Текст книги "Две кругосветки"

Опять Нукагива

Нукагива обдал их полуденным жаром. Воздух над бухтой Таиохае слоился, вибрировал, и в этом горячем дрожащем мареве как фантомы двигались полуголые фигуры островитян.

Луша прищурилась. Осторожно выглядывая из густого зелёного плетева, источающего сильный, кружащий голову запах здешних растений, она с бьющимся сердцем увидела мальчика в матросских штанах и рубахе на противоположном берегу ручья. Русоволосый мальчик опустился на корточки. Жмурясь и шумно фыркая, он размашисто бросал в разгорячённое лицо пригоршни воды, без остановки – одну за другой, одну за другой, и сверкучие брызги так и летели во все стороны. Когда он вскидывал голову, на загорелом подбородке мелькал светлый шрам в виде запятой – ещё с прошлой зимы, от случайного удара хоккейной клюшкой…

Наконец мальчик остановился, чтобы перевести дыхание. Луша, не моргая, смотрела сквозь листья, как стекают с Русиного подбородка капли, как блестят его мокрые, побледневшие от умывания щёки.

Вильям легонько дёрнул её за рукав и приложил палец к губам. Луша кивнула и плотно зажала обеими ладонями рот, словно боясь, что не выдержит и окликнет брата.

Встряхнув мокрыми кудрями, Руслан зачерпнул последнюю пригоршню и, стараясь не расплескать воду, торопливо засеменил прочь.

Вильям поманил Лушу за собой, и они, осторожно раздвигая заросли, двинулись вниз по ручью – ближе к тому месту, где ручей впадал в море. Оттуда доносился слитый с шумом прибоя гомон множества голосов, изредка перекрываемый отрывистыми, резкими восклицаниями на туземном наречии.

* * *

Увидев толпу взбудораженных, вооружённых до зубов островитян, теснящих, забирающих в кольцо матросов с «Невы», Луша невольно охнула.

Гневные воинственные выкрики туземцы сопровождали недвусмысленными жестами, угрожающе потряхивая копьями и размахивая палицами. Лица были искажены, рты разинуты, мускулистые, татуированные до синевы тела блестели от пота.

– Что же сейчас будет? – испуганно пискнула она.

– Сиди тихо, не дёргайся! – шикнул на неё Вильям. Потом наклонился к самому её уху и пояснил ещё тише, но отчётливо: – Сейчас должен прийти Робертс и привести Тапегу.

– Кого?

– Короля Тапегу. Нукагивцы думают, Крузенштерн заковал их короля и удерживает на своём корабле насильно. Но это не так. Он давно у себя дома. А слух этот проклятый Кабри распустил нарочно.

– Раевский! Где Раевский? – послышался выкрик откуда-то из середины толпы.

Услышав его, Луша вздрогнула, облизнула пересохшие губы и стала нервно раскачивать языком шатающийся молочный зуб.

– Где же этот ваш, как его… ну тот, который приведёт короля?

– Робертс? Терпение, скоро будет, – процедил Вильям, сосредоточенно наблюдая за происходящим, готовый в любой момент сорваться с места.

– А кто он вообще такой, этот Робертс?

Вместо ответа Вильям ткнул большим пальцем себе в грудь. Луша смотрела на него непонимающим взглядом.

– Это я, – одними губами подтвердил он.

– Что? – Луша чуть не задохнулась от изумления.

Вильям не ответил. Вытянув шею, он напряжённо всматривался поверх толпы туда, откуда должен был появиться его двойник.

Каждое мгновение казалось им обоим вечностью. Испуганно блестя глазами, Луша следила за тем, как всё плотнее смыкалось вокруг россиян враждебное воинственное кольцо.

– Все в лодку! – сквозь вой толпы донеслась до них запоздалая команда мичмана.

Выполнить её матросы уже не могли. Круг сомкнулся.

Быть убитым в стычке с туземцами в ста тысячах миль от дома – что за ужасная судьба! Ещё мгновение – и любой из моряков мог разделить участь несчастного Джеймса Кука…

Встав на цыпочки, Луша с замиранием сердца выискивала в беснующейся толпе знакомую фигуру. Вдруг брат там, среди них? И четверти часа не прошло, как впервые за несколько месяцев разлуки она увидела его на той стороне ручья – повзрослевшего, вытянувшегося, загорелого Руську. Перед глазами всё ещё стояло его лицо – с блаженной улыбкой и светлыми солнечными бликами на мокрых щеках.

– Убьём их! Убьём! – в исступлении завывали островитяне. – Тау-и-па-та-хо-о! Чтоб жарить не-при-я-те-ля! – неслось над толпой.

Луша содрогнулась. Лучше бы она не понимала их ужасного наречия… Счастливое лицо Руси заслонилось в её воображении тем, другим, являвшимся ей в страшных снах, – измученным, серым, с запёкшимися, растресканными губами, ввалившимися глазами, с толстой верёвкой на шее. Заплясали рваные языки пламени. Заклубился чёрный дым, заволакивая сведённые страхом и болью знакомые черты.

Под крики разъярённых людоедов смысл и назначение привидевшегося ей костра стали вдруг как-то особенно очевидны. Страшный сон на глазах становился явью.

Кулаки сами собой сжались, и Луша не выдержала. Она выскочила из укрытия, в порыве какого-то дикого, безрассудного отчаяния вклинилась в толпу островитян и, яростно работая локтями, буквально на четвереньках стала протискиваться меж татуированных босых ног к самому центру.

Но Руси там не было, да и быть не могло: мгновение назад он и Макар буквально растаяли в дрожащем от зноя воздухе Нукагивы, оставив после себя лёгкий, едва уловимый запах озона, но этого исчезновения никто не заметил.

* * *

Когда Вильям, увидев наконец небольшую процессию, приближающуюся по тропе из глубины джунглей, выдохнул облегчённо и повернулся к ней, чтобы ещё раз объяснить, что Робертс – это он сам, только пятнадцать лет назад, девочки рядом не оказалось.

Выругавшись, он вскочил на ноги. И в тот же миг увидел, как возвышавшийся над толпой Маухау – самый рослый и сильный нукагивский воин, татуированный с головы до пят, угрожающе поднял над головой копьё, готовый к безжалостному, смертоносному удару.

Вильям весь подобрался. Чутьём охотника и воина он понял, что сейчас случится непоправимое. Если прольётся кровь, война неизбежна…

Внезапно Маухау издал истошно-скулящий, какой-то совсем не воинственный крик. Железная рука его дрогнула, и копьё, сорвавшись, воткнулось куда-то вниз, в центр бурлящего, волнующегося круга.

В это мгновение Вильям, словно в нём сорвалась какая-то пружина, вылетел на поляну с воплем:

– Король Тапега свободен!

Бритые головы, все как одна украшенные рожками, повернулись на крик. На лицах туземцев были растерянность и смятение.

– Король Тапега здесь! Посмотрите, он идёт к нам! – надрывался Вильям, показывая туда, где по тропинке вышагивал сам нукагивский король, живой и невредимый, завёрнутый в отрез красной ткани, подаренной ему Крузенштерном. Из-за его плеча выглядывал встревоженный Робертс.

Толпа радостно ахнула, и кольцо распалось.

Островитяне, радостными криками приветствуя его туземное величество, бросились к своему королю.

* * *

Прибой меж тем заметно утих, и баркас «Невы», стоявший весь день поодаль на верпе, торопливо подгрёб к самому берегу. Мичман, схватив юнгу Раевского в охапку, буквально забросил его в лодку. Матросы, не дожидаясь повторной команды, попрыгали следом. Люди молча налегли на вёсла, угрюмо поглядывая в сторону негостеприимного берега.

Отойдя на порядочное расстояние от пенистой полосы прибоя, они увидели Робертса: энергично загребая и изредка отфыркиваясь, он плыл вслед за баркасом. Они дождались англичанина, и как только голова пловца поравнялась с баркасом, несколько крепких, загорелых, почерневших от смолы рук сразу протянулось к нему, помогая взобраться в лодку.

Мокрый Робертс с усилием перевалился через борт, встряхнулся и уселся рядом с Раевским. Он с интересом вгляделся в лица гребцов, как будто припоминая что-то давно забытое, а потом, остановив прямой, немного насмешливый взгляд на юнге, заговорщически подмигнул мальчишке.

Тот сидел притихший и, приоткрыв рот, нащупывал языком образовавшуюся между зубами дырку.

– Что, брат, зуб в ноге у дикаря оставил? – спросил один из матросов.

Остальные, заметно повеселев вдали от туземных копий, громко захохотали.

– Ржёте, а надо парню спасибо сказать, – отирая вспотевшее лицо рукавом, заметил мичман. – Если б он этого дикарского громилу за ногу не тяпнул, тот бы точно кого-нибудь своим копьём порешил. А уж тогда бы всем нам несдобровать!

– Да, опоздал бы тогда Робертс со своим Тапегой…

– Молодец, мальчишка! Не растерялся!

Матросы стали обсуждать, как взвыл дикарь, как он от неожиданности промахнулся, как всадил копьё в песок на полметра.

А Луша вспомнила, как Руся строго внушал младшему брату Федюньке, что кусаются только визгливые глупые девчонки, и тоже наконец улыбнулась.

* * *

Тем временем волнение среди туземцев окончательно улеглось, и дикари разбрелись каждый по своим делам.

На берегу остался здешний англичанин. Молодой Робертс, жилистый и несколько более поджарый, чем его старший двойник, стоял на песке, по-матросски широко расставив ноги и пристально глядя вслед баркасу. В руках у него был нукагивский знак доблестного воина – выскобленный добела череп, который островитяне как трофей обычно подвязывали к поясу. Череп был предназначен в подарок капитану «Невы», однако передать его в этой суматохе не удалось.

Робертс подумал о подлой выходке Кабри, и лицо его потемнело. Он поднял череп до уровня своих глаз, повернул его к себе «лицом» и мрачно уставился в пустые глазницы.

Череп вдруг щёлкнул суставом и откинул нижнюю челюсть, будто что-то хотел поведать Робертсу. Хронодайвер ухмыльнулся и энергично стукнул по ней ладонью. Череп послушно захлопнул разинутый рот. Робертс хмыкнул, покачал головой и, отчего-то раздумав вплавь догонять ушедший баркас, отправился восвояси.

Разоблачение

А в это время Крузенштерн выбрался наконец в гости к Лисянскому – примерно через час после странного происшествия с так и не купленной свиньёй. Разумеется, Иван Фёдорович покинул «Надежду» не прежде, чем убедился в том, что король Тапега, уставший наконец крутиться перед большим зеркалом в капитанской каюте, был благополучно доставлен на берег в корабельной шлюпке.

Не успел Крузенштерн подняться на борт «Невы», как ему доложили – островитяне пришли в возмущение и вооружились: разнёсся слух, будто Тапега взят европейцами под стражу.

– Что за ерунда! – Крузенштерн не знал, что и думать. – Никто и не собирался его арестовывать. Он давно уже дома! – обратился он к Лисянскому.

Тот смолчал. Глядя на баркас, посланный с утра за водой и теперь приближающийся к шлюпу, он пытался понять, все ли люди целы.

* * *

– Докладывайте! – кратко распорядился Крузенштерн, когда прибывшие моряки появились наконец на палубе. Одного взгляда на взволнованного мичмана и взбудораженных матросов ему было достаточно, чтобы понять – там тоже что-то случилось.

Мичман пустился в объяснения, что команда едва избежала стычки с аборигенами, но благодаря вмешательству Робертса удалось избежать кровопролития.

Робертс, слушая доклад вполуха, насмешливо поглядывал на юнгу, скалящего зубы в кадку с водой: Раевский внимательно вглядывался в своё отражение, видимо пытаясь понять, сохранила ли его обворожительная улыбка прежнюю привлекательность.

Когда Крузенштерн выразил англичанину свою благодарность, тот поклонился и скромно заметил:

– Мне это ничего не стоило, господин капитан. А вот ваш юнга потерял на этом свой зуб, – улыбнулся он. А затем добавил, уже совершенно серьёзно: – Так он заплатил за драгоценное для всех мгновение.

– Это ничего. Скоро новый вырастет, – пробормотал юнга, смутившись.

Крузенштерн, хмуро дослушав короткий рассказ о стычке, молча пожал юнге руку.

* * *

В бухте стало тихо. Туземцы, по обыкновению дни напролёт стайками плававшие вокруг кораблей, словно испарились. Это, конечно, был плохой признак.

«Слава Богу, пока все живы, – думал капитан «Надежды», оглядывая обезлюдевший берег Таиохае. – Вот только нужно поскорее разобраться с Тапегой».

Переговоры с туземцами они с Лисянским назначили на завтра.

* * *

Перебравшись к себе на «Надежду», Крузенштерн распорядился, чтобы на берег больше никто не съезжал. Хотя Робертсу и удалось несколько успокоить островитян, всё же следовало пока, – до того, как недоразумение окончательно разрешится, – соблюсти все меры предосторожности.

Робертс уверял капитана, что в ссоре с туземцами виноват француз.

– Думаю, Кабри вовсе не собирался передавать островитянину вашу просьбу вернуться и забрать попугая. Вместо этого негодяй сообщил ему, что вы арестуете его величество в случае, если туземец не отдаст свою свинью. Островитянин тут же сбежал подальше от неприятностей, однако поспешил известить сородичей о случившемся.

Крузенштерну эта версия показалась весьма правдоподобной. И всё же неопровержимых доказательств у него не было.

Поразмыслив, он вызвал к себе Толстого.

– Господин Толстой, позавчера мне донесли, что третьего дня вами тайно был взят из крюйт-камеры[91]91
  Крюйт-ка́мера – помещение на военном корабле, предназначенное для хранения пороха (как бочек с порохом, так и готовых к стрельбе пороховых зарядов).


[Закрыть] порох без моего на то разрешения. И есть подозрения, что вы использовали его в качестве платы за ваше… – Тут он кашлянул и, сделав паузу, закончил не без иронии: – Волшебное преображение.

Толстой сделал протестующий жест, однако Крузенштерн не дал ему возразить.

– Несмотря на все ваши предосторожности, вас заметил один из матросов. Учитывая сложные отношения с туземцами, ваше неповиновение моему приказу я склонен рассматривать как предательство.

Толстой, поняв, что дело плохо, тем не менее парировал:

– Так у них же нет ружей. Им, господин капитан, порох ни к чему.

– Зато, по свидетельству господина Робертса, у мсье Кабри есть ружьё!

– Порох у него есть, зато пока нет патронов, – попытался вывернуться Толстой. – И он их не получит. Более того, мне известно, что он намерен поссорить нас с туземцами, и я как раз собирался доложить вам об этом…

– Он уже поссорил нас с туземцами! И если вам его намерение было заранее известно, вы должны были предупредить ссору. Или господину гвардии поручику не терпится от безделья поиграть в войнушку? – Крузенштерн выпрямился и подвёл итог разговору: – Моё терпение лопнуло. Вынужден наложить на вас арест и полагаю ссадить вас на берег, как только мы достигнем российских владений на Камчатке.

«Пусть всё будет как было»

Если честно, Луша была в недоумении. Ну, хорошо, все принимают её за Русю, и его исчезновения никто не заметил. Но ведь должна же и она когда-нибудь покинуть эти «старые добрые времена»…

И желательно поскорее.

Вильям вроде не собирался оставить её с Крузенштерном до конца кругосветного плавания – или как?

Нет, правда, что он планировал делать? Однажды Вильям уже устроил так, что Беллинсгаузен спокойно доверил ему Лушину судьбу, но мирный, беззаботный Таити не Нукагива, а компания людоедов не самая подходящая для Руси компания. Во всяком случае, на взгляд просвещённого европейца Крузенштерна.

Однако Вильям, похоже, знал, как убедить капитана.

Он не мешкая объявил Крузенштерну, что хочет взять в свою семью мальчика, к которому успел привязаться и почувствовать его взаимное расположение.

Крузенштерн, разумеется, засомневался. Ему не хотелось оставлять Русю на этом острове, и последние события говорили о том, что пребывание здесь сопряжено с опасностью.

– Нукагива – остров каннибалов, – напомнил он Робертсу, – и российские моряки уже имели возможность убедиться, каковы островитяне в гневе и как переменчиво настроение туземцев.

– О, не волнуйтесь. Ведь я – родственник короля, поскольку женат на его дочери. В нашем племени мальчик будет в полной безопасности, – заверил его Вильям-Робертс.

– Но есть и другие племена, и между собой они в постоянной вражде, разве не так?

– Я не собираюсь всю жизнь провести здесь, поверьте. При первом же удобном случае я вместе с женой рассчитываю перебраться на Таити.

– Может быть, вы хотите вернуться в Европу? – предложил Крузенштерн. – Этому я мог бы поспособствовать, взяв вас на борт. Охотно сделаю это, зная, что вы – опытный моряк.

– Поверьте, я вам очень признателен за ваше приглашение. Но я предпочёл бы остаться вдали от цивилизации. К тому же вы привезли мне то единственное, ради чего мне стоило бы туда вернуться. – И Робертс, он же Вильям, в подтверждение своих слов показал Крузенштерну Лушин раскрытый медальон.

С небольшого портрета глядело на капитана знакомое лицо.

– Так это же наш юнга! – изумился капитан и протянул медальон бывшему в каюте Ратманову.

Потрясённый старпом воззрился на портрет как на седьмое чудо света.

– Это портрет моего сына, – объяснил англичанин. – Я покинул Англию несколько лет назад, но все эти годы я хранил медальон с его портретом. И мне кажется, он почти не изменился за эти годы…

Он обвёл глазами окружающих.

– Согласитесь, сходство поразительное! И пусть даже этот мальчик не мой сын, а всего лишь похож на него, я… – Он откашлялся, словно у него першило в горле. – Я бы хотел принять участие в его судьбе… Теперь вы меня понимаете? – обратился он к капитану.

Крузенштерн вспомнил о своём маленьком сынишке, который за время их разлуки стал почти на год старше, и отвернулся, скрывая волнение.

– Послезавтра «Надежда» снимается с якоря, – сказал он наконец после долгого раздумья. – У мальчика есть время собрать вещи и попрощаться с товарищами. Мориц, верно, особенно будет скучать.

* * *

– Нам пора! Я всё уладил, – сказал Луше Вильям-Робертс, найдя её на верхней палубе.

Девочка рассеянно кивнула. Она с интересом наблюдала за обезьянкой, сидящей на шкафуте. Обезьяна посасывала курительную трубку и периодически пускала дым, уморительно вытягивая губы.

– Кто это её так научил?

– Граф Толстой, – понизив голос, ответил Вильям. – И не задавай вслух подобных вопросов. Руся не может этого не знать, не так ли?

Луша сконфузилась, но ненадолго.

– А где медальон? – вполголоса поинтересовалась она, заметив, что на шее хронодайвера его больше нет.

– Я отдал его Лангсдорфу, – равнодушно сообщил тот.

– Зачем?

– Ну, сам он не успеет тебя нарисовать, а ему сильно хочется иметь портрет ребёнка со столь ярко выраженными способностями к языкам. Он же увлечён антропологией и полагает, что интеллект можно определить размером надбровных дуг, высотой лба и расположением ушных раковин. Может, это и так, но не в нашем случае, – улыбнулся Вильям.

Он похлопал Лушу по плечу и тихо пробормотал что-то себе под нос.

– Так мы его и закольцуем, – послышалось Луше странное.

– Чего? Кого? – тут же заинтересовалась она, совершенно забыв про обезьяну.

– Твой портрет закольцуем… – вздохнул хронодайвер. Видя, как округлились её глаза, нехотя пояснил: – Закольцуем во времени.

– Это как же?

– Ты ведь первый раз увидела его в доме Лангсдорфа, так? Как-то же портрет должен был попасть к учёному! – Вильям хмыкнул. – Я не имел права ему отказать. Пусть всё будет как было.

* * *

– Опять эта бестия с трубкой! Когда-нибудь она нам корабль подожжёт! Куда Толстой смотрит!.. – возмутился кто-то из офицеров. – Эй, ловите обезьяну!

Обезьяна, разгадав манёвры ловцов, взлетела в три прыжка на рею и оттуда, словно дразня их, стала весело вытряхивать на палубу золу из трубки. Кругом царила суматоха, но Луша, переваривая услышанное, перестала обращать внимание на происходящую вокруг беготню и крепкие матросские ругательства в адрес нахальной дебоширки.

– Ой, я кое-что вспомнила! – вдруг засуетилась девочка. – Мне надо срочно увидеть Беллинсгаузена! Я должна вернуть ему кое-что, – тараторила она, вытягивая шею и оглядываясь по сторонам, – а то как-то так получилось, что я взяла это без спроса.

– Господин Беллинсгаузен! Фаддей Фаддеич! – завидев на баке невысокую подтянутую фигуру молодого мичмана, невозмутимо наблюдавшего за царившим переполохом, закричала девочка и бросилась к нему.

Беллинсгаузен обернулся. Его серые глаза, молодые, ещё не окружённые сеточкой морщин, вопросительно смотрели на Лушу.

– Господин капи… ой, то есть господин мичман! Фаддей Фаддеевич! Я остаюсь на Нукагиве, у Робертса, и…

Луша раскрыла ладонь – на ней лежал сложенный перочинный ножик с красной пластмассовой ручкой. Девочка протянула его Беллинсгаузену.

– Возьмите, пожалуйста, – смущённо предложила она. – Ну, на память, что ли…

Сдержанный мичман слегка поднял бровь – он был тронут, но не удивлён. Ведь именно он, Беллинсгаузен, когда-то собственноручно выловил этого мальчишку из моря.

– Спасибо, – поблагодарил мичман, разглядывая подарок. – Картографу перочинный ножик всегда кстати. – Он секунду помолчал и продолжил: – Думал, вы, юнга, останетесь с нами. Выучитесь на моряка… При вашей любознательности и способностях к наукам…

Луша смущённо опустила голову.

– Что ж, прощайте, Раевский, – сказал Беллинсгаузен и протянул Луше руку.

Девочка крепко пожала его твёрдую, уверенную, сухую ладонь.

– Может, ещё встретимся! – улыбаясь, предположила она. – Когда-нибудь в будущем, кто знает…

* * *

Наконец, распрощавшись со всеми, включая Крузенштерна и японцев, Луша подошла к Морицу и Отто.

И услышала от явно расстроенного Морица странное: «Между японцем Киселёвым и каннибалами я бы на твоём месте выбрал японца». Мориц горячо пожал ей руку и торжественно вручил одно из своих сокровищ – кусочек тенерифской лавы – на память.

– Я себе ещё добуду, не волнуйся, – заверил он Лушу, с каким-то сомнением переводившую взгляд с куска лавы на Морица и обратно.

Луша, вздохнув, осторожно зажала подарок в кулаке, словно боясь, что он обожжёт ей ладонь. «И ты не волнуйся. Я обязательно передам его Русе», – мысленно пообещала она мальчишке и на прощание махнула ему рукой.