Текст книги "Ужасное наследство"

5

Взрослея, Анна всё больше становилась похожа на красавицу-мать. Школьные годы неслись стремительно, и пора было определяться, чем она займётся по окончании школы. Девушка давно уговаривала бабушку отпустить её в Москву. Она мечтала поступить в медицинское училище. А старуха даже слышать не желала об этом. События, которые произошли тем летом, резко изменили мнение бабушки, и та поспешно отправила Анну в столицу. Только обо всём по порядку.

Весна перед школьным выпуском выдалась ранняя и бурная. Уже к концу марта таял снег, и звенели, словно молоточки по ксилофону, весёлые капели. В лесу проклюнулись первые подснежники. Анна постоянно пребывала в возбуждённом состоянии. Ей хотелось что-то делать, куда-то бежать, всё перевернуть вокруг себя и по-новому расставить на места. Девушка затеяла генеральную уборку дома. С раннего утра она мыла, чистила, скребла, а к вечеру, наконец, добралась до собственной комнаты. Отодвинув панцирную кровать от стены, чтобы как следует вымести и промыть за ней от пыли, Анюта заметила небольшое углубление в стене возле самого пола. Недолго думая, она просунула туда руку и наткнулась на свёрток. Анна вытащила его, очистила от пыли и поняла, что нашла старую тетрадь, исписанную красивым каллиграфическим почерком покойной матери. Это были записи, сделанные в те дни, когда мама последний раз приезжала домой перед беременностью и смертью. Анна сохранила тетрадь, так что я не стану пересказывать вам события, а просто представлю оригинал.

* * *

22.07.1968.

Дома! Я дома! Господи, как же здесь тихо, как дышится! Дорога, конечно, вымотала, но эта красота стоит того. Сколько лет я не была дома? Восемь? Девять? Стыдно. Мамуля сдала немного, хотя ещё молодец. Митька смешной, сущее дитя, хохочет, радуется, всё куда-то зовёт. Завтра буду целый день с ним – и на речку, и в лес. Господи, хорошо-то как! Жалко только, что Антоша не поехал со мной. У них с мамой отношения никак не складываются. Тысячу раз ему объясняла: мама знахарка, а он ладит своё: колдунья, она и есть колдунья. А ведь образованный мужчина, умница и головушка светлая. Да мама сама хороша, постоянно его подначивает – присушу, отворочу, как маленькие, ей Богу. Соскучилась по Антону жутко! Только бы помогло! Всё что угодно отдать смогу за это, хоть душу дьяволу. Шучу, конечно, а, может, нет. Я страшно устала от всех бесполезных консилиумов, профессоров, процедур. Ну почему так несправедливо устроен мир? Ведь кто-то отказывается от детей, бросает. Пожалуйста, Господи, прошу тебя, ничего мне не надо, только бы помогло на этот раз. Антон, глядя на мои мучения, чужого предложил усыновить, приёмного. Нет, не могу, не хочу. Только свой малыш, родненький. Всё. Спать, спать.

24.07.1968.

Как же здесь спится! Воздух такой вкусный, прямо ломтями нарезай, да ешь! А какая сладкая вода – пьёшь и не напьёшься. Эх, Антошка – вечный упрямец, сидит сейчас в душном городе. Скучаю, только ведь и позвонить неоткуда. В местной глуши ни то, что телефона, телевизора ни у кого нет. Одно развлечение – дядя Митрофан с гармошкой. Да патефон по субботам возле дряхлого деревенского клуба. Конечно, после насыщенного ритма столицы здесь просто какая-то эпоха неолита. Но мне это сейчас и нужно. Мамуля травки заваривает, да старинные наговоры приговаривает. Может, я от травок так крепко сплю? У мамы спросила, а она смеётся: родной дом, мол, тебя баюкает. Вчера Милу, подружку школьную встретила и не узнала поначалу. Такая матрона стала. Груди, как дыни. Разбабела. Да чёрт с ней, с фигурой. Ребятишек у неё трое, до того хорошенькие, особенно дочурка! Пусть я хоть центнер весить буду, лишь бы получилось. Договорились с ней завтра на зорьке по грибы. Лягу пораньше, хотя я итак, как барыня: сплю, ем и читаю.

27.07.1968.

Вот это сходили за грибами! До сих пор в себя придти не могу. Милка от меня, как от чумной шарахается. Вся деревня косо смотрит. Господи, вот дремучие люди. Хотя, положа руку на сердце, есть чего испугаться. Короче, встала я в тот день – зорька ещё не занималась. Молока попила, корзинку подхватила, а тут и Мила подоспела. Пошли мы вдвоём, а кого бояться-то? Митяйка пытался с нами ещё с вечера набиться, но я его не захотела брать. Ведь он любопытный, не поболтаешь при нём о женских секретах.

Вошли мы в лес, когда солнце уже из-за горизонта вставало. Только как-то непривычно тихо было. Птицы не щебетали, не пересвистывались, словно перед бурей. И ни ветерка. Вот прямо всё замерло в ожидании. Подруга спросила: «Что-то мне не по себе, может, вернёмся?» А я отшутилась в ответ.

Бродили мы с ней часа два. И всё это время в лесу прямо-таки мёртвая тишина стояла. Ни кукушка не куковала, ни сорока не стрекотала. Казалось и насекомые пропали. Мила вздрагивала от каждого хруста сухой ветки под ногой, как от выстрела. Оглядывалась, крестилась. Меня саму начал страх пробирать.

«Ладно! – сказала ей. – Пойдём к дому, не удалась наша прогулка».

Подруга приободрилась, и мы двинулись к выходу из леса. Шли, шли и приблизительно через полчаса поняли, что заблудились. Понятно я, но Милка? Она местный лес, как свои пять пальцев знает, столько хожено-перехожено. Смотрю, у подруги глаза на мокром месте. Я, как могла, подбадривала её, чувствовала себя виноватой, ведь затея с грибами от меня исходила. И тут мы вышли на странную полянку. Меня сразу что-то насторожило, так животные опасность ощущают. На ней трава была такая неестественно зелёная, прямо глаза резало. Воздух плотный вдруг стал, словно невидимая преграда на пути появилась. В этот момент мы увидели нечто! Неожиданно откуда-то появился чёрный шар, катившийся прямо на нас. Неизвестный объект трещал и высекал искры. Вонища стояла, как от старого козла, даже ноздри защипало от серного запаха. Милка заверещала: «Чёрт! Чёрт!» И, выронив корзинку, упала без чувств. А я застыла столбом, не в силах пошевельнуться. Штуковина подкатилась и остановилась буквально в двух шагах. А я всё стояла и смотрела, и мой взгляд словно магнитом притягивало внутрь чёрного шара. И я там увидела… Нет, ерунда, это просто испуг. А потом хлопок, и всё – ничего не осталось, только трава опалённая. Птицы сразу стрекотать начали, и шмели загудели, и ветер зашевелил листву. Сначала я долго подругу в чувства приводила. А пошли, так всю дорогу до деревни она выла, как белуга. Одно и то же твердила, как заезженная пластинка: «Помрём теперь». Вот ведь дура деревенская. Домой пришла и маме рассказала, всё в шутку обратить хотела. Та в руках кринку с молоком держала, так выронила и за сердце схватилась. Пытала её, что да как – молчит, а губы дрожат, будто плакать собралась. Ох, устала я от всех этих событий. Сейчас бы любимого мужа обнять. Вот кто посмеялся бы над нелепой чертовщиной. Антон, так хочу к тебе!

30.07.1968.

Мила умерла…

03.08.1968.

Похороны были ужасны. Бабы голосили и причитали так, что сердце просто заходилось от безысходности. Только зачем детей на кладбище привели? Непонятно. Малышка, по малолетству, не могла разобраться, почему все вокруг неё плачут. Сложила губёшки скобочкой и давай реветь. А мальчишки насупленные стояли, но ни слезинки. Что же это? Почему? Ведь здоровьем Милку Бог не обидел: кровь с молоком, бой-баба. Какой инсульт в 30 лет? У неё за всю жизнь голова ни разу не болела. Конечно, на поминках деревенский народ разошёлся. После такого количества самогонки уже готов был забыть о том, что похороны, а не свадьба.

Да ещё переглядки эти. Куда ни пойду, кажется, что повсюду меня любопытные глаза сопровождают. И ждут, ждут-выжидают. Дурацкие суеверия. Не верю во всю эту чепуху. А у самой кошки на душе скребут. Уехать что ли? Нет, пока до конца мамиными травками не долечусь, с места не тронусь. Пусть хоть черти на голове скачут. На Митяя сегодня разозлилась первый раз в жизни. Никогда не кричала, а тут сорвалась. Утром этот дурачок под окном моей спаленки уселся и давай голосить, да тошно так:

 
«Раз, два, три! Четыре, пять!
Не ходите в лес гулять.
На поляне чёрт живёт,
Вас с собою заберёт.
Шесть, семь, восемь! Девять, десять!
Вас в аду живьём подвесит.
Над костром гореть огнём,
Будешь ночью ты и днём.
Раз, два, три! Четыре, пять.
Не ходите в лес гулять».
 

Я вылетела растрепанная, злющая. Нервишки шалят. А мама всё молчком. И не пошутит, не посмеётся. Последнее время часто на себе её взгляд ловлю, нехороший какой-то, страдающий, словно прощается со мной. Да нет, выдумываю ерунду. Действительно нервы ни к чёрту. Ну вот, опять рогатого вспоминаю. Да ещё к ночи. Хватит, ложусь спать. Антон, как мне тебя не хватает! Может, хоть ночью приснишься?

07.08.1968.

Надо уезжать. И чем быстрее, тем лучше. От всех этих разговоров о дьяволе, и что он меня пометил, скоро начнутся проблемы с психикой. Уже чудится, Бог знает что. Короче, мне приснилось, конечно, приснилось, иначе и быть не может: ночью Антон вошёл в спальню. Он сел на кровать и начал меня по волосам гладить нежно, бережно. Потом рядом лёг, и такой жар от него исходил! Я прошептала ему: «Милый, ты весь горишь!» А он промолчал – ни слова в ответ. Гладил меня, ласкал, а ласки становились всё призывнее и чувственнее. Я опомниться не успела, как из одежды на мне ни тряпочки не осталось. И раздетый догола Антон лежал рядом. Не могу писать, до сих пор внутри всё в смятении. Такой коктейль из чувств. Даже на бумагу вылить и стыдно, и необъяснимо сладостно. Я раньше и подумать не могла, что можно получать такое наслаждение. Конечно, об оргазме я знаю не понаслышке. У нас с мужем в интимных отношениях всё отлично. Но несоизмеримо с тем, что мне довелось испытать этой ночью в бредовом сне. Во сне? Ну, конечно, иначе и быть не может. Я не знаю с чем можно сравнить ощущения ночной галлюцинации. Я плавилась, растекалась, растворялась. Меня, как личности не осталось, только одна всепоглощающая похоть. Боже, меня обуревают чудовищные эмоции – стыд и желание испытать всё снова. Я не знаю, сколько длились одуряющие ласки. Мне их всё время было мало. Когда я слишком громко начала стонать, он накрыл мои губы огненными губами и, наконец, вошёл в меня. Вот здесь моё сознание спуталось. Его член был холодным и огромным, казалось, что меня раздирало на две половины. Но боль и похоть сосуществовали вместе, вторая даже превалировала с большим перевесом. Господи, какой стыд. Я чувствовала себя ненасытной распутной шлюхой и упивалась этим чувством. Я задыхалась от боли, но мне было мало, мало, мало. И тогда меня накрыло спасительное забытьё. Наверное, я потеряла сознание во сне. Обалдеть, да? Разве такое бывает? Но наутро я проснулась с полной уверенностью, что муж приехал ночью. Выпорхнула в зал и маме с ходу: «Антон где? На реку рыбачить ушёл?» Тут мамулю и пробрало. Она выставилась на меня, как на сумасшедшую, вся затряслась и едва выдавила из себя: «Уезжай, Лизка, спасайся».

13.08.1968.

Слава тебе, Господи, уезжаю. Последние несколько дней, вернее, ночей стали кошмаром всей моей жизни. Не помогло даже то, что мама ложилась спать вместе со мной. Ни оставленный не выключенным на ночь свет. Ни снотворное. Как только я проваливалась в сон, приходил он – мой ночной возлюбленный. Мой растлитель. Мой насильник. Теперь я знаю его истинное лицо. Его я увидела в том чёртовом шаре. Я умру и знаю это наверняка. Только не знаю когда. А вдруг я уеду отсюда, и всё вернётся на круги своя? Просто дурные сны, ночные кошмары. Вот тебе и полечилась. От всех встрясок аппетит совсем пропал. И мерзкая тошнота всё время. Мама плачет постоянно. Надо быстрее собирать вещи, и пусть Митька запрягает. Тетрадку с записями не возьму. Не хватало ещё, чтобы она Антону на глаза попалась. Может, в следующий раз приеду и почитаю – посмеюсь над внезапным психозом. Всё. Пора. Прощай, милый дом».

* * *

Ещё в тетрадь были вложены карандашные рисунки той самой чёртовой поляны. И мужского лица, очень красивого на первый взгляд. И чёрного шара неизвестного происхождения. По непонятной причине на него хотелось смотреть не отрываясь. И вот тут начинался необъяснимый эффект.

Вы видели когда-нибудь магические картинки, дорогой читатель? Когда долго смотришь на картинку с хаотичным рисунком, пытаешься как-то по-особому сфокусировать взгляд, и – вуаля! Перед глазами возникает скрытое внутри изображение. Когда у меня получалось увидеть под одной картинкой другую, я всегда испытывал восторг маленького ребёнка. Но в случае с рисунком матери Анны, не восторг испытывали, а ужас. Чем дольше смотрели на нарисованный чёрный шар, тем явственней проступало изображение некоего странного существа. Нелюдь имела черты абсолютного зла, сводившие с ума непостижимым, подавлявшим волю и разум уродством. И первобытный ужас заполнял каждую клеточку твоего тела.

Анна, в первый раз посмотрев на рисунок, спрятала его и дала себе слово не смотреть на него больше никогда. Но с каждым днём она всё чаще доставала листок и подолгу вглядывалась в изображение. Сердце девушки колотилось, ладони становились мокрыми, и головокружение усиливалось от раза к разу.

В таком состоянии её однажды застала бабушка, неожиданно заглянувшая в комнату поздним июньским вечером. Анюта в полуобморочном состоянии, не отрываясь, смотрела на лист бумаги, кивала головой, и её губы шевелились, словно она разговаривала с неким невидимым собеседником и соглашалась с ним в чем-то. Бабушка подскочила к внучке и выдернула рисунок из рук. Взглянула на изображение, побледнела и бросилась прочь из дома. В эту ночь старуха изменила жизненным принципам: она побежала за помощью в церковь к отцу Серафиму. О чём был их разговор, Анна так и не узнала. Утром бабка приказала девушке, чтобы та собирала вещи: пора ей уезжать в Москву, от греха подальше.

Сборы были недолгие. Митяйка подвёз её до остановки в лесу, и посадил в точно такой же дребезжавший и разваливавшийся автобус, что три года назад привёз девочку в деревню. Перед отъездом Анюта упрашивала бабушку вернуть рисунок, но старушка сказала, что сожгла проклятую бумажку. Обманула она Анну, потому что Митяй в последнюю минуту сунул рисунок в приоткрытое окно автобуса. Сам при этом не хихикал, как обычно, а хмурился и дрожал, как в лихорадке. Так девушка отправилась назад домой, где её никто не ждал.

6

Москва встретила её холодным проливным дождём и злым шквалистым ветром. Совсем не летняя погодка стояла в июне. Анне казалось, что даже природа не радуется её возвращению. На душе было тошно. Опять одна, никому не нужна – ни родителей, ни друзей. Девушка дотащила скромные пожитки до дома, благо от вокзала ей было не слишком далеко идти.

Открыв дверь, Анна вошла в пустую душную квартиру. Девушку пугали тёмные, притаившиеся по углам тени и неясные шорохи и звуки. Она боялась. Ей казалось, вот-вот из-за угла кухни ей навстречу выскочит отец, или скорее мертвец, бросится на неё и станет душить чёрными руками с лохмотьями, отслоившихся от разложения тканей. Не в силах больше терпеть страх, ледяным коконом облепивший тело, Анна бросила вещи на пол и выскочила прочь из квартиры, из дома. Пусть под дождь и ветер, лишь бы там были люди.

Она бродила по улицам, и слёзы на её щеках смешивались с дождём. Одежда промокла, волосы растрепал и перепутал ветер. В июньский день девушка продрогла до костей. Анна устала и решила хотя бы немного обсохнуть и согреться. Она зашла в небольшое кафе возле вокзала. Воистину, все пути ведут в Рим. Первая судьбоносная встреча для Анны произошла на вокзале, и опять провидение привело её туда.

Анюта села за столик в самом углу гудевшего, как улей, зала. Девушка дрожала от холода, отчаянья и страха, что ей все равно рано или поздно придётся вернуться в наполненную воспоминаниями-призраками квартиру. Она не замечала никого и ничего вокруг себя, глубоко погрузившись в мрачные раздумья. И, конечно, не обратила внимания, как за соседним столиком молодой красивый цыган, праздновавший что-то в шумной компании, безотрывно смотрел на неё. Вдруг юноша резко вскочил на ноги так, что стул, на котором он недавно сидел, отлетел в сторону и упал на пол, и бросился к Анне.

Он схватил девушку за плечи и поднял на ноги: «Анюта, любимая, ведь это ты? Ты?» Анна испуганно смотрела на цыгана.

Тень узнавания пробежала по её лицу, и улыбка облегчения расцвела на нём, сделав девушку необыкновенно красивой и беззащитной.

«Янко… Слава Богу», – прошептала Анна.

Накатила неожиданная дурнота, и девушка потеряла сознание.

Первое, что увидела Анюта, придя в себя – склонённое над ней, обеспокоенное лицо Янко. Она поняла, что они уже не в кафе, но и на больничную палату это место не было похоже.

«Где я?» – спросила Анна.

«Не волнуйся, ты дома. У меня дома», – ответил он ей, нежно прикоснувшись губами к её щеке. Девушка разрыдалась. И выложила ему все события, что произошли с ней. С момента того самого поцелуя, разлучившего их три года назад.

Янко всё решил за Анну. Он договорился со знакомым маклером и огромную квартиру в сталинском доме сдал за хорошие деньги. А девушке нашли маленькую уютную однушку в доме, где жила семья Янко, только в соседнем подъезде. Они вместе съездили в медицинское училище и подали документы для вступительных экзаменов. Друг старался не оставлять Анну одну и уходил поздно, когда девушка почти засыпала. При этом юноша вёл себя предельно корректно, даже не намекал на близость. Анне казалось, что у неё появился старший брат – надёжный, как скала, и заботливый, как самая лучшая нянька. Страх понемногу отступил. Подготовка к экзаменам, экзамены – девушка и не заметила, как буйное летнее цветение плавно перетекло в осеннее увядание.

Начались студенческие будни. Аннушке нравилось в училище. Юношей на потоке почти не было, и девчонки не стервозничали понапрасну. Группа подобралась на редкость дружная, и девушки после занятий проводили много времени вместе. Ездили гулять в Сокольники, ходили в кино, отмечали совместно дни рожденья, сообща писали курсовые. Анне легко давалась учёба. Она восторгалась «мёртвой латынью». Рецептурные слова «da tales dozes» для девушки звучали музыкой. А «мандибула» и «кранио» вызывали не смешки и подколки, как у хихикавших сокурсниц, а священный трепет.

Янко уверял Анну, что она прирождённый врач. Но девушка твердо стояла на принятом решении: не лечить болезнь, а облегчать боль. Анна терпеть не могла единственный предмет – патологическую анатомию. Когда их впервые привели в морг многопрофильной больницы, она была близка к состоянию беспричинной паники. Нет, ей не был отвратителен специфический запах, въевшийся в помещение, вид мертвого тела, наводившие дрожь, блестевшие хищными никелированными боками инструменты для вскрытия. Сама энергетика скорбного места казалась Анне опасной. Однокурсницы всё обращали в шутку, балагурили по любому поводу. Аплодировали на извлечении и взвешивании мозга патологоанатому, когда подержав в руке и до грамма определив вес, тот бросил орган на весы, и прибор тут же подтвердил точность предсказанного.

Янко успокаивал подругу, говорил, что бояться надо не мёртвых, а живых. Анна пыталась объяснить ему, что страх, одолевавший её, совсем иного рода. Он беспричинный, на уровне подсознания. Юноша только разводил руками: мол, ни черта я не разбираюсь в психологических терминах и заумных заморочках.

Он по-прежнему вёл себя с Анной, как лучший друг. Легко мог обнять за плечи и чмокнуть в щеку при встрече и прощании, но не больше. Поначалу девушка удивлялась, но потом такое положение вещей стало задевать её самолюбие. Чего там греха таить, Янко был очень красивый парень. Да и знала Анюта, что возлюбленной у него нет. Так почему не она? Ведь замечала, как он смотрел на неё, как дрожавшей рукой поправлял ей пряди волос. С какой готовностью и самоотдачей делал её жизнь удобнее и легче. Конечно, заставить любить невозможно, ведь сердцу не прикажешь. Но Анна была почти уверенна – она не безразлична парню.

Прозрение оказалось жестоким и неприятным. Девушка случайно услышала, скорее, не специально подслушала разговор Янко с матерью. Сердце Анны взлетело и замерло от его слов: «Мама, я не могу больше молчать. Я должен сказать, что люблю её больше жизни. Я всё ради неё готов отдать». И слова его матери, которые тут же низвергли девушку с небес на землю: «Вот и отдашь ей свою глупую влюблённую жизнь. Ты не должен даже думать об этом. Мулло её с рождения пометил. Нечистая она. Сам сгинешь и нас за собой потащишь. Не отступишься – прокляну». Анне хотелось умереть. Она знала, что Янко никогда не пойдёт против воли матери. Девушка продолжала жить, пытаясь смириться со знанием, что никогда не будет счастлива с любимым. В конце концов, ей-то любить его никто не запрещал.