вторых… Ахена больше нет. И никогда не будет. Твои дружки Завоеватели превратили его в плохо обустроенную казарму. Наши тоже хороши – оставили город без боя. Была только горстка героев, которые защищали форт, но они погибли все до одного.

– Не все, – помолчав, сказал Синяка.

Демер вздрогнул, звякнув цепью.

– Откуда ты знаешь?

– Неважно. Насколько мне известно, господин Демер, их командир еще жив.

– Что? Ингольв Вальхейм жив?

Синяка глубоко вздохнул и кивнул.

– Я не хочу, чтобы вас убили, господин Демер, – сказал он. – Теперь помолчите. Мне нужно подумать.

Синяка сосредоточился, вспоминая, что и как он делал в подвале у Торфинна. Он позвал Марс и снова ему показалось, что железо заполонило весь мир. Но сквозь черноту, плавающую перед глазами, он все же видел, как цепь, лежащая на каменном полу толстым удавом, медленно покрывается пятнами ржавчины, потом буреет и через несколько минут рассыпается в прах.

– Вот и все, – сказал Синяка, обтирая о штаны потные ладони.

Сидя на полу, Демер быстро ощупал себя. Оковы исчезли бесследно. Он стряхнул с одежды пыль и поднял голову, дикими глазами разглядывая смуглое лицо, терявшееся в черноте подвала. В полной тишине было слышно, как у Демера стучат зубы.

Синяка сел на корточки и заглянул Демеру в лицо.

– Вам плохо? – спросил он. – Я старался делать все осторожно.

Демер закрыл лицо руками. Левую ладонь Демера наискось рассекала глубокая темная рана. Через несколько секунд он отнял ладони от лица, и глаза у него были уже другими. Синяке даже показалось вдруг, что сейчас Демер бросится целовать ему колени, и он поспешно отошел в сторону.

– Что это было? – глухо спросил Демер.

Из темноты донесся спокойный голос:

– Забудьте об этом, господин Демер. Лучше идите сюда.

Купец третьей гильдии осторожно встал и приблизился так, будто ступал по битому стеклу. Синяка, не замечая его, смотрел на каменную стену подвала. Демер дышал ему в затылок. Синяка поежился – ему было неприятно. И он сказал, незаметно для себя подражая властному голосу Торфинна:

– Идите.

Демер покосился на него:

– Куда идти? В стену?

– Да. Идите, не думайте! Вперед!

Демер шагнул. Резкая боль вспыхнула у Синяки в груди, в ушах отчаянно зазвенело. Он опустил голову на грудь и сжал зубы. Стена размазалась, ушла, растеклась, стала вязкой, и Демер исчез за ней.

Утро было снежным, белесым. Люди с «Медведя» проснулись поздно и принялись за свои дела. Под окнами башни, прямо на площади, разложили костер, и повар принялся варить завтрак на свежем воздухе. Бьярни, который в ночной стычке получил две небольшие раны, промаялся с ними до рассвета и теперь спал как убитый. Хильзен пытался поразить шпагой несуществующего противника, как всегда, сохраняя невозмутимо-воинственный вид. Он предпочел бы, чтобы перед ним был не воображаемый враг, а вполне осязаемый Норг, но последнему было не до поединков. Облизывая потрескавшиеся на морозе губы, он резался в карты с носатым рулевым по имени Меллин.

Карты нашли за синей жестяной печкой в башне. Они были сделаны из превосходной вощеной бумаги. Масти на них были обозначены диковинно: обезьяны, львы, попугаи и рыцари, разбросанные по карте в причудливом порядке. Играть такой колодой довольно сложно для человека непривычного. Но все же такие карты лучше, чем никаких.

Привалившись к печке, Тоддин лениво начищал какую-то пряжку и мурлыкал себе под нос боевой гимн «Под полосатым парусом». Когда песня доходила до всеобщего рева «аой!», певец негромко свистал.

В который раз Синяка подумал о том, что Завоеватели были просто людьми, не хуже и не лучше остальных. Гобелен, правда, со стены сняли, теперь он вместо постели для Деревянного Тоддина, но что с Тоддина взять, если он и вправду деревянный? Гадальными картами играют в подкидного дурака. Но ведь и это еще не повод резать их сонными.

Хильзен почувствовал на себе тяжелый взгляд и обернулся. Синяка не успел отвести глаз.

– Ты что так смотришь? – сказал Хильзен немного свысока. – Шел бы помог повару.

Синяка не шевельнулся, словно не расслышав.

Вскоре его размышления прервал крик Хилле, который спускался в подвал к пленнику накормить его.

– Удрал! Удрал, подлюга! – орал Батюшка-Барин, стоя внизу в темноте у лестницы.

Хильзен опустил шпагу и склонил голову к плечу. Норг прижал карты к широкой груди.

– Что он вопит? – недовольно сказал Норг. – Кто удрал? Этот вчерашний придурок?

Он покачал головой и снова погрузился в игру. Меллин лихо отбил атаку девяти «попугаев» десятью «обезьянами». Норг принялся пересчитывать «обезьян», тыча в карты толстым пальцем и чертыхаясь.

В комнату быстрым шагом вошел Бьярни. Его лицо пылало.

– Пленник исчез, – сказал он, в упор глядя на Синяку.

Тоддин оторвался от пряжки, которую с таким усердием начищал, и сказал:

– У тебя начались видения, Бьярни. На почве отсутствия баб. Попроси Норга, он тебе подберет поприличнее.

Бьярни метнул на него яростный взгляд, но Тоддин невозмутимо продолжал:

– По-твоему, этот несчастный перегрыз за ночь цепи?

Спотыкаясь, по лестнице поднялся Хилле. Он имел всклокоченный вид. Большие темные глаза блуждали, мозолистая ладонь растерянно ерошила кудри. Батюшка-Барин постоял так с секунду, а потом плюнул себе под ноги и сердито уселся на скамью.

– Ну, что там случилось? – спросил его Норг.

– Исчез! Смылся, паразит! – ответил Хилле. Он снова плюнул и растер плевок ногой, отчего на полу образовалось грязное пятно.

– А цепи он как снял? – полюбопытствовал Тоддин.

– Нету цепи, – пробурчал Хилле. – Он вместе с цепью удрал. Во… – Он развел руками и попросил: – Братцы, дайте выпить.

Синяка встал и пошел к кладовке.

– Стой, – сказал Косматый Бьярни.

Синяка поднял на него глаза.

– Ты разговаривал с пленником, когда приносил ему воду?

– Да, – тут же ответил Синяка.

– О чем?

– О разном…

– Кто он? Он говорил тебе, кто он такой?

– Бывший купец третьей гильдии Демер.

– Ах, вот как, – протянул Бьярни и вдруг схватил Синяку за худые плечи. – Он с тобой откровенничал! Я с тебя шкуру сдеру! Что он сказал тебе? Это ты выпустил его? Ты?

Норг отложил карты в сторону и поднялся.

– Вечно испортит настроение с утра пораньше, зануда, – проворчал он, подходя к капитану. Встав у него за спиной, Норг деликатно постучал Бьярни пальцем между лопаток. Бьярни дернул головой.

– Ключ, – сказал Норг, демонстрируя большой медный ключ с кольцом в виде дракона, бьющего хвостом. – Ключ-то был у меня. И замки на цепях запирал тоже я.

Хильзен задумчиво покачал носком сапога, в который острием упиралась шпага.

– Оставь мальчика в покое, – сказал он капитану. – Кажется, он говорил тебе уже, что в этой башне нечисто.

– Еще скажи, что его выпустило привидение, – сказал Бьярни, кривя рот.

– Если оно вывесило белый флаг… – начал Норг, заранее зная, что сейчас Бьярни зашипит от злости.

– Ты слишком нервный, командир, – заметил Хильзен с легкой ноткой презрения в голосе. – Ты, вероятно, полагаешь, что если периодически впадать в истерику, то, в конце концов, станешь берсерком.

– Сколько шума из-за какого-то кухонного раба, – буркнул капитан, сдаваясь.

Норг не любил неточностей и потому счел нужным сказать:

– Он не раб.

Это замечание окончательно вывело Бьярни из себя. Он несколько раз ударил Синяку по лицу, отшвырнул его и вышел.

Синяка потер щеку рукавом, помолчал немного, а потом, ссутулившись, побрел вниз по лестнице.

Хильзен посмотрел ему вслед, но с места не двинулся.

Через десять минут Синяка был уже возле склада городской магистратуры, где ночью произошла стычка. Тела убитых, оставшиеся после прошлой ночи, еще не успели убрать. Зимой светало поздно, а гарнизонные солдаты любили отдохнуть.

Ночью снегопада не было. Синяка увидел развороченные ступеньки, снесенные взрывом двери, пятна крови. Часовых убили ножом в спину. После кто-то специально возвращался, чтобы выколоть им глаза. Завоевателей погибло пять человек. Убитых ахенцев было гораздо больше.

Синяка присел на корточки возле одного из убитых и с трудом перевернул окоченевший труп на спину. Это был кузнец Аст. В черной бороде сосульками смерзлась кровь и сверкали оскаленные зубы.

Подумав немного, Синяка примерил ногу к ноге убитого часового и осторожно снял с него сапоги. Когда выпал снег, Норг принес ему откуда-то ботинки, но они были тесноваты. Синяка присел на провалившейся ступеньке и стал переобуваться. Сапог был твердый, как камень. Синяка постучал голенищем о стену, чтобы немного размять его.

Обуваясь, он услышал скрип деревянных колес и стук копыт. Адски скрежеща по снегу деревянными ободами, из-за поворота вынырнула телега, в которую была запряжена терпеливая мохноногая лошадка. На телеге боком восседал Хилле Батюшка-Барин. Свесив ноги, он понукал животное, которое и без него неплохо знало, что ему делать и куда идти. Поверх мешковины, сваленной на телеге в кучу, с невозмутимым видом сидел Тоддин. Он придерживал кирку и лопату, чтобы не упали.

– Ха! Смотри-ка, кто здесь! – крикнул Хилле, завидев Синяку. Батюшке предстояло долбить мерзлую землю и он обрадовался возможности подкрепить себя беседой, прежде чем приступить к этому занятию. – А мне вчера здесь досталось, – продолжал Хилле, которого ничуть не смущала картина побоища, открывшаяся перед ним в ярком свете. – Ох, и врезали они нам! Смотри!

Он спрыгнул с телеги и подошел к Синяке, на ходу разматывая грязную тряпицу, дабы продемонстрировать синюю треугольную дырку на ладони.

– Граф фон Хильзен говорит, что это типично шпажная рана.

Тоддин тоже сунулся полюбоваться на дырку в ладони Хилле, чем доставил последнему немалое удовольствие. Затем Хилле снова намотал на руку тряпицу и затянул узелок зубами.

– Синяк… поможешь?

Синяка кивнул. Тоддин тронул его за плечо.

– Тебе не холодно босиком, парень? Обулся бы сперва.

Синяка растерянно посмотрел на свои ноги. Оказалось, что он все еще стоит в одном сапоге. Он натянул второй и побрел собирать трупы. Они были тяжелые и жесткие, как бревна. Синяка с Хилле перетащили их к телеге. Тоддин молча заворачивал тела Завоевателей в мешковину.

Понимая, что сейчас Хилле сделает попытку всучить ему кирку, Синяка успел опередить Батюшку. Погрузив на телегу последний труп, он хлопнул Хилле по плечу.

– Я пошел. Пока, Хилле!

– Ну и гад же ты, – беззлобно сказал Хилле и вздохнул.

Телега скрипнула; лошадка переступила мохнатыми ногами. Хилле боком заскочил на телегу и подхватил вожжи.

Проводив его глазами, Синяка присел на ступеньки, еще раз переобулся, намотав портянки получше, а потом встал и медленно поплелся прочь из города – в сторону болот.

Болото тянулось от горизонта до горизонта – белое, плоское, унылое, и небо над ним тоже было плоское. Сухой камыш и желтая осока, торчащие из снега, гнулись на ветру. И посреди этого бесцветного мира хмурым упрямцем высился Кочующий Замок. Ни снег, ни иней не тронули его гладких стен. Все так же зловеще вырисовывался на фоне серого неба острый хищный конус.

Синяка звонко закричал:

– Торфинн!

Его голос, казалось, разнесся по всему болоту. Несколько секунд невнятно звенело эхо, а потом, неожиданно близко, загремели подъемные решетки. Синяка стал смотреть. Но слуг с факелами не было. Решетка поднялась, скрипнули ворота – и на снег, кряхтя и охая, выбралась древняя бабка с клюкой. Была она в потертой мутоновой шубейке, из-под которой веселым сатином глядела юбка, в поношенных ботиках, в зеленом шерстяном платке, траченом молью. Синяка, никак такого не ожидавший, нахмурился.

Бабка деловито проскрипела:

– Чего тебе, служивый?

– Мне бы Торфинна, бабуся! – ответил Синяка, на всякий случай погромче – вдруг старуха попалась глухая.

Так и оказалось.

– Чего тебе?

– Торфинна!!

– А… – разочарованно протянула бабка. – Так бы и говорил. А кричать, служивый, незачем.

И замолчала, с недовольным видом жуя губами. Синяка помялся немного на снегу, а потом напомнил о себе:

– Холодно здесь, бабуся. Ты бы хоть чаю дала, что ли.

Бабка мелко покивала и заковыляла в замок. С приютской бесцеремонностью Синяка пошел за ней следом.

Она провела его затхлыми коридорами в небольшую комнатку, чрезвычайно пыльную и битком набитую хламом. В углу стоял стол, накрытый кружевной скатертью, серой от вековой пыли, а рядом грела буржуйка. Синяка присел на сундук поближе к столу. Крышка сундука была покатая, и сидеть было неудобно.

Бабка поставила клюку в угол, размотала платок, сняла шубейку, потом пошарила под столом и вытащила из лукошка несколько еловых шишек. Постучала по буржуйке коричневым пальцем. Дверца с визгом распахнулась, и из печки высунулась нахальная морда ящерицы. Она тут же раскрыла пасть и заворочалась среди раскаленных углей, издавая утробные звуки. Бабка поспешно сунула в пасть несколько шишек, тщательно оберегая пальцы от зубов, потом изловчилась и щелкнула ящерицу по носу, после чего та обиженно захлопнула пасть и уползла. Удовлетворенно хмыкнув, старуха закрыла дверцу. В комнате стало теплее.

– Это кто там у тебя живет, бабусь? – спросил Синяка, нацеливаясь взять печенье, сложенное на скатерти.

Бабка обернулась. Теперь она уже не казалась такой согнутой и уж совершенно точно не такой глухой.

– Саламандра это, – сказала она. – А я тебе, служивый, не «бабусь». Я тролльша Имд, понял? Я камень на любой дороге, дама пик в любой колоде, я булавка в кружеве, ниточка на рукаве…

– А я Синяка, – сказал юноша.

Старуха наклонилась к нему, и он очень близко увидел ее нос с красными прожилками.

– Это я, братец ты мой, и без тебя вижу.

– А вы Торфинну кем приходитесь? – отважился Синяка.

Тролльша позвякала в буфетике битыми чашками и отозвалась:

– Теща я его.

– Как теща? Разве у Торфинна есть жена?

Имд обернулась, поставила две чашки на стол и отрезала:

– Жены, служивый, нет. А теща есть.

Синяка подавленно смотрел, как она цедит из треснувшего чайничка жидкую заварку. Тролльша, казалось, напротив, была страшно довольна заполучить собеседника, и болтала без умолку. В основном она поучала.

– Запомни, – говорила она, шумно грызя печенье длинными желтыми зубами. – Ты, Синяка, маг из рода магов. Какое тебе дело до этой мелюзги, до людишек? Зачем ты с ними живешь? Срамота одна! Разве они тебе ровня?

– Так ведь я среди них вырос.

– Знаю, – с невыразимым ядом в голосе произнесла старуха. – В приюте для неполноценных детей. Много они понимают, кто неполноценный.

– Слушайте, госпожа Имд, – сказал Синяка, – какое вам до меня дело? Ну, жил бы себе и жил уродом, в назначенный срок умер. Что на меня тратить драгоценное время?

Имд фыркнула в блюдечко, брызнув при этом на скатерть.

– Ты, служивый, сам напросился. А насчет всего остального ты полный дурак. Ты могущественный, пойми. Ты всем нужен. И Торфинну, и мне. Понял? – Она склонилась через стол и нацелилась на Синяку острым подбородком. – И этим болотным господам тоже. Только ты их не слушай, Синяка. Подумаешь, Орден Закуски! Великий Магистр! Название одно… Этот Ларс Разенна – авантюрист и болван, он тебя быстро в гроб загонит своими трапезами. Ты посмотри только, с кем он водится… Голь перекатная. Этрусские боги, тьфу! Гони их в шею, если заявятся.

– Разенна спас мне жизнь, – сказал Синяка.

– Чушь, – отрезала теща Торфинна. – Он послужил орудием в руках Высших Сил. Высшие Силы, – она подняла вверх корявый палец, – они ведь тоже дорожат тобой. Ты слишком тяжелый груз на Весах Равновесия, чтобы тобой можно было разбрасываться. Учти это.

– Учту, – сказал Синяка. – А скажите мне, мудрая госпожа Имд… – Он заметил, что при этом обращении коричневое лицо старухи залоснилось от удовольствия и повторил: – Многомудрая госпожа Имд, скажите, отчего не исчез с болот Кочующий Замок? Что задержало Торфинна в наших краях? То есть, я рад, что он здесь, но ведь замок кочует…

Имд глубоко и выразительно вздохнула, и Синяку окатило запахом тины.

– Потому что нужно обладать своей собственной мудростью, дабы оценить мудрость других. Тебе, мой мальчик, это дано свыше; Торфинн же, мой несчастный зять, увы, этого дара лишен. Говорила я ему: не сажай замок на болото. Мало ли что? Стихия, то, сё… Он не послушал. И в результате нас засосало в трясину. Вес-то немаленький! В назначенный час мы не смогли подняться. Охо-хо…