Текст книги "Я тебя спасу"

Глава 5

– Мне никак нельзя болеть. Только не сейчас. У меня в производстве восемь дел и одно уже у прокурора, там суд через неделю, – Анна шмыгала носом.

– А я говорил, что нужно одеваться теплее. Ты ж не девочка уже, пора признать.

– Спасибо вам, Константин Сергеевич.

– Пожалуйста, – улыбнулся эксперт, пододвигая следователю коробку бумажных салфеток. – Ты, Аня Валерьевна, зачем сама пришла? Я бы бумаги отправил, с интернетом проблем нет.

– Не могу я, – призналась Скочилова. – Как подумаю, что девочка мёртвая у вас тут лежит, не по себе становится. Тоненькая такая, хрупкая, почти, как моя Лерка.

– Вот это ты брось! – посерьёзнел эксперт. – Ты на себя и семью свою трупы не примеряй. Нехорошо это. Кстати, как Валерия? Давно её не видел.

– Нормально Валерия, – вздохнула Анна. – Я думаю, что нормально. Я её тоже слишком мало вижу. Иногда думаю, она замуж выйдет, а я не замечу.

– Заметишь. Это уж точно заметишь. Тебя ж в этот день от службы отстранят.

Разговаривать с Константином Сергеевичем Анна любила всегда. Даже когда приходила в морг школьницей, сопровождая отца. И потом бывала здесь не раз на лекциях и практических занятиях. Старый эксперт умел находить нужные слова.

Вытерев капающий нос очередной салфеткой, Скочилова перешла к тому, ради чего приехала на другой конец города.

– Что результаты?

– Отвратительные результаты, – нахмурился Константин Сергеевич. – Просто невозможно отвратительные.

Он вынул из лотка с бумагами полупрозрачную папку с подготовленными документами. Там же находились рентгеновские снимки, цветные фотографии и расшифровки анализов. Передав документы следователю, эксперт закрыл глаза и потёр их двумя пальцами.

– Умерла девочка не от переохлаждения. Её уже после наступления смерти принесли в этот парк на эту лавку. Расположение трупных пятен даёт понять, что в момент наступления смерти ребёнок лежал на спине. И оставался в таком положении как минимум пять-шесть часов после.

– То есть её держали в тёплом месте, а потом просто выкинули? – Анна перебирала бумаги в папке, внимательно слушая пояснения.

– Да, – подтвердил эксперт. – И ещё я думаю, что при жизни ребёнок вёл малоподвижный образ жизни. По крайней мере, последний месяц активность была минимальной. Таким же минимальным было питание. Ребёнок крайне истощён, жировой ткани практически нет. Налицо дистрофия мышечной массы.

– Морили голодом? – ужаснулась Анна.

– В желудке и кишечнике никаких остатков пищи я не нашёл. Даже воды.

– Девочка погибла от голода? Сколько ребёнок может прожить без воды и пищи?

– Прожить может около недели, если будет достаточно тепло и если организм не ослаблен ничем иным. Но погибла она не от этого. В крови трупа превышено содержание лекарственных препаратов. Очень серьёзные препаратов, Ань. И, я не знаю, как правильно и просто это назвать…

– Давайте самый просто вариант.

– Они несовместимы. Что-то для разжижения крови, что-то для свёртывания. Транквилизаторы, нейролептики, миорелаксанты, стимуляторы. Её организм просто не справился с нагрузкой.

– А для чего назначают все эти, – Анна покрутила ладонью в воздухе, – стимуляторы?

– В том-то и дело, что ни один уважающий себя врач не станет назначать препараты разной направленности. Да и нет у ребёнка никаких патологий, чтобы необходимо было её лечить. Запущенная, этого не отрицаю. Неправильно сросшийся перелом правой локтевой кости. Сросшийся перелом правой ключицы. Трещина на фаланге среднего левого пальца на руке. Плохие зубы, процентов на шестьдесят поражённые кариесом. Несколько шрамов на спине. Характерных таких шрамов. На седьмой фотографии посмотри.

Анна быстро пролистала пронумерованные кадры поверхностного осмотра трупа. Первое, что бросалось в глаза, – выпирающий позвоночник. Тонкая кожа обтягивала косточки и, казалось, готова была вот-вот лопнуть. Чуть пониже лопаток с обеих сторон тянулась цепочка звездообразных белёсых шрамиков. Почти одинакового размера и формы. Три с одной стороны и пять с другой.

– Сигареты?

– По всему они, – кивнул эксперт. – Раны зарубцевались хорошо, ожоги давние. Я бы сказал, давнишние. Причём два настолько старые, что выросли с кожей ребёнка, нет такого грубого перехода, как у остальных.

– Господи, это сколько ей было лет, когда такое случилось? – Анна всматривалась в фотографию, а у самой сжималось сердце.

– Гадать не буду.

Скочилова на столе выложила из фотографий страшный коллаж. Мёртвая девочка была истощена, много раз бита и бита серьёзно. Несколько неровный череп её покрывали едва пробившиеся волосы. Кто-то взрослый целенаправленно издевался над ребёнком. Причинял боль, ограничивал в питании, вводил не назначенные препараты. Ради чего? И как вообще может возникнуть даже мысль о том, чтобы так издеваться над беспомощным ребёнком?

Анна смотрела на безымянную мёртвую девочку, а думала про Катю Смирнову. Где она сейчас? Кто рядом с ней? Что происходит? Или уже произошло? Случилось нечто страшное и непоправимое или есть хотя бы крохотная надежда, что это не так? Скочилова погладила снимки, как будто могла пожалеть запечатлённого на них ребёнка. Из глаз потекли слёзы. Из носа тоже потекло, и следователь снова шмыгнула. А потом расплакалась.

– Вы только никому не рассказывайте, хорошо? – Анне удалось взять себя в руки через пару минут.

Бумажная салфетка в её руках совсем расползлась от влаги. Тушь размазалась по щекам, а под носом изрядно покраснело. Константин Сергеевич накрыл её ладонь своей рукой:

– Конечно, Ань Валерьевна, всё останется в этом кабинете.

Анна благодарно посмотрела на эксперта и вяло улыбнулась. Нельзя расклеиваться! Нужно сделать всё, что ещё можно сделать для этой погибшей крошки и для Кати Смирновой. И сделать она это сможет, если только перестанет слушать эмоции. Сейчас нужна холодная голова.

– Есть ещё кое-что, о чём ты должна знать, – сказал Константин Сергеевич.

– Да, я слушаю, – Анна выпрямила спину.

Эксперт посмотрел на следователя и перевёл взгляд за окно. Прямо напротив рос тополь, большой и старый. Пирамидальная крона высоко поднималась над зданием. Где-то, почти в самом верху, было сорочье гнездо. Константин Сергеевич вздохнул тяжело и протяжно. Перевёл взгляд на следователя и начал рассказывать.

***

– Тварь! – Сергей Медведев грохнул кулаком по столу.

Звякнула ложечка в давно немытой кружке, покатилась по столу ручка и упала на пол, бумаги сдвинулись со своего места. Капитан так сильно сжимал кулак, будто в нём находилась шея врага, которого нужно было убить любой ценой.

– Она же маленькая ещё, – Слава Буклин отреагировал более спокойно.

Оно и понятно – у лейтенанта не было своих детей. А Медведев с женой уже не первый год таскались по врачам, чтобы забеременеть.

– Причём, Константин Сергеевич уверен в этом, девочку насиловали не однократно и в течение продолжительного времени. Там, – Дмитриев кивнул на ноутбук с открытым письмом от эксперта, – всё правильно написано, но если короче, то разрывы успевали зажить. Ещё был подвывих бедренного сустава…

– Порвал бы! – сквозь зубы пробурчал Медведев.

На капитана было страшно смотреть. Любой, кто рискнул бы подойти на расстояние вытянутой руки, немедленно ощутил бы волны агрессии.

– А под веществами её держали, чтобы не сопротивлялась? – спросил Буклин.

– Нет. Вещества – отдельная тема. Экспертиза показала, что в ближайшее время половых актов не было.

С неясным рыком Медведев поднялся со стула, едва не уронив его, и прошёлся по кабинету. Дмитриев следил за подчинённым, во многом понимая его реакцию. Когда майор сам прочитал заключение Константина Сергеевича, первое, чего ему захотелось, – помыть руки. А второе – найти того, кто надругался над ребёнком. И плевать на все Конвенции, Законы, гуманизм и прочее!

– Так, братцы, истерить мы будем позже. Сейчас по делу. Серёга, что по камерам? Есть?

– Нет! – от окна ответил Медведев, закуривая. – По той стороне, где нашли девочку, ни одного учреждения нет. Магазин метрах в четырёхстах. Но там камера пишет только территорию. Прошёлся по машинам – на регистраторах тоже ничего стоящего. Люди, снег, волонтёры несколько раз попадались. Всё. Никаких зацепок.

– Слава?

– Я с местными собачниками поговорил, – Буклин раскрыл блокнот, подглядывая в записи. – Место то не любят, там кустов много. Летом всё время бомжи ночуют и парочки зажимаются. Собаки агрятся, так что их туда не таскают. У участковых несколько заявок лежит на алкашей, но это ж ведь другое?

– Да, алкаши вряд ли станут накачивать ребёнка лекарствами.

Мысль о лекарствах была интересной. Её стоило подумать. Дмитриев прикусил кончик простого карандаша, ощущая, как дерево проминается под зубами.

– Слушай, Сань, – Медведев бессовестно выкинул окурок в открытую форточку, – а волонтёры?

– Что волонтёры? – не понял майор.

– Кто-то из их братии мог подкинуть тело? Как вообще так получилось, что они туда-сюда мимо ходили, а труп не нашли? Может тупо не хотели находить?

– Мимо, – мотнул головой Дмитриев. – У них каждая группа из трёх человек состоит. И у каждой группы навигатор во время поисков включен. Пишутся треки на головной компьютер и всегда можно отследить и проверить. Если только вся группа не замешана в преступлении.

– Вся не может, – не согласился Слава. – Из двоих кто-то проболтается, а тут сразу три человека. Надо совсем отбитыми быть.

– Всё равно они мутные.

– А давай, Серёг, ты проверишь тех, кто нашёл ребёнка? Проверишь и успокоишься.

– Чё ты меня успокаиваешь-то? – вспылил Медведев. – Я бы ту тварь, которая на ребёнка полезла, вот этими руками на куски! В щепки! Башкой бы об стену!

***

Анна вошла домой. Странное ощущение – входить в свою квартиру днём, когда здесь никого нет. Миша на работе, Лера в школе. Слышно, как тикают часы и, где-то на грани слышимости, гудит холодильник. Непривычно и странно. Анна очень давно не бывала дома в одиночестве.

– Скочилова, ты собралась всё здесь своими бациллами обсеменить? – строго спросил Пётр Глебович, заставший следователя чихающей среди коридора.

– Это не вирус, я немного простыла, – шмыгая носом, ответила Анна.

– Одно другого не лучше, – Пётр Глебович отступил от подчинённой на шаг. – Ты вообще отвратительно выглядишь.

– Что, хуже, чем обычно? – попыталась пошутить женщина.

Начальник непроизвольно потёр свой нос:

– Так, Скочилова, если у тебя на сегодня никто не вызван, не нужно идти куда-то, отправляйся домой.

– На больничный?

– Ага, размечталась. Отлежишься сегодня, максимально подлечишься – и завтра чтобы у меня к девяти с докладом о ходе дел. Сколько их у тебя, кстати?

– Восемь, – шмыгнула Анна.

– Вот по всем и отчитаешься. А сейчас уйди. Из носа бежит, глаза красные – просто смотреть невозможно.

Второй раз повторять не пришлось. Всю дорогу дядя Лёня давал народные советы, как лечиться.

– Горчички сухой в тазик с кипятком надо. Ну, кипяток такой, чтобы только-только терпежа хватало. И ноги туда. И сверху пледом укутаться. Первое дело. Мне Нинка всё время такое делает, если я на рыбалке пересижу, – водитель посмотрел на сидящую позади Анну и поправил пышные седые усы. – А ещё можно перца поесть. Не болгарского, а который острый. Только изжога может прийти. Но изжога, ведь, она лучше, чем сопли до колен. Верно, Ан Валерьна?

В квартире тишина. И вроде как даже легче стало только от того, что она дома. Анна заглянула в домашнюю аптечку, нашла растворимый порошок. Срок годности почти истёк, но ещё можно выпить. Пока кипятился чайник, она перебрала остальные лекарства и выкинула те, которые следовало выкинуть уже давно.

Напиток с лимонным вкусом приятно согревал изнутри. Нос задышал. Но настроение не поднималось. Когда-то давно Анна позволила себе прогулять последние несколько уроков в школе – они с лучшей подружкой отправились в кино, там давали последний сеанс фильма, который теперь уже и не вспомнить. Было весело, а потом навалилось чувство вины. И чтобы Анна не делала, оно не проходило. Только полученные пятёрки в четверти её успокоили.

Вот и теперь вместо того, чтобы работать, вызывать свидетелей, искать Катю Смирнову и выяснять личность убитой девочки, она сидит в своей кухне в домашних тапочках и халате. Чтобы хоть как-то оправдать своё вынужденное отстранение, Анна затеяла уборку.

***

Дмитриев тихо матерился, выискивая место для парковки. Ехать приходилось с черепашьей скоростью, и быть предельно внимательным. Рядом со школой номер тридцать восемь не оказалось ни одной нормальной парковки. Родители подъезжали прямо к воротам, забирали ребёнка и отъезжали. На маленьком пяточке не развернуться. А были ещё те дети, за которыми не приезжали. Они гурьбой и поодиночке выносились со школьного двора, не особо глядя по сторонам. Закончился учебный день, и все торопились уйти из, видимо, нелюбимого заведения.

– Добрый день, вы чей папа? – на входе у поста охраны стояло несколько женщин.

– Я не папа, я майор Дмитриев, – Александр показал удостоверение.

– Это ко мне, – одна из женщин вышла вперёд и позвала полицейского за собой. – Это я вам звонила. Елизавета Павловна, завуч.

Она провела майора по короткому коридору, лестнице и ещё одному коридору. Кабинет с одним окном скорее напоминал офис, чем рабочее место учителя. Толстые папки-регистраторы на полках открытых шкафов. Современный моноблок на отличного качества столе. Стационарный телефон с определителем, записной книжкой и ещё какими-то функциями, в которых майор не разбирался.

– Присаживайтесь, – предложила Елизавета Павловна.

– Вы уверены, что это ваша девочка? – спросил Дмитриев.

– Естественно. У меня профессиональная память на лица. Я работаю в школе уже больше тридцати лет и до сих пор помню каждого своего ученика, – не без гордости ответила завуч. – На фотографии совершенно точно Мария Мурашова, четвёртый «а». Только у неё другая причёска.

– Она мертва, это компьютерная обработка, – сказал Дмитриев, наблюдая за реакцией женщины.

– Что? В смысле? – округлила глаза Елизавета Павловна.

– Её нашли вчера в парке.

– Нет, вы что-то путаете, – успокоилась женщина. – Я смотрела новости, там говорили про какую-то Смирнову.

– Не всегда стоить верить новостям. Нашли именно Мурашову. Мне нужен её адрес, контакты родителей.

– Господи, ужас какой, – выдохнула завуч и повернулась к компьютеру. – Адрес я вам дам, конечно, но хочу сразу предупредить – там не очень благополучная семья.

– Как же девочка из неблагополучной семьи оказалась в вашей школе? Вы ведь гимназия? Или у Маши были способности?

– Что вы? – Елизавета Павловна снисходительно улыбнулась, махнув рукой. – Какие там способности с такой наследственностью? Ребёнку десять лет, а она читала с трудом. Вот данные.

Из принтера показался листок с распечаткой. Дмитриев аккуратно его взял, сложил вчетверо и сунул во внутренний карман куртки. Елизавета Павловна ему не нравилась. Холёная, подтянутая, в хорошем брючном костюме, со стильной короткой причёской и неброским маникюром она была какой-то ненастоящей.

– Странно, мне казалось, что именно школа должна научить ребёнка читать, – сказал Александр.

– В первую очередь школа должна научить ребёнка учиться. А у Маши такого желания не было.

– Так почему же она, несмотря на это, всё равно стала вашей ученицей? У вас же конкурсный отбор, тестирования, требования.

– Всё так, – покивала Елизавета Павловна. – Но нас обязывают принимать детей, которые проживают на территории, закреплённой за школой. Мы не в праве отказывать, понимаете? Процент таких детей небольшой, но он есть. И чаще всего, как ни печально, это дети неблагополучные. Показатели, конечно, страдают, но мы не можем ничего с этим поделать.

– Показатели, – эхом повторил Дмитриев. – Что вы можете рассказать про Мурашову? Училась она, я так понял, посредственно. С кем дружила? С кем ссорилась? Были ли у неё конфликты со старшеклассниками или учителями? Что-то из ряда вон?

– Рассказывать особо нечего, – пожала плечами Елизавета Павловна. – Ни с кем она особо не дружила. Маша, как бы вам объяснить? Источала запах неблагополучия. Понимаете?

– Не совсем, – признался Дмитриев.

– Она не всегда приходила в чистом. Часто от неё пахло табаком, затхлостью какой-то, грязным телом, потом. Пованивала девочка, – скривила аккуратно накрашенные губы завуч, будто прямо сейчас снова почувствовала это амбре. Дети не хотели с ней водиться.

– И учителя брезговали? – сказал Дмитриев, глядя на женщину в упор.

– Ну… Это ведь наша работа. Мы никуда не можем деться от своих обязанностей.

– Но и лишний раз к ребёнку не подходили.

– Да как к ней подойдёшь, если она волчонком смотрит? – возмутилась Елизавета Павловна. – Я её пару раз вызывала к себе для разговора по поводу успеваемости и прогулов. А она только зыркает и молчит!

– И много Маша прогуливала?

– Легче сосчитать, сколько раз она приходила.

– Ребёнок отсутствует на занятиях, вы в курсе, что там не всё нормально с семьёй, и вот так просто об этом говорите? Почему не проводилась работа с родителями?

– Послушайте, господин майор, – менторским тоном сказала женщина, – я же не являюсь к вам в участок и не учу правильно людей арестовывать. Работа велась, насколько это можно. В конце концов, у школы нет таких полномочий.

– Вы могли бы сообщить в органы опеки, – поднимаясь с удобного стула, сказал Дмитриев. – Сообщить инспектору по делам несовершеннолетних. Привлечь какие-то неправительственные организации. Разве непонятно было, что Маше нужна помощь?

– Школе не может постоянно отвечать за детей! У нас их почти тысяча человек! – Елизавета Павловна тоже поднялась со стула.

– Машу насиловали, избивали, ломали ей руки. Потом отравили лекарствами и выкинули голую и обритую в парк, как поломанную вещь. А у вас не нашлось двух минут, чтобы позвонить в соцслужбу. У вас же почти тысяча человек.

Елизавета Павловна открывала и закрывала рот, не зная, что сказать. Дмитриев хмыкнул на прощанье и вышел из кабинета. Очень хотелось поскорее убраться из этой гимназии.

***

Запах неблагополучия. Жестокое, но очень верное определение. Именно он пропитывал собой весь подъезд старого общежития. Темные длинные коридоры, освещённые тусклыми лампочками, горящими через огромные промежутки. Обшарпанные двери с содранным кожзамом, когда-то новеньким и коричневым, теперь же покрытым грязью, неприличными надписями и похабными рисунками. Воняло мочой, перегаром, пролитым пивом, какой-то особо мерзкой зажаркой, от которой пропадал весь аппетит. Через тонкие двери и стены было слышно, что делается в каждой квартире – работал телевизор, кто-то трещал по телефону, громко разговаривал, что-то сверлили, ругались, плакали дети, лаяла собака. Неумолчный гам – то же признак неблагополучия.

Дмитриев первым поднимался по грязной лестнице, стараясь не наступить на непонятного происхождения пятна. Общежитие действительно находилось недалеко от школы-гимназии номер тридцать восемь, в которой училась Маша Мурашова. Но разница между вылизанным учебным заведением и этим обиталищем людей оказалась колоссальной.

– Чёрт! – выругался Медведев, топавший позади.

– Что такое? – оглянулся через плечо Александр.

– Вляпался во что-то, – вытирая подошву ботинка о ребро ступени, ответил Сергей. – Как тут вообще можно жить?

– Ты это чё это? Чё возникаешь-то? А? Ты ваще кто такой, м?

В темноте коридора полицейские не сразу заметили лежащего под одной из дверей мужчину. Тот практически сливался с местностью – растянутые спортивные трико, фуфайка замызганного синего цвета и женские розовые резиновые шлёпанцы. Мужчина приподнялся, опершись на одну руку, и взирал на полицейских снизу вверх.

– Чё тут раскомандовались?

– Ты смотри, Сань, оно живое.

– Э, бля? Ты кого животным обозвал? Да я тя размажу! – мужчина размахнулся.

Замах вышел неудачным. Руку повело, и мужик растянулся на полу. И тут же захрапел, уснув богатырским сном.

– Эх, я бы тоже так хотел, – искренне позавидовал Дмитриев, переступая через местного обитателя, растянувшегося поперёк коридора.

– Так ты пей столько, – посоветовал Медведев.

– Кто ж за вами присматривать станет? – невесело отозвался Александр. – Пришли.

Дверь Мурашовых ничем не отличалась от остальных. Разве что цифрами на номере. Продранный в нескольких местах, кожзам обнажал прессованную фанеру, из которой и состояла дверь. Не найдя кнопки звонка, Дмитриев кулаком постучал, чувствуя, как кожа липнет к поверхности. Полицейские прислушались.

– Хорошо выводит, – тихо сказал Медведев, имея ввиду храпящего в конце коридора пьяницу.

Майор постучал сильнее. Дверь жалобно скрипнула петлями. Но её снова никто и не думал открывать.

– Может, их дома нет? – предположил Медведев, стоящий за спиной начальника.

– Дома они, с утра не выходили, – раздался сбоку негромкий женский голос.

От неожиданности оба полицейских синхронно развернулись на этот голос, Дмитриев сунул руку под куртку, нащупав кобуру.

– Стучите громче. Алик-то точно откроет, – посоветовала старушка.

Она была маленькой, сухонькой, но по виду бойкой. Опрятная бабушка, неизвестно как оказавшаяся в самой гуще маргинальной общаги.

– Спасибо, – сказал Александр.

Старушка пожала плечами и пошла по своим делам, не обращая внимания на полицейских. По всему её виду было понятно, что такая картина не удивительна. В конце коридора пожилая женщина ловко перешагнула через спящего.

– Может, сломаем? – предложил Сергей.

– Отписываться потом, – отмахнулся Дмитриев и постучал ногой.

Дверь ходила ходуном. Его стук наверняка был слышен по всему этажу и не только. Соседи проявляли редкостное безразличие. Только мужик на полу повернулся на другой бок, укладываясь на затоптанный коврик.

Внутри закипала злость. Что за люди живут за этой непрочной дверью? Смирновы кидались на каждый шорох, доносящийся из подъезда в надежде увидеть дочь, узнать о ней что-то. А эти? Образ мёртвой Маши Мурашовой то и дело вставал перед внутренним взором. Дмитриеву не терпелось задать несколько вопросов её родителям.

Наконец щёлкнул замок. Дверь отворилась на несколько сантиметров.

– Что ж вы, хозяева, не отпираете? – жёстко спросил Дмитриев и осёкся.

На пороге стоял мальчик в одних трусиках и носочках, которые ему были малы. Рёбра ребёнка можно было пересчитать. Он очень походил на лежащую в морге девочку.

– Ты кто? – спросил Медведев.

– Алик, – ответил мальчик, вытирая нос ладошкой. – Папка и мамка спят. А вы водку принесли? А закуску? У вас есть что-нибудь покушать?

Мужчины переглянулись. К такому они не были готовы. Мальчуган смотрел на них голодными глазами. Дмитриев пошарил по карманам, где-то должны были быть леденцы от кашля.

– На, – Медведев протянул начатую упаковку жареных орешков.

Алик взял угощение и пошёл внутрь квартиры, оставив дверь открытой.

– Чё делаем?

– Входим, Серёга. Входим, осматриваемся и решаем, – майор распахнул дверь шире и вошёл.

Пол в квартире не мылся, видимо, уже несколько лет. Одинокая лампочка без абажура покрылась копотью и паутиной. Её тусклый свет хоть немного приглушал нищету, запущенность и безразличие хозяев жилища. Отслаивающиеся обои в пятнах, тенета паутины, тараканы, не торопящиеся покидать насиженные места. Батареи пустых бутылок, какие-то пакеты, свёртки, скомканная одежда. Единственная комната была поделена на две веревкой с навешанными на неё шторами или простынями. Полицейские затруднялись определить, что это на самом деле.

В углу под окном на продавленном диване спали мужчина и женщина. В одежде, под одеялом, на постельном белье, которое давно пора было выкинуть и забыть о его существовании. Запах перегара перебивал стойкое амбре кислого пота, немытых тел, человеческих экскрементов.

– Э, товарищи, подъём, – Дмитриев подошёл к дивану и, брезгливо морщась, потыкал спящих указательным пальцем.

В ответ раздалось невнятное мычание.

– Не, вы так не разбудите, – сказал Алик. – Надо так.

Мальчик подошёл к спящей с края матери, взял её за руку и потащил. Он упирался ногами и довольно быстро стянул её с дивана. Женщина упала, ударившись лицом об пол.

– Ах ты, сукин сын! – пробурчала она, просыпаясь. – Я те щас, бля, в харю дам! Те какого, сука, надо?

Алик, улыбаясь, отбежал подальше от родительницы, копашащейся на полу. Ему было весело, а взрослых мужиков пробрало не на шутку.

– А вы хто такие? – мать Алика и Маши посмотрела на полицейских, не вставая с пола.

Левый глаз её заплыл и был похож на перезрелую сливу, каким-то странным образом попавшую на лицо человека. Всклоченные обесцвеченные волосы прихвачены растянутой резинкой-проводком. Через надетую на голое тело футболку выделялись соски, и только это выдавало в ней женщину. Кроме подбитого глаза мадам Мурашова имела синяки на руках и лодыжке, выглядывавшей из-под задравшейся штанины.

– Мурашова? – уточнил Дмитриев.

– Ну.

– Информацию воспринимать можешь?

– Ну.

– Дочь твоя где? Маша.

– Ну, – снова скорее промычала, чем сказала женщина.

– Сань, тут же полный аут. Ты ж видишь? – Медведев осторожно отодвинул занавеси, разделяющие комнаты.

– Эта наша с Машкой хата, – подошёл к нему Алик. – Хочешь, я тебе свои игрушки покажу?

Мальчик смотрел на Сергея почти с обожанием и облизывал свои пальцы, немного солоноватые от орешков. Капитан кивнул, потому что говорить не мог. Ребёнок назвал «хатой» крохотный закуток, где помещался ещё один продавленный диван с тряпьём вместо белья. Тут же на стуле сложена в кое-какой порядок детская одёжка. В двух пакетах из супермаркета смятые пивные банки. Из украшений – прожженный в нескольких местах, пыльный старый ковёр.

– Вот у меня чё! – Алик разгрёб тряпки и показал полицейскому робота с одной ногой. – Прикинь, какой крутой? Я его сам нашёл. Он мой теперь.

– Ага, – кивнул Медведев. – Крутой.

– А у Машки кукла есть. Она с моим роботом женится.

– В смысле?

– Ну как мамка с папкой, – объяснил, как непонятливому, Алик.

– Сань, – позвал капитан. – Сань, надо делать чего-то.

– Делаю уже, – коротко ответил Дмитриев, набирая номер.

***

Пока инспектор по делам несовершеннолетних и представители социальной службы добирались до общежития, Медведев сходил в ближайший магазин и купил пакет пряников и пачку сока.

– Ты как тут вообще живёшь? – спрашивал Дмитриев Алика.

Тот сидел на табурете и болтал ногами. Привести в чувство его родителей пока не получалось.

– Нормально, – пожал худыми плечами мальчик.

– А лет тебе сколько?

– Шесть с половиной.

– Скоро, значит, в школу пойдёшь? – майор понятия не имел, как и о чём общаться с детьми, если они не были свидетелями или потерпевшими.

– Неа, – помотал головой Алик. – Там меня бить будут. Машку же бьют. Вот она туда и не хочет ходить. А теперь вообще сбежала. Сука, конечно, могла бы меня с собой взять.

– Ты не слишком маленький чтобы так ругаться?

– Как? – мальчик уставился на полицейского, перестав болтать ногами.

– Держи, – вернувшийся Медведев передал Алику пакет.

Тот моментально раскрыл упаковку и принялся жадно есть, запивая прямо из пакета, утираясь тыльной стороной ладони.

– Ты, это, не подавись, малой.

– А ты потом за хавку чё хочешь? – с набитым ртом спросил Алик. – Я как Машка не умею. У меня дырки нету.

Медведев отпрянул от ребёнка:

– Сань, это чё?

– Чё слышал, – зло ответил Дмитриев.

Подойдя к родителям Мурашовым, майор рывком сорвал и зашвырнул к стене драное одеяло. Мурашова, только-только взгромоздившаяся к мужу под бок, недовольно замычала.

– Просыпаемся, скоты! – майор ухватил главу семейства за футболку и хорошенько встряхнул.

Ткань затрещала по швам. Ворот впился в горло, оставляя полосу. Дмитриев видел, как Мурашов начал хватать ртом воздух, постепенно просыпаясь. Смотрел, как тот шебаршит руками, пытаясь нащупать внезапно объявившегося противника. Александр чувствовал в себе силу и желание намотать футболку на кулак и покрепче. Так, чтобы ткань рвалась, перекрывая доступ кислорода. Он почти готов был пойти на это. Но за его спиной давился едой маленький мальчик, и так слишком многое увидевший в жизни, слишком многое в ней понявший.

– Подъём! – гаркнул Дмитриев, швыряя, насколько это возможно, Мурашова в стену.

– Ты хто такой, а? Ты хто? Ты чего моего Лёху мочишь? – Мурашова неожиданно вцепилась в руку майора и чуть не повалила его на диван.

– Просыпаемся! – Дмитриев вырвал у неё свою руку и отступил на шаг, чтобы избежать соблазна ударить кого-нибудь из этих человекообразных существ.

***

– Ого! Лерка, ты только понюхай! – Михаил вошёл в прихожую, шумно вдыхая.

– Курочка! – дочь протиснулась мимо отца, на ходу скидывая рюкзак.

– Привет, – Анна вышла из кухни им навстречу.

– Мамулька! – Лера крепко обняла мать. – Ты дома!

– Руки мыть и быстренько за стол, – Скочилова поцеловала дочь в макушку.

Лера, счастливо улыбаясь, вприпрыжку поскакала в ванную и уже через секунду зашумела вода.

– В честь чего праздник? – спросил Михаил, вешая свою и Лерину куртки в шкаф.

– Отправили домой лечиться.

– Очень хорошо, – Скочилов дежурно чмокнул жену в подставленную щёку. – Посидим по-семейному, поужинаем в кои-то веки все вместе.

– Мам, мам! Представляешь, я сегодня на контрольной сразу два варианта решила! Сама! – Лера начала тараторить, едва выйдя из ванной. – А ещё, помнишь, Танька из параллельного класса? Ну я тебе рассказывала про неё. Которая Алиску толкнула на лестнице? Так она сегодня сама там упала. Так ей и надо, да?

– Надеюсь, ни ты, ни Алиска к этому непричастны? – улыбнулась Анна.

– У нас алиби! – гордо заявила дочь, усаживаясь за стол. – Мы ругались с пацанами! Потому что они…

– Что-то у нас какие-то нехорошие разговоры за столом, – перебил Михаил. – Давай, Лер, оставим все эти «алиби» для маминой работы, будь она неладна. Дома у нас про такое не говорят.

– Почему? – удивилась Лера.

– Потому что у папы аппетит портится, – попыталась отшутиться Анна.

Михаил крякнул, но промолчал. Анна разложила по тарелкам запечённое куриное мясо с румяной корочкой, картошку, посыпанную свежим укропом, налила Лере сок. Тишина на кухне нарушалась лишь стуком приборов.

– А кто из вас будет свободен в среду? – негромко спросила Лера, делая вилкой ямку в пюре.

– В какую среду? – поддержала беседу Анна.

– Ну, которая на той неделе.

– Я не знаю, детка.

– У меня совещание.

– А дядя Лёня?

– Он тебе не дядя, – строго сказал Михаил.

Лера вздохнула и принялась за курицу. Их семья трещала по швам. Это Анна чётко поняла ещё несколько месяцев назад. Как-то вдруг она заметила, что каждый из них троих живёт какой-то своей насыщенной жизнью. Иногда лишь пересекались то за этим столом, то перед телевизором, но гораздо реже. Общих тем становилось всё меньше. Скочилова смотрела на свою такую взрослую маленькую дочь и понимала, что не может упустить момент, когда между ними проляжет пропасть недоверия.