Текст книги "Завоеватели"

– Вы знаете, почему, – ответил Синяка.

– Из-за нападения на склад городской магистратуры, да? Видите ли, на войне как на войне, мой друг. Вы ведь солдат. Я думал, вам не нужно объяснять такие элементарные вещи. Я в некотором роде заговорщик, а для успеха нашего дела оружие необходимо.

– Вы положили там человек пятнадцать своих, – сказал Синяка. – Я видел.

– Потери неизбежны, – равнодушно ответил Демер. – Зато есть оружие.

– Это вы изуродовали тела убитых? – спросил его Синяка совсем тихо.

Демер и не думал отпираться.

– Это нанесло врагу моральный ущерб, – сказал он невозмутимо. – Я поступил совершенно правильно.

– Вы грязный и жестокий человек, – помолчав, сказал Синяка. – Мне не следовало помогать вам.

Купца третьей гильдии не смутило и это.

– Все, что я делаю, я делаю из добрых побуждений, мой друг. И уж вам с вашими выдающимися способностями не к лицу оставаться в стороне. Включайтесь в борьбу. Я с удовольствием взял бы вас в отряд. Если вы можете проходить сквозь стены, значит, вы могли бы застать гарнизон врасплох…

– Перебить спящих, – сказал Синяка довольно резко и вдруг представил себе детскую немытую рожицу Хилле с приоткрытыми во сне пухлыми губами. – Вы это имели в виду?

– Если угодно, то да, – кивнул Демер с той спокойной деловитостью, от которой у Анны-Стины мороз пошел по коже. – Но если вам это не по душе… Скажите, друг мой, вы можете превращать людей в камни?

Синяка поглядел на него в упор, и Демеру вдруг показалось, что в левом глазу у него два зрачка.

– Могу, – ответил он после долгой паузы.

– Дурак, – пробормотал Демер и поспешно отодвинулся.

Наступило неприятное молчание. Потом Ингольв резко спросил:

– Что вы тут оба несете?

Усмехаясь, Демер опустил голову. Он знал, что Синяка скажет своему бывшему командиру правду, и что капитан ему не поверит.

– Я последний в роду ахенский магов, – сказал Синяка. – Вчера, скорее всего, я прошел сквозь дверь, даже не заметив, что она заперта. Но убивать беспомощных людей, как предлагает господин Демер, я не стану даже ради родного города.

Брат и сестра быстро переглянулись. Сумасшедших и юродивых они просто не переносили.

Синяка сидел, не шевелясь. Ему было не по себе. Никогда в жизни приютский мальчик не думал, что будет сидеть за одним столом с человеком знатного рода.

– Вы решили, что я свихнулся? – спросил Синяка.

Близнецы, как по команде, отвели глаза.

Демер тихо засмеялся.

– Они тебе не верят, друг мой, – сказал он. – Только я, я один тебе верю.

– Зато я вам не верю, господин Демер, – отрезал Синяка.

Анна-Стина тронула его за плечо.

– Почему ты не давал о себе знать? – мягко спросила она. – Мы думали, что с тобой что-то случилось. Ты был в плену?

Синяка покачал головой и сознался, нерешительно улыбаясь:

– Я мог вернуться к вам, госпожа Вальхейм, и много раз хотел это сделать. Видно, потому ноги и принесли меня сюда, когда я перестал соображать. Просто… Зачем вам лишний рот?

Ингольв встал рядом с сестрой и обнял ее за плечи. Они и вправду были очень похожи. Глядя на них, Синяка вдруг до конца осознал то, что говорил ему Торфинн о закате старого Ахена. Вот перед ним двое, мужчина и женщина, которые никогда не смирятся с уничтожением великого города. Сострадательные и мужественные, они – лучшее, что осталось от вольного Ахена. Но Белая Магия, хранившая город столько веков, бросила его на произвол судьбы, и эти люди верят только в собственные слабые силы и еще в то оружие, которое добыли грязные руки Демера во время ночного налета на склады городской магистратуры.

Незаметно Синяка прижился в доме на улице Черного Якоря. Спал он на кухне, где Анна-Стина по его просьбе постелила возле печки старый матрас. Демер поселился в гостиной. Синяка откровенно сторонился его и явно не желал иметь с ним ничего общего. Впрочем, бывший купец третьей гильдии часто уходил из дома и иногда отсутствовал по нескольку дней.

Жизнь постепенно входила в новую колею. Из разговоров мужчин Анна-Стина знала, что они собираются поднять мятеж, перебить гарнизон – а там будь что будет. Вальхейм был убежден в том, что их попытка обречена на провал, но изменил бы себе, если бы не говорил по этому поводу: «По крайней мере, никто не упрекнет нас в том, что мы не пытались».

Как относился к происходящему Синяка, Анна-Стина не знала. Он почти все время молчал и только помогал ей по хозяйству.

В один из холодных зимних дней встречая Анну-Стину у черного хода и принимая из ее озябших рук ведро с водой, Синяка с горечью заметил:

– Такими руками разве воду носить? Другой раз вы меня посылайте, госпожа Вальхейм.

Не дав ей возразить, он потащил ведро на кухню, где капитан Вальхейм колол на растопку фамильную мебель. Синяка вылил воду в большой чан и поставил его на огонь.

В доме давно уже не было соли. Выручала старая бочка, в которой когда-то солили на зиму огурцы. Синяка вываривал щепки, наколотые из этой бочки, и добавлял соленую до горечи воду в суп из картофельной шелухи.

Ингольв с силой обрушил топор на добросовестно сработанный ящик комода с медными ручками.

– Пожалели бы мебель, – сказал Синяка. – Давайте я лучше сарай разломаю. Тут по соседству есть один.

– А что ее жалеть? – беспечно отозвался Ингольв. – На наш короткий век хватит.

Синяка открыл крышку кастрюли, и оттуда повалил густой пар.

– Пусть еще поварится, – сказал Ингольв.

– Я горчицы положу, – сказал Синяка. – Тогда будет такой запах, будто с мясом.

Синяка полез на полку и поковырял щепкой в банке с засохшей горчицей, после чего опустил щепку в кастрюлю.

– Откуда ты это взял, а?

– Так делал повар у нас в приюте.

Ингольв выпрямился, держа топор в опущенной руке.

– Давно хотел спросить тебя, почему ты вырос не в обычном сиротском доме?

– Я неполноценный, – спокойно сказал Синяка.

– Позволь тебе не поверить, – возразил Ингольв. – Сколько я ни смотрю на тебя, парень, ничего в тебе неполноценного не вижу.

– А вы искали? – усмехнулся Синяка и с удовольствием заметил, что капитан слегка покраснел.

– Искал, – ответил он хмуро.

Синяка рассмеялся.

– И не нашли?

– И не нашел.

Ингольв заметно разозлился. Он тюкнул топором менее удачно и заехал себе по ногтю большого пальца. Усевшись на корточки, Ингольв мрачно принялся смотреть, как ноготь чернеет прямо на глазах. Синяка подсел к нему.

– Можно я посмотрю, господин капитан?

Ингольв сунул руку ему под нос.

– Вот черт, теперь дня два пальцем будет не пошевелить.

Синяка встал и взял топор. Несколько минут он сражался с ящиком, пока Ингольв не решил снять с плиты бурно кипящий суп. В тот же миг больной палец, о котором он забыл, подвел его; Ингольв выронил кастрюлю, и крутой кипяток обварил ему колени. Слезы сами собой брызнули у него из глаз. Он расставил ноги пошире и тихо, со стоном, принялся ругаться.

Синяка, не раздумывая, бросил топор, схватил ведро и окатил ноги капитана холодной водой. Тот взвыл, потом тяжело задышал и посмотрел на Синяку глазами, полными боли. Синяка ножом разрезал на нем штаны и осторожно принялся снимать их лоскутьями с колен Вальхейма. Тот тихонько шипел от боли, но терпел. Один лоскут Синяка снял вместе с куском кожи, и тогда Ингольв беззвучно заплакал.

Подняв глаза от обваренного колена, Синяка вдруг увидел бледное лицо Анны-Стины. Она прибежала на шум и теперь стояла в дверях кухни. Ингольв тоже смотрел в ее сторону.

– Все в порядке, мама Стина, – сказал он. – Только вот плохо, что супа больше нет.

– Ничего, мы еще не успели его посолить, – утешил, как мог, Синяка.

Ингольв криво усмехнулся.

– А ты, брат, весельчак.

Вместо ответа Синяка наклонился и принялся разглядывать рану. Потом потрогал рукой. Анна-Стина содрогнулась.

– Руки! – крикнула она. Синяка вскинул голову. – Руки грязные, ты с ума сошел! Весь чумазый, в золе! Отойди от него немедленно.

Синяка повиновался с видимым равнодушием.

Она решительно схватила ведро.

– Ингольв, сиди здесь. Сейчас я принесу воды, согрею кипяток, приготовлю чистое полотно. Все будет в порядке. А вечером сбегаю к Ларсу, он что-нибудь придумает.

До колодца было недалеко. Она даже не набросила на плечи шаль. Обычно ей нравилось выбегать на мороз с непокрытой головой, чувствовать, как холод пропитывает одежду и волосы, а потом возвращаться домой, к теплой печке. На этот раз она спешила. Ожог – дело очень серьезное. Демер не захочет переносить сроки восстания. Но без Вальхейма, единственного профессионального военного среди заговорщиков, они обречены. Впрочем, они и так были обречены, но присутствие капитана давало малую надежду на успех, хотя бы временный.

Чтобы лучше заживало, нужен жир, соображала Анна-Стина, пробегая по дорожке, а где его сейчас достанешь?

Как только дверь за Анной-Стиной захлопнулась, Синяка заговорил.

– Теперь молчите и терпите, господин капитан. Я не знаю, будет ли вам больно, потому что никогда еще никого не лечил. По правде говоря, я даже не пробовал этого делать, но уверен, что умею. Вам нельзя оставаться с ожогом.

– Без тебя знаю, – проворчал Ингольв. В глубине души он был уверен, что парнишка опять чудит, но сил возражать у него не было.

Синяка на мгновение прикрыл глаза, потом двумя ладонями коснулся ожога на колене Вальхейма, и больше ни один, ни другой ничего не помнили.

Когда Анна-Стина взлетела по черной лестнице, несколько раз плеснув водой из ведра, и отворила дверь на кухню, ее брат и Синяка спали прямо на полу, рядом с лужей, среди щепок и золы. Оба лица – бледное и смуглое – были смертельно усталыми, будто эти двое не отдыхали по меньшей мере неделю. Синяка во сне беспокойно вздрагивал, Вальхейм вытянулся неподвижно, как труп.

Анна-Стина поставила ведро на скамью и наклонилась над братом, желая поближе взглянуть на его колено.

Ожог уже затянулся тонкой розовой кожей.

Анна-Стина опустилась на лавку рядом с ведром. Ноги отказывались держать ее. С суеверным страхом она уставилась на Синяку, и губы у нее задрожали. Она поняла вдруг, что Демер знал, что говорит, когда намекал на синякины странности. «Но ведь колдунов не бывает, – в смятении подумала она. – А если и бывают, то разве они такие?»

Синяка заметался и вдруг сильно ударился головой об угол плиты. Он грязно выругался и открыл глаза.

– Я спал? – спросил он очень громко и, как показалось Анне-Стине, испуганно.

Она кивнула.

Он сел, потер затылок, высморкался двумя пальцами и вытер их о полено. Потом вспомнил о том, что на него смотрит госпожа Вальхейм, и пробормотал извинение.

Она глубоко вздохнула и поднялась с лавки.

– Давай перенесем его на кровать, – сказала она, кивая в сторону Вальхейма. – Помоги мне.

– Входи, брат долгожданный, – величественно произнес Ларс Разенна.

В избушку Великого Магистра бочком протиснулся великан Пузан. Он еще не до конца привык к высокопарной манере обхождения, принятой в среде Ордена, и потому смущался.

– Садись, – продолжал Разенна, выкатывая ногой из-под стола тяжелый чурбан. Великан поставил чурбан и уселся, прилежно сложив на коленях огромные лапы.

– Ты пришел кстати, брат долгожданный, трапеза поспела.

– Ему бы человечинки, брат кормилец, – вставил Тагет, свешиваясь с печки. – А ты его зайчатиной потчуешь.

– Молчи, брат недомерок, – беззлобно огрызнулся Ларс.

Тагет подскочил в ярости, стукнувшись макушкой о низкую закопченную балку.

– Издеваешься над Уставом? Высмеиваешь Орден? Смотри, Разенна…

Боги, сидевшие рядком на лавке против Великого Магистра, нервно заерзали. Видно было по всему, что им очень хочется поддержать оппозицию в лице маленького демона, но не решаются они. Против Ларса, как известно, не попрешь, потому как потомок этрусских царей и нравом бывает свиреп.

Тагет сполз с печки и запустил пальцы в общую кастрюлю, выбирая кусочек поинтереснее.

– Тагет, нельзя ли потише, – сказал Сефлунс, забрызганный соусом.

Демон проигнорировал это замечание с поразительным равнодушием. Он деловито обкусал заячью ножку и, как бы между прочим, сказал:

– А я знаю, почему наш дорогой магистр стал злее, чем ядовитая жаба с Черного Болота.

Ларс усмехнулся и отправил в рот основательный сноп кислой капусты.

– Влюбился наш Ларс, – безжалостно продолжал Тагет, – и не знает, бедняга, что ему делать.

Разенна смутить себя не позволил.

– А ты, конечно, знаешь.

– А я, представь себе, знаю, – объявил Тагет. – Я, если хочешь знать, во время проведения рекогносцировки утащил у тролльши Имд ее полное собрание шпаргалок, именуемое «Книгой заговоров и заклинаний».

– Форточник, – сказал Ларс с оттенком восхищения в голосе. – А ну, почитай братьям долгожданным, что там написано.

Тагет поучающе поднял сухонький пальчик.

– Ибо щекочущая нервы беседа много способствует пищеварению, – процитировал он из Устава, после чего обтер об одежду пальцы и полез на печку за книгой. Через минуту он выснулся снова и захрустел старыми страницами. Спустя некоторое время он уяснил себе содержание прочитанного и изрек:

– Древний маг Сунтаппур делит мужчин на семь типов. – Он похрустел еще немного толстой пожелтевшей бумагой и объявил замогильно: – Да, Ларс, ты у нас «ципунда».

Разенна подавился капустой, но справился с собой, поднялся, сохраняя достоинство, и подошел поближе к Тагету, развернув корпус так, чтобы тому лучше была видна его мускулатура. На маленького демона эта демонстрация силы не произвела ни малейшего впечатления.

– А что тут такого? – сказал он невозмутимо. – Ципунда – это, поверь мне, еще не самое худшее. Послушай, что у старухи написано: «Обладает интеллектом, способен управлять людьми, требует к себе внимания, тщеславен, любит командовать, навязывать свое мнение, двуличный…» Ты слушай, Ларс, слушай, старуха правду пишет…

– Я сейчас тебе покажу ципунду, – сказал Разенна. – Двуличного и тщеславного. И очень-очень жестокого и беспощадного, учти.

– Ну ладно, не хочешь слушать правду, дело твое, Ларс. Ты магистр, тебе виднее. Давай я советы почитаю. Тут все сказано о том, как ее приворожить.

Разенна смирился. Когда на демона накатывало, лучше было покориться и дать ему высказаться. В противном же случае пришлось бы применять грубую физическую силу, а учинять над Тагетом насилие было бы негуманно и не отвечало интересам Ордена. Поэтому Ларс присел на скамью рядом с богами и принялся уничтожать тушеного зайца, в то время как Тагет читал с выражением:

– «Выкопать корень сосны примерно в локоть длиною, лицом на восток, под звездою Истарь. Высушить оный и в мелкую стружку искрошить без изъятия. Добавить полстакана своей крови жильной, взятой от надреза серебряным ножом. В фарфоровый сосуд, смешавши между собою, залить и на медленном огне дать закипеть при полной луне на исходе часа коровы. Небольшой гвоздь поместить в смесь сию и пусть лежит так. В пятницу же выбрать момент и вбить оный гвоздь в порог дома, где предмет пылкой страсти проживает».

– Вот это да! – простодушно сказал великан и посмотрел на свои руки, на которых вздувались мощные синие вены.

Тагет неодобрительно дернул носом, но от комментария воздержался.

– А вот еще здорово. Ты слушай, Ларс, внимательно. Запоминай. Тебе без магии все равно не видать Анны-Стины…

– Убью, – сказал Ларс.

– «Возьмите глаз старой жабы, причем чем больше бородавок на жабе сией обретается, тем для целей ворожбы и приворота драгоценнее. Поместите в рюмку и залейте крепким напитком, сиречь самогоном. Дайте так постоять седмицу, а на исходе седьмого дня в час тигра положите туда лепестки роз, шишки сосновые числом общим девять, и в полночь окропите все это мочой черного кота…»

– А кота на руках держать или мочу заблаговременно в бутылку налить? – заинтересовался великан.

– Здесь не сказано. Не перебивай, Пузан. «Глядя строго на восток и отнюдь не опуская глаз, повторить десять раз волшебные слова ким-ким-дуем-дым».

– И баба твоя, – басом вставил Фуфлунс.

Великий магистр посмотрел на него, но промолчал.

– А мне понравилось, – сказал Сефлунс. – Отличная форма кормежки, брат кормилец, спасибо тебе и поклон низкий. Чтение вслух эзотерической литературы способствует усвояемости зайчатины…

– Между прочим, мы собрались здесь не для того, чтобы читать вслух эзотерическую литературу или усваивать зайчатину, – сказал Ларс. – Это так, попутные занятия. Лично меня беспокоит Торфинн. Он самовольно поселился на землях Ордена, никого не кормит и ни к кому не входит в дом братом долгожданным. Разведка доносит, что Торфинн впал в жесточайший запой. При его магической силе это может иметь непредвиденные последствия.

– А чего, – подал голос великан, – по мне так все просто. Гнать Торфинна надо. Я у него в замке двести лет на цепи сидел, претерпел от его рук немало и точно вам скажу, братья кормильцы-поильцы-спать-уложильцы: второго такого злыдня на свете нет…

Тагет с печки поддержал предыдущего оратора.

– Верные слова, брат Пузан. От него одни только пакости и неприятности. Ясновидение кто замутняет? Отчего, спрашивается, помехи? Ответ один: Торфинн и только он! Давеча вот поглядел в магический кристалл, полюбопытствовал, как там в Ахене, а в кристалле, в темных его глубинах, понимаешь ли, ничего не видать: муть одна.

Фуфлунс сказал злорадно:

– Муть потому, что третьего дня на этот кристалл Сефлунс щи пролил. Так и без всякого Торфинна помехи начнутся.

Сефлунс, побагровевший от несправедливого поклепа, раскрыл уже было рот, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но тут великан заворочался за столом, гулко прокашлялся и сказал:

– Дозвольте, еще скажу.

– Говори, – величественно разрешил Тагет. Ларс Разенна покосился в сторону печки, однако промолчал. Подбодренный таким образом, великан продолжал:

– Нам Синяка нужен. Он великий. Он могущественный.

– Кто могущественный? Этот хлюпик? – презрительно фыркнул Фуфлунс. – Как же, помним! Лечили! Убожество приютское! Мы, хвала Вейовису, видели вблизи, на что он годен. Ни на что он не годен. Верно я говорю, Сефлунс?

Но Сефлунс, еще не простивший собрату-богу заявления насчет пролитых щей, мрачно отмолчался.

– Синяка погряз в людских делах, – задумчиво сказал Тагет. – Магу и чародею такого уровня не пристало жить в людях. И уж тем более, незачем их жалеть. Они еще начнут приставать к нему с просьбами погадать и прочими глупостями… Людям только дай воли – на голову сядут.

В этот момент за рекой Элизабет, далеко в городе, грохнул взрыв. Сотрапезники замерли, прислушиваясь.

– Вот, пожалуйста, наглядный пример, – неодобрительно сказал Фуфлунс. – Все не могут успокоиться.

– Тихо! – рявкнул Ларс.

В тишине стали слышны выстрелы. Магический кристалл, несмотря на замутненность ясновидения, звуки передавал хорошо. Запертый в сундуке, он гремел, трещал и подскакивал, как живое существо.

– Это уже серьезно, – заметил Великий Магистр, снимая со стены биноколь и карабин. – Пока мы тут совещаемся, они там разнесут Ахен к чертям. Я на скалу.

Он выдернул из-под Тагета теплое одеяло, набросил его себе на плечи, как плащ, и вышел из избушки под холодный северный ветер.

Глава пятая

После того, как мятежники взорвали пороховые склады у южных ворот, прошло уже около двух суток. Косматому Бьярни так и не удалось толком поспать за все это время, и он валился с ног. Первые сутки за ним по пятам ходил Тоддин, словно кто-то поручил ему следить за тем, чтобы командир не совершил какой-нибудь самоубийственной глупости. Потом Бьярни озверел и велел ему заниматься ранеными.

Весь южный район города был перегорожен баррикадами. Штурмовать их без пушек Косматый Бьярни не хотел – неизвестно было, сколько человек примкнуло к мятежникам. Разумнее всего было отправить гонца к Альхорну, чтобы тот со своими орудиями подошел к Ахену с юга. По расчетам капитана «Медведя», если гонцу удалось беспрепятственно выбраться из этого проклятого города, Альхорн должен появиться через два дня. А пока что нужно было не давать заразе распространяться и удерживать мятежников на юге.

Бьярни, наконец, уснул возле костра, горевшего на перекрестке. Был серый предрассветный час, когда человеку лучше не видеть того, что происходит на земле. И Косматый Бьярни спал, как привык с детства, прямо на снегу. Внезапно ему показалось, что прямо над ним на колокольне разрушенного храма Соледад ударил колокол. Тревожная низкая нота прогудела и стихла. Бьярни вскочил, огляделся по сторонам. Вокруг все спали вповалку, и капитану вдруг подумалось, что у него осталось очень мало людей. Ничего, сказал он себе, скоро с юга ударит Альхорн, и с мятежом будет покончено.

Больше ему не спалось. Кроме него, похоже, никто не слышал колокола, и вполне могло статься, что этот звон ему просто приснился, но он уже растревожился. Кутаясь в плащ, капитан пошел проверять посты. Снег хрустел у него под сапогами.

Возле башни Датского замка Бьярни остановился. Потом пошел быстрее. Потом побежал по скользкому снегу вверх по улице. Но глаза его не обманули: на перекрестке, так, чтобы издалека было видно, лежало тело гонца, которого Бьярни посылал за Темный Лес. Бьярни заскрежетал зубами. Он понимал, что эти люди хотели его запугать и – что признавать было совсем уж невыносимо – это им удалось. Слишком уж уверены в себе. Похоже, они не сомневаются в том, что ни одни человек от гарнизона не доберется до основных частей.

Бьярни сел на снег рядом с убитым. Это был рулевой «Медведя», носатый Меллин, старший из восьми братьев. Все они ушли с Бьярни под полосатым парусом, и Меллин погиб последним. Бьярни смотрел на него, и полуразрушенный, но все еще гордый Ахен втайне наблюдал за ним и насмехался.

Сзади заскрипели шаги. Косматый даже не обернулся: знал, что это Тоддин. Старый друг присел рядом, мельком взглянул на убитого и сказал:

– Я пришлю сюда Хилле.

В обязанности Батюшки-Барина последнее время вошло хоронить убитых.

Капитан покачал головой – он думал совсем о другом. Свалявшиеся черные волосы разметались по его плечам, горбатый нос уныло уставился в землю.

– Почему они так уверены в успехе? – спросил он. – Как ты думаешь, Тоддин, сколько у них людей?

– Меньше, чем тебе кажется, – спокойно отозвался Тоддин.

– Но хватит для того, чтобы перерезать нас всех.

Деревянный Тоддин помолчал немного, а потом сказал:

– Если будем тут сидеть и огрызаться, то да. Они навязали нам правила игры, и мы их сдуру приняли.

Бьярни встал.

– Я буду посылать людей к Альхорну одного за другим каждый день. Кто-нибудь дойдет. И даже если мы все тут погибнем, не дождавшись помощи, Ахен все равно будет нашим.

Тоддин тоже поднялся.

– На том и порешим, – сказал он и еще раз посмотрел на убитого Меллина. – Только посылай гонца скорее. У нас скоро не останется хлеба.

– Меллин убит? – Норг подскочил, будто его ударили.

Хильзен неторопливо кивнул.

– Ты уверен?

– Да. Прибегал Косматый, бледно-зеленый от злости, заявил, что подмога близка, а потом отправил за Темный Лес Иннета. Тот чуть не помер со страху.

– Бьярни молодец, – сказал Колдитц, светловолосый верзила, который тоже пришел на «Медведе», – своего не послал. Если Иннета зарежут, как Меллина, будет на так жалко.

– Интересно только, что запоет Бракель Волк? – возразил Хильзен.

– Бракель уже ничего не запоет. Вчера его принесли от баррикады на Караванной улице, истекающего кровью, и я не думаю, что после этого он проживет очень долго.

Норга эти подробности, похоже, не интересовали. Он сидел, глядя в одну точку, и беззвучно шевелил губами, пока Хильзен не ткнул его в бок.

– Что с тобой?

– Если они перехватили Меллина, значит, они контролируют берег залива.

– Ну и что? – мгновенно сказал Хильзен. – Даже если это и так, они все равно не станут нападать на нас открыто. Будут сидеть за баррикадами и отбрехиваться. Они чего-то ждут, Норг, поверь мне.

– Чего они могут ждать? – вмешался Колдитц.

– Не могу знать, – ответил Хильзен, пожимая плечами. – Здесь, говорят, в лесах шляются бандиты по прозванию Веселые Лесорубы. А может быть, ахенская армия передумала и решила с нами пообщаться.

– Это вряд ли, – пробормотал Норг.

– Так что же тебя беспокоит?

– Понимаешь ли, если они контролируют побережье, значит, могут предпринять налет на район Морских улиц. Хлеба-то у них тоже нет…

Норг замолчал с несчастным видом. Колдитц вопросительно посмотрел на Хильзена, и тот пояснил:

– У Норга на Морской улице жена.

– Тоже мне, сложности, – фыркнул Колдитц. – Пусть заберет ее оттуда и отправит в башню к Тоддину. Деревянный разрывается, не успевает перевязывать раненых. Все женщины умеют делать это. Все польза.

Слушая этот диалог, Норг слегка покраснел. Он никогда еще не позволял себе называть Даллу своей женой. Однажды в хорошую минуту она показала ему портрет своего погибшего мужа: рыжего парня с веселым ртом и глазами как у Унн. Норг взял портрет в руки и вгляделся пристальнее. Далла говорила, что он был среди защитников форта, когда последний оплот Ахена разнесли в клочья пушки с «Медведя» и «Черного Волка».

Норг вернул ей портрет и крепко обнял женщину. Он подумал еще о том, что любой нормальный Завоеватель счел бы в порядке вещей убить своего врага и завладеть его женщиной. Рыжего парня застрелил Бьярни, когда они вошли в разгромленный форт и осматривались среди развалин. Он хотел сдаться в плен, хотя должен был знать, что Завоеватели пленных не берут.

И Далла не была Норгу женой. Она была его военной добычей. И даже та минутная откровенность была вызвана тем, что он принес в ее дом большой кусок солонины и краюху хлеба.

В районе форта было тихо. Снег хрустел под сапогами Норга, когда он стремительно шел по улице, круто спускающейся к заливу. Солнце пробивалось сквозь золотисто-розовый туман. Одежда Норга была запачкана кровью, лицо почернело, глаза горели зеленым огнем. Он перепрыгнул через деревянные ступеньки, заметенные густым снегом, и почти бегом помчался к дому с зелеными ставнями.

Дверь, как всегда, не была заперта. Он вошел и остановился на пороге, слишком грязный и страшный для этого острова тишины. В комнате, казавшейся очень светлой из-за чистой беленой печки, тихо звенела мелодия менуэта из музыкальной шкатулки. Унн и Далла медленно кружились, взявшись за руки.

Услышав шаги, Далла остановилась, и ее золотисто-карие глаза, все еще сияющие нежностью, обратились в сторону Норга. Эта нежность, которая предназначалась дочери, погасла не сразу, но несколько мгновений спустя ее ласковый взгляд стал тусклым и испуганным, как обычно.

Зато Унн с визгом повисла у Норга на шее. Он схватил девчушку и забросил ее на печку, откуда тут же свесилась довольная рожица. Далла стояла перед ним, опустив руки. Менуэт, уже ненужный и бессмысленный, звучал все медленнее, и когда он стих, оборвавшись на середине мелодии, Норг решительно подошел к женщине и взял ее за подбородок. Ее губы задрожали. Норг увидел, как в карих глазах тихо зажигается золотистый свет. Далла слабо улыбнулась.

Норг осторожно привлек ее к себе. От его волос пахло порохом.

Вдалеке опять что-то взорвалось, и стаканы в буфетике Даллы тоненько задребезжали. Норг отстранился от нее и вынул нож. Женщина доверчиво смотрела на его руки. Она не боялась, и он поймал себя на том, что благодарен ей за это.

Он сорвал с постели простыни и распорол их на полосы для перевязок. Та же участь постигла чистые скатерти Даллы. Присев на край постели, Далла принялась быстро сматывать куски полотна.

Оглядев комнату, Норг взял с полки салфетку, вынул из-за пазухи краюху хлеба и мешочек с сахаром, завязал все это в узелок и сунул в руки Далле. Потом снял с печки Унн и завернул ее в старый плед. Девочка с готовностью пристроила голову у него на плече.

Далла накинула серый платок, взяла полотно, нарезанное на полосы, и узелок с хлебом. Норг с ребенком на руках вышел из дома; женщина пошла за ним. Они поднялись по Первой Морской улице к башне. Норг спешил. Далла следовала за ним, как привязанная, шаг в шаг.

На втором этаже башни, где размещались раненые, Хилле таскался с кадушкой, в которой плескалась горячая вода.

Норг усадил девочку на сундук возле печки. Далла осталась стоять посреди комнаты. Серый платок упал ей на плечи.

Коренастый Тоддин уставился на нее со спокойным любопытством. Краем уха он, конечно, слышал, что Норг загулял с какой-то местной женщиной, но он никак не предполагал, что она окажется суровой золотоволосой красавицей, да еще с ребенком. Тоддин почему-то считал, что подругой Норга непременно должна была стать какая-нибудь пышная пятнадцатилетняя девица, смешливая и безмозглая до святости.

Далла строго посмотрела на Хилле, который, в свою очередь, вытаращил на нее свои оленьи глаза и прижал к груди кадушку, как родную. Он пробормотал несколько бессвязных слов, таких же грязных и невинных, как он сам, а потом заметил Унн, поставил кадушку и небрежной походкой двинулся к сундуку – знакомиться.

Норг сказал Тоддину:

– Если меня убьют, женись на ней, Деревяха.

Тоддин еще раз посмотрел на женщину и завистливо сказал:

– Вот бы тебя убили.

Но Норг не поддержал шутки.

– Я не хочу, чтобы она пошла по рукам.

Тоддин с сомнением покосился на серьезное лицо Даллы.

– Как ее хоть зовут? – спросил он.

– Далла.

Услышав свое имя, женщина обернулась. Норг улыбнулся ей и снова заговорил с Тоддином.

– Она поможет тебе с ранеными.

– Весьма кстати, – буркнул Тоддин.

– Пока, Деревяха, – сказал Норг. – Я пошел.

Он двинулся к выходу. Далла даже не посмотрела в его сторону. Но как только Норг громко хлопнул тяжелой дверью, женщина подошла к окну и долго стояла, не шевелясь, хотя Норг давно уже скрылся за баррикадой, которой наспех перегородили улицу Свежего Хлеба.

Восемь дней город содрогался от выстрелов и взрывов. Вся его южная часть была перегорожена баррикадами, выросшими за одну ночь, как по волшебству. Сидя у костра на перекрестке улиц Зеленого Листа и Малой Караванной, Синяка смотрел на вооруженных мятежников и понимал, что Ахен еще раз обманул его. Если раньше казалось, будто в городе остались только суровые в своей нищете женщины, то теперь вдруг выяснилось, что здесь очень много оружия и очень много мужчин.

Ингольв дал Синяке длинноствольное ружье того Завоевателя, которого убил – вечность назад – Ларс Разенна.

Капитан Вальхейм тоже был здесь – пришел от перекрестка Большой Караванной и Торговой, весь черный от копоти, сунул голову в жестяное ведро, из которого только что пила лошадь, и долго, задыхаясь, глотал воду.

Синяка опять вспомнил тот день, когда Витинг продал его и еще несколько человек в действующую армию. Армейский чиновник (Синяка даже не знал, как называется его должность), толстенький бочкообразный человечек с клиновидной бородкой, не хотел его брать, все отталкивал в грудь и вытирал пальцы о штаны, но Витинг уверял, что из всех его дебилов-воспитанников этот – самый нормальный, и чиновник, в конце концов, уступил и взял его, сказал зачем-то с полуугрозой: «Смотри у меня…»