Текст книги "Анни"

– Анни…….ты теперь графиня. Я хотел этого для твоей жизни и ты не перестаешь меня удивлять, ты молода, а в твоих словах столько зрелости и силы воли!

– Князь. Я только теперь понимаю ваши слова и ваше решение, я в этой жизни совершила точной такой поступок как вы когда-то. И теперь я его не осуждаю, наверное….

– Анни, я не могу долго не видеть тебя. Мы же можем общаться, ну как друзья, почему нет?

– О, князь. За последнее время столько всего навалилось, я ни о чем другом кроме своей работы и не думаю.

Она потрепала Ангела по морде и простилась с ним.

Они вышли на улицу и должны были расстаться. Уже темнело, ей нужно вернуться в дом графа, иначе он начнет беспокоится. Но ей так стало теплее на душе и легче. Прощаясь, она как-будто, часть себя оставляла князю. Эта борьба, такая не нужная и изматывающая. Он сильный, красивый, такой желанный, такой притягательный! Сидя в экипаже, скудная слеза украдкой пробежала по ее щеке и пропала в воланах одежды. Она ехала в противоположную сторону от тетушкиного дома. К дому графа.

Граф встревоженный встречал ее у входа. Она потянулась к нему подставляя щеку для поцелуя. И сразу поспешила подняться на верх и принять ванну. Спина разламывалась пополам от напряжения всего дня и надо смыть весь негатив водой. Граф остался ждать ее к ужину в низу, а перед дверью ванны она наткнулась на Томаса. Он все с той же ехидной улыбочкой, попытался обхватить ее за талию и больно сжать в своих наглых руках, но получил увесистую оплеуху, как всегда рассмеялся и сбежал вниз. Анни нервно сбрасывала с себя всю одежду. Теплая вода, вот что спасет ее от раздражения!

31. Анни увидела глаза женщины и отвернулась. Она обладала сильной энергетикой и любой взгляд могла выдержать, но не сейчас. Она провалилась стремительно в свое детство и перед ней стояли глубокие, полные муки глаза матери в свои последние минуты жизни. У нее даже пронеслась в голове быстрая мысль «Может все имеют такой взгляд в самые экстремальные мгновения своей жизни?» Мольба о помощи и осознание бессилия и беспомощности в данный момент. Человек, какой бы он взрослый не был, становиться в такие мгновения маленьким ребенком, который не может ничего, и не знает, что предпринять, как изменить ситуацию, что может ему помочь? Но в этом взгляде была еще надежда. Человек хотел жить. За свою совсем короткую практику в больнице, Анни уже встречала взгляд, в котором не было желания жить. Человек так измучился от болей и устал бороться с собой и с обстоятельствами, что принимал смерть осознанно и естественно.

Электричество в больнице проведено еще не было и все операции по возможности проводились утром, когда солнце вставало высоко и в окнах проходило много света. Время было около 11 часов. Все тщательно мыли руки перед операционной, врачам повязывали спереди клеенчатые фартуки. Инструменты стерилизовали в кипящем закрытом аппарате, напоминающем железный таз. Доктор Цобик был настолько сконцентрирован, что даже не на все вопросы сестер отвечал, пропуская их мимо. Встали с оголенными поднятыми руками полукругом и в помещение две сестры вкатили каталку с пациенткой. Анни вошла следом, она готовила женщину к операции. Очень важно было что бы эфир начал действовать не раньше, чем сделается разрез на животе, но ни в коем случае не позже. Установив прочно каталку, пациентке быстро надели маску. Одна медсестра быстро и проворно раскладывала на столике рядом инструменты из стерилизатора. Анри Мирано контролировал действие эфира и скомандовал «Можно!»

Громко и жестко доктор Цобик потребовал – «Ланцет» – Внизу живота, выше лобка, был сделан горизонтальный надрез, посочилась кровь, сестра стала быстро прижигать медицинским паяльником. А Доктор Цобик торопился, он уже резал мышцы живота, они прижигались дальше. Ребеночка быстро извлекали за ножки, он не дышал. Обрезали пуповину, положили его на пеленку на руки сестре, она похлопала его по чекам. Синий комочек не зашевелился. Она констатировала, что он мертв. Доктор Цобик услышал эту информацию, но сейчас его больше интересовала жизнь матери. Вынув послед, он скомандовал – « Шелк» – Это значило, что нужно быстро шить. Анри Мирано мерил пульс пациентке, он падал. Мокрый пот большими каплями выступил на лбу доктора Цобика. Он быстро стал зашивать ткань матки, мышцы, потом быстро, быстро кожу. Шов был сделан. Он глубоко вздохнул. И тревожно посмотрел на своего ассистента. Тот держал руки на шее пациентки, там где ниже ушей пульсирует жизнь. Мирано убрал руки. Они безжизненно повисли и он с выражением недоверия на лице поднял голову на доктора. – «Пульса нет» – И в голосе было столько удивления!. Все до этого шло хорошо. Как, как такое могло случиться и почему?

– Насос! – на весь зал раздался голос доктора Цобика. И, началась такая стремительная суета. Анри Мирано молниеносно бросился подсоединять насос к трубке эфира. Но тело медленно – медленно приобретало все более белый-синий цвет и холодело. Все было бесполезно. Доктор дрожащей рукой опустил скальпель на зашитый живот пациентки, там его оставив, и обойдя каталку устало побрел из операционной. Операция не удалась.

Когда к нему в кабинет зашел Анри Мирано, Анни слышала, как доктор Цобик говорил – «Медленно, медленно оперируем, нужно все делать очень быстро! В этом причина! И эфир. Что-то надо делать с эфиром….. Что-то надо делать с эфиром. Он не так быстро действует, как надо. Господи, ну в чем же дело? Женщина была здорова! Почему остановилось сердце?» С тем же немым вопросом ходила и Анни и Игн. Все твердо знали. Операция была необходимой, доктор Цобик угадал, что другого шанса у женщины нет. Ребенок завернулся в пуповину и задохнулся и в этой ситуации все, все бесполезно, кроме операции, но почему пациенты умирают?

После работы, Анни пошла к своей подруге Хелен в клинику. Ее интересовал вопрос, делались ли когда-нибудь за последнее время подобные операции там, где проходили лечение люди состоятельные, где оснащение в аппаратуре и медикаментах было лучшим.

Но Хелен ее не утешила. В клинике подобных случаев еще не было. Кесарево сечение в Венгерском королевстве первым попробовал делать только доктор Цобик.

Но Хелен и озадачила свою подругу. Ее интересовала ее личная жизнь. Томас фон Махель оказывал ей знаки внимания. Присылал корзины цветов, один раз встречал после работы у входа в клинику. Анни только услышала это имя, замахала руками. Хелен даже не ожидала такой эмоциональной реакции.

– Ты что? Он красив! Он статен! Он один из десяти самых богатых наследников в нашем королевстве! Где мне еще подвернется такая выгодная партия! Или ты опасаешься, что я и Томас отнимем у тебя все наследство!

Анни ужаснулась. Она и не ожидала, что такие мысли появятся в голове, старой по годам, дружбы подруги.

– Хелен, милая моя. Я тебя умоляю, выкинь этого человека из своей головы! Он злостный пьяница и садист! О, дева, Мария, я не ожидала, что ты не рассмотришь этого человека! Это так ужасно! Любая женщина, которая свяжет какими-нибудь узами себя с этим человеком, обрекает себя на муки! На стыд и унижение!

– Но почему. Анни! Я его ни разу не видела пьяным!

– Милая моя, ну тогда просто инкогнито в течении нескольких дней покарауль из-за угла нашей усадьбы, не поленись потратить время и у тебя не будет больше иллюзий по поводу этого человека! Хелен, кто угодно, но только не он!

Хелен пожала плечами. Она так и согласилась поступить. И случай не заставил себя ждать.

Этим же вечером, как и следующим вечером, Томаса фон Махеля камергер вынимал пьяным из экипажа. А через два дня он вообще пропал на несколько дней из дома и граф стал мрачнее тучи. Анни слышала утром в плохо закрытую дверь, как граф давал распоряжение своему камергеру опять поискать его в борделях. Анни раньше не видела, насколько это изматывает графа. Он в такие дни просто на глазах менялся. Взгляд становился тусклым, тревожным и даже с ноткой обреченности. Ей было его жалко. Но уходя на работу, она забывала обо всем. Работа затмевала все остальные тревоги и неурядицы.

С графом у нее текла спокойная, размеренная жизнь. Он не докучал ей своим слишком внимательным отношением и заботой. Но когда им доводилось быть вместе, Анни даже и не могла раньше предположить, что мужчина умеет быть настолько нежным и ласковым. В ее представлении, конечно же, они были грубее и нетерпимее, чем женский пол. И притом, ей с графом всегда было интересно разговаривать. Она пришла к выводу, что он более тонко и глубже даже чем она, видит людей. Последнее время она стала делиться с ним всем, что в течении дня происходило у нее на работе и ее удивляло, как ему это не безразлично! Он вникал во все, как ее друг Игн, и давал свою оценку происходящему так точно и лаконично! И ему так же, как и ей, глубоко импонировал характер доктора Цобика и его отношение к работе, к пациентам. Ее удивляло то, и она не могла этому дать объяснение, что выходец из старого знатного австрийского рода, начавший свою жизнь в роскоши и сейчас живущий в роскоши, он не был этим горд и так же как и она и Игн оценивал людей не по знатности происхождения, а по тому, какой они ведут образ жизни, по уму и способностям. Сам не был самолюбив и не кичился своим происхождением. И при своих капиталах, мог бы уже давно вести спокойный, праздный образ жизни, занимаясь только собой и купаться в полном благополучии, но… это было совершенно ему не свойственно. Он занимался своим металлургическим заводом, проводил там больше времени, чем кто-либо другой из его окружения. Рано вставал, поздно возвращался, читал много новейшей литературы о развитии техники, всегда сам просматривал статистические сводки, которые каждый день для него готовил его управляющий и даже сумел окружить себя такими же трудолюбивыми, и не заносчивыми людьми, которые являлись начальствующим составом у него на производстве. Анни даже приняла к своему сведению, как нужно работать с утра до ночи, не жалея своих сил. Зато домом, граф совершенно не занимался. Но….этот также не простой вопрос, решался хлопотами серьезной, исполнительной и очень рассудительной экономкой Дорой. Все, на полном доверии, было отдано в ее руки, ее в доме очень уважали и она чувствовала в нем свою неограниченную власть над всеми, кроме хозяев. Но с хозяевами она вела себя как равная и граф это приветствовал. Граф да, но не его сын. Но знав отношения сына с отцом, Дора просто игнорировала глупое и паразитическое существование младшего отпрыска, снося молча, не вступая даже в разговоры о его поступках и словах, зная, что граф будет всегда ее защищать и никогда не скажет в ее адрес дурного слова и не осудит. Томас фон Махель, конечно же создавал дискомфорт для всех. Даже хотя бы тем, что его так часто приходилось камердинеру носить пьяного на своих плечах из ресторанов, борделей, комнат, сдаваемых внаем. Приходилось убирать разбитые им в таком состоянии вещи, бокалы, посуду. Приходилось по утрам приносить отпаивающие его рассолы и чаи. Сносить его не добрые взгляды и порою унизительные ругательства. Но, они все научились не обращать на это внимание!

Граф однажды вечером, когда они с Анни сидели укутавшись в пледы у камина, предупредил о своем отъезде, на неделю, в Вену. По банковским делам. Он хотел в Вене решить какие-то вопросы по кредитам, так как основные свои капиталы он держал именно в Австрийских банках, а не в венгерских. Анни сидела и не могла сразу разобраться в возникших у нее чувствах. С одной стороны, она как бы почувствовала какое-то облегчение и даже свободу. А с другой стороны чувство потери. «Неужели мне становиться жаль, что граф так на долго уезжает первый раз?» И вот она поняла. Остается же этот мерзкий, наглый, надоедливый «потомок фамилии фон Махель». И целую неделю она будет один на одни, не считая слуг, с ним в этом доме. « А может переехать на время к тетушке? Но нет….Она даст только лишний повод этому гнусному человеку думать, что она его побаивается!»

Граф уехал. Два дня Томаса втягивали домой в невменяемом состоянии. Когда по утрам он отходил и высыпался, Анни уже не было, она уходила в больницу. И вот на третью ночь он не появился дома и она с большим облегчением уснула после двенадцати, а утром решила наконец-то выспаться, так как все таки находилась в нервном напряжении рядом с неприятным соседом. Она, конечно же закрывалась в комнате и внизу была комната Доры, но …….но напряжение присутствовало. Утром, выспавшись, она решила насладиться ванной и попозже отправиться на работу. Разомлев, она растянулась в теплой воде и закрыла глаза, наслаждаясь теплой негой. Томас открыл дверь отмычкой с обратной стороны, и Бог его знает, как ему это удалось. Анни довольно долго лежала и не подозревая, что над ней нависла мрачная энергетика этого негодяя. Она ее как-бы почувствовала и открыв глаза, ахнула от неожиданности и испуга. Он напряженно и молча рассматривал ее в ванной. Она закрыла грудь рукой и нервный холодок пробежал у нее по спине.

– Прочь отсюда, как вы вошли! – воскликнула она.

Его глаза были ясными. Лицо не помятый имело вид. Она поняла, со вчерашнего дня он не пил. Видимо поздно ночью бесшумно вернулся домой.

– Ну, ну… ну… – спокойно протянул он. Его взгляд медленно и похотливо скользил по ее обнаженным участкам тела и всему, что видно было из воды. Она поглубже опустилась в ванну, машинально и с вызовом стала смотреть ему в лицо, отвечая такой же дерзостью. Пауза затянулась. И она понимала, что нужно что – то предпринимать. Чувство такой мощной неприязни овладело ею, что она стала чувствовать, что поддастся гневу.

– Уйдите. Прочь. Я сказала. Вы. Наглец, иначе я закричу! – повторила она громко.

– Кричи – так же спокойно произнес он.– Кто прибежит? Камергер? Дора во дворе и не услышит. —

И он подошел близко, рукой стал вести по ее плечу, спускаясь ниже. Анни вывернулась.

– Ты что, так смакуешь смотря на голых женщин? Как будто никогда не видел? Ты же пропадом пропадаешь в борделях!

– А чего это тебя касается! Сейчас на тебя хочу посмотреть.

Анни промолчала и стала хаотично искать выход из таких обстоятельств.

– Вы мерзавец! Мне нужно одеться – сказала она наконец только то, что пришло в голову.

– Одевайся – спокойно сказал он. – Тебе что, тоже впервой быть голой перед мужчиной?

– Впервой-

– Да что ты говоришь? И с папиком у тебя, что ли, платонические отношения? За деньги раздеваешься, неужто не привыкла?

Она в недоумении смотрела на него и видела только то, что он не уступит ни в чем и ничего сейчас не испугается.

– Я расскажу Отто – уже тише произнесла она.

– Рассказывай. А я все с недоумением буду отрицать, где доказательства? – – все так же твердо и спокойно констатировал он.

Анни растерялась. Громко, громко несколько раз крикнула «Дора!». Но, видимо, этот негодяй был прав, она вышла за чем-то на улицу.

Тогда она позвала камергера, в надежде иметь просто свидетеля, когда будет жаловаться графу на сына. Но… молчание. Как же так, все сложилось против нее….

Тот ехидно улыбнулся. Ему доставляло удовольствие бессилие Анны. Он опять упрямо тыльной стороной руки коснулся ее плеча и стал медленно водить рукой из стороны в строну опускаясь ниже, пока Анни с силой не ударила по его руке, но он сделал вид, что рука упала в воду и уверенно надавил ей на грудь. Она стала сопротивляться. От чувства униженности и противности у нее даже выступили слезы. Деваться было некуда и она поднялась из воды во весь рост, поспешив захватить полотенце с вешалки, потянулась, но Томас подхватил ее под мышки и приподняв, выхватил из воды всю, задержав, не ставя на пол, со всей силы прижал к себе. Она забилась в его руках и все, что ей оставалось, укусить его за щеку. Он отпустил ее, размахнулся и ударил по лицу. Она подхватила полотенце и стала торопливо в него заворачиваться, не обращая внимание на удар. Проскользнув мимо него, он больше не предпринимал попыток ее схватить, она вбежала в свою спальню, и как была в полотенце, упала на кровать. На короткое время она дала волю эмоциям, поплакала. Но очень быстро взяла себя в руки и села перед зеркалом, решительно задав сама себе вопрос– «И что со всем этим делать? Нужно что-то делать!»

32. Когда Анни пришла в больницу, ее сразу направили в операционную, ассистировать доктору Анри Мирано при вправлении вывиха и наложении гипса при переломе второй руки мужчины, лет тридцати. Человек упал со строительных лесов, при строительстве дома. Когда Анни спросила пациента, какой дом они строят, у нее задрожали руки и доктор Мирано это заметил.

– Должно быть графиня фон Махель, это ваш дом? – после спросил он ее.

Спустя какое – то время, она встретилась с Игн, и решила с ним посоветоваться, нельзя ли этому работнику, который пострадал при строительстве ее дома, предложить компенсацию? Ее мучила вина. А в этих вопросах, Игн всегда был так рассудителен. Но ее друг завел разговор совершенно в другом направлении, она не ожидала настолько не шаблонного подхода.

– Ты, конечно, помоги этому несчастному. Какое-то время он не сможет работать, но дело здесь не в тебе, Анни. Надо учинить проверку начальнику стройки, насколько он обеспечивает для работников должную технику безопасности. Страховочные леса, лестницы, крепкие веревки, которые должны привязывать всем, кто работает на высоте. Я…. думаю, тот негодяй, просто жульничает и экономит на всем этом, как и они все.

Анни внимательно приняла это к сведению, только не знала, что со всем этим делать теперь? Растерявшись, она стояла перед другом с недоумением на лице. – И что теперь делать?

Игн усмешливо посмотрел на нее и ответил шутливо – Высечь управляющего стройки розгами.

Анни развела машинально руками, она не поняла, шутит он или серьезно. Тогда Игн еще шире улыбаясь, подошел к ней вплотную и дружелюбно погладил по плечу – Тебе ли этим заниматься? Расскажи супругу, пусть он предпримет какие-нибудь меры.

– Граф уехал в Австрию, вернется к выходным.

– Ну понятно. ….Ну, стройка же никуда не убежит…….– пожал Игн плечами.

– Игн, а вдруг завтра опять что-то произойдет?

– Съезди сейчас туда, пока нет операции, и просто поговори с управляющим, предупреди, а приедет граф, пусть с ним разбирается.

Анни согласилась, что в его словах есть резон. И уже засуетившись, что – бы выполнить намеченное, вдруг задала удививший Игн вопрос – А где взять розги?

Тот даже отвлекся от рукописей, в которые каждодневно записывал свои наблюдения за больными, во время работы. Теперь уже он не понял, шутит она или серьезно. Решив, что она шутит, сказал не задумываясь – Должно быть на конюшне или где изгороди в деревнях плетут. – и принялся усердно что-то записывать.

Игн так изменился, во время работы в больнице. Или он стал таким после того, как начал читать запрещенную властями литературу? Теперь почти всегда он был серьезным и ответственным. На него можно было положиться в любом вопросе и он так же взрослел не по годам, как и Анни.

Съездив на стройку, Анни расстроилась окончательно. В ее представлении, дом должен был быть уже достроен и начаться внутренние работы. А выяснилось, что начали строить только второй этаж. Если бы она не побывала сегодня на стройке, она, может быть еще не поехала бы на ипподром. Но, когда она эмоционально поговорила с управляющим, накрутила окончательно себе нервы, ничего не разобрала из того, что он ей наговорил, а поняла только одно, что не так скоро как собиралась переселится сюда, она решительно отправилась на конюшни.

Приехав затем в дом графа, она вела себя более чем загадочно и странно. Обошла весь дом, ко всему присматриваясь. Но, видимо, не удовлетворившись, разочарованно поднялась к себе наверх. Томас фон Махель, поздно вечером пришел на своих ногах, но не трезвый. Анни приоткрыла свою дверь и стала терпеливо прислушиваться ко всему, что за ней происходило. И когда Дора проходила мимо ее комнаты, она выглянула и спросила, что делает то– «недоразумение» сейчас. Дора сделала вид, что ее ничего не удивило и ответила – Просил принести ему чай в комнату. Анни неожиданно чему-то обрадовалась и щелкнула восторженно пальцами руки – Неси, Дора. Только приостановись возле моей двери. Пожалуйста.

Дора была умная женщина. Она видела всегда суть человека безошибочно. Когда Анни как супруга переступила порог этого дома, Дора успокоилась и обрадовалась. Глаза девушки были умные и глубокие. Такие люди никогда никого ни притесняют, ни унижают и свои порядки не навязывают. А значит измениться что-то к худшему не может. И сейчас она утвердительно кивнула в знак согласия головой и пошла готовить чай отпрыску знатного рода. Дверь Томаса находилась так же на втором этаже, только в другом пролете. И когда Дора шла назад с готовым чаем, Анни всыпала в него приличную дозу снотворного и сказала управляющей. – Дора, дорогая, так надо. Я сама со всем разберусь. Главное, что бы он выпил. И что бы дальне не происходило, вы не вмешивайтесь.

Прошло какое-то время, и когда Дора забрав поднос из комнаты Томаса, возвращалась. Анни поинтересовалась, спит ли то-«недоразумение». И получив утвердительный ответ, пробралась к нему в комнату. Ей так везло в этом деле сегодня, потому что тот негодяй даже спал на животе, лицом вниз и его не пришлось переворачивать. Подправив его руки к перилам кровати, она крепко, крепко ремнями привязала его к разным железным балясинам кровати. То же самое сделала с ногами, но ремни сделала длиннее, что бы тело не чувствовало натяжения. И теперь осталось только ждать. Анни вернулась к себе в комнату и засекла время. Она даже поспала немного, так как действие снотворного было рассчитано на шесть часов хорошего сна. Пробудившись, она вытянула розги из– под кровати и отправилась в комнату Томаса фон Махеля. За окном было темно, но забрезжил нежный рассвет. То– «недоразумение» еще спало и требовалось чуть – чуть подождать. Анни даже потренировалась в воздухе махать розгами и звук, разрезаемого воздуха, издавая своеобразный хлопок, видимо, и пробудил спящего. Открыв глаза, он поводил взглядом впереди себя, пытаясь понять, откуда идет такой звук. Анни быстро приняла боевую позу и стала напротив. Это легко написать. Но сделать гораздо труднее, как и все в нашей жизни. От волнения краска прилила ей к лицу и она в любой момент готова была отказаться от своего плана. Когда она стала чувствовать, что решительность ее слабеет, она насильно стала прокручивать у себя в голове все некрасивые сцены с его участием, что бы побольше разозлиться. Он дернул рукой, видимо для чего-то, может почесать себе нос или чтобы приподняться, но что-то жестко держало ее в тугом кольце, не позволив сдвинутся даже на три сантиметра. Он машинально поднял ноги. Они приподнялись, но до какого-то уровня, а дальше какая-то сила заставила их упасть назад. Анни видела, как округляются от озадаченности его глаза и он стал дергать руками в попытках изменить позу и не смог ничего сделать. Тут он почувствовал ее присутствие и стал пристально всматриваться сквозь темноту, но уже с пробивающимся из окна лучом раннего света. Узнав, в темной фигуре, ее, он удивился еще больше. Даже Анни показалось, как заскрипели извилины его мозга в попытках понять– что происходит. Он дернулся и в одну сторону и в другую. Выругался и бессильно вернулся в исходное положение.

– Черт, подери, что происходит? – нервно спросил он – И что ты сюда приперлась?

Она молчала, наблюдая за всеми его потугами высвободится и по лицу его читала, что к нему приходит само по себе осознание, что происходит сейчас. Он еще старательнее всмотрелся в ее фигуру и разглядел в руках розги. Анни даже расставила ноги на ширине плеч, чтобы устойчивее стоять при взмахах розгами. И когда он окончательно уяснил себе что все это значит, он стал пытаться высвободиться еще сильнее, а Анни стало страшно, но отступать было уже поздно. Она стала произносить заранее заготовленные фразы и делала над собой усилие, что бы они звучали как-можно увереннее.

– Я начинаю воспитательный процесс. И предупреждаю тебя, что это только начало, если ты, хоть каким-нибудь словом в мой адрес, хоть каким-нибудь движением в мою сторону, заденешь меня впредь, то я придумаю для тебя наказание гораздо серьезнее. Я тогда, клянусь, что просто вылезу из своей шкуры, я потрачу на это все свое время, но я уговорю графа лишить тебя наследства – Но, видимо, его злость и обрушившееся неожиданно состояние тупой оторопи, не дали ему расслышать ее слов.

Он закричал на нее – Курица! Развяжи меня, идиотка, я убью тебя, можешь не сомневаться! Тупая голодранка! Развяжи я сказал! – Слова слетали с такой злостью, что Анни уже не надо было накачивать себя гневом, он возник сам собой. И в свой первый удар она вложила всю свою силу.

В темноте, она не видела на его спине появившейся красной полоски. Второй удар и он закричал еще больше, пытаясь вырваться. Это был мужчина и сила в руках была так или иначе. От его разъяренных рывков задергалась кровать, но балясины не дрогнули. Слава, Деве Марии! Кровати в те времена делались прочными. Она удовлетворившись увиденным, стала раздавать удары быстро и сильно. Он извивался как мог, матерился, просто орал, изо рта на подушку текли слюни. Потом слезы от боли. А Анни вкладывала в каждый последующий удар весь свой накопившийся гнев, а потом к нему и приобщила весь свой стресс, накопленный за проработанное время в больнице. На каждом ударе, она чувствовала, как она очищается, от накопленного негатива! Он орал уже только одним сплошным матом, не пытаясь высвободиться. Только вздрагивая от каждого удара. И тогда придя к мысли, что нужно заканчивать, она решила произнести заключительные слова!

– Проси у меня прощения за все оскорбления, за все свое поведение и поклянись, что бросишь пить!

– Пошла ты! – только обреченно вырвалось у него. Он не подымал уже голову с кровати, только скрипел зубами от боли.

– Клянись, иначе я не остановлюсь, пока в моих руках будет сила! И еще хоть раз, только раз движение твое в мою сторону– я уже клянусь– ты останешься ни с чем! Сам знаешь, ночная кукушка, дневную перекукует! Клянись!

– Пошла ты, сука! – огрызнулся он.

Тогда она стала изо всех сил стараться бить больнее. Размахивалась с большей амплитудой и напрягала руку до последнего. И стала чувствовать, что выдохлась сама, руки устали.-

– Клянусь! – прокричал он наконец-то

– Не слышу! – отозвалась Анни.

– Клянусь!

– Что клянешься?

– Клянусь не приставать больше!

– Вот то – то же!

И она с облегчением и с удовлетворением опустила свои руки, а в них, повисшие прутья. Сейчас она его не боялась. А дальше будет видно по обстоятельствам. Он молча затих. Возле его головы была большая мокрая лужа. И под ним тоже! Ну, это естественные последствия, при данном наказании. Анни устало выдохнула и медленно побрела в свою комнату. У нее разламывалась спина и ощущение было такое, что в эту ночь она разгрузила вагон с камнями. Ее наказуемый, только и смог повернув голову, с ужасом посмотреть ей в след! Она даже почувствовала как злой огонь прожег ее спину.

Два дня он завтракал, обедал и ужинал в своей комнате и вообще никуда не выходил. Когда вернулся граф, он вынужден был спуститься к ужину к столу. Был молчалив и закрыт. Таким его еще никто не видел. Украдкой, с яростным взором, он посматривал на Анни, когда она этого не видела. Граф почувствовал что-то неладное, но ничего не понимал. За столом разговаривал только сам хозяин и изредка Анни отвечала на его вопросы. От младшего хозяина дома, никто не услышал даже слова, только все видели, что сидит он на стуле натянутый как струна и ни разу не облокотился на спинку стула, как это делал всегда. Граф озадаченно хмыкнул и решил все выяснить позже у Доры. А когда все узнал, от удивления еле пришел в себя. Он некоторое время не знал как ко всему этому отнестись! Но, потом все звенья сложились в одну и он решительно пошел на разговор к сыну. Ко всему испытанному, тот получил еще угрозы со стороны отца, и как раз– таки в теме лишения наследства, если каким– либо действием затронет новую хозяйку этого дома! Еще ни одного человека в своей прозябающей жизни он ненавидел с такой яростью, как Анни!

33. В больнице царил хаос, как всегда. Анни с удивлением для себя выяснила, что одной из самых страшных болезней господствовавшей в жизни – является не сыпной тиф и не туберкулез, а сифилис. Презервативы в начале 20 века только– только стали применятся и это слово до конца не соответствовало ситуации, о них только узнавали и большинство людей к ним относилось с недоверием, кто-то с удивлением, а кто то с предопределением. В городской же больнице, где работала Анни пациентами были крестьяне, рабочие, мелкие служащие, люди с очень низким денежным доходом. Средствами предохранения, разумеется там никто не пользовался и требуется еще сказать, что внутренняя атмосфера семейных отношений господствовала с архаичными традициями. Женщина в семье не пользовалась уважением и не имела практически никакой правовой помощи. Воля супруга должна была исполнятся беспрекословно, а супруга меньше всего беспокоили проблемы супруги и никто не интересовался желаниями женского пола, о чувстве собственного достоинства никто не слышал, положение полу-рабыни считалось естественным состоянием вещей. Женщины, ставшие пациентами больницы, вскрывали так или иначе свои насущные проблемы и становилось так очевидно, что одно взаимосвязано с другим. А сколько женщин умирало в послеродовой горячке? Да, это было горе, семья теряла члена семьи, который больше других давал своим детям тепло и любовь, заботу. Но….практически в каждой семье происходила смерть, не матери, так ребенка, и это превращалось в обыденность, которая притупляла чувства и ожесточала сердца. Молодой девушке, только входившей в жизнь с открытым сердцем и широко открытыми глазами было трудно принять эту действительность и к ней привыкнуть. Тягостное чувство стало ежедневно оставлять у нее работа. Все заметили, а Хелен даже сказала однажды – Бросай ты свой бедлам и переходи в нашу клинику, иначе превратишься в высохшую мумию. Хотя….– и она махнула рукой, – я поняла одно, перед болезнями и, правда, все равны, только богатые умирают красивее, в чистой накрахмаленной постели и их не ужасает мысль, как без них теперь выживет семья!

Граф фон Махель также не однократно предлагал перейти на работу в клинику. Там она была бы более свободна в отношении графика работы и там не так близко принимала бы к сердцу смерь пациента, ибо, пусть это и кощунственно звучит, но правда, семья не оказывалась на краю пропасти, если теряла главу семейства, деньги позволяли продолжать жить ни в чем не нуждаясь, дети не умирали с голоду и не вынуждены были надрываться на тяжелых работах, чтобы поесть.