Текст книги "Мысленный волк, или Точка росы"

Комок сырой звериной силы с оскаленной синей пастью взметнулся в воздух и опустился на грудь того самого кукловода. Нежно прижать тебя, зловредная прога, к нетёсаным доскам пола, зубами вцепиться в твою шарнирную шею и молча слизывать языком с клыков твою синюю жизнь, смакуя каждую каплю, отдающую не железом, нет. Полиэтиленом дешевой еды уличной забегаловки. Задрать бы тебя, как остальных, но нельзя. В тебе есть что-то очень важное. Черт знает, как это будет выглядеть в итоге – два коленца стального тростника, строгая линия пера или золотистая шестеренка, как в старинных часах. Но ради этого, что чужое взял, ты будешь жить. Может быть, всех нас рано или поздно простят или отсрочат казнь именно за такие вот украденные у других зерна души.

Паутинка карантинного хранилища просочилась под волчьи когти, опутывая кукольника. Тот дернулся пару раз и затих, покрывшись корочкой льда.

Тонкие руки обхватили за шею, зарываясь в грязную шерсть, где каждый волосок – чувствительный датчик на родное тепло. Устал, светлый мой. Лапы подгибаются и дрожь по телу такая, что…

– Уходим, Волк, уходим. Держу тебя, ангел-звереныш.

Шикари вынырнул в реальность со стоном, достойным лучшего кошмара в жизни. Оборотнем стал, мама дорогая. Хотя нет, маму лучше не поминать всуе, а то позвонит и спросит, где я. А что я ей отвечу? Валяюсь на полу с адской болью в затылке и лапах… тьфу, руках… и лохматость у меня повысилась. Шикари зашелся в истерическом смехе, до полусмерти напугав только что открывшего глаза Флина.

– Охо-о-отник, ты чего, а? – сполз со стула вымотанный в ноль Фаэтон и вцепился другу в плечи. – Слышишь меня?

Слышу, слышу, светлый мой король сероглазый.

– Сколько… до… поезда?.. – выдавил из себя Ши, пытаясь вытянуться на полу в этой узкой щели между рабочим столом и кроватью. Откуда у меня такие плечи, а? Флин и то, кажется, больше похож на своего приемного отца, чем я на своих, родных.

– Часа три, наверно.

Флин осторожно лег рядом, умудрившись впихнуть свое тощее тело в пространство «Охотник и все остальное». Светловолосая голова легла на плечо. Дыхание у обоих едва заметно сбилось, настраиваясь на синхронизацию. Волна электрического тока прошла под кожей, отзываясь импульсом в каждом месте нарушенной целостности систем: обожженных киловольтами ладонях, расцарапанных плечах, ноющих от напряжения позвонках спины и разламывающейся нижней челюсти.

В транскоде реально все, во что ты можешь поверить. В реальности ты сам для себя транскод. Если веришь, значит сможешь.

– Мне не успеть вычленить из этого клоуна то, что принадлежит отцу, – тихо проговорил Флин.

Закрытые глаза – это лучшая защита от нападения. Можно говорить и не бояться ударить зарядом во взгляде, можно, наконец, выдохнуть в этой сумасшедшей гонке последних двух недель и вдохнуть… Амбра. Ветивер. Кардамон. Теплая земля, терпкая нотка уходящего адреналина и не стихающее пламя пожара. И дай бог мне никогда не знать того момента, Шикари, когда ты перестанешь гореть.

– Я набросаю алгоритмы и основные процедуры, а ты допилишь код сам.

– Что-о-о???

Флин улыбнулся. Как же я люблю тебя, Охотник. Люблю этот взрывающийся вулкан эмоций, когда вот лежал полутрупом, «мя» сказать не мог, а уже подлетел в воздух и дышишь мне в лицо своим ядерным теплом.

– Что слышал, – улыбка хакера стала откровенно угрожающей. – Я не знаю, как тут лучше – просить тебя, взять шантажом или на слабо. Но через пять минут я сажусь за прогу, через два часа вызываю такси, а ты остаешься за главную сиделку и пай-кодера. Зря ты, что ли, пять лет на диплом впахивал?

Шикари мотнул головой.

– Почему, светлый?

Истину говорить легко и приятно, Ши.

– Потому что доверяю тебе. И да… На объятия есть время в любой дедлайн.

Таймер отключился сам. Ладонь осторожно коснулась другой, забирая в горсть августовского тепла ледяной мартовский ветер. Тщательно продуманная за эти две недели речь рухнула в голове Шикари, как карточный домик. Он давно уже понял, что должен сделать, чтобы не висеть гирей у птицы на шее, когда она надумает взлететь. Были даже фразы заготовлены красивые, мудрые, и оттого еще менее настоящие: «Обладание человеком полностью, всецело… Вот, наверно, та разрушающая сила отношений, способная привести людей в пустоту». Хоть сейчас в цитатник. Но внутри все рвалось на части. Отчаянно и безнадежно. Зверь выл на луну убывающего счастья и твердил, как мантру: «Ты мой, Флин». И чем громче был вой, тем тише звучал чужой голос, хриплый, с таким спокойствием, что как будто вчера сотня лет ему стукнула.

– Отпускаю тебя, птица, – прошептал Шикари, чувствуя, как ком в горле предательски перехватывает дыхание, а на глазах появляются слезы. – Возвращайся иногда… Я люблю тебя. И это ни к чему не обязывает.

К утру внутри Шикари уже все отгорело дотла. Ничего в душе не колыхнулось, когда Флин в страшной спешке вручил ему ноут с канвой программы, когда тонкие губы коснулись щеки и руки на мгновение прижали уставшее тело к серому драпу пальто. Ничего не разгорелось, когда помахал вслед желтым огням аэротакси, когда на кухне залпом допил остывший кофе и грохнул чашку в мойку. Ничего не мешало спокойно надиктовать в автоответчик: «Привет, Олеся. Прости, что разбудил… тебя. Напиши там бумагу, я беру отпуск за свой счет. По семейным обстоятельствам. А впрочем, прежде чем оформлять, спроси у Владилена Сергеевича – может, я заслужил отгулы. Вернусь не раньше четверга. Отдохни от меня пока, а потом еще полетаем. Удачи».

Три дня – это, конечно, он загнул. Во-первых, Флин выложился на полную катушку, за оставшиеся часы сделав только перерыв на кофе и «генеральное проветривание», принятое Шикари за попытку спрыгнуть с балкона. Но скорость Шикари, даже если вдруг в его голове осталось что-то от институтских знаний, будет на порядок ниже. В транскоде не поработаешь, когда у тебя волчьи лапы.

А, во-вторых, честно говоря, эти вечные «четыре фронта – пять дел – шесть начальников» уже сидели в печенках. И в тартарары посланы «должен» и «надо». Расстановка приоритетов, чтоб ее. И я не слышу тебя, отец, не слышу короткое, как удар гильотины: «через не могу» и «через не хочу». Это научило меня выживать в любых условиях, давало силы бороться и не сдаваться, но только не в этот раз.

Подпихнув под спину подушку, Шикари устроился у изголовья кровати деда и водрузил ноут на согнутые колени светящимся Эверестом. Крис спал сном убитого праведника, даже не шелохнувшись за всю ночь. Шикари слегка изменил положение, чтобы не бить светом в глаза спящему, и, ловя какую-то новую волну сострадания и жалости, не испытанную ранее ни к кому в жизни, отбросил со лба Криса темную прядь волос. Хоть выспишься в кои-то веки, Овердрайв. А то вечное это твое «недостаточно упахался, чтобы с чистой совестью упасть»…

Весь следующий час Шикари молился лишь о том, чтобы скрип его скукоженных оптикой извилин не разбудил деда. Боги Сети, забыл все напрочь. Нет, системное мышление и понимание «что нужно делать» было вбито отцом еще в детстве, это не выкорчевать и не пропить, а вот синтаксис языка и названия команд вспомнить… Воображение, оставленное логикой без присмотра, быстро добавило визуальный ряд к появляющимся на экране строчкам. Лежит, значит, такой наш кукольник, как рыба второй свежести третьего охлаждения, и начинаем мы его, значит, подогревать. Обнимаем так нежно, как лазер на стенде, стервеца такого, который, пока его не потискаешь и не возбудишь, хрен там светить будет. А, да, кукольник. Подогрели немного. Он там какие-то признаки жизни подает, а мы его в зубы. Ладно, а дальше что?

<// Мусор может стать светом, когда сгорит. Жги, Охотник>

Комментарий Флина к совершенно пустой процедуре вогнал Шикари в ступор. Вот тебе, бабушка, и Юрьев День. Хотя нет, бабушку тоже лучше не поминать лихом. Шикари пробрала дрожь. Перед глазами на строки кода наложилось строгое женское лицо с упрямо поджатыми губами и пронизывающим взглядом. У деда тоже был взгляд еще тот, но у бабушки в нем горел не просто заряд в десяток киловольт. В глазах Иштар словно сконцентрировалась боль и злоба за всю долгую жизнь, даже монастырь не заштриховал этот выставленный напоказ ад.

Спасибо, что веришь в меня, Флин.

Каждая строка – короткий кат. Распаляются угли, под кукольником в карантинном хранилище вспыхивает пламя.

<debug>

Нехотя ползущая зеленая змейка отладки слилась с тихим вздохом просыпающегося Криса. Шикари дернулся, с размаху приложившись плечом о деревянное изголовье. Тело взвыло, затекшие мышцы сводили с хозяином личные счеты, выдавая справки, что за компом он сидит уже пятый час, давно уже рассвело и вообще, какого лешего, где наш обожаемый стенд, где тяжеленные монохроматоры – деду ровесники, где оптические скамьи, которые можно привязывать к ноге и сразу идти ко дну?..

Не успел. Снова не успел, раздери троян все эти незабудки. Взгляд загнанного зверя скользнул по комнате, выцепляя из аскетичной обстановки опасные места, а мозг под картинку бокового зрения, на которой Крис запрокидывает назад свою голову, выставляя небу сухой кадык, и тянется всем телом, хрустит позвонками, как закостеневшая кукла, выдал забытое стихотворение десятилетней давности:

я устал принимать за должное твой недуг

отбирать у тебя предметы острее ложки

жить как будто бы вижу дурной приход

сжалься надо мной —

хоть капельку, хоть немножко2020
  Ананасова


[Закрыть]

<Compile successful: press any key>

– …я лежу кверху брюхом, счастливой псиной… – уже вслух выдавал Шикари, копируя на флешкарту результат работы программы – файл весом в десяток килобайт, все, что осталось ценного от сгоревшего кукольника, – если ты вдруг выходишь на свет – пусть просвет и краток… Господи дай ей силы, прошу, только дай ей силы!2121
  Ананасова


[Закрыть]

– Ши?! – голос деда, хриплый со сна, с кашлем истинного курильщика, который никаким хакерством не спрячешь, пробил все защиты.

– …говорю и любуюсь перьями из лопаток,¹⁹ – выдохнул Шикари, вгоняя карту в импланты и, заглянув Крису в глаза, закончил. – Ныряй в Реку, Овердрайв. Прямо сейчас.

Не сумев даже толком вспомнить, кто он сам, что случилось до того, как его вырубило, и почему так сильно болит левая рука, Крис нырнул в транскод. В голосе внука не было ни мольбы, ни приказа, только сплав усталости и уверенности в том, что гори все синим пламенем, а Солнце все равно наутро встанет, сплав, легированный запредельными нотками той нежности, что звучала когда-то в голосе Але…

Вот она, боль. Крис упал на дощатый пол своей «Упоротой лавочки», успев только заметить, что за время его отключения от всех реальностей, кроме бессознательной сини, лавочка стала еще более упоротой, словно в ней стартовала и закончилась третья мировая. Ты в ответе за свой код, пока другой не сел за твой компьютер. Я был в ответе за тебя, Алекс, пока Волк не перехватил инициативу. Крамольные мысли в голову лезут, Охотник. За два года до твоей смерти я сделал Выбор в твою пользу, хотя всю жизнь старался держаться нейтрали, считая, что отказ от Выбора – тоже Выбор. А вот теперь не знаю даже, что лучше, – выбирать самому или принять то, что выбрали за тебя. Помогли, так сказать. Вот ты, Охотник, взял и решил, что мне надо быть с внуком… Не ругаю тебя, светлый. Нет. Много силы надо, чтобы выбирать за других. И жалею только о том, что раньше не знал про того Волка…

В поле зрения, застилаемом алым туманом душевной боли, от которой нет лекарства, хоть всю грудь себе когтями расцарапай, появилась белая шерсть и синие волчьи глаза.

Тиннирсаари. Камень. Охотник.

Крис с криком отшатнулся и, не удержав равновесия, повалился на спину. Волк шагнул вперед, нависнув над ним снежной горой. Мысль о том, что сейчас его просто загрызут или добьют как-нибудь милосердно, мелькнула в голове Овердрайва, как фотовспышка для посмертного снимка. Но шли секунды, а волк не двигался. Лишь смотрел, не мигая, а потом дернул головой в сторону. В уголке пасти что-то блеснуло.

Страх исчез. В «Упоротой лавочке» была космическая тишина, каждый шорох набатом уходил виски. Не знаю, что ты задумал, Волк, но я рискну.

Птичьи руки обвили шею зверя. Глаза в глаза.

[Чего ты хочешь?]

[Бери шестеренку. Это твое, дед.]

Падает в ладонь из волчьей пасти золотая шестеренка и рассыпается в тысячу искр, едва коснувшись глубоких линий на коже. Срезать бы их чертовой матери, чтоб не шла линия Жизни дальше Любви… Но эта последняя вспышка боли утраты – чистый автопилот и не причиняет вреда. Теплая волна забирается куда-то под левую лопатку, восполняя баланс.

Пресвятой коннект, как же я ошибался. Не терял я тебя, Охотник. Никогда не потерять мне тебя, мой вечный дзен. Забыть можно лишь, вытащив на поверхность только боль и все те передряги, в которые мы с тобой влипли вместе. Но смех, колдовской тихий смех твой и горячие ладони, которые…

– О-о-овер-сан… Очнись, пожалуйста…

…которые сейчас держат меня на весу…

Я не терял тебя. Я каждый раз нахожу заново. Сейчас или никогда, помнишь?

– Я бы сдох без тебя, Охотник, – выдохнул Овер и притянул к себе Шикари.

И считать не буду, сколько лет прошло. Я снова дышу подбитой птицей в твоих руках, снова два безумца своим разрядным поцелуем рождают сверхновую, не отмеченную на звездных картах, снова рядом со мной монолитный сгусток света, готовый вспыхнуть и выложиться до конца…

Позабудь хоть на миг кто есть я, кто есть ты,

Пусть два облака станут одним хоть на краешке неба…2222
  Fleur «Два облака»


[Закрыть]

7

«Сон в две смены», – мысленно улыбнулся Кристиан, накидывая угол одеяла на свернувшегося калачиком Шикари. Парень уснул за считанные секунды, едва только положил голову на костлявое плечо Овердрайва, словно бы он догнал мечту, и незачем теперь оставаться в реальности. Спи, Охотник, спи. Я не скажу «ты мой», хотя, может быть, ты и хотел бы это услышать. Это не трусость, не страх ответственности, это единственная доступная мне форма равенства – свобода. Когда-нибудь ты это поймешь.

В груди у Овера снова было привычно спокойно, но больше не пусто. Вместо боли и душевного раздрая компас воспоминаний без всякого понукания переключился на слайды с хэштегом «хорошее». Прогулки на вершину Кухавуори, игра в снежки на Смоленском бульваре, плутания меж ладожских шхер с комментариями про «топологический кретинизм милого Овера»… А еще исхоженный вдоль и поперек центр Петербурга, где почти на каждом мосту стояли обнявшись и целовались на ветру. Пройдет еще пару лет, Ши, и с тобой будет так же, а пока мне в наши редкие предыдущие встречи приходилось специально разворачивать тебя от плохого, например, в отношениях с твоими родителями, к хорошему. Ты сам удивлялся вдруг, как сильно старается тебя понять Хидео, не потакая капризам, но при этом не пытаясь изменить твой взрывной характер. Как Маша, поневоле ставшая образцом правильности, искренне переживает, если ты не даешь о себе знать больше, чем три дня. Как оба они, не решившиеся на второго ребенка, выложились в твое воспитание, как горой вставали за тебя в кабинете школьного психолога и поднимались ни свет ни заря, чтобы проводить тебя в институт… И, знаешь, Ши, я им даже завидую немного. У меня не было такого коннекта с детьми. Не на уровне мыслей и доверия, а где-то десятком этажей глубже, когда после первой минуты разговора можешь нырнуть к Истине без акваланга мягких формулировок.

Ладно. Вернемся к нашим баранам, то есть аурам, пилотам и иже с ними. Флина пока не буду беспокоить, может, его все-таки сморило в поезде. Ну я и тварь бессердечная дурная. Сын на полгода к черту на рога уехал, а я устроил спектакль одного зрителя на прощание… Я тебя все равно выцарапаю оттуда, Флин. И гораздо раньше, чем ты думаешь, пусть даже мне придется снова хакнуть сайт Дивайн и написать подложный вызов в Петербург.

[Доброго времени суток, пан профессор]

Тишина в эфире. Крис ощутимо напрягся. В зеркальной дверце шкафа у его отражения желваки заходили ходуном, а сталь в глазах стала черненой.

[Пан, у вас все в порядке?]

<линия не активна>

Ах ты ж черт… Крис сжал кулаки и чуть не закричал от резкого удара в запястье. Рана давно покрылась корочкой, но это была обманка. Здесь значение имела глубина. Натворил ты дел, Крис. Повел себя в лучших традициях Охотника, фатализм наше все. Пустим все на самотек, а потом поживем – узнаем, доживем – увидим, выживем – учтем. И прокатывало это у него, боги Сети! Получалось даже добиваться чего-то. Наверно потому, что при этом он и сам делал все, что в его силах, а фатализмом заранее отпускал свою вину за неудачу.

[Лис, ответь, прошу тебя…]

Вспоминай, Овер, вспоминай этого сухого седого человека с пронзительным взглядом вечных тридцати трех лет отроду, эти тонкие пальцы нейрохирурга от Бога, это незыблемое спокойствие на грани двух миров. Вспоминай короткий разряд, прошивший пальцы, не твой, черт побери, разряд, когда он отдавал тебе дарственную на квартиру Алекса в какой-то задрыпанной привокзальной кафешке. Он сказал тебе тогда, что ты мог бы быть ему сыном…

[Еще раз вытворишь что-нибудь такое – я лично в Петербург приеду, не поленюсь, и вставлю тебе по первое число, сын.]

Пресвятой коннект, наконец-то. Говори, Лис, говори, угомони зло. Я сейчас все что угодно готов принять от тебя, лишь бы видеть двойной экспозицией дубовый кабинет и лампу с зеленым абажуром, чувствовать запах сушеной лаванды и… Усталость? Холод? Почему ты так отстранен, пан, словно в нашем коннекте стена льда?

[Надоело быть зеркалом ему… Да ты хоть понимаешь, что мог с собой сделать?! Понимаешь, что ты становишься зеркалом именно тогда, когда идешь на поводу провокаций, чужих эмоций, которые перехлестывают твою голову? Зеркало – это копия плюс отражение, как в схватке с собственным эмулятором. Ни у одного нет шанса на победу и жизнь, пока копируете друг друга.]

Загнав поток сознания пана в текстовый файл, Крис мысленно извинился за такую наглость. Но, правда, Лис, сейчас совершенно нет сил разбираться в этой философии. А вот пара вопросов меня беспокоит куда больше.

[Почему ты отключил линию? Что случилось, Лис?]

Пан замялся. От прокручиваемых с сумасшедшей скоростью ответов разной степени грубости и наглости веяло горечью сгоревших листьев.

[Мне немного мешали ваши… с Шикари… В общем, сложная операция. И рука болит. Я не смог выдержать такого. Извини, Крис.]

Молчание. Хакерский подход к проблеме. Пока молчишь, человек успевает взвинтить себя, выложить все, что думает, да еще и прощения попросить за свою искренность. Самое главное – не сорваться и выслушать до конца.

[Да и потом, зачем я тебе нужен теперь? Ты своего Охотника нашел.]

Вот бы сейчас повторить вопрос Шикари: «Вы ревнуете, пан Лисовский?», – да только не в этом дело. Это ревность особого рода, и она мне знакома. Сдери с нее обертки и получишь вдруг появившуюся иллюзию абсолютной ненужности.

[Похоже, что вы тоже не признаете игры на нейтрали, пан профессор? Может быть, это доступно только мне, но тем не менее повторяю снова. Вы мне нужны. Не ставьте себя и Шикари элементами одного массива. Вы две разные константы… И вообще-то я как раз собирался попросить вас о помощи.]

Крис едва заметно поморщился. Дипломатия, чтоб ее. И уже очевидно, что все будет хорошо, пан через пару минут загорится идеей оживить свой Альтаракс, только что-то важное потеряно безвозвратно, если вдруг Лис не дойдет до этого своим умом. «Нужен» – это не когда на тебе выезжают из своих проблем. «Нужен» – это когда дышать без человека получается через раз.

[Что тебе нужно, хакер?]

Мозг отработал на ура, приняв сигнал о существующем только в Праге сигаретном дыме из категории «сильно дороже обыкновенного». Боги Сети, как же хочется курить… Но в сон рубит еще сильнее.

[У меня есть снимки ауры одного человека. Помните вчерашние испытания в Дивайн? Есть одна странность. Он полностью перегружает систему после первой трети эмуляции, и тогда все идет, как по маслу. Словно другой человек становится. Может, вы на своем «Альтараксе» поймете, в чем дело.]

Последняя затяжка до самого фильтра. Запрос. Ответ…

[Кидай их на почту. Хоть пыль стряхну с машины, давно никому не нужна уже.]

Синхронизация. Отправка файлов с встроенного диска. Мысленно пожать руку тому, кто стал третьей ногой табуретки жизни в последние двадцать с лишним лет. Меня вполне хватит на нескольких человек, Лис, просто поверь в это.

[Верю, верю. Вырубайся уже, хакер. И… Ши привет. Пусть приезжает как-нибудь погостить на пару дней. Ваша семья совершенно не знакома со словом «отдых». ]

***

Кабинет в бежево-оранжевых тонах, отдающих некоторой паранойей, рождал в Кристиане ощущение неизбежности плохого конца. Странно для зимнего солнечного дня, но все было как-то не так. Привычный к сутолоке коридоров родной корпорации, здесь он словно потерялся. Вечно незаметный и незаменимый, «волшебный пинок мироздания», выдающий в бесконечно сложный мир свое электричество, он вдруг понял, что куда больше в жизни зависит именно от таких вот кабинетов. Спокойных. Отрешенных. Пустых и в то же время полных всякой науки из горних сфер.

А за стеклами сиял день. Над горизонтом таяли силуэты высоток Москвы-1. Крис прижался пульсирующим виском к оконной раме, пытаясь понять, откуда в Петербурге может быть закрученная в спираль башня Эволюции. От щели где-то у затылка сильно сквозило. Мир-«извне» отчаянно рвался в мир-«внутри». То, что это именно Петербург – сомневаться не приходилось. Заснеженная промзона, кривые-косые крыши. Настоящие задворки Обводного. А кабинет – это лаборатория психологического тестирования, хотя кто ему об этом сказал и каким боком гендиректор компании стал… э-э-э… ну да, «доктором души», – знают только Режиссер и Оператор.

Тишина! Камера! Мотор!

Негромкий стук в дверь. Кристиана срывает от окна к светящемуся экрану компьютера. Так. Две секунды – на создание облика бесплатного приложения к запущенной проге. «Руки бы повыдирать разработчикам интерфейса… Ничего не разобрать», – мелькает в голове Криса, пока лицо пытается слиться с оранжевыми стенами. Каким мне надо быть, господин Режиссер, в твоей игре? Опять тем самым никаким?

– Входите, – приглашает тихий голос. Тебе нет равных в самоконтроле собственных эмоций, Кристиан Вебер. Но сейчас внутри остается только одна натянутая струна, тетива твоего прицела, который ты готов развернуть в собственное сердце, лишь бы сберечь…

Алекс. Входит в комнату мягко, как всегда в твой кабинет. Подошвы его ботинок или смазаны маслом, или стараниями своего хозяина обрели магнитную подушку, позволяя скользить бесшумно, почти по воздуху. Но это не каскадерский трюк. Ты знаешь, как он может хлопнуть дверью прямо на совещании, отстучав каблуками барабанную дробь презрения к менеджерам всех уровней, ничего не смыслящих в настоящем коде. Ты знаешь, как на кулаке белеют костяшки, когда сжатые пальцы впечатываются во все подходящие и не очень поверхности, пытаясь сбросить напряжение, лишь бы не слить его на тебя. Ты знаешь, как много шума создает вокруг Алекс-ушедший-во-все-тяжкие, готовый в малознакомой компании выложить козырями из рукава свои самые сокровенные мысли – все равно через час все всё забудут…

Но Оператор убирает сомнения, давая крупным планом детали. Синие ладожские глаза с камнем боли на дне, дрожащие в прищуре веки, упавшая на лоб золотая прядь волос. И только улыбка никак не вяжется с бледностью кожи и серыми кругами, залегшими под глазами.

– Привет, Кри-и-ис, – он всегда тянет эту букву твоего имени, верно, – не знал, что ты тут сегодня за главного.

«А ты часто сюда заходишь?» – рвется у Криса с языка, но Режиссер возмущенно машет со своего складного стульчика свернутой в трубу газетой. И Вебер лишь молча приглашает друга на стул подопытного кролика.

На заднем плане вовсю трудится суфлер – ты повторяешь за ним правильные формулировки, твоя тощая грудная клетка, где за шкурку не смогли уцепиться на последнем ЭКГ, генерирует правильные доброжелательные интонации. Боги Сети, да я бы сгенерил их в тысячу раз больше для тебя сейчас, Охотник, увидев лишь твои дрогнувшие запястья с датчиками пульсометра. Нет, не надо, прошу… Присоска к сонной артерии. Рывок в сторону, и синий огонь сжигает меня изнутри. В нем затравленный зверь закрывает своим плечом что-то куда худшее, какую-то тайну, о котором не дано знать никому, даже самым близким.

Через пару минут тебе и вовсе можно уйти: жахнуть кофе со сгущенкой, постоять в дверях, болтая с начальницей – почти твоей ровесницей, говорят, красавица. Ей-богу, кроме ланьих темных глаз и каскада темных волос по пояс – что нужно мужикам для счастья… Оператор стервятником кружит над сидящим за тестом Охотником, Режиссер гиеной ржет у стены, обмахиваясь газетой. Кино для извращенцев, обожающих вместо боевиков всякие психологические драмы. Эффект Люцифера, раздери троян этот синематограф. Дай человеку вольную, и он превратится в гестаповца с легкостью, достойной лучшего применения.

Мотор идет?

Мотор идет!

Окружность объектива, поймавшего в свою просветленную поверхность желто-фиолетовую радугу, нацелена прямо в твои серые глаза. Выжечь бы тебя, треклятая электроника, да только не машина Тесла я, не могу по воздуху. Но берегись. Лишь одно прикосновение моего серебристого плаща… «Скоро результаты», – докладывается хронометраж из-под левой лопатки. «Результаты чего?». Локомотив Кристиан Вебер разгоняется медленно? Ложь, трижды ложь. Молния рождается мгновенно. Но количество секунд до громового отклика прямо пропорционально разрядному сопротивлению внутри.

– Принимай работу, – голос Охотника, насыщенный иронией, как мартовский снег – водой, плыл по комнате с эхом реверба. Ты всегда разный, Алекс. Непредсказуемо разный. И сейчас ты непостижимо холодный лед и прицельно пущенные пылающие стрелы одновременно.

Режиссер подается вперед. Зачем, ведь он и так знает, что произойдет в следующие три минуты. А ты не знаешь, Крис. Это самое страшное в твоей жизни, твой персональный ад – посттравматический синдром от того теракта, в котором погибли твои родители. Ты страшно боишься завтрашнего дня, следующей секунды, когда есть хоть малейший риск выхода ситуации из-под контроля. И ничем не поможет сейчас эта оттяжка финала в пять шагов до стола, тем более, что на лице Алекса с левым уголком рта, изломленным небрежной усмешкой, ты читаешь приговор вам обоим.

Оператор описывает дугу вокруг сгорбленной спины Охотника, задавая траекторию движения. И вот уже крупным планом – окошко результатов тестирования. Камера совершает невозможное, раздробив кадр на три части. Сжатые в кулак хрупкие птичьи пальцы. Алекс, рывком сдирающий с шеи датчик пульсометра. Текстовая строка. Она пульсирует вместе с твоими зрачками, хакер.

<Некро составляющая – 100%. Пациент уж точно мертв, а не жив.>

Сердце пропускает первый удар.

Бегущая дорожка контекстной справки: «Вы используете программу последнего поколения „Ваал-3000“ – универсальный определитель наличия у тестируемого некро-составляющей сознания. Если данный показатель превышает семьдесят процентов, следует проверить тестируемого на „Танит“-1.05 и „Илия“-2.0. Однако система проверки такова, что можно с высокой долей вероятностью утверждать, что…»

Сердце пропускает второй удар, рождая на кардиограмме невнятный шорох.

«…тестируемый уже умер и вернулся в нашу реальность вторично. Для таких образцов выборки характерно: необъяснимый фатализм, жизнь „по течению“, отсутствие четко выраженного вектора… Внешние проявления: при направленном свете фонарика зрачок полностью поглощает лучи, даже при большой мощности освещения; создается впечатление, что такой объект, разговаривая, не выдыхает воздух, а непрерывно тянет его в себя».

До третьего удара бесконечно долгие секунды с ровной линией на распечатке.

– Ладно, ты меня раскусил, Овер, – жестко ухмыляется Алекс в звенящих зуммерах тревоги, разгоняющихся в ушах. – Ну и что ты будешь делать теперь?

Светлые волосы стремительно темнеют, оставляя незыблемой седину. Исчезают морщины и усталость от ежедневного выхода на работу, как в гущу Большой Охоты. Меняется на восточный разрез глаз и едва заметно смуглеет кожа. И остаются синими глаза, пронзительные, бьющие под дых своей лишней жизнью на дне зрачка.

Шикари, не Алекс. Этого. Не. Может. Быть…

От рывка и короткого вскрика, с каким подняло Овердрайва с кровати, Шикари проснулся мгновенно. Однако некоторое рассогласование имело место. Тело, приподнявшееся на локте, сработало на ура, мигом забыв про немоту забытья, речевой центр вполне сносно для этих извечных… ммм… «три сорок пять» выдал «что случилось, Овер?», а вот осознание того факта, что он ночевал в одной кровати с собственным дедом, и судя по ноющим мышцам, не просто ночевал, несколько задержалось. Через секунды стало неважно и это.

В глазах Кристиана, смотревших в точку на стене за затылком Шикари, застыл ужас. Он хотел что-то сказать, но тонкие губы только беззвучно скривились.

– Ничего, – выдавил из себя хакер, вцепившись пальцами в край одеяла. Шикари подался вперед, но Криса будто бы катаной перерубили, он упал обратно на подушку со стоном на выдохе.

Какого хрена происходит?..

– О-о-овер… Скажи, что случилось? Черррт, да дыши же ты!

– Тесты. Кто живой. Кто мертвый, – едва слышные слова срывались с побелевших губ, как короткие искры в импульсной лампе, которой не хватает всего одного киловольта, чтобы вспыхнуть. – Ты там. Почти ты… Ты сказал, что я раскусил тебя. Ты вернулся. С того света.

Шикари с силой сжал плечи птицы, нырнувшей так глубоко, что Река в серой радужке начала затягиваться льдом. Что бы там ни было, Овердрайв, не сдавайся, слышишь? Это лишь мара, мороки прошлого, что царапают дверь черного хода в твою душу. Не могу тебя удержать. Не могу. Лишь слова остались.

– Обними, не бойся, – шепчет парень, забывая о собственном ушедшем в разнос сердце, и прижимает к себе подбитую на вдохе птицу с хрустальными глазами, – чушь это все… Видишь, я дышу, я с тобой…

Время остановилось вместе со зрачками хакера. Шикари тихо застонал, прижимая пальцы к теплой коже Овердрайва под точеной скулой. Редкие, как набат в средневековой Москве, удары сердца. Хронометраж метронома, страшно сбоящий один-через-три.

– Я жив! Слышишь, я жив!

Кричи, Охотник, кричи. Кричи, когда твоя мечта в ладонях сгорает заживо, леденеет изнутри. Кричи, когда больше нет никого на свете, кого ты хотел бы спасти любой ценой. Когда… Когда хочешь убедить себя, что это все не твой первосортный кошмар.

– Я жив!!!

Поцелуй в губы. Короткий, как искра дефибриллятора. Будь, прошу тебя, Овердра-а-айв.

Хрустит и ломается лед в серой предгрозовой радужке. Я пройду по этому талому льду и утону в твоих глазах, если только так можно вернуть тебя. Это не транскод. Это жизнь, где «если веришь, значит сможешь».