Текст книги "Две кругосветки"

Часть четвёртая

Молочные зубы и опасности цинги

Стоял апрель.

«Надежда» бороздила воды Тихого океана.

Десять недель мореплаватели шли под парусами: месяц до мыса Горн и полтора – уже после. Всё это время люди практически не видели солнца. Два с половиной месяца «Надежду» преследовали туманы и штормы. Приходилось каждый день отливать из трюма морскую воду, а ведь раньше довольно было и двух раз в неделю. Зато пресную воду давно выдавали мерой – по две кружки на день.

Крузенштерн всерьёз беспокоился о здоровье своих людей. Доктору Эспенбергу было велено произвести поголовный осмотр команды, чтобы выяснить, нет ли на корабле заболевших цингой. Всякому моряку было известно, что эта болезнь, в течение столетий посещавшая корабли дальнего плавания, унесла десятки тысяч матросских жизней.

А потому доктор осматривал людей с особым тщанием.

Каждому он внимательно заглядывал в рот, ведь от цинги разрыхляются и кровоточат дёсны и шатаются зубы.

* * *

– А у меня зуб качается, – накануне осмотра сообщил Морицу Руся, дотрагиваясь до зуба сначала языком, а потом и пальцами.

– У тебя цинга! – поставил диагноз Мориц и испуганно посмотрел на Русю, который с отсутствующим видом раскачивал зуб.

– Чего? – Руся безмятежно улыбнулся. – Да не, это же молочный зуб. Просто его время… истекло! – Он снова разинул рот и с увлечением принялся расшатывать зуб то языком, то пальцами.

– Молочный зуб? – удивился Мориц. – Я думал, ты старше! Сколько тебе лет?

– Двести… двенадцать? Не… – Руся возвёл глаза куда-то к небу. – Щас, шкажу, эээ… – забормотал он, не вынимая пальцы изо рта. Наконец заключил несколько озадаченно: – Уже тринадцать, что ли… – Похоже, с математикой у него было гораздо хуже, чем с языками.

Мориц нервно заржал:

– Ага! Двести тринадцать! И уже цинга. А ты ещё так молод…

– Постой-ка, – забеспокоился вдруг Раевский, неустанно ковыряясь во рту. Ему внезапно показалось, что этот качающийся зуб у него уже когда-то менялся. – А Эспенберг умеет отличать молочные зубы от постоянных?

– Не думаю, – мрачно ответил Мориц. – А синие пятна у тебя есть?

– Чего?

– Синие пятна на теле тоже признак цинги.

– Ну, есть, конечно, – задрал штанину Руся, показывая громадный синяк на колене. – И вот ещё тут, на боку. – Под рубашкой сверкнули очередные синяки. – Будто у тебя нету!

– Не-а, у меня нету, – покачал головой Мориц. – Всё, каюк тебе, – вздохнул он, – будешь пить еловое пиво… до самой смерти.

– Гадость, поди? – скривился Руся.

– Гадость страшная, – подтвердил Мориц, – я пробовал. Но это непродолжительное лечение, – попытался утешить он приятеля.

– Почему? – немедля заинтересовался тот.

– С цингой долго не живут! Или умрёшь…

Раевский икнул.

– …или поправишься, – заключил Мориц.

Он вздохнул и сочувственно положил руку на Русино плечо.

* * *

Умел или нет доктор Эспенберг отличать молочные зубы от постоянных, неизвестно, однако капитану Крузенштерну он доложил, что признаков цинги на «Надежде» не обнаружено и что дёсны у матросов ему показались «даже здоровее и твёрже, чем во время осмотра в Кронштадте». Елового пива, сваренного по рецепту Кука из концентрата еловых шишек, Русе отведать так и не пришлось. К его большому облегчению.

Впрочем, не хуже помогал от цинги лимонный сок и квашеная капуста, которых на «Надежде» заботами Крузенштерна было в достатке.

* * *

А через пару дней наконец выглянуло солнышко. Наступил первый тёплый день с той поры, как «Надежда» снялась с якоря у бразильского острова Святой Екатерины.

На шлюпе тут же начались работы, возможные лишь в погожие, солнечные дни.

Парусники взялись чинить старые паруса: ими вполне ещё можно было воспользоваться во время ровных пассатных ветров. С бака полетели весёлые звуки молотка, бьющего по наковальне, – это кузнец готовил топоры и ножи для мены с островитянами. Пушки, временно убранные в трюмы, были подняты и поставлены на свои места, и гвардии поручик Толстой с видимой охотой принялся обучать матросов стрельбе и прочим военным экзерцициям[77]77
  Экзерци́ции – упражнения (уст.).


[Закрыть].

Крузенштерн, поочерёдно подставляя впалые щёки выглянувшему солнцу и глядя на рвение матросов, одобрительно посмеивался. Погода хороша, да и беспокойному графу нашлось наконец полезное применение.

Заложив руки за спину, сосредоточенно поджав тонкие губы, Крузенштерн стал неспешно прохаживаться по шканцам. Нужно было решать, куда плыть дальше.

Хотелось бы, конечно, поскорее доставить посланника вместе со всем посольством в Японию. Капитан бросил взгляд на Толстого, что-то втолковывающего матросу, усмехнулся. Да, это было бы неплохо…

Он замедлил шаг. Нет, в Японии придётся пробыть минимум полгода. За это время товары Российско-Американской компании, которые нужно как можно скорее доставить на Камчатку, перепортятся окончательно.

А если случится так, что японский император заупрямится и откажет Резанову? Тогда и посольство уедет ни с чем, и товары пропадут. Обе поставленные перед экспедицией задачи не будут выполнены.

Решено! Сначала они отправятся на Камчатку.

Туземная дипломатия

«Надежда» пересекла Южный тропик и приближалась к Маркизским островам. Она держала курс к Нукагиве[78]78
  Нукаги́ва – на современных картах Нуку́-Хи́ва – крупнейший остров Маркизского архипелага (Французская Полинезия).


[Закрыть], самому крупному из них. Здесь Крузенштерн предполагал сделать долгожданную остановку на пути к Камчатке.

Вечером 6 мая стали видны неясные очертания острова, почти полностью покрытого туманом. Наутро туман рассеялся. Шлюп приблизился к побережью, и теперь ясно видны были тёмные обрывистые скалы, увенчанные острыми пиками.

Где же они, плодородные долины тихоокеанских островов, воспетые Форстером и Куком? Путешественники, утомлённые более чем трёхмесячным странствием под парусами, мечтали о рощах кокосовых пальм, о хлебных деревьях и бананах.

Пока не было видно ничего, кроме голых и бесплодных камней. Водопады, переполненные недавними сильными дождями, оживляли пустынный пейзаж. Пенистые струи низвергались с высоты не менее тысячи футов[79]79
  Тысяча фу́тов – примерно 300 м.


[Закрыть] прямо в море.

Впрочем, вид пресной воды, в изобилии льющейся с крутых утёсов, не мог не вызвать ликования даже у самых приземлённых натур: на «Надежде» давно выдавали воду для питья мерой.

На низких камнях у самого берега собрались островитяне, привлечённые любопытством. Крузенштерн послал две лодки – осмотреть берег и гавань.

Из-за мыса появилось каноэ с восемью полуголыми гребцами, которое направлялось прямо к одной из российских лодок. Немного погодя один из гребцов затрубил в раковину, а другой стал размахивать лоскутом белой ткани.

– Белый флаг? – Старпом Ратманов озадаченно воззрился на мотавшуюся над водой белую тряпицу.

Остальные были удивлены не менее. В Европе белый флаг – знак мира. Однако народы других частей света этот знак, скорее всего, не понимали.

– Неужели на каноэ европеец? – сам не веря своим словам, предположил Крузенштерн.

Наконец нукагивское каноэ и лодка поравнялись. Из каноэ в лодку уверенно прыгнул человек, и матросы «Надежды» немедленно повернули к кораблю.

Догадка была справедлива. Однако распознать европейца среди островитян было бы довольно трудно: вся его одежда также состояла из одной лишь набедренной повязки, а загорелое тело покрывали сложные татуировки.

И всё-таки это был англичанин.

Поднявшись на корабль, татуированный европеец поприветствовал капитана на чистейшем английском и сразу же предъявил бумаги с рекомендациями. Два американских капитана аттестовали господина Робертса наилучшим образом, сообщая, что тот во время стоянки их судов у Нукагивы немало способствовал доставке пресной воды и дров.

Робертс предлагал свои услуги переводчика. Он прожил здесь уже семь лет и свободно говорил на местном диалекте. К тому же он был женат на королевской родственнице и имел высокое положение среди прочих нукагивцев.

Вот так сюрприз! Крузенштерн несказанно обрадовался. Заполучить переводчика с нукагивского – да он даже и не мечтал о такой удаче! Общение с «дикими», построенное на догадках, затруднялось обычным недопониманием, поэтому-то Крузенштерн заранее объявил команде о необходимости относиться к островитянам дружелюбно и уважительно.

– Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив по себе дурного имени, – сказал своим людям капитан.

Он надеялся, что гуманное отношение к «диким» станет традицией, которую будут строго соблюдать не только его матросы, но и моряки всех последующих русских экспедиций.

Проявление неоправданной жестокости по отношению к дикарям вело к бессмысленным жертвам среди местных жителей и вредило самим европейцам. Пример трагической гибели великого мореплавателя Джеймса Кука, убитого во время ссоры с аборигенами на одном из Гавайских островов в Тихом океане, должен был послужить другим серьёзным уроком.

Теперь, с помощью Робертса, капитан рассчитывал побольше узнать о нравах и обычаях этих островов, чтобы наверняка избежать возможных столкновений с нукагивцами.

И всё же стычки избежать не удалось, хотя в этом и не было вины российских моряков. Но это случилось много позже…

* * *

А пока Робертс, как хорошо знающий своё дело лоцман, помог «Надежде» безопасно пройти в залив Таиохае.

По дороге он успел дать Крузенштерну совет:

– Вам, господин капитан, следует опасаться одного француза, который живёт здесь уже несколько лет. Его зовут Кабри. Он бывший моряк и добровольно остался на этом острове. Его худой нрав заставил нас сделаться врагами. Этот человек не желает жить в мире, стараясь оклеветать меня перед королём и неоднократно покушаясь на мою жизнь.

Крузенштерн лишь головой покачал, удивляясь, что и здесь, вдали от цивилизации, англичанин и француз не могут жить в мире.

– Быть может, я смогу помочь вам и Кабри забыть старые распри и восстановить согласие. Ведь вы же единственные европейцы на этом острове! – с надеждой заметил он.

Робертс только плечами пожал. Он давно не питал насчёт Кабри никаких иллюзий.

* * *

Обширная закрытая бухта Таиохае напоминала гигантский амфитеатр. Высокие тёмные утёсы, испещрённые водопадами, представляли собой остатки кратера древнего вулкана.

Не успела «Надежда» бросить якорь на расстоянии полумили от берега, как несколько сотен островитян вплавь окружили корабль.

В воде нукагивцы чувствовали себя совершенно свободно. Они плыли, держа в руках, в зубах или положив на спины кокосовые орехи, связки бананов и плоды хлебного дерева, надеясь обменять их на что-нибудь стоящее.

Торговля пошла бойко. Моряки спускали с борта верёвку, к которой пловцы привязывали свои товары. Потом туземец или сам влезал наверх, или же ему опускался обратно кусок железного обруча.

Получив железяку, островитяне радовались, как дети. За кусок старого обруча давали по пять кокосов и по четыре плода хлебного дерева. Однако ножи и топоры, или, как они их называли, «токи», имели в глазах туземцев ещё бол无 ьшую цену. Все нукагивцы без исключения мечтали о «токи»!

Узнав от Робертса, что на острове мало свиней, Крузенштерн объявил, что «токи» будут вымениваться только на них. Всем на корабле было строго наказано – до тех пор, пока «Надежда» не запасётся припасами, не выменивать ничего у островитян, хотя бы они предлагали удивительные, на взгляд европейца, редкости.

Правда, когда через несколько дней выяснилось, что свиней всё равно не достать и команде придётся по-прежнему довольствоваться остатками солонины, Крузенштерн отменил своё приказание.

* * *

В четыре часа пополудни прибыл на корабль здешний король Тапега со своей свитой. С королём прибыл упомянутый Робертсом француз. Тот, казалось, совершенно забыл свой французский и выглядел настоящим дикарём.

Сам король оказался сильным благообразным мужчиной лет сорока пяти. У него была толстая широкая шея и крепкие мышцы. Кожа Тапеги выглядела тёмно-голубой, почти чёрной – так сильно он был татуирован. Даже обритые части головы были испещрены сложными узорами.

Зато одет он был, как и прочие его новые соотечественники, легко и незамысловато. На нём был только чиабу – узкий пояс из материи.

Крузенштерн повёл короля в свою каюту, подарил ему нож и аршин[80]80
  Арши́н – старорусская мера длины, равная 0,71 м.


[Закрыть] двадцать красной материи. Довольный Та-пега тут же намотал ткань на себя. Свита короля также получила подарки.

Выйдя из каюты на шканцы и обнаружив там двух бразильских попугаев, король крайне удивился. Его величество присел на корточки перед клеткой и долго любовался удивительными птицами.

Крузенштерн понимающе улыбнулся и подарил одного попугая Тапеге.

Забрав подарки, счастливый его величество, с ног до головы обмотанный в красное, отправился восвояси.

Крузенштерн тоже остался доволен встречей: дипломатические отношения были установлены.

Нукагивские впечатления Отто Коцебу

Вчера к нам с визитом приплыл сам король Тапега. У него – рожки. Мориц считает, что это смешно. Но здесь все мужчины ходят так. Бреют головы, а над ушами оставляют волосы и собирают их в два пучка.

Сегодня поутру король явился снова. Привёз капитану пудинг из плодов хлебного дерева и кокосовых орехов.

Пудинг понравился. Тем, кому достался, разумеется.

Только не мне. Я, право, не был раздосадован. А вот его королевское величество огорчился. Он надеялся получить ножницы за свой пудинг, но не получил их. (Мы всё время требуем свиней, но их не доставляют.)

Потом король долго торчал перед портретом жены капитана. Портрет написан масляными красками и висит в каюте Крузенштерна. Кудрявые волосы его жены привели короля и прочих туземцев в восхищение.

Думаю, Крузенштерн всерьёз опасался, как бы Тапе-га не попросил подарить ему понравившийся портрет, как в прошлый раз – попугая. Всё-таки с попугаем Крузенштерну было гораздо легче расстаться.

К счастью, гости заметили зеркало и тут же забыли о портрете. Они искренне недоумевали и придирчиво оглядывали стену позади зеркала.

Тапеге понравилось глядеться в зеркало. Похоже, он готов теперь любоваться на себя по нескольку часов кряду!

Мориц с Русей подглядели как-то за Его Величеством, как тот вертится перед зеркалом, надувает щёки, таращит глаза, и выдумали новую игру. Руся делает вид, что он Тапега, а Мориц – что он его отражение. Руся губы выпятит и живот вперёд выставит – и Мориц за ним. Руся присядет и рожу дурацкую скорчит – и Мориц тоже. Как две обезьяны. Обхохочешься! Так наловчились друг за другом повторять, что у них всё почти одновременно получается.

Всех насмешат, потом сами ржут до колик.

Кстати, до сахара Его Величество такой охотник, что беспрестанно просит его и ест по целому куску. А после завтрака король, не простясь ни с кем, соскочил с корабля в воду и поплыл к берегу. Никаких церемоний!

Я бы тоже не прочь стать королём на таких условиях. А Мориц не хочет. Он любит сахар, но его отпугивают рожки. К тому же надо татуироваться, а это, говорят, очень больно.

Толстой сказал, что хочет сделать себе татуировки на спине и груди. Охота ему быть синим, как Тапега!

Вот умора! Сегодня Морица облапошил островитянин.

Приплыл дикарь, и на шее у него было привязано что-то белое, похожее на украшение или амулет. Мориц издалека принял это за большой зуб. Он дал за него дикарю иглу для сшивания мешков. Дикарь, как только торг был заключен, разразился громким смехом.

Ещё бы ему было не захохотать. Он продал Морицу очищенный банан!

Дикарь нацепил его на шею нарочно, чтобы обмануть какого-нибудь доверчивого покупателя вроде моего братца.

Мориц поначалу надулся и стоял весь красный.

Впрочем, когда дикарь досыта нахохотался, то снова подплыл к кораблю и вернул иглу. Мориц, уже улыбаясь, подарил-таки иглу нукагивскому шутнику.

Похоже, туземцам нравится разыгрывать доверчивых европейцев. Их король Тапега не исключение. Говорят, давеча, когда он гостил на «Неве» и сидел на шканцах, мичман Берг стоял рядом и осматривал весло, купленное капитаном Лисянским у одного островитянина. Берг случайно выронил весло, да, как на грех, прямо на голову Тапеге.

Король схватился за голову руками и, корчась, свалился на палубу, как будто получил сильный удар.

Все переполошились. (Легко могу представить!) Испуганный Берг, стараясь загладить неумышленный свой поступок, подарил королю кусок железного обруча в 4 дюйма[81]81
  Дюйм – единица измерения расстояния, пришедшая из голландского языка и обозначающая «большой палец». Дюйм равен примерно 2,5 см.


[Закрыть] длиной.

Тогда Его Величество тотчас вскочил, обрадованный, и давай хохотать, показывая знаками, сколь искусно умел он притвориться.

Сегодня, как следует вооружившись, съехали на берег Крузенштерн, господин посланник и большинство наших офицеров для визита к Его Величеству Тапеге. Их сопровождали англичанин и француз.

Перед отъездом Крузенштерн велел выстрелить из пушки. Теперь наш корабль объявлен табу, чтобы в отсутствие капитана посторонние не всходили на борт. На шлюп островитяне не лезут, всякий торг прерван, однако плавающие вокруг туземцы возвращаться на берег не спешат.

Думаю, они могут так плавать хоть целый день.

Некоторые женщины приплыли с детьми на плечах. Другие – с большой палкой, к которой привязаны вещи. Даже шестилетние дети плавают вокруг корабля без отдыха по нескольку часов!

Проголодавшись, они здесь же, в воде, едят кокосовые орехи.

Табу – штука замечательная. Охраняет получше ружья.

Туземцы считают, что нарушивший табу немедленно погибнет.

Сегодня наконец снарядили баркас для того, чтоб налиться водой. Левенштерн взял меня с собой.

Прибой был такой сильный, что лодку нельзя было подогнать к берегу. Поэтому мы наполняли наши маленькие бочки, а потом предоставляли дикарям доставлять их на баркас. Наши матросы не смогли бы с той же ловкостью, что и они, переносить бочки через прибой.

Брат и родственники короля не сочли унизительным помогать нам набирать воду. Когда работа была окончена и мы сели в баркас, начался отчаянный шум. Каждый за свои труды получал кусок старого железного обруча. И каждый старался схватить вместо одного куска сразу два…

10 мая с утра к нам приплыл посланец короля. Он рассказал, что с гор на рассвете видели трёхмачтовый корабль.

Тапега решил предупредить Крузенштерна (вдруг на корабле его враги). Но это наверняка наша «Нева»!

Навстречу «Неве» послали лодку, чтобы ввести её в залив.

Тут много интересного. Нукагивцы – мастера ходить на ходулях: с их помощью они переходят через ручьи.

Рыбу они ловят странно – толкут камнем корни какого-то растения, а потом рыбак ныряет на дно и разбрасывает это зелье. Рыба от него пьянеет и всплывает на поверхность воды полумёртвая, тогда её и собирают без особого труда…

Интересно, каково-то её потом есть?

Ну, рыбу они ловят мало. Это занятие у них не в почёте.

Сегодня я узнал про Нукагиву самое главное!

Это остров каннибалов!

Робертс уверяет, что они едят только своих неприятелей, убитых на войне. Я бы не хотел воевать с ними.

Сейчас у них перемирие. Но через месяц-другой война снова начнётся.

При прежнем короле бухты Таиохае, отце Тапеги, войны с соседями были чаще: он был большой охотник до мозгов человеческих! Вот ужас-то!

Робертс сказал, что убивший врага получает его голову. Он отрезает её немедленно, делит череп пополам и сразу проглатывает кровь и мозг.

Мориц, кстати, не дослушал Робертса. Он убежал, сказав, что его сейчас стошнит. Руся тоже весь позеленел, но остался – известно, он же характер вырабатывает.

Словом, мы стойко выслушали до конца. И поэтому мы знаем, что происходит потом.

Вот что. Победитель очищает череп от мяса, украшает клыками кабана и связывает под челюстью волокнами кокоса. Этот череп служит свидетельством отваги, и его подвязывают к одежде на талии.

Эспенберг и Лангсдорф нынче сильно повздорили из-за такого черепа, проломанного камнем, – каждому хотелось его иметь…

А мне вот такое сокровище даром не надо.

Мориц принёс бананов, но мы с Русей не стали.

Да мне что-то вообще сегодня есть не хочется…

Песня каннибалов в репертуаре Раевского

Стоя на шканцах, Крузенштерн отчитывал приказчика Российско-Американской компании купца Шемелина. По просьбе посланника Резанова тот накупил всякой всячины за топоры, которых на корабле оставалось совсем мало.

– Что это вы себе позволяете, господин Шемелин? Вы что, не слышали приказ капитана? – Крузенштерн был зол не на шутку. – Мену с островитянами я разрешил на бусы, зеркала, пуговицы, ножницы…

– Виноват, господин капитан, однако господин посланник распорядились…

– А ежели припасы кончатся? Что господин посланник тогда есть изволят? – раздражённо перебил его Крузенштерн. – Нукагивские безделушки? Уже обглоданные черепа? Или, быть может, он изволит скушать вместо купленных здесь свиней свою тенерифскую мумию? – И капитан бросил быстрый взгляд на старпома, стоявшего рядом.

Ратманов, всей душой болевший за своего капитана, коротко, не без ехидства ухмыльнулся. Потом нахмурился.

Иван Фёдорович рисковал, произнося такие речи в адрес государственного посланника. Ведь чем это может обернуться по прибытии в Россию – неясно.

Одно было ясно – терпение Крузенштерна лопнуло.

– Воля ваша, Иван Фёдорович, только это не безделушки, а для научной коллекции важные экспонаты, – оправдывался купец.

– Вы мне будете говорить о науке, господин Шемелин! – вскипел Крузенштерн.

– Для коллекции императорской кунсткамеры! – повторил Шемелин со значением. – Так сказали господин посланник.

Ратманов скривился.

– Господин посланник много понимает в науке, а ещё более в мореплавании, – презрительно процедил он в сторону.

– Да ведь я не могу ослушаться, господа, когда сам господин посланник…

– А меня вы можете ослушаться?! – повысил голос Крузенштерн. – До тех пор, пока я – капитан, я здесь приказываю. Капитан отвечает за жизнь каждого на судне. И все – слышите? – все без исключения здесь должны исполнять мои приказы! Если хотите благополучно прибыть домой!

– Резанов обещает по прибытии в Камчатку заковать вас в оковы… – дрожащим голосом доложил Шемелин.

– Посмотрим! – Капитан отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Сконфуженный Шемелин потоптался на месте, теребя бородку.

– Я бы и сам свежинки поел. Для восполнения, так сказать, жизненных соков организма, – забормотал он, – но его превосходительство господин посланник приказали…

– Заладил! – махнул на него рукой старпом и тоже отвернулся.

Шемелин ретировался.

– Макар Иванович, голубчик, вы не знаете, где Робертс? – спросил Крузенштерн у Ратманова.

– Как же, знаю. Они с Лангсдорфом на берег съехали. Господин Лангсдорф словарь нукагивского языка составляет и зарисовки делает, – пустился в объяснения Ратманов. – И Раевского с собой взяли – пусть его Робертс туземному диалекту обучает. Он, мол, быстрее слова запоминает, нежели господин Лангсдорф успевает их в словарь записывать. Так я же вам докладывал! – прибавил он удивлённо.

– Да-да, вспомнил! – прижал капитан ладонь ко лбу. – Всё из головы вылетело с этими господами из Американской компании… – пожаловался он старпому.

Старпом только руками развёл.

– Так вот. Лисянский собирался завтра с самого утра наливаться водою. Нужен будет Робертс, как вы понимаете. Удобнее будет, если он сегодня переночует на «Неве».

– Так пускай Лисянский возьмёт Кабри!

– Ох нет! – покачал головой капитан. – Всё-таки я Робертсу больше доверяю, – признался он. – Проследите, Макар Иванович, чтоб всё было исполнено. А то я Юрию Фёдоровичу клятвенно пообещал, что завтра в его распоряжении будет переводчик…

* * *

Всё исполнили в точности: Робертс с вечера был отправлен на «Неву».

С ним поехал Раевский.

Нельзя сказать, что Руся был этим доволен.

Он-то после ужина собирался отдохнуть наконец от зубрёжки нукагивского и обсудить с Морицем возможности завтрашней рыбной ловли и купания…

А ещё – рассчитывал исполнить Морицу и Отто народную песню жителей Нукагивы. Как пометил в своих записях Лангсдорф, она исполнялась меланхолическим однообразным басистым голосом. С басистостью у Руси пока не всё было в порядке, а вот меланхолической однообразности – сколько угодно.

Слова в песне были весьма устрашающие. По-русски она звучала примерно так:

 
Где этот огонёк на острове? Зачем этот огонёк?
Чтоб жарить неприятеля!
Давай разведём огонь! У нас есть огонь!
Станем его жарить.
Мы его поймали. Он хотел бежать. Теперь он убит!
Сестра плачет. Родители плачут. Его дочери плачут
Первый день. Второй день.
Третий, четвёртый, пятый, шестой, седьмой, восьмой,
                                                         девятый, десятый день.
 

Вот, собственно, и вся песня.

Петь её полагалось хором. Так что братьям Коцебу ничего не остаётся, как выучить её тоже.

Особенно эффектно звучало:

– Тау-и-па-та-хо-о! – Чтоб жарить не-при-я-те-ля!

Словом, песня должна была иметь большой успех.

* * *

– Нет, – сказал Ратманов. – Тебе, братец, велено всюду сопровождать толмача.

Планы расстраивались, но что тут поделаешь… Руся, вздохнув, повиновался.