Текст книги "Под мостом из карамели"

Однажды распутница открыла шкаф, сверху свалилась нейлоновая бельевая веревка, и она вдруг ясно поняла, почему люди кончают жизнь самоубийством – чтобы прекратить мучения, от которых невозможно избавиться иначе, чем умереть. Она стала бояться, что от нервов даст в голову или заведется ещё чего хуже, и в один день перестала звонить, безвольно отказавшись и от этой последней жалкой родительской обязанности. Но начала мечтать, как однажды Лета станет взрослой, всё поймет и захочет услышать голос матери. И тогда они будут долго-долго, всю ночь, разговаривать, и она всё-всё ей расскажет. Как любит и любила все эти годы свою доченьку, каким бабником был её отец, как изменял – с подругой, и даже с женой своего шурина, как обвинил, что сын, родившийся инвалидом, не от него, и прямо в роддоме подписал отказ. А ведь это он был виноват в том, что мальчик появился больным. Он, конечно, кто же ещё? Она не хотела вспоминать, как, узнав об очередной измене, решила избавиться от ребёнка, который уже доверчиво шевелился в животе.

– Мыльный раствор вводила? – бросила врач роддома, куда привозили рожениц со спидом, инфекциями, венерическими заболеваниями, патологиями беременности или без медицинской карты. – Судить тебя надо!

Шестимесячного сморщенного мальчика положили на рыжую клеенку в железный лоток и отнесли в санитарную комнату. Но он дожил до утра, и пришлось переделывать бумаги – вместо счастливого бессмертия оформлять несчастную жизнь.

– Почему вы всех бросили? – угрожающе спросила Лета. – Знаете, как он умер? – Лете вдруг стало жалко себя и свою судьбу, и она начала подвывать. – Он сварился в кипятке! Это вы его убили! Я вас ненавижу!

– Я страшно виновата перед тобой, перед папой и этим ребёнком, – стёрто бормотала распутница, боясь, что горе и ненависть хлынут, заливая трубку телефона. – Мне нет прощения. Так получилось, я изменила твоему отцу и забеременела от другого человека. – Она неожиданно придумала свою измену, оболгала себя, взяла чужую вину, и внезапно почувствовала радость и словно предсмертное, очистительное облегчение: дочь не останется одна, с ней всегда будет рядом замечательный, честный, благородный отец, которым можно гордиться. – Твой папа так любил всех нас, что согласился простить мою измену и принять будущего ребенка, как своего. Но когда мальчик родился больным, я всем сказала, что он умер, а сама бросила его в роддоме. Моя ложь стояла между всеми нами, поэтому я решила уехать, освободить твоего отца. Но я очень тебя любила!

– Значит, любовь – она такая? Ты могла… – Лета перешла на «ты», и распутница замерла, боясь, что слово снова превратится в «вы». – Уехала за колбасой и хорошей жизнью, но хотя бы позвонить могла.

– Не хотела тебя травмировать, – убедительно сказала распутница, вспоминая, как муж не давал согласия на выезд Леты заграницу, а она крикнула ему в суде: «Сволочь!». – Я писала тебе, посылала подарки на день рождения.

– Ах да, спасибо, как раз сегодня перечитала открытку про синее ведро. Кстати, куда оно делось?

– Я передавала для тебя деньги!

– Деньги? – Лета захохотала. – Теперь понимаю, почему я их так ненавижу!

– Доченька, я приезжала в Москву, специально, чтобы тебя увидеть, – кричала распутница, вцепившись в стол, чтобы муж и свекровь не вытолкали её, как и тогда, из подъезда, пригрозив, что убьют и вызовут милицию. – Тебе было пять лет, я боялась, что короткая встреча только навредит твоему состоянию, и просто несколько минут смотрела на тебя со стороны.

– Смотрела со стороны?

– А когда твой отец вышел, я даже постояла рядом, и потом спряталась. Целый детектив! В кафе, помнишь? Что-то вроде кондитерской, праздник или утренник, клоуны учили детей рисовать шоколадом и делать фигурки из леден…

Раздались гудки.

Лета всхлипнула и, чтобы хоть что-то сделать, запросила баланс.

Минус 34 рубля. Вы исчерпали лимит близости и связи.

Они стояли, каждая в своей одинокой маленькой кухне, и плакали от любви, ненависти и разочарования.

Кривая правды и прямая лжи так крепко сцепились друг с другом, что превратились в спираль, и еще долго кружили распутницу по жизни, пока однажды она не встретила мальчика, который долго лежал на костлявом боку, а теперь, запрокинув голову, смотрел на свою маму, всю в разноцветных кольцах. А Лета так завывала, что соседи стали возмущенно стучать по батарее. Тогда она замолчала, допила остатки коньяка из чужого заляпанного бокала и теперь сидела, бессмысленно уставившись в угол под мойкой.

У её карамели больше не было тайны – ласкового, крошечного огонька в сердце, маленьких теплых лепестков в горелке, липких крошек на детских пальцах, разноцветных мурашек, мышей с сахарными хвостами и сладости под языком. Оказывается, она всю жизнь смотрела и слушала, как закипает и темнеет смесь сахара и воды, чтобы ещё раз пережить забытое воспоминание – странный взгляд незнакомой черноволосой женщины, которую она, Лета, откуда-то знала и почему-то ждала. Мальчик-отказник, лежавший в кровати с дощатыми бортиками, давил себе на глаза, чтобы увидеть яркие цветные кольца, вспыхивающие в беспросветной бесконечности, а его сестренка сжимала свое сердце, чтобы ощутить, как карамельная змейка рассыпается на спичечные искры, щекотно бегущие по спине и волосам.

Лета помнила поход в кафе на сладкий праздник. Когда он окончился, кто-то из взрослых, одевая своего ребёнка, по ошибке взял валенки Леты – серые, с галошами, а ей остались чужие, которые не налезали. И папа, бранясь на неизвестного тупого путаника, всю дорогу до дома тащил Лету в обнимку, засунув ноги в туфельках в расстегнутую полу своей дубленки. Бабушка долго охала, а Лета смеялась и всю зиму мечтала, чтобы у неё насовсем украли валенки, и тогда папа всегда носил бы её из детского сада на руках.

Папа! Она попыталась улыбнуться ему, но голова вдруг закружилась, и рывком поднялась тошнота. Лета едва успела добежать до туалета и схватиться за сиденье унитаза, как спасительная рвота вытолкала водку, виноградный сок и пережеванную нарезку.

Собака ждала в ресторане «Глазурь», но Лета, бесцветная, осунувшаяся, даже не стала раздеваться.

– Извини, не могу остаться, нет сил.

– Поэтому и нужно отдохнуть, переключиться, ты обещала.

– Да, но столько всего случилось за несколько дней. Представь, что ты встречаешься глазами с человеком, который шёл навстречу тебе через дорогу, через миг оборачиваешься, а он лежит мертвый. Ты – последний, кто был в его жизни. Почему? – Лета пыталась открыться, объяснить мелькнувшее подозрение, что все связанные с ней люди уходят один за другим, но вдруг поняла всю нелепость своей теории. Кто она такая, чтобы так влиять на судьбы людей – точка прохода, место силы, зона доступа, узел, линия, крест?

Собака терпеливо выслушала рваную речь с выгоревшими пикселями.

Они остановились возле гардероба, у входа.

– Как похоронили, всё нормально?

– Сожгли, она так захотела.

– Девочка моя, – Собака взяла Лету за невесомое запястье. – Нет таких слов, которые сейчас тебя утешат, должно пройти время, и, может быть, то, что я скажу, в такой день неуместно, но у нас для тебя хорошие новости.

– Они бывают и хорошими? – усмехнулась Лета. – И что за новость – добро, наконец-то, победило зло?

– Угадала! Твой похотливый повар признался, что это он поджёг гастарбайтеров – из чувства ненависти по национальному признаку.

– Он не мог, – зло сказала Лета, которая никак не хотела верить, что врачи воруют органы, педагоги снимают домашнее видео с учениками и ученицами, а повар сжигает ресторан.

– Я не имею права говорить, хотя это секрет, известный всем, – Собака, вспомнив клятву молчания, понизила голос до острого шёпота, но, поколебавшись, продолжила, ей хотелось сплетения чувств. – Этих мигрантов хотели просто попугать, дать знать, кому следует. Там война между двумя черножопыми эмирами. Один из Киргизии, собирает дань за киргизов, другой – из Таджикистана, соответственно, за таджиков. Оба высокопоставленные граждане России, один даже полсрока заседал в Совете федерации, большую часть времени живут в Эмиратах. Киргиза, который непосредственно устроил костер, сразу нашли. Но было решено на самом высоком уровне, что всех сжёг твой повар, одиночка, за которым никто не стоит. Чтобы не начинать передел мигрантов, не перекрыть поставку дури, свой народ не будоражить, не переборщить с разоблачениями. Президентов Киргизии и Таджикистана, наших стратегических партнеров, заверить, что их дворники – граждане, а не отбросы, и так далее. Все это знают. Ты же сама понимаешь. Твой повар просто шёл не той улицей.

Лета смотрела сквозь Собаку.

– Он в любом случае заслужил! Не жалей его! Там огромные деньги и власть, мы с тобой ничего не можем с этим поделать! Давай просто жить! Ты и я! Жить! Мы вместе многое сможем. Везде наши, ты ведь поняла это? Следователь тоже своя, из нашего сообщества – видишь, мы можем организовать любое дело. Скоро, скоро у нас будут все права! И мы с тобой сможем быть вместе не таясь, даже официально, если ты захочешь.

– Я позвоню тебе, – сказала Лета, избегая встречаться глазами, и вдруг заметила, что от Собаки пахнет не карамелью, как ей раньше чудилось, а мыльными шариками для ванной и ароматизированной свечой.

– Пойми, это реальность. Кто-то привозит чёрных, селит в мусоросборниках, убивает их детей, чтоб не мешали работать, имеет с этого миллиарды, а срок в итоге дают трём школьникам, которые отрезали ухо узбеку, живущему с второклассницей.

– Новые духи? – напряжённо спросила Лета, чтобы вырваться из беспросветного коридора с дверями, которые было страшно открывать.

– Японские, – с облегчением сообщила Собака. – Горный ручей тихо сочится сквозь тёмные влажные валуны.

Лете казалось, слова и запах отдают ни каким не ручьём, а мокрой рисовой циновкой для суши и сырыми водорослями.

Собака держала пальцы Леты, перебирая подушечки и гладкий бугорок.

– Шестнадцать тысяч, но того стоят, да? Ограниченный выпуск. Нравятся? Мне очень хочется подарить тебе такие же.

– Я не возьму, это слишком дорого для подарка. – Лета отвечала про духи, чтобы не говорить про повара. Собака, её единственная подруга, искренне хотела утешить девочку, пастилу в облаке сахарной пудры, духами за полтысячи долларов. Она ничего, ничего не поняла про Лету, да и кто бы понял? – Я пойду, ладно? Не провожай меня, пожалуйста.

– У тебя всё в порядке?

– Насколько это возможно после всего этого кошмара, – витиевато, но без запинки и усиленно беспечным голосом ответила Лета, не хотевшая, чтобы Собака пошла за ней на случай, если девочка решит спрыгнуть с моста или броситься под машину. – Ты права. Надо просто жить.

– Правильно. По телевизору показывали, папа римский после проповеди выпустил белого голубя, а его тут же заклевали чайки. И никакой святой дух не помог. Это реальность, и побеждает тот, у кого в клюве зубы. Цепкость рук, понимаешь?

– Да, – сказала Лета и быстро улыбнулась.

Она уверенной походкой вышла из «Глазури», с беззаботным видом прошла с полсотни метров, оглянулась и прибавила шагу, почти побежала, потом заскочила в троллейбус, проехала пять остановок, поплутала в потёмках переулка и вышла к зданию районного ОВД, не сразу узнанному в темноте. Лета бесстрашно взошла на крыльцо и дёрнула дверь. Она оказалась запертой. Дежурный внутри здания следил на экране системы видеонаблюдения, как девчонка, по виду школьница – но кто её знает? – дергает ручку двери, озирается, отступив, оглядывает окно, словно прикидывает, как попасть внутрь.

– Девушка, вы что хотели? – вдруг громко и хрипло раздалось на крыльце.

Лета вздрогнула и обнаружила переговорное устройство.

– Мне нужно к следователю, пропустите, пожалуйста.

– А что случилось? Заявление о правонарушении хотите подать?

– Я уже у неё была, у следователя, по поводу поджога в ресторане.

– Завтра приходите, приём с девяти часов. Как фамилия следователя? – дежурный взглянул на график работы, изрисованный по краям домиками, черточками, решетками и заштрихованными геометрическими фигурами в перспективе.

Лета назвала имя и фамилию.

– Что-то вы, девушка, перепутали, у нас таких нет. Точно наше отделение?

– Да, конечно, ваше, я здесь была, на втором этаже, налево по коридору.

– Нет, девушка, в нашем ОВД сотрудников с такой фамилией. И никогда не было, я здесь шестой год работаю. Так что вы сейчас езжайте домой, отдохните, успокойтесь.

– Я спокойна! – закричала Лета. – Я с ней разговаривала про взрыв газа. Подозреваемый признался. Но это не он! На него свалили вину, потому что там политика и огромные деньги!

– Давай-давай, дочка, домой, а то придётся тебя задерживать, освидетельствовать на алкогольное и наркотическое опьянение, зачем тебе это надо?

Лета замолчала и шагнула назад, с крыльца.

Тянуло сырым железом, свет от фонаря свисал и колебался, как бледная фата исчезнувшей в весенней мороси невесты. Её будут искать в подвалах и реках, но никогда не найдут. Лете не суждено было взять под руку жениха в черном костюме и подняться по лестнице загса. Она была не такая как все, её не интересовали мужчины, как, впрочем, и женщины. Она не чувствовала ни своих, ни чужих желаний, отношения между людьми не имели для неё никакого плотского смысла. Лета была безжалостно лишена источника телесной радости – для её же блага и чистоты, во имя всеобщей светлой жизни в грядущем царстве небесном на земле.

По притихшему переулку, невидимые, шли мёртвые души. Она не была виновата в том, что с ними случилось, и всё-таки у всех у них было одно общее, то, что делало их фигурантами одного дела – Лета.

Бабушка, брат, наставник, мать – все исчезли в результате последовательности необратимых превращений духа в пустоту.

Пассивная вера в любовь – утешение своей души, активная – борьба со всеобщим злом, Лета не смогла бы выразить эту мысль словами, но догадалась, из-за чего весь сыр-бор.

Всё из-за денег, поняла Лета. Честность, преданность, чистота – всё продано, и её жизнь тоже пустили по рукам, как приезжую продажную девку.

Она была права и ошибалась.

Да, правду, дружбу, верность, равенство, справедливость завернули в старый мешок и закопали в яму с памятником отцу народов, сказав: «Простите, если можете!», но через много лет их найдут, как нашли древний свиток.

Папа пришёл, когда ужин остыл и потерял надежду – вареная картошка отсырела, жареная печень отвердела.

– Где болтался? – разматывая шарф с шеи папы, пожурила Лета.

– Ездил в офис, две сметчицы увольняются, одна решила полностью посвятить себя модельному бизнесу, вторая – открыть свою фирму по сметным работам. Видимо, украла мою базу заказчиков и лицензионный софт, за который я отдал сто тысяч, – устало перечислял папа. – Потом заезжал на квартиру.

Лета слушала, прижав трикотажный шарф сложного переплетения к щеке.

Папа снял куртку, положил часы на комод.

Они с Летой грустно посмотрели друг на друга и обнялись.

«Господи, господи, если ты есть! Хорошо – ты есть. Я никогда ничего не просил у тебя, и сейчас молю только о своей дочери, которая ни в чём не виновата. Пусть она никогда ничего не узнает об этом несчастном ребёнке и его ужасной смерти», – просил папа и, закрыв глаза, вдыхал аромат волос Леты, от которых пахло молочным потом, сигаретным дымом, чужой нежностью и его предательством.

«Господи, господи, я не знаю, есть ты или нет. Я никогда ничего не просила у тебя, и не знаю, как это делать, и прошу только о своём папе, который ни в чём не виноват. Пусть он никогда не узнает про этого мальчика и его страшную смерть», – просила Лета и перебирала, разглаживая мягкие ворсинки, родной отцовский запах.

– Летка, я тебя очень люблю.

– Я тебя тоже, папочка.

– Представляешь, эта старая карга облевала унитаз.

Глава 8
Крест и якорь

«Работать бесплатно», – набрала Лета.

«В этот день столичные музеи будут работать бесплатно» и «Я не обязан работать бесплатно!» – нашёл подходящие ответы инет. Лета снова и снова в разных комбинациях вводила странное желание – «хочу работать без денег», но всемирная сеть её не понимала. Никто не имеет права трудиться без оплаты, потому что каждый обязан платить налоги, пояснил юридический сайт. Наконец, в одной из ссылок мелькнуло слово «волонтёр», и Лета ухватилась за него. Но ей предложили поработать на акции, семинаре, празднике экстремальных видов спорта, молодёжной универсиаде и в олимпийской деревне. Надеть яркую футболку и бейсболку с дизайнерской символикой, прикрепить бейджик с броской эмблемой, свободно овладеть иностранным языком, влиться в веселую, активную команду, а по окончании мероприятия получить строчку в резюме и карьерный рост. Лета расстроилась – государственные акции она не любила ещё сильнее, чем мероприятия.

– На тебя кофе делать? – спросил папа.

– Да. Я знаю, что ты ответишь, и всё-таки скажу – возможна жизнь без денег?

– Утопия, – бросил папа, свободный, как рынок в России.

– А бабушкин коммунизм?

– Мир праху его.

– Хорошо, все не могут без денег. А один человек?

– Только если сидит на шее у другого.

– А в монастыре? Там живут тем, что сами вырастили?

– Ты что, собралась в монастырь? – испугался папа.

– Конечно, нет, что мне там делать?

– Сахар?

– Один кусок. Деньги – это зло.

– Мне самому горько, но должен тебя предупредить: мир как раз и лежит во зле.

– Нет, в добре, – назло папе сказала Лета.

– Тогда зачем ты запираешь двери на замок? Оставь их на ночь открытыми, и посмотрим, много ли останется от твоего добра к утру?

– Нужно жить так, чтобы ворам нечем было поживиться.

– Спасибо! Так мы с твоей бабушкой уже жили, в комнате на девять метров, в коммуналке. Бабушке дали три смотровых, в других квартирах комнаты были больше, но в этой на шкафчиках в кухне не было замков, поэтому её она и выбрала. А какой там был туалет! – Папа передернулся. – Страшный, как смерть пионерки. Но все двери, действительно, были нараспашку.

– Вот видишь!

– Выслушай отца и сделай наоборот, – догадался папа.

– Типа того.

– А я так больше жить не хочу, в проходной комнате. Правда жизни такова, что все могут быть бедными, но невозможно, чтобы все были богатыми. Мне удалось, и я ни от чего не собираюсь отказываться. А потом всё перейдет тебе, тогда поймешь: деньги – это свобода. Вот ты получила приз на чемпионате, и можешь потратить его не на хлеб и воду, а на удовольствия! Придумала, что купишь?

– Духи, – сказала Лета, вставая из-за стола. – Японские. Благодарю, что помог в духовных исканиях. Посуда за тобой, кто последний доедает, тот за всех и убирает.

– Опять, значит, я крайний? Как всегда, пострадал за правду.

– Это возмездие, за то, что не веришь в справедливость и в душу нараспашку.

– В душу-то тебе первым делом нагадят, – для острастки предупредил папа. Он опасался прививать Лете добрые качества, боялся, что они не доведут до добра, поэтому все заповеди опровергал примерами из реальности. – Конечно, Летёнок, в твоем возрасте нужно верить в сказку. Но если бы у колобка была при себе наличность, он бы откупился от проверок на дорогах и остался жив.

Теперь, после кофе с пеной у рта, Лета точно знала, куда денет призовые, лежавшие в конверте, – отдаст тому, у кого от денег зависела жизнь.

«Помощь» на ходу начала набирать Лета и вдруг увидела слова, которые так долго ждала: «как стать другом милосердия».

Это был сайт, о котором она не подозревала, «Милосердие.ру». Странно, что она вообще его нашла, скромный крестик на тесемке среди актуальных интернет-магазинов и смелых блогов. Православный портал был не тем, что искала Лета, и чего ждала, но это оказались единственные двери, через которые она могла войти в свой выдуманный мир, где не было подлости и предательства.

– Начни день с милосердия, – Лета помчалась навстречу грядущему. – Анкета добровольца, скачать. Ближайшая встреча, храм царевича при Первой градской больнице, метро «Октябрьская». Лета удивилась – оказывается, они всё это время были рядом.

Она отлично знала этот адрес, много раз проезжала мимо Первой Градской, но ни разу не была за чугунной оградой в куполах деревьев. Получалось, всю жизнь прожила на той самой дороге, только в конце, а теперь предстояло вернуться в начало.

Вытащив анкету из принтера, Лета принялась с готовностью, печатными буквами, отвечать на вопросы. Фамилия, имя, отчество, дата рождения, это понятно. День ангела. Что за день ангела? В смысле, кто мой ангел-хранитель? Может, бабушка, ха-ха? Лета дёрнула плечом и написала «нет». Домашний адрес, контактный телефон. Профессия – кондитер, где вам территориально удобно помогать – везде, семейное положение – нет. Дети. Какие дети в моем возрасте? Дети – нет. Почему вы решили стать добровольцем? Ответ давно известен – хочу что-то делать не ради денег! Есть ли у вас ограничения по здоровью для помощи – нет! Два вопроса Лету расстроили – ваш приходской храм, ваш духовник. Лета очень смутно представляла, кто такой духовник, а из всех храмов знала только тот, что на Красной площади, и храм Христа Спасителя, но были ли они приходскими? Лета в смятении написала «нет» и «не знаю», и перешла к таблице под названием «Кому вы хотели бы помогать? Отметьте направления помощи». Она долго изучала места, где её уже любили и с нетерпением ждали, и выбрала графу «Взрослые и дети в госучреждениях».

Она пойдет работать в больницу! Лета представила, как, сидя возле окна, у постели, читает обихоженному больному старичку книжку, а потом пишет под диктовку письмо, почему-то сворачивая его в солдатский треугольник. Но больше всего ей хотелось мыть лестницы, коридоры и туалеты, выскребать самую отвратительную грязь именно потому, что никто не возьмётся за эту работу ни за какие деньги. Нет такой зарплаты, за которую человек согласится мыть прокаженного, это можно делать только по призыву сердца, равнодушного к богатству. Лета представила, как оттирает омерзительные закоулки, запущенный казённый унитаз, ржавый бачок, стены, омывает все чистой водой. Задумавшись, она долго смотрела вдаль, любуясь наступившей сверкающей чистотой. В Москве стояла дружная весна. Внизу, во дворе дома, распустились одичавшие яблони – бело-розовые, как торговки мясом.

К началу проспекта Лета приехала не из дома, на троллейбусе, а на метро – всю субботнюю ночь их кондитерская команда трудилась на юбилее в арт-центре. Равнодушно, как совершенно её не касающееся, отметила указатель – Клуб «Точка», в котором не так давно отработала вечер. Рестораны, клубы, отели ― это всё еще была её вотчина, но уже не её поприще. Все полученные за неделю на кэш деньги Лета сдавала в платёжные терминалы «Киви», касаясь окошка, на котором был нарисован красный крест с сердцем размером с драже. И каждый раз в телефоне Леты оказывалась странная и волнующая эсэмэска: «Вас любят!».

Утренние воскресные улицы были пусты, лишь по дороге проносились редкие машины, да возле цветочного киоска черноносая торговка выкладывала на лоток под картонкой «Все по 100 рублей» всяческую хозяйственную поддельную дребедень.

Лета прошагала вдоль ограды Первой градской больницы, миновала госпитальный шлагбаум и пошла по дороге вдоль газона с задорной, как у юного панка, зеленью.

За свою жизнь она сотню раз проезжала мимо построек старинной больничной усадьбы, с достоинством выстроившихся в ряд среди кленов и ясеней, много раз с досадой слушала очередную просветительскую лекцию папы об архитектуре русского классицизма, но, по счастью, ни разу не входила ни в одно из этих зданий. Она вообще никогда не была в больницах, но слышала, что они с трудом выживают из-за недостатка финансирования, всюду разруха и везде нужно платить деньги или давать взятки.

«Родильное отделение», ― прочитала Лета на одном из корпусов. Надо быть ненормальной, чтобы исторгать ребенка в этот безумный мир. «Патологоанатомическое». Ну, правильно, этим всё и кончается.

Оказавшись, наконец, перед статным корпусом, сохранившим красоту воспоминаний и увенчанным куполом цвета трюфеля, Лета остановилась и огляделась. Кажется, здесь. Да, точно, вон и памятная доска с надписью.

Она вытащила из сумки платок и поглядела на голову медузы. Сама Лета ни за что не купила бы столь буржуазный кусок шёлка с морскими волнами. Уж пусть тогда посадская шаль с толстыми, как баранки, цветами, или назло брендам клетчатая арабская накидка. Но косынок, палантинов и шалей у Леты никогда не было, поэтому пришлось взять то, что нашлось дома, в бабушкином шкафу.

Она встряхнула шёлк. Запахло кондиционером для белья, этим бессмысленным извращением общества потребления, загрязняющим окружающую среду и даже приводящим к гибели новорожденных тюленей. Лета представила жалобные глаза тюленёнка и сердито сложила платок по диагонали. Она сама не понимала, почему так волнуется и злится. Ей казалось, её прогонят – на ней не было креста. Лета боялась входить и ждала знака, признаков, что внутри храма есть люди. Или кто-то другой, за кем она спрячется, придёт и откроет двери. Она поглядела вдаль, до самого шлагбаума – никого. Перед храмом было тихо и уютно, как в комнате, где спит младенец, но Лета не замечала покоя. Она хмуро сдёрнула и сунула в карман плаща, под молнию, темные очки и подняла голову.

Купол и колонны стали белоснежными, стены, обмазанные весенним солнцем, смиренно-жёлтыми.

Лета накинула платок на волосы и, вдруг оробев, быстро перекрестилась, а потом вошла, как она была уверена, в храм.

Но внутри оказался крошечный больничный холл, выложенный сточенной плиткой и толстым кафелем, весь в мелких оконных переплетах. К удивлению Леты из дверей вышли две сестры милосердия ― настоящие, как в кинофильме, в длинных фартуках на лямках и белоснежных косынках с красными крестами.

– Извините, а где храм? ― украдкой оглядывая покорные складки и пуговки сестринских одеяний, спросила Лета.

– На втором этаже. Вон туда, пожалуйста.

«Выгонят», – посмотрев вслед платьям сестер, окончательно уверилась Лета, одетая в широкие рабочие штаны, и стала подниматься по узкой, но светлой винтовой лестнице, для храбрости мятежно топая ботинками. Но уже через полвитка орбиты Лета ощутила, что с каждой ступенькой наверх её, против воли, наполняет предвкушение счастья словно ребенка, идущего на обещанный праздник с воздушными шарами, гостями и подарками.

Откуда-то сверху, как струя лака для волос, опускалось и оседало на лице сладкое облако, а в нём была растворена улыбка матери – той, которая, несомненно, любила Лету. Лете вдруг показалось, что, пройдя спираль ступеней, она очутится в кондитерской, и мама купит ей молочный коктейль, и разноцветных гусениц, и привидений из мармелада ― как здорово жевать лимонный череп, смертью смерть поправ!

Лета в беспокойстве остановилась и даже попятилась, схватившись за стену и опустив ногу назад, на ступеньку ниже. А через секунду сжала губы, стащила платок с головы на плечи, вздёрнула подбородок – маленький, как вытатуированный на запястье копта крестик, – и решительно пошла наверх, прочь от лживых улыбок и предательских ласк. Разорванный небесный покров протащился следом и исчез под приступком.

Она вошла в храм, классический, как шоколадный торт на торжестве в царской семье, если бы только шоколад мог испускать густой запах воска и ладана. Лета оглядела ротонду, кольцевую колоннаду из рукотворного мрамора ― разводы тёмно-зелёного крема с розовым клюквенным пралине. Затем обошла храм по кругу. Трепетали огоньки вишневых лампад, тускло светились оклады икон, молодая девушка в длинной юбке тщательно, будто отскребала от грязи чью-то заблудшую душу, чистила пол железным лезвием.

«Крест – символ веры, якорь – символ надежды», – прочитала Лета на стене и внимательно поглядела на угол своего платка с анкерным узором.

Увидев ящичек с надписью «На трапезу», Лета пожертвовала оказавшуюся в кармане десятирублевую монету: на трапезу ― это по её части, это святое.

– Дай бог вам здоровья, ― сказала служительница.

Лета смутилась. Что если она видела, что это всего десять рублей, ходят тут, за десятку в рай въехать хотят ― и поскорее спросила:

– Вы не знаете, где собираются волонтёры?

– Добровольцы? ― поправила служительница.

– Ну да, служба милосердия.

– Это вам в кабинет.

Лета повернула голову и увидела людей, входивших в высокие двустворчатые двери в углу храма. Стараясь не топать, она побежала следом, заскочила в комнату размером со школьный класс, уходящую ввысь в полном соответствии с полетом богословской мысли, и жадно огляделась.

Кабинетами с античными лежанками для собачек, каминными залами, собственными бассейнами с приливной волной и плавающей за стеклом акулой или оранжереями орхидей с выписанным садовником Лету было не удивить. Какие только дома, плазы и отели не заказывали папе. Она и сама не так давно отработала в дворцовой позолоте ― у главного армянина столицы, фамилию в голове не удержала, помнила только слово «ара». Вспомнив об аре, Лета едва сдержала смех – рубашки на двух его внуках были из золотой парчи. В соборах Лета тоже бывала ― папа возил в итальянские монастыри изучать фрески. Но одно дело смотреть на сцену из зрительного зала, и совсем другое ― побывать за кулисами.

Среди добровольцев оказались и батюшки, приехавших «из регионов». Лета, впервые увидевшая живых попов, охватилась грешным любопытством. Интересно, как живут священники? Качают ли пиратские копии? Клянут ли на форумах президента? Расстреливают по ночам нежить, выползающую из компьютерных игр? Бывают ли у них, как у папы, сразу две любовницы? Размещают они на мониторах святыни или плавающих рыбок? На чём священники сидят, что едят, какие мелодии закачивают в мобильники? Ответ на последний вопрос Лета получила немедленно ― в складках рясы черноволосого батюшки торжественно загудели колокола, он извлек телефон и переключил благовест на виброрежим.

Стулья в церковном кабинете оказались офисными, металлическими, в углу стояла музыкальная аппаратура с микрофоном. В целом тайное помещение имело вид праведный и деловитый одновременно, и показалось Лете весьма гармоничным.

Лета опасалась, что церковными волонтёрами окажется никчемная постная публика, не способная к классовой борьбе с демоном богатства – старые девы в нелепых блузах и бесформенных юбках с помойки или фанатичные пенсионерки-еретички с синими вставными зубами. Она всё ещё не могла выбрать точку своего местоположения на кривой, соединяющей ненавистную обожравшуюся буржуазию с безвольной народной нищетой. Вульгарность напирала и с того, и с другого конца, не оставляя простора для действий. В старших классах Лета металась, то примыкала к «Другой России», то избирала духовным стержнем учение загадочного писателя о ротожопе; одновременно регистрировалась на сайте, собиравшем заказы на новую модель телефона «Блэкберри», и на форуме, звавшем забрасывать заокеанское посольство их куриными окорочками.