Текст книги "Анни"

В помещении никого не было, но в нем становилось все темнее, так как приходила тьма за окном и все, что она успела рассмотреть – это довольно большая, и довольно чистая комната, с приставленными широкими лавками вдоль двух стен и прямоугольным деревянным столом возле окна, с табуретками. Стены были деревянными брусьями и почти голые, без полок, портретов, или другой всячины, которую обычно вешают на них. И огромная дверь, напротив окна, в рост человека, и это сразу заставило ее предпринимать первые действия. Осторожно подойдя к ней, она аккуратно попыталась ее дернуть на себя. Закрыто. От себя – закрыто. Тогда она добавила силу и все стало бесполезным. Дверь глухо, даже не вибрировала ей ответом. Прислушавшись, она слышала за ней топот ног, видимо обувь была – тяжелые сапоги, а голосов практически было не слышно, но однозначно, дом был обитаем и за дверью были люди. Анни вернулась к столу и села так, чтобы быть лицом к двери и в недоумении стала пытаться собрать мысли и понять, кто бы мог устроить эту шутку!? И чем дольше она оставалась одна в закрытой комнате, тем ужаснее себя ощущала.

И вот дверь открылась, совсем бесшумно, хоть и была громоздкой и тяжелой и полоска света скользнула в помещение и стала двигаться. Кто-то нес в руках подсвечник. Свет двигался на нее и она увидела перед собой старую худую женщину, с седыми, зачесанными назад волосами. Тревожным, и очень внимательным взглядом она уставилась на Анни и та умоляюще обратилась к ней с вопросом.

– Мадам, пожалуйста, скажите мне – где я и почему я здесь? – и было видно, как ее глаза просто пропитаны стали страхом за то время, что она провела здесь в попытках объяснить происходившее.

Женщина была маленького роста, ее рука, державшая подсвечник была грубой и не ухоженной, как у долго и постоянно занимающихся людей ручной, тяжелой работой, но лицо в морщинах смотрело не злобно и взгляд почему-то стал даже очень печальный. Она поставила подсвечник на стол и ответила вопросом на вопрос – а вы кто, мадам? – и голос ее был сиплый, от старости и, видимо, частых заболеваний горла.

– Я? Я -Анни фон Махель, я из Будапешта и я, видимо, похищена? – и от своих же собственных слов она подняла брови в удивлении? – Только зачем?

А старухи лицо приобрело выражение полной растерянности и Анни, настороженно вглядываясь в него, стала видеть, как нотки тревожности появились и у нее в глазах. Помолчав, как бы пытаясь в уме составить все пазлы в одну картинку, она вскоре пошамкала ртом и хмыкнула. – Вы только туда не ходите. Там совсем пьяные мужики, они такие грубияны и некоторые уже совсем ничего не соображают. А я здесь всегда готовлю и убираю по-найму. Платят не много, но всегда без задержек, привозят кучу еды и выпивки, и это остается, а в деревнях сейчас работы почти нет, вот я и прихожу в этот дом на окраине, он раньше был охотничьим домом нашего бургомистра.

– Она устало приземлилась на табуретку за стол и все так же внимательно разглядывала женщину и ее выражение глаз наполнялось таким же страхом, что и у Анни и та это видела и даже запаниковала! Но ни перебивая, всем своим слухом внимала каждому слову, ей нужна была информация.

– Знаете, мне сейчас стало не по себе. Потому что, только я одна знаю из местных, что это за охотничий домик. Здесь всегда царили пьянки и разврат. Сюда приезжали опустившиеся женщины, я их перевидала столько! Они совсем, совсем превратились в животных. Могли обслуживать своим телом сразу нескольких мужчин! А я старая совсем, меня никто не стесняется. Но…..вы женщина другая и я сама не понимаю, зачем вы здесь?

Анни схватила ее руки и стала не произвольно сжимать в своих, а в словах стояла только одна мольба. – Я не знаю кто меня сюда привез и зачем? С какой целью, но мне так страшно, как никогда еще не было! И я умоляю вас, помогите чем можете! Подумайте, как это возможно?! Я богата. Я очень богата и вы, вы, помогите, я со своей стороны сделаю все, чтобы и ваши дети больше ни в чем и никогда не нуждались! Вам больше не нужно будет тяжело работать и жилье у вас будет приличное! О, дева, Мария, только помогите мне!

Старуха закачала головой. – Женщина! О чем вы! Я сама не всегда верю, что переживу с ними ночь. Они же совсем дурные, а когда пьяные, то чертей здесь гоняют перед собой! Я Матильда, и я тоже женщина. Я постараюсь, но ничего не обещаю. Мне не нужна благодарность. Я не хочу перед смертью брать грех на душу и не хочу быть хоть как-то виноватой в смерти человека. А вы, я же вижу, вы совершенно не такая, что сюда приезжают. И, О, дева Мария! Где-же они их только собирают? В каких местах? Это позор всем женщинам на белом свете!

– А вы имен никого из них не знаете, может мне это о чем-то скажет? Я так и не могу понять, зачем я в этом месте?

– Кого, тех потаскушек?

– Нет, нет. Мужчин, что сейчас здесь!

Та стала силиться что – то вспомнить и назвала, назвала несколько имен – Ханс, Томас, Кирилл, Ханешек……

Анни стала чувствовать, что у нее зашевелились от страха волосы и пальцы на ногах в черных ботиночках машинально сжались и снизу, там, где лобок у женщин, от него вверх поплыл ручеек дикого, необузданного чувства – ожидания самых страшных событий в своей жизни! И мозг, как вспышки яркого света в кромешной тьме, с болью и ударами в виски стал выбрасывать одно имя —Томас, Томас! – как мигание яркого фонаря.

И Анни ахнула в зашкаливающих чувствах черного негатива и закрыла лицо руками, словно защищаясь от вставшего перед ней во весь свой рост ужаса.

Дверь быстро растворилась, но бесшумно. Ее видимо, хорошо смазывали и еще одна полоска от двигающего подсвечника стала быстро приближаться. И от грубого, громкого, командного голоса, который раздался в тишине, она сжалась вся, и мурашки зябко забегали по позвоночнику, туда сюда, туда сюда, руки похолодели от ужаса. Она, просто узнала этот голос – Старуха – поди прочь! Прочь сейчас же! Но… что бы я тебя сразу нашел, если захочу найти!

Повеяло легким перегаром спиртного, но Томас фон Махель твердо стоял на ногах и его карие глаза еще были не затуманены.

Старуха испуганно послушалась и выскользнула из помещения, хотя грубые слова, окрики и приказания для нее были делом обычным! Она оставила свой подсвечник и теперь от изобилия свечей, в помещении стало светло!

Возникший из вне, устало опустился на место старухи. Лицо его светилось радостью, но он выглядел уставшим. Видимо, и для него день был слишком насыщенным. Анни все так же испуганно держала ладони возле глаз, но чутко и слишком обостренно следила за каждым его движением, опасаясь любой грубости. Ей ли не знать этого человека?

А его наглые и почему-то веселые глаза впились в нее и бесцеремонно, медленно, по-хозяйски, стали рассматривать ее всю, как платье, выбирают в магазине. От макушки, до того, что было видно над столом. Если бы только это было возможно, то он еще бы и покрутил перед собой, чтобы лучше рассмотреть.

– Анни, Анни фон Махель – почему-то произнес он таким тоном, как в школе произносит учитель над учеником, не оправдавшим доверие преподавателя. – Наконец-то у меня все получилось……..я привез тебя в то место, которое ты заслуживаешь по праву, с самого твоего рождения, и достаточно уже жить в шикарных домах, тебе не принадлежащим.

Анни молчала. Она даже возразить ему боялась, но к чувству страха, стало добавляться столь же сильное чувство человеческого омерзения. И больше никто в этом мире не вызывал у нее это чувство так явно и быстро!

– Наш общий знакомый, тебе он известен – с ехидством в голосе, продолжал Томас – обидел меня! Понимаешь – обидел! И ты! Он оставил в своем завещании все тебе! Тебе! Абсолютно чужому для нашей семьи человеку, «потаскушке» из простонародья! И как ты думаешь, …я не исправлю этот казус!?

Анни кольнула некая сила в сердце, а затем в виски и она осознала истинную причину нахождения ее здесь. Надо было пытаться все изменить. И она быстро проговорила – Я поэтому здесь?! Ну, ты же знаешь, мне очень дорога моя жизнь, я уже не одна, у меня сын. Я все изменю. Я все перепишу на тебя, в обмен на мою свободу!

Он медленно с ухмылкой покачал головой. Его замедленные телодвижения и не громкая, растянутая в словах речь, были искусственными и наигранными и из-за плохой игры. От этого становилось еще более жутко. Ты всей кожей ощущал яростный, еле сдерживаемый негатив и гнев этого человека. И опять он говорил, намеренно растягивая слова – С сыном твоим ничего не случится. Он мне брат. Пусть пока живет. Живет он, и я живу опекуном. А дальше думать будем – и от этих слов, Анни стала чувствовать волну безумства, накрывающую ее. Сердце забилось так, что в обычной ситуации, любой человек испугался бы за его жизнеспособность на долго!

Тот встал и медленно стал расхаживать по комнате, как бы продумывая не спеша, что ему стоит делать дальше в возникшей ситуации. Анни в ужасе наблюдала за его движениями, он был подобен красивому люциферу, искусителю и соблазнителю, вышедшему из заточения на свободу, получить и насладиться своим триумфом.

– Мы поступим так! – и он подождал, сознательно нагнетая напряжение для пленницы. – Я, конечно же, подумаю над твоим предложением, но….не уверен, твоя жизнь уже не имеет для меня и ни для кого никакого значения. Но… – и он опять стал выдерживать паузу – ты– женщина. – и надо этим воспользоваться – тем, что ты женщина – и он уставился на нее в упор из центра комнаты и она видела, сколько наглой, пахотливой издевки появилось в его взгляде, а от осознания того, на что он намекает, ей тошнота подступила к горлу и уже и с этим чувством ей предстояло начать бороться, а силы уходили, страх, как никто другой сжигает человеческие силы до тла! А он добавил – У меня дюжина молодцов ждет удовлетворения своих сексуальных потребностей за дверью! Главное, чтоб тебя хватило…..

Она не закричала, но закрыв лицо ладонями, тихо-тихо заплакала, а он подошел к ней и повис над плечом и она опять услышала его жестокие, бесчеловечные слова – Не расстраивайся так. Еще рано. Ты пока будешь только со мной, пока мне это будет нравиться. Старайся………

И его горячая и жесткая рука сильно сжала ее плечо, потом схватив за руку, стала силой вытаскивать из-за стола. Анни уже перестала что-либо соображать. Красные кони запрыгали перед глазами и только увидев его ухмыляющийся рот перед своим лицом и близко запах перегара, как волна зашкаливающего негодования захватила ее в свой плен и то, что она делала дальше, было настолько спонтанным и не продуманным, на уровне звериных инстинктов, но управлять ими, она уже не могла. Изо всех своих сил, что еще оставались в ее теле, она ударила его по лицу и толкнула. Он отпрял, но перед ней выскочили его темные глаза и это уже были глаза не человека! Столько в них было ярости! Удар ей пришелся сбоку, неожиданно и такой силы, что она только приходить в себя стала на полу, из темноты перед глазами, стали выскакивать огоньки света от свечей и в виске так гулко заныло болью. Ее выхватили, грубо, за руки с пола и она опять почувствовала, что оказалась в капкане. Сквозь боль и черноту перед глазами она, из последних усилий стала выдираться, биться и снова резкий, тяжелый удар опрокинул ее на пол. Голова стала словно раскалываться пополам и темнота, вперемешку со жгучей болью просто пригвоздили ее вниз. Она машинально, как в последней судороге, попыталась подняться, но боль и темнота придавили своей силой. Удар и дикая, обжигающая, пронзающая все нутро боль разрезала живот и только звериный стон, отпуская все зажимы, данные человеку обществом, раздался в этом помещении, где жестоко избивали женщину. Распластавшись на полу, сжавшись калачиком от боли в животе и закрыв его машинально руками, она поняла, так ей суждено умереть!

В помещение ворвались тяжелый топот ног. Она в прострации, как будто, откуда-то сверху, слышала голоса – Томас, ты так сегодня развлекаешься? Это уж через чур! И ответ на это – Вы идите отсюда! Это женщина мне должна совсем по-другому и вас не должно ничего волновать! Не мешайте мне больше!

Дверь захлопнулась. И она оказалась в капкане, как маленькая беззащитная зверюшка с огромным, жестоким хищником! Так кроликов скармливают львам и тиграм и этот жуткий страх даже металлическим привкусом во рту стал вперемежку с тошнотой. Эти чувства не возможно передать! Если ты рожден на этой земле человеком и если судьбой тебе зачем-то было приготовлено испытать, хотя бы только толику этих чувств, то пока в тебе в этой жизни сохраняется только капля человечности, ты никогда не пойдешь на охоту, ты никогда не загонишь беззащитного зверя в тупик, потому что, пережив это, даже напоминания об этих ощущениях будут переворачивать твою душу вверх дном!

Она с ужасом ждала новых ударов и уже лучше бы было провалиться в небытие, только бы избавиться от этой боли, но ударов больше не было. Через какое-то время, она стала совершать попытки подняться. Хищник находился рядом, над ней и чего-то ждал. Это было неимоверно трудно! Руки, которыми она хотела оттолкнуться от пола, что бы хотя бы сесть, не держали тело. В них не было силы. Она падала и падала на пол снова. Возле лица она увидела его начищенные сапоги и закрыла лицо. Но….он наклонился и силой поднял ее с пола. Как пушинка, она повисла в его руках. Он тряхнул ее за плечи и она бессильно упала всем телом ему на грудь. Он, видя, что у нее уже нет сил сопротивляться, как ватную куклу приставил ее к столу. Грубо перевернул к себе спиной, и она неистово разразилась рыданиями, поняв, что он собирается с ней делать. Она рванулась в бок, опрокинула подсвечники и…. с другой стороны ее настиг сильный удар плашмя, со всего размаху. Она отлетела к стене, стукнувшись плечом об нее и опять оказалась на полу. Только теперь, так как удар пришелся больше на шею и видимо, слабея, она не теряла кратковременно сознание. Сделав усилие, она села, упершись спиной в стенку. Он поднял все подсвечники и поставил их назад. Несколько свечей потухли и горела только одна. Комната стала почти темной. Как кролик на удава, она смотрела на него снизу-вверх. Это нестерпимо, когда ты ожидаешь новых побоев и новой боли. Тебя ломают, и ….женщин к тому же подавляют духовно насилием над ее природными «чакрами», которые отвечают за самое сокровенное в жизни– рождение ребенка. Когда он наклонился над ней вновь, чтобы силой поднять с пола и уже зная с какими намерениями, она выставила вперед руки и завизжала как кошка. Он с легкостью подхватил ее с пола, рванув за запястья и приставил к столу как играя с игрушкой. Ее попытки сделать сопротивления, карались тут же, сбоку ударами. Согнув ей спину, и положив грудью на стол, она почувствовала поднимающееся вверх подол платья, и его пахотливые липкие руки на своих бедрах. Он ее сломал и застонав, она в ожесточении сжала ладошки в кулаки до боли, издав глубокий, долгий, неистовый стон и после до боли стиснула зубы в жгучем яростном чувстве человеческого омерзения. И затем испытывая только лишь одно единственное, преобладающее желание над всеми остальными, что бы поскорее все закончилось. В мозгу как вспышками кто то кровью писал один и тот же вопрос – неужели это происходит на самом деле?

А когда все закончилось, и, видимо, смягчившись от полученного удовольствия, он перевернул ее к себе, как игрушку и положив руку на затылок, притянул ее голову к себе. Лишь только подняв свой взгляд к его лицу и увидев эти ненавистные для нее темные глаза, пытающиеся что-то найти в ее лице, волна безумия завладела ею и жгучим потоком поднявшись снизу, от туда, где устанавливается связь с богом через родовые каналы и где эту связь сейчас насильно пресекли, взлетев вверх и дойдя до сердца, вырвавшись гордым и вызывающим плевком в это исчадие ада! И сама ужаснулась от того, что сделала, но, чувство омерзения и ненависти превозобладали!

Вот он, он сейчас ошалел! Она поняла, это ее самые последние минуты жизни! Она от этого впала в ступор. Не шелохнувшись, ее глаза в упор смотрели на него, не мигая.

Он ее отпустил и самое интересное, что если бы не ее уже больное воображение, она бы увидела, как в его глазах появилось восхищение!

Он стал почему-то отходить от нее, пятясь медленно назад и все такое же восхищение сквозило в его взгляде. А вот это было уже сильнее его!

Остановившись посередине комнаты, он решил взять тайм аут, но его мысли способны были порождать только зло. Он стал думать, что ему делать со всем этим дальше. Отдавать ее на утехи свои собутыльникам, ему еще не хотелось. Он еще не выжал с нее все воображаемые для него удовольствия и….придумал. Просто с таким проворством и шустростью, что она и опомниться не успела, он исчез за дверью и снова появился, но уже с плеткой в руке. И она услышала его слова и протянутую, что бы ей хорошо видно было плетку – Помнишь! Ты решилась меня наказать! Вот, испытай это и ты! – и молниеносно щелкнул разрезающий воздух свист и Анни пронзила горячая струя, как «ошпар» кипятком, жгучая боль на предплечье.

О! Он возликовал от удовольствия, когда от боли она скривила лицо и схватилась за руку.

Удар. Еще удар, еще удар. Она подставила спину, что бы защититься и удары один за одним разрезали своим свистом воздух. Под башмачками образовалась лужица крови и мочи, одежда висела лохмотьями и покрылась расползающимися по ткани красными пятнами, которые тут же темнели и у нее перед глазами все закружилось, а к горлу подкатила уже явная тошнота и ее словно стало выворачивать наружу, но тошнить оказалось нечем и свет померк перед глазами, она плавно падала в какой-то огромный котлован сплошной, безмолвной черноты. Ничего больше не ощущая, ни холода, ни боли, ни воздуха.

И очнулась она на лавке, лежа вниз лицом, на животе. И комната уже была в серой, тусклой дымке, за окном брезжил рассвет, очень ранний, какой только бывает летом и в теплых странах. И было вокруг тихо, тихо, кто-то касался легонько ее спины и она чувствовала, словно комарики впиваются ей в кожу. Перед собой она увидела бутылочку, с резким, но приятно-лечебным запахом. От него она и стала возвращаться в сознание.

А над ее спиной, слабый, сиплый голос старухи. – Мадам, если вы еще не потеряли надежду спастись, то надо собрать все свои силы и сделать это только сейчас. А потом будет поздно. И наклонившись к ее уху, еще тише, она добавила – Все перепились, и спят. И ваш мучитель спит. Нужно бежать, а там, как Господь даст, но лучше голову сложить в поле, чем здесь…..я знаю что он с вами сделал. И это еще не конец! Я нож взяла, подымайтесь. Время мало! – она даже попыталась помогать Анни подняться, аккуратно поддерживая ее за плечи. Все тело ныло, горело и каждое движение отдавалось то в одно месте, то в другом болью. И понимая, что стонать ей нельзя, вдруг кто-то услышит, собрав всю свою волю в кулак и нестерпимое желание вырваться из ловушки, обрести свободу, пусть покалеченной, пусть испытывающей постоянную боль, но свободу, она поднялась, как животное, встав вначале на колени и опираясь на руки, и только потом выпрямившись всем телом.

Старуха подождала, тщетное стремление Анни приобрести вертикальное положение. Покачав головой, она проговорила – Пусть я скажу жестокую вещь, но иногда полезно терять сознание. Это вас и спасло! Держите нож и не теряйте его ни за что. Если погоня будет и если настигнет, то лучше покончить с собой, чем выносить их издевательства!

Приоткрыв дверь, она пошла первая, дав сигнал, следовать за ней, но не сразу, державшись на расстоянии. И пройдя еще через узкую, но очень длинную комнату, где стояли все такие же широкими скамьи, накрытые шкурами, на которых вповалку спали упившиеся стяжатели удовольствий, они проскользнули к выходу и на улицу. Старуха бежать уже не могла. Анни бежать должна была, хоть силы были как у цыпленка. Страх и жажда жизни делают невозможное. Они какое-то время быстро шли, Анни за старухой, а потом, остановившись у одинокого и очень старого дерева, на вершине холма, обрывающегося покатым склоном к берегу Дуная, старуха изнемогла и остановилась.

– Я тебя только погублю. Беги сама, только беги, вон туда прямо, потом свернешь, в лес, лес начнется и до города! Постарайся…

Анни соглашаясь качнула головой. – Вы запомните, Я Анни фон Махель. Найдите меня, если жива буду, я сочту своим долгом побеспокоиться о вас. Только найдите меня. Фон Махель. Улица Цальника. – и она пожала руку своей доброжелательнице. Дальше нужно только идти, как можно скорее. Но очень, быстро, слишком быстро она услышала за спиной много голосов, мужских, злых, громких, ругающихся. Она даже не оглядываясь, изо всех своих сила прибавила скорости. Но ноги тянули вниз. Как тяжелыми путами сковали их и сильная боль в животе ударяла по всем нервам, просто парализуя силы. Она вдруг вспомнила, не понятно, зачем, бега на ипподроме с Ангелом, его хрипение и напряженность в каждом движении, в каждом рывке. Так и она, она сейчас как Ангел, натянулась словно струна от дикого страха и напряжения. Сзади ударил в воздух выстрел. Они убили старуху, но Анни этого не знала, она потом это додумала, а сейчас она поняла только одно, они все вооружены! И ее ум, работающий на пределе всех своих возможностей, дал себе распоряжение – Вперед бежать бесполезно, все ровно нагонят, бросайся в воду, ты всегда отлично плавала! – и резко, повинуясь голосу разума, она подалась вправо, но споткнулась. С обрыва к берегу скатилась всем телом и плашмя, как с вышки, прыгнула в воду. Забыв о разрезающей низ живота боли. Вода, теплая летом, но холодная еще утром, облегчила остроту боли и она поплыла, стараясь как можно чаще работать руками, и уже совершенно не думая о том, какая здесь глубина.

По воде стали стрелять, вперемешку, как по консервным банкам. В воде Анни не услышала, как одна из пуль попала в руку. Она только спешила, и только бы хватило сил. Дунай широкий, быстрый. С ним бороться в умении и силе не просто. А у этой женщины сил уже не было. Ей все с большим трудом стал даваться каждый взмах руки. И ПОТОМ ОНА уже не смогла двигать рукой. Нырнув под воду, она как акула, всю силу перенаправила на ноги и на какое-то время, уже на глубине чуть продвинувшись вперед, стала медленно тонуть. Делая неосознанные, просто машинальные какие-то движения, она поняла – Вода сильнее ее, и уже чувствуя, как от недостатка воздуха рефлекторно открывает рот, пытаясь глотнуть воздух, но заглатывается вода и ее холод затягивает все ниже, отдала себя судьбе. Хорошая мать в последние минуты своей жизни думает только о своем ребенке. «О, дева Мария!» О наш Господь! Что значит жизнь человеческая?! Ничто! Ну, почему так?»

58. Когда Анни не вернулась вечером домой, управляющая всем домом фон Махель строгая и добрая женщина Дора забеспокоилась. Усевшись глубоко в кресло и занявшись вышивкой, она поставила на маленький круглый столик телефон с собой рядом. За окном стемнело. Она стала смотреть в окно каждые десять минут. Отложив рукоделие, пошла в комнату Кристиана. Его нянечка уже уложила спать и сама готовилась ко сну. И ее мимолетный вопрос, заданный из любопытства, еще больше внес напряжения в настроение управляющей – Что-то хозяйка не пришла сегодня к сыночку?

– А ее еще и дома нет – ответила Дора и смущенная всем этим медленно вышла. Она спустилась вниз и направилась во двор. Чувство смутной тревоги нарастало. И ей казалось, что действия, любые, пусть даже бессмысленные, позволят сохранять спокойствие. На высоком бетонированном крыльце горело два газовых фонаря и летали комары возле полосок света, покачивающихся от легкого дуновения ветра. И Дора задумчиво уставилась взглядом на кутерьму летающих насекомых, совершенно не замечая их, так как мысли были далеко отсюда. Она ждала и прислушивалась к звукам на дороге за высокой оградой. Было тихо, но сбоку, вдалеке от дома, со стороны конюшни раздавались шумы, то громче, то тише, а потом это стали постоянные, гулкие стуки. Что-то творилось странное и ее это, как управляющую дома, не могло не взволновать. Она пошла к конюшне и застала встревоженного конюха.

– Что у вас так шумно? – спросила его. И новый удар из денника Ангела заставил ее вздрогнуть – Ангел?!

Конюх развел перед ней руками – Ангел не в себе! С ним никогда такого не было! Он бъет копытами по двери с разгона. Он их скоро вышибит, я опасаюсь.

– Что ты придумываешь, как он может бить по двери?

– Вы не подходите близко, он не управляем. Заходит в глубь денника и прыгает на дверь или задними ногами пытается вышибить ворота денника.

И правда, из денника с периодичностью в две – три минуты раздавались сильнейшие разовые удары копыт и ворота дребезжали и вибрировали на крепких петлях, нервируя двух лошадей из соседних денников. Они стали метаться и ржать. Ангел ржал чаще остальных, но это не было разговором коней между собой, Ангел и не прислушивался к их ответам. Он что-то требовал свое!

Дора молча пошла из конюшни, сгорбившись как старушка, с опустившимся ей неожиданно на плечи страхом. Возможно, это была интуиция и все знаки, на которые она натыкалась по ходу, подтверждали ее негативные предчувствия.

Войдя в дом, она сразу бросила взгляд на огромные часы. Было двенадцать часов ночи и она решилась, пусть ее выводы окажутся поспешными, пусть хозяйка не будет довольна ее скорополительными действиями, но она сделает это и…. позвонила в полицию.

Еще через два часа дом навестили два полицейских, но гулкие удары из конюшни не давали никому покоя, конюх с виноватым видом пришел сообщить, что любимому коню хозяйки он вынужден дать снотворного, потому что ворота его денника уже не выдерживают, конь не управляем по непонятным причинам и вырвавшись из конюшни с ним невозможно будет сладить.

Дора спросила – Может его накормить лакомством?

Тот отрицательно закачал головой – Он не берет. Он от всего отказывается.

– Хорошо. Нужно найти в доме снотворное. Только не переусердствовать.

– Я не уверен, что ему удастся его дать, он ни пьет, ни ест, я пригласил с ипподрома ветеринара. Жду.

Полицейские были удивлены поведению коня, но только пожимали плечами.

Среди ночи был сделан телефонный звонок Хелен, только с одной целью, проверяли все возможные места нахождения хозяйки дома в столь поздний час.

Дора уже слабо сдерживала свое волнение, в нетерпении она ходила по гостиной, вышагивая взад и вперед и полицейских стало раздражать ее хождение. Они разрабатывали план своих дальнейших действий и один из них ушел проверять комнату Анни, что– бы найти возможные знаки, дающие направление дальнейшим поискам. На завод была направлена малая группа из полицейского участка, но они донесли, ЧТО ночная смена работает в обычном режиме и владелицу никто не видел с пяти часов вечера. Управляющий был вызван в полицейский участок и тщательно опрошен. Суета подымалась, она не приносила ничего нового, но растревоженные люди уже не уходили спать в свои дома, а Хелен приехала всклоченная и плаксивая. Она была последним человеком, с кем общалась Анни, по этой причине корила себя за все, и сама не понимала за что, но ей все время хотелось плакать. Душа беспокоилась и никакие утешения не помогали. Чувствовалась враждебная энергетическая волна в доме и подсознание знало, в дом вошла беда! А может она из него и не уходила?

Утром, только приехав на завод, князь Войцеховский получил странный звонок своих соглядатаев, в десять часов утра, и все, кто в это время находился с ним рядом, отметили – он резко изменился в лице и движения его стали резкими, импульсивными, нервными. Ничего не объясняя, он одел шляпу и поспешил прочь, но потом неожиданно обернулся и обратившись к управляющему, отдал приказания решать все вопросы самому в абсолютно единоличном режиме. То есть он получил полную власть над производством.

Каждое новое лицо, появлявшееся в доме фон Махель, пугалось шумом, раздававшимся из конюшни. Ангел снотворное не принял ни какими ухищрениями. Ворота денника продырявленные и сорванные с петли, шатались на другой петле, скособочившись, были привалены к стене, все лошади ржали, беспокоились. Потому что Ангел метался взад и вперед по широкому проему конюшни, которую заперли уже с наружи и он начинал штурмовать и входные ворота. Конюх сидел на сваленных бревнах в полной прострации, слушая снаружи глухое ржание и толчки взбешенного животного. Он хаотично пытался словить хоть одну здравую мысль из всех, так же метавшихся у него в голове и предполагал, что это животное придется усмирять сетями, надо звать подмогу сильных мужиков, а то он один не справиться. Только бы понять, что произошло в голове у коня, что вся конюшня целую ночь переворачивалась от вселившегося злого духа в это животное. Такого переполоха никогда не случалось.

Войцеховский, войдя в дом, застал Дору бледной и сильно взволнованной. Хотя, даже взволнованностью это нельзя было назвать, она находилась в панике. Ее руки нервно теребили накидку, которой она укрылась от нервного озноба и в глазах сквозило тревожное ожидание. Взгляд, от бессонной ночи смотрел устало и настороженно. Она ловила каждое движение, каждое слово сказанное полицейскими, словно от этого зависела ее судьба. Появление князя ее удивило, конечно же, но не до такой степени, когда бы это случилось при других обстоятельствах. А следом за ним, во двор уже въезжали экипаж Игн и Мирано, которого супруга не стала будить среди ночи. Войцеховского Дора и не знала прежде, но выяснять причину его визита не стала. Он уверенно и озабоченно подошел к столу, за которым сидели полицейские и объяснил им причину своего визита. Его слух уловил доносившиеся удары, как кувалды в кузнеце и он даже был удивлен, что имея металлургический завод, граф фон Махель держал кузницу. Тогда полицейские ему объяснили, что конь хозяйки ведет себя неадекватно. Все ждали прибытия собаки-ищейки, на которую возлагалась надежда в поисках женщины. Войцеховский направился во двор. Его приветствовал входящий в дом Игн, который увидев здесь князя, решил последовать за ним. А тот направился к конюшне. Он попросил возбужденного грохотом конюха открыть ворота, что ввело того в полное недоумение. Но Войцеховский настаивал – его обостренное чувство подсказывало, что поведение коня связано с исчезновением хозяйки.

Ангел выскочил во двор и стал нарезать круги, пытаясь сориентироваться во всем, что происходило. Появились незнакомые люди, экипажи, он поглядывал на кованные ворота, закрытые наглухо и что творилось в голове его, видимо, начинал понимать только князь.

Он пошел бесстрашно ему на встречу и поднял руки в сторону, стараясь привлечь внимание животного к себе. Игн и конюх так и не смогли объяснить, даже спустя много времени, что они увидели своими глазами. Ангел остановился и позволил Войцеховскому дотронуться до себя. И тут же князь бросил ошеломленному конюху приказ – сбрую мне, быстро и седло!