Текст книги "Завоеватели"

Она сокрушенно покачала головой и погрузилась в нечленораздельное бормотание, суть которого сводилась к сетованию на неразумие младости.

Синяка хлопал ресницами и усердно пил чай. Ведьма внезапно замолчала и посмотрела на него в упор вполне осмысленным взглядом.

– Вот так-то, батюшка мой, – заключила она и налила себе еще чаю.

– Сегодня утром в городе у складов было много убитых, – сказал Синяка.

Старуха покивала.

– Война, а как же… Это очень даже часто бывает.

– Я хотел бы поговорить с Торфинном.

Старуха невероятно поразилась.

– Об чем поговорить-то? Об покойниках?

– Да.

– Чего об них говорить, служивый? Покойник – он и есть покойник. И кушать не просит. – Глаза старухи снова помутнели. – А вот об тебе поговорить требуется, солдатик. Я тебя хорошо вижу, хорошо… Ты родился в последний год славы Ахена, когда высоко стоял Юпитер. Сказано было о годе том: «Полководцы взаимно будут друг друга остерегаться», а что сие означает, до сей поры неведомо. Привстань-ка…

Она выволокла из сундука большую книгу с застежками и раскрыла на середине. Страницы вкусно захрустели.

– Юпитер, – замогильным голосом провозгласила старуха. – Родившиеся в этот год люди бывают добродетельны, справедливы, ласковы, набожны, стыдливы, белотелы (тут она хихикнула), редкозубы, волосы темно-русые, к женщинам склонны, зло ненавидят и до восьмидесяти доживают. Все, касатик. До восьмидесяти тебе намеряно.

И решительно скрестила на груди руки.

– Все это замечательно, – сказал Синяка. – Ненавидеть зло и все такое…

Имд мелко захихикала.

– Дурачок, – ласково сказала она. – Увидел пять покойничков и примчался, волосья дыбом. В обитель Зла пришел, к самому Торфинну, – разбираться, что ли? Счет предъявлять?

– Предположим, – не стал отрицать Синяка. – Говорят, Торфинн летит на Зло как муха на падаль.

Противу его ожиданий старуха не обиделась, затряслась в беззвучном смехе.

– Да разве то, что ты видел сегодня утром, – это Зло? Так, примитив… Кто-то кому-то дал по башке – это еще не Зло. И Торфинн не имеет к нему никакого отношения.

Синяка хмуро сказал:

– Я хочу видеть Торфинна.

– Невозможно-с, – ответствовала ведьма и скроила отвратительную рожу.

В буржуйке снова возмущенно принялась бить хвостом саламандра. Имд грохнула по жестяной печке кулаком.

– Цыц, ненасытная утроба!

Ящерица затихла.

– Почему же невозможно? – упрямо спросил Синяка.

– Запой-с, – еще более гнусным голосом произнесла Имд.

Синяка, сразу отяжелев, поднялся.

– Ну, я пойду, пожалуй.

Тролльша неожиданно вновь превратилась в туговатую на ухо бабусю.

– А? Иди, иди, солдатик, – проскрипела она. – Ты заглядывай к нам по-соседски. Дело хорошее. Скучно без живого голоса. Мы теперь здесь надолго поселились. Как бы к весне совсем в болото не затянуло…

Синяку никто не провожал, и он вышел из замка. Постояв немного на ветру, Синяка пошел обратно, к людям.

Хильзен боком сидел на столе, рассеянно наблюдая за тем, как Тоддин Деревянный умывает Хилле. Батюшка-Барин засалился так, что своей неопрятностью выделялся даже на фоне Завоевателей. Несмотря на нежный возраст, юный Хилле обладал изрядной физической силой, и справиться с ним было весьма непросто. Однако Тоддин пустил в дело обман и коварство, и теперь, держа несчастного за кудри, окунал его головой в воду и энергично тер его физиономию шершавой ладонью. Хилле отчаянно отбивался и орал страшным голосом, как будто с него заживо сдирали шкуру. При этом он ссылался на темнокожесть Синяки. Одним, значит, можно быть смуглыми, а другим, значит, нельзя!

Кругом все хохотали. Все, кроме Тоддина, делавшего свое дело с чрезвычайно серьезным видом, и Хильзена.

В роду фон Хильзенов не принято было заботиться о ком-либо, кроме ближайших сотоварищей. Одо фон Хильзен собирался нарушить традицию и не знал, как к этому подступиться. Сейчас он переводил взгляд с одной физиономии на другую. Сколько раз он видел этих людей рядом с собой: жующими, спящими, орущими песни, налегающими на тяжелые весла «Медведя»… Но теперь он поймал себя на мысли, что они кажутся ему чужими. Единственный, с кем он мог бы поговорить, был Норг. Но это белобрысое животное прочно обосновалось на Первой Морской улице и не баловало казарму присутствием.

Сегодня утром, прогуливаясь по башне в поисках, с кем бы подраться, воинственный граф обнаружил Синяку спящим возле жестяной печки на втором этаже. Хильзен остановился над ним в задумчивости. А почему бы и нет? В конце концов, Синяка – бывший солдат, хоть и выглядит обычным заморышем. Он служил в той единственной ахенской части, которая пробуждала в душе Хильзена чувство, похожее на уважение. Возможно, Синяка даже умеет обращаться со шпагой и, следовательно, составит ему компанию нынче утром.

Хильзен усмехнулся. Никогда нельзя знать заранее, что умеет и чего не умеет Синяка.

Юноша спал прямо на голом полу, скорчившись и подсунув локоть под ухо. Хильзен потыкал в него сапогом.

– Ты что разлегся? Вставай! Ночью будешь спать…

Синяка пробормотал что-то непонятное, потом простонал и перевернулся на спину. Поднес к лицу руки, закрыл ими глаза.

– Синяка! Это я, Хильзен! Вставай, черт возьми!

Синяка с трудом сел и разлепил ресницы. Мутным взглядом он уставился на Хильзена. Потом вздрогнул, как в ознобе, и обхватил себя руками. У него тихо постукивали зубы.

– Приплыли, – пробормотал Хильзен.

Он уселся рядом, уткнулся лбом в колени. По старинным обычаям племен, во время похода Завоеватели своих больных не лечили. Раненые – другое дело. Раненого спасут, вынесут на себе из любого пекла, отдадут последнее, лишь бы храбрый воин вновь смог взять в руки оружие. Но если кого-нибудь в отряде подкашивала лихорадка, то с больным не церемонились. Рассуждали просто: на корабле тесно, демону болезни ничего не стоит перебраться в тела остальных и уничтожить весь отряд. Потому изгоняли супостата быстрым и действенным методом, не требующим особой смекалки. В начале похода Бьярни безжалостно выбросил за борт двух заболевших горячкой.

Хильзен и сам знал, что правильнее всего было бы сейчас поступить согласно обычаю, а именно: прирезать Синяку и закопать подальше от жилья. Имей парнишка в Ахене родню, можно было бы отвезти его к этой родне, пускай выхаживают, коли не боятся. Но Хильзену хорошо было известно, что никакой родни у Синяки нет.

– Ты что, болен? – на всякий случай спросил Хильзен, хотя и так было ясно.

Синяка непонимающе смотрел куда-то вбок. Его била крупная дрожь, и он хрипло дышал. Хильзен почесал нос и выругался, но эти меры не помогли. Тогда он оттащил Синяку в сторону, загородив его от посторонних взглядов доспехами, чтобы никто ненароком не проведал о хвори, покуда Хильзен не примет посильного решения.

И вот теперь юный граф был мрачнее тучи.

Неожиданно он встрепенулся.

Сильно топая, по лестнице поднимался Норг, который что-то энергично жевал на ходу и был до противного здоров, свеж и румян. Хильзен посмотрел на него с неодобрением.

– Что ты опять ешь? – спросил он. – Воруешь из котла?

– Отнюдь, – победоносно заявил Норг. – Клянусь кудрями Ран, меня угостили.

Он вынул из кармана еще один пирожок и аппетитно зачавкал. От него пахло кислой капустой.

– За последнее время ты сильно растолстел, Норг, – сказал Хильзен.

– Возможно, – рассеянно согласился Норг.

– Идем, ты мне очень нужен, – произнес Хильзен.

– Одо фон Хильзен, тебе известно о том, что ты кровавый пес? Сейчас я так обожрался, что ты побьешь меня одной левой.

– Я в любом случае побил бы тебя одной левой, – фыркнул «кровавый пес», откровенно польщенный. – Идем. Дело сугубо мирное.

Норг был заинтригован. Хильзен и «сугубо мирное дело» в его представлении слабо вязались. Граф даже барышню себе выбрал – ого-го! Желтоволосой чертовке только бы шпагой махать. Интересно, если Хильзен на ней женится, у них останется время делать детей?

Хильзен повернулся на каблуках и направился к доспеху. Норг слегка вытянул шею, словно пытаясь разглядеть что-то за плечом друга.

– Отодвинь этого урода, – сказал Хильзен, указывая на плоскостопый доспех.

Любопытство Норга достигло апогея. Он двинул доспех плечом, и металлические пластины с грохотом рассыпались.

На полу возле печки лежал Синяка.

– И это все? – спросил Норг, не веря своим глазам. Попасться на такую простую удочку! На его физиономии проступило горькое разочарование.

– Да, – сказал Хильзен. – По-моему, этого больше, чем достаточно.

Норг наклонился над Синякой, взял его за волосы и обратил к себе смуглое лицо с воспаленными веками и пересохшими губами. Затем вытер руки об одежду и пристально посмотрел на Хильзена.

– Что это с ним?

– Жаль парня, – хмуро сказал Хильзен.

– Жаль – не жаль, – пробормотал Норг в растерянности, – но он-то один, а нас-то много… – Он немного поразмыслил и добавил: – Хотя лично мне это не нравится. Одно дело – в бою кого-нибудь…

Он пожал тяжелыми плечами и шумно вздохнул. Его хорошее настроение начинало улетучиваться.

– И котлы он всегда чистил, – сказал Норг, растравляя себя еще больше.

Вообще-то Завоеватели были людьми агрессивными и неуступчивыми, и синякина привычка безропотно делать любую грязную работу вызывала у них раздражение. Не могли они уважать такого человека. Но с другой стороны, это было очень кстати, ибо лень – одна из основных добродетелей истинного воина, а чистить котлы иногда все-таки надо.

Хильзен сказал рассеянно, все еще думая о главном:

– А ты знаешь, что он был тогда у форта?

– Да ну! – поразился Норг. – А я думал, что мы всех перебили… – Он взглянул на Синяку с новым интересом. – То-то он мне всегда нравился.

Синяка передвинулся на полу и прижался спиной к остывшей печке. Потом он попытался встать, но зашатался и рухнул на пол. Норг вспомнил о недожеванном пирожке, который оставался у него за щекой, и энергично задвигал челюстью.

– Ну так что будем делать? – спросил он с набитым ртом.

Синяка снова сел на полу и тупо попытался улыбнуться. Губа у него треснула, и на подбородок сползла капелька крови. Хильзен ощутил острое желание послать все в хель, к чертовой бабушке, и напиться. Бьярни на его месте вообще бы думать не стал.

– Ну вот что, – сказал, наконец, Хильзен. – Его нужно убрать отсюда. Да прекрати ты жевать! – рявкнул он на Норга.

Норг поперхнулся и побагровел.

Хильзен рывком поднял Синяку. При этом рукав синякиной куртки зацепился за край заслонки, ветхая ткань треснула, и рукав повис на нитке.

– Тьфу, – с сердцем сказал Хильзен.

Он поудобнее подхватил Синяку и заметил, что на руке чуть пониже локтя у того выжжен знак: сова на колесе. Он попробовал вспомнить, где недавно видел этот символ, но не смог.

– Он все равно помрет, зря стараешься, – вздохнул Норг, но Хильзен счел его слова недостойными ответа.

– Его нужно отнести в город и найти кого-нибудь, кто будет за ним присматривать, – сказал он и вдруг вскинул на Норга глаза. – Может быть, твоя… как ее? Далла… Может быть, она согласится? Ты говорил, она добрая…

Норг помялся чуть-чуть, а потом сказал:

– Она-то, может, и согласится, да я не хочу. – Он опасливо покосился на Синяку. – Понимаешь, там девочка, Унн… вдруг с ней что-нибудь случится…

Хильзен вздохнул и сказал:

– Если Бьярни его увидит сейчас, он просто вышвырнет его вон.

– Потащили… – решительно произнес Норг. – Там придумается.

Хильзен понес Синяку вниз по лестнице. Синякины ноги бессильно волочились по полу. Норг подобрал с лавки свой теплый плащ и пошел следом.

Плащ у Норга был приметный: в свое время арбалетные стрелы его буквально изорвали, однако упрямый Завоеватель наотрез отказался расстаться с этими лохмотьями и поставил заплатки из лисьего меха. Заплатки торчали клочьями и придавали плащу сходство с облезлой шкурой.

– Погоди, – сказал Норг, нагоняя Хильзена уже на площади перед башней, – одень-ка его потеплее.

Хильзен завернул Синяку в плащ, и Норг взял его на руки, как ребенка.

– Какой горячий, – пробормотал он и огляделся по сторонам. – Ладно, куда потащим?

Хильзен переступил с ноги на ногу, слушая, как хрустит снег. Город, утонувший в сугробах, лежал вокруг, темный и безмолвный. Где-то в домах, уцелевших после осады и штурма, притаились люди, но они пережили достаточно страха, чтобы выдать сейчас свое присутствие. Уже начинало темнеть – дни были короткими.

– Вперед, – угрюмо сказал Хильзен. – В конце концов, кроме нас, в этом городе кто-нибудь еще остался.

– Сомневаюсь, – сказал Норг.

Развалины и снег – больше ничего. Норг вполголоса сокрушался о том, что не захватили с собой факел, хотя луна уже взошла и светила довольно ярко. Синяка вдруг надрывно закашлял, содрогаясь у Норга на руках. Норг прикрыл его рот огромной ладонью, царапая мозолями синякины треснувшие губы.

– Слушай, Хильзен, – сказал Норг. – Самая легкая смерть – замерзнуть. – Он осмотрелся по сторонам и показал на огромный мягкий сугроб. – Это лучше, чем промаяться еще с неделю и все равно сдохнуть.

Хильзен молчал. Он понимал, что друг его прав, но Хильзену еще не случалось бросать беспомощных людей на произвол судьбы, и он не слишком хорошо представлял себе, как это делается.

Они стояли на улице Черного Якоря. Здесь было так же темно и пустынно, как и повсюду. Дома казались черными глыбами среди синего снега. И вдруг в одном окне Хильзен приметил свет. Окно было затянуто плотной шторой, но недостаточно тщательно, и бледная полоска от горящей керосиновой лампы пробивалась на улицу.

– Смотри, – сказал Хильзен.

Норг поудобнее взял Синяку и широким шагом двинулся к дому.

– Стой! – сказал Хильзен.

– Чего?

– Не ходи.

– То ходи, то не ходи… Тебя не поймешь, умник. Если в окне свет, значит, там люди.

– Мы даже не знаем, что там за люди, – сказал Хильзен.

Норг фыркнул, как тюлень.

– Какая-нибудь несчастная семья. После того, как мы их побили, эти горожане жмутся друг к другу, как котята в коробке, и дрожат…

– И взрывают наши склады, – напомнил Хильзен.

– Я не понимаю, чего ты хочешь? – разозлился Норг. – Сейчас мы постучим в дверь, проломим пару черепов, а тем, кто уцелеет, всучим нашего Синяку, вот и все.

– Чтобы они перерезали ему горло, – сказал Хильзен. – Давай его сюда.

Он протянул к Синяке руки, и Норг слегка отстранился.

– Что, все-таки в сугроб? – сказал он нехотя.

– Давай, – повторил Хильзен. Он опустил Синяку на снег, встал рядом на колени и принялся бить его по щекам и тереть ему руки снегом.

Синяка снова закашлялся. Потом хрипло прошептал:

– Не бей меня…

– Это я, – сказал Завоеватель. – Я, Хильзен.

Мутные синие глаза остановились на бледном пятне лица. Хильзен схватил Синяку за плечи и поставил на ноги.

– Видишь? – сказал он, настойчиво сжимая его плечо и показывая на полоску света в окне. – Иди туда, проси помощи. Тебя убьют, если ты больной вернешься в башню.

Синяка шатался в руках Хильзена.

– Почему убьют? – спросил он заплетающимся языком.

Хильзен не ответил.

Синяка шагнул вперед. До дома было всего несколько метров. Он протянул руки, коснулся стены. Стоя за углом, оба друга прислушивались к его шагам. Потом все стихло.

– Похоже, впустили, – сказал Норг. – Наверное, проклинают нас и жалеют бедного парня.

– Да уж, – фыркнул Хильзен. – Пойдем отсюда.

Анна-Стина Вальхейм расставляла на скатерти чашки. Чая в доме давно уже не было, пили пустой кипяток. В комнате было тепло и уютно. На стене возле окна, задернутого черной шторой, висели две горящие керосиновые лампы.

Самое темное место в гостиной занимал крупный, уже немолодой человек с перевязанной рукой. Он смотрел на Анну-Стину восхищенными глазами. Его совершенно не беспокоило, как относится к подобным взглядам ее брат Ингольв.

Капитан тоже был здесь – сидел, упираясь локтями в стол, и хмуро безмолвствовал. Человеку с перевязанной рукой Анна-Стина казалась воплощением души старого, навсегда утраченного Ахена – стройная, немного суровая, в простой клетчатой юбке и мужской рубашке, старой рубашке брата.

Поймав его взгляд, Анна-Стина, наконец, улыбнулась.

– Вы умеете льстить без слов, господин Демер, – сказала она.

– Вовсе нет, дорогая госпожа Вальхейм, – возразил он. – Я обдумываю, чем еще развлечь наших друзей Завоевателей.

Ингольв пристально посмотрел на него, но промолчал.

– Вы считаете, что ваш вчерашний налет на склады был удачным? – спросила Анна-Стина.

– Как посмотреть, – ответил Демер. – Лично я склонен полагать, что все-таки да.

– Но вы потеряли почти всех своих людей.

– Это верно, – тут же согласился он. – Но оставшиеся теперь отлично вооружены. Наконец-то мы сможем говорить о более серьезных делах…

Анна-Стина покачала головой, и бывший купец третьей гильдии произнес таким уверенным тоном, что девушке стало не по себе:

– Я думаю, надо хотя бы на время отвоевать у них Ахен.

И снова наступила тишина. Потом Вальхейм сказал:

– Для начала объясните мне одну вещь, господин Демер. Как вам пришло в голову явиться именно сюда?

– Нетрудно догадаться, – усмехнулся Демер. – Вы – один из немногих, если не единственный, капитан Вальхейм, кто сражался с врагом до последнего.

– Если бы эту дыру возле форта заткнули другим офицером, то до последнего сражался бы он.

– Что толку судачить о том, чего не было! У форта вы стояли насмерть. Вы – человек чести, капитан.

Ингольв поморщился, словно от зубной боли. Зная, как брат не любит подобного рода речей, Анна-Стина поспешно вмешалась:

– Но ведь Ингольв считался погибшим.

– Да, я тоже так думал. Однако мне сказали, что вы живы, капитан. Почему-то мне сразу подумалось, что Ингольв Вальхейм – не из тех, кто покидает свой дом на милость Завоевателей. И коли он жив, то искать его нужно на улице Черного Якоря. Как видите, я оказался прав.

Брат и сестра переглянулись.

– Вам СКАЗАЛИ, что я жив? – переспросил Ингольв, не веря своим ушам. – Кто?

– Один молодой человек, почти мальчик… А что?

– Как он выглядел?

– Довольно странно, по правде говоря…

– Смуглый? – перебил Ингольв. – С синими глазами и клеймом Витинга на руке?

– Насчет клейма не скажу, но в остальном вы правы. Непонятный паренек, что и говорить. Вы действительно его знаете?

– Да, – хмуро сказал Ингольв. Он хлебнул кипятка из старинной зеленой чашки с золотой розой на донышке и тяжело задумался.

– Ингольв был его командиром, – тихонько пояснила Анна-Стина.

Демер поперхнулся.

– Вы хотите сказать, что этот юноша – солдат?

Она кивнула.

– Дела-а… – протянул Демер, совсем как мальчишка-разносчик из мелочной лавки, и Анна-Стина вдруг вспомнила о том, что купец третьей гильдии начинал свой путь приказчиком в лавке колониальных товаров. – А вы знаете, господа, где я его встретил?

– Да уж, желательно было бы узнать, – сказал Вальхейм.

– В башне Датского замка, у Завоевателей.

Ингольв помолчал несколько секунд, осваиваясь с этой новостью. Потом спросил:

– В плену?

Воображение мгновенно нарисовало Анне-Стине образ синеглазого солдатика в цепях на грязной соломе.

Но Демер ответил непонятно:

– У меня не сложилось такого впечатления.

– Что вы имеете в виду? – в упор спросил Вальхейм.

– Во всяком случае, когда Бьярни меня допрашивал, ваш бывший солдат переводил его вопросы.

– Какая сволочь, – сказал капитан.

Демер продолжал спокойно:

– Вечером он принес мне воды, а потом помог бежать. Он очень странный юноша, господин капитан. Я не стал бы на вашем месте торопиться с выводами.

– Ладно, к черту парня. То, что он делает, касается только его совести. Раз я еще жив, значит, он меня еще не выдал. Остальное меня не волнует.

– Тогда к делу, – сказал Демер. – Основные части Завоевателей ушли за Лес и встали там на зимние квартиры, обирая деревни к югу от Ахена. В городе остался только гарнизон, сиречь Бьярни, Бракель и их головорезы. Бракеля мы хорошо потрепали прошлой ночью. У южных ворот имеется солидный склад пороха. Я предлагаю взорвать его…

Ингольв вопросительно поднял левую бровь, и Демер, усмехнувшись, продолжал с пугающей уверенностью:

– Я НАЙДУ человека, который сделает это. А если никто не согласится, взорву его сам. Рано или поздно все равно придется отправляться к богам Морского Берега. А так я хоть буду знать, что Завоеватели не смогут разнести наши баррикады пушками. Но нам нужен хороший офицер, господин Вальхейм. И желательно с репутацией героя.

Он допил кипяток залпом, как будто это была водка.

Анна-Стина вздрогнула и быстро взглянула на брата. Ингольв задумчиво водил пальцем по скатерти, обводя один и тот же узор. Демер терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем капитан поднял голову и сказал:

– Хорошо.

В этот момент в прихожей зашаркали чьи-то неуверенные шаги. Заговорщики оцепенели. Первой опомнилась Анна-Стина. Она протянула руку, осторожно сняла со стены карабин и через стол подала его брату. Ингольв взял оружие, встал и бесшумно скользнул в прихожую.

Сжав губы, Демер стал нервно озираться, поскольку свое ружье оставил у входа. Воцарилась странная тишина.

Потом они услышали, как Ингольв откладывает карабин в сторону. Через несколько секунд дверь в гостиную раскрылась, и брат Анны-Стины втащил, ухватив под мышками, темнокожего оборванца. Порозовев, Анна-Стина встала. Ингольв не слишком бережно уложил Синяку на ковер и, поставив стул посреди комнаты, уселся.

Анна-Стина и Демер переглянулись.

– Я запирала за вами дверь на засов, господин Демер, – сказала молодая женщина растерянно.

– Помню, – кивнул он.

– Дверь и была заперта, – не оборачиваясь, сказал Ингольв.

Купец третьей гильдии усмехнулся.

– Что вас так развеселило, господин Демер? – сердито спросил Вальхейм. – Я очень хотел бы знать, что означает это явление.

– Не все ли равно, – произнесла Анна-Стина. – Завтра спросишь его сам.

Ингольв склонился со стула и сильно толкнул Синяку ногой.

– Как ты вошел? Почему пришел сюда? Кто тебя послал? Завоеватели?

На него бессмысленно смотрели мутные синие глаза. Ингольв обернулся к Анне-Стине.

– Сейчас я приведу его в чувство. Принеси холодной воды.

Но девушка скрестила руки на поясе и не двинулась с места.

– Почему не сразу раскаленный шомпол?

– Анна, это может быть очень серьезно.

В разговор вмешался Демер.

– Господин Вальхейм, я думаю, он просто болен. Дайте ему прийти в себя, и он вам все расскажет.

Ингольв резко повернулся в сторону бывшего купца.

– У вас имеются какие-то свои соображения на этот счет?

– Да, – прямо сказал Демер. – У меня есть серьезные основания предполагать, что этот… э… молодой человек в бреду мог не заметить запертой двери и пройти сквозь стену.

Анна-Стина начала осторожно собирать со стола посуду.

– Давайте отложим разговоры до утра, – предложила она. – Ингольв, ты не можешь выкинуть бедного парня на улицу в таком состоянии. Что бы он ни натворил. Одна ночь ничего не решает.

– Как знать, – медленно сказал Ингольв.

Вальхейм топтался в прихожей, стаскивая сапоги. От него несло морозом, лицо раскраснелось. В руках он держал корзину, в которой перекатывалось с десяток подмороженных картофелин. Где он доставал продукты, никто не знал. Анна-Стина старалась не задаваться этим вопросом.

Подхватив корзину, Вальхейм ушел на кухню, где скоро загудела печка.

Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась к дивану, где вчера вечером оставила больного, свалившегося на них как снег на голову.

Утренний белый свет заливал смуглое лицо, на котором ярко горели большие синие глаза, и Анне вдруг показалось, что форт пал только вчера и Ахен затаился за окнами, уже оставленный одной армией и еще не занятый другой.

Она подсела на диван.

– Тебе лучше?

– Спасибо, – шепнул он.

– Почему ты ушел тогда, ничего не сказав? – спросила она укоризненно.

Он прикусил губу, но ничего не ответил.

– Будешь завтракать?

Синяка с трудом качнул головой и сипло спросил:

– Как я здесь оказался?

Несколько секунд Анна-Стина смотрела на него, широко распахнув глаза, а потом рассмеялась.

– Хорошенькое дело! Так ты ничего не помнишь? Капитан будет очень разочарован.

– Где он?

– Полагаю, разогревает щипцы, которыми собирается рвать тебя на куски. Вчера ты прошел сквозь запертую дверь, сынок, но что еще удивительнее – господин Демер, случившийся неподалеку, не видит в этом ничего необычного.

– Демер здесь?

– Синяка, это правда, что ты помог ему бежать?

Синяка прикрыл глаза.

– Значит, ты действительно все это время был у Завоевателей?

– Мне трудно разговаривать, – хриплым шепотом отозвался Синяка. – Я не хотел бы видеть Демера.

– Почему?

Он не ответил. Анна-Стина заметила, что он снова засыпает, и укрыла его пледом поверх рваного мехового плаща, в который он был закутан. Во всем, что связано с этим парнем, было немало непонятного, но Анна-Стина Вальхейм не могла отказать в помощи тому, кто в ней нуждался.

Хильзен отсалютовал и опустил шпагу. Племянница Бракеля стояла перед ним, румяная с мороза. Она фехтовала лучше, чем можно было ожидать от молодой девушки. Норг, внимательно наблюдавший за поединком, так и сказал.

– Хорошо, что ребята не дали Бракелю утопить тебя, Амда, – добавил он с чувством. – Теперь я могу спать спокойно. Хильзен нашел, с кем драться, и не будет больше приставать ко мне.

– Свинья, – сказал Хильзен.

Норг зевнул, дружески потрепал Амду по крепкому плечу, махнул в сторону друга рукой и ушел в башню. Как только он скрылся, Амда фыркнула и провела острием шпаги по утоптанному снегу.

– Продолжим?

Хильзен покачал головой.

– Будем считать, что ты победила.

– Будем считать или победила? – Амда пристально взглянула на него.

– Победила, – улыбнулся Хильзен.

Она сунула шпагу в ножны, и они вдвоем неторопливо пошли вниз по улице. Медные украшения позвякивали в желтых косах Амды, снег хрустел под каблуками ее сапог.

Она была далека от того идеального образа невесты, который лелеял в душе юный граф. Хильзен мечтал о хрупкой нежной девушке, тонкой, как стебелек, с огромными задумчивыми глазами. Такой была на портрете его мать, Доротея фон Хильзен, умершая родами шестнадцати лет от роду.

Амда не была хрупкой, и ее серые глаза никак нельзя было назвать задумчивыми и уж тем более огромными. Племянница Бракеля была сильной и крепкой и, пожалуй, слегка полноватой. Поглядывая на нее искоса, Хильзен подумал о том, что если она забросит фехтование и перестанет ходить в походы под полосатым парусом, а вместо этого начнет рожать детей, то станет просто толстой. Его удивило, что эта мысль не вызвала в нем отвращения. Амда нравилась ему такой, какой была.

Неожиданно девушка спросила:

– Помнишь, я приходила сюда с очень странным мальчиком… он был почти черный. И у него не было оружия, но он говорил, что он свободный человек.

На мгновение Хильзен ощутил легкий укол недовольства. Почему она вспомнила о Синяке?

– Зачем он тебе? – спросил Хильзен осторожно.

– Просто так… Кто он такой? Он действительно свободный человек?

Хильзен покосился на нее. Сказать правду? Все равно Синяки больше с ними нет и неизвестно, жив ли он. И все же Хильзен удержался.

– Толком не знаю. Мы подобрали его здесь, в городе. Он был очень голоден.

– Он странный, – повторила Амда, глядя себе под ноги. – У меня было постоянное ощущение, что он – не тот, кем кажется.

– Может быть, – ответил Хильзен и остановился возле небольшого каменного здания, на фасаде которого на четырех кафельных плитках был нарисован лев: круглая морда зеленая, глаза и грива желтые. Лев лежал, опустив морду на скрещенные лапы и обвив пивную кружку непомерно длинным хвостом с желтой кисточкой.

– Смотри, питейная, – удивленно сказал Хильзен, потрогав дверь.

Пригнувшись перед низкой притолокой, они вошли в маленький подвальчик с закопченными сводами. В дальнем углу тускло мерцала над стойкой керосиновая лампа. Трактирщик, толстяк неопределенного возраста с отчаянно косящими глазами, испуганно уставился на них.

Амда села на лавку за грязный стол, а Хильзен направился к стойке. Трактирщик заметался, хватаясь то за тряпку, то за стакан с обкусанными краями. В темном углу заведения копошился невидимый посетитель. Судя по шороху, он торопливо заглатывал свой завтрак, чтобы поскорее сбежать.

Хильзен ткнул в бочонок пива и показал два пальца. Два стакана были поданы с ошеломляющей быстротой. Хильзен небрежно отпихнул трактирщика, пытавшегося чмокнуть на лету его руку, и уселся за столик рядом с девушкой.

Амда с удовольствием пила пиво.

Трактирщик выбрался из-за стойки и, льстиво улыбаясь, подсунул на стол господам иссохшую воблу с пятном плесени, после чего боком, как краб, отполз обратно в недра трактира. Там навалился на прилавок грудью и с застывшей улыбкой принялся сверлить опасных посетителей глазами.

Амда взяла воблу за хвост и постучала ею о стол, после чего ловко ободрала чешую. Трактирщик продолжал улыбаться.

Допив пиво, Хильзен терпеливо ждал, пока дама покончит с воблой.

– Боги, ну и дыра, – сказала Амда, когда они выбрались на солнечный свет.

– Противно, когда тебя так боятся, – сказал Хильзен.

Амда пожала плечами.

– Они и должны нас бояться, Хильзен. Это обычное дело. Их всех трясет от страха.

– Не всех, – отозвался Хильзен. Он думал о Синяке.

Когда Синяка открыл глаза, было уже темно. Горели лампы, и несколько человек за столом, негромко переговариваясь, счищали кожуру с горячей картошки. Он пошевелился на диване, и плед упал на пол.

Ингольв поднял голову и пристально посмотрел на него.

– А, проснулся, – сказал он. – Иди, поешь.

Синяка сел на диване. Голова у него гудела и кружилась. Шатаясь от слабости, он добрался до стола. Ему никто не помогал.

Затем несколько минут Вальхейм и его сестра деликатно не замечали, как Синяка поспешно заталкивает в рот картофелину, не потрудившись ее очистить, и давится. Когда он поперхнулся, Анна-Стина молча придвинула к нему кувшин с теплой водой. Он пил долго, громко глотая. Потом обтерся рваным рукавом и посмотрел на хозяйку виновато и благодарно. И этот взгляд сразу же искупил в глазах Анны-Стины все его отвратительные манеры.

Ингольв негромко сказал:

– Я хотел бы тебя спросить кое о чем, Синяка.

Анна-Стина укоризненно качнула головой, но брат не обратил внимания на этот слабый протест.

– Где ты был все это время?

– У Завоевателей, – ответил Синяка и в упор посмотрел на капитана. Он не собирался лгать этому человеку.

Ингольв поднял левую бровь, но больше своих чувств никак не выразил и спросил совсем о другом:

– Зачем же ты тогда вернулся?

– Господин капитан, – сказал Синяка, – я не помню, как оказался у вас. Я был немного болен.

– Как я могу верить тебе?

– Он говорит правду, господин Вальхейм, – прозвучал голос Демера, и купец третьей гильдии вышел из кухни.

При виде его Синяка вздрогнул и побледнел; губы его посерели. Анна-Стина отметила это про себя с удивлением.

– Это исключительно искренний молодой человек, – продолжал между тем Демер как ни в чем не бывало. – Порядочный и, кажется, даже сострадательный. Почему вы смотрите на меня волком, милый юноша?