Текст книги "Возмездие за безумие"

Глава 22. «По большому счёту: стоит ли разводиться?»

Всё время, пока её домочадцы были на море, Лена Иванова старалась хладнокровно оценить сложившуюся в семье ситуацию. Документы, отнесённые на развод, не огорчали и не радовали. К мысли о разводе Лена подошла постепенно и ничто в принятом решении её не удивляло. Она действительно не могла больше доверять Игорю. А жить с человеком просто из-за привычки казалось непростительной тратой времени – своего женского времени. Как ни крути, но семейная жизнь отнимала его немало. И пусть даже выросла уже Вера и не требует к себе такого внимания как прежде, пусть сам Игорь помогает ей по первому слову, дело было даже не в этом. Обидным казалось тратить свои душевные силы и внутреннюю энергию на чувства к человеку, который то и дело врёт и предаёт.

«Если бы я делала что-то, что приносит вред моей семье и знала, что от этого любимые мною люди страдают, то постаралась бы прекратить делать это зло, – признавалась себе Лена, не принимая позиции мужа. От убеждения в том, что Игорь перестал беречь их с дочерью, было тяжелее вдвойне. Женщина растерянно ходила по пустой квартире, вытирая и без того чистые полки, переставляя с места на место чашки в шкафу, одергивая шторы. Балконы с выходом на разные стороны дома были открыты, и по полу сквозил приятный сквознячок. Ступая босыми ступнями по паркету, Иванова ощущала струи воздуха и представляла, как сейчас, наверное, прекрасно на море. В душе хотелось всё бросить, сесть на ближайший автобус до побережья и… будь, что будет. Лена даже представляла себе, как появится на пляже перед лежаком Игоря, встанет, отогнёт балдахин над зонтиком и тут же услышит безобидное ворчание: «Верка, не шали». Лена помедлит, дождётся, пока супруг откроет глаза и вот тут случится то, что случалось всегда при встрече. Глаза Игоря мгновенно широко раскроются от удивления, а потом… А потом она потонет в нежности, струящейся из них. Про то, что муж любит её, Лена знала. Вот только не понимала, как это возможно одновременно: любить и ранить.

«Ведь если Игорь не прекращает свои походы в Казино, значит, он этого не хочет. Но тогда это зовётся эгоизмом. Самым настоящим эгоизмом. И к чему тогда тратить свои силы на дальнейшую жизнь с таким человеком? Вера скоро из дома уйдёт, это неизбежное событие. Так бывает рано или поздно со всеми детьми. И это нормально. И что тогда останется мне? Длинные вечера с несбывшимися надеждами? Разве с таким человеком я хотела бы встречать старость? Разве об этом думала много лет назад, связывая свою жизнь с Ивановым, бросив из-за него столицу, приехав сюда?»

О родном городе Лена жалела просто для сравнения. Никакой ностальгии по сумасшедшей столичной жизни она не испытывала, более того, знала, что никаких перспектив иметь нормальное жильё там у них с Игорем не было. Южный, изначально не воспринятый как город из-за огромного частного сектора в пределах центра, со временем стал дорогим сердцу уголком. Здесь был свой дом, а в столице только съёмная квартира. Тут оказался прекрасный рабочий коллектив, тогда как в столице из-за текучести кадров педагогические составы в школах являлись разношёрстными группами преподавателей. Наконец тут прошла теперь уже большая часть семейной жизни, прекрасной, о которой было что вспомнить. И именно потому бесперспективным казалось продолжать жить просто потому, что их когда-то свела судьба.

– Как свела, так и разведёт, – ответила Иванова Уховой. Галя, настропаленная Виктором, пригласила Лену «поговорить» пока мужчин с детьми не было, – Мало что ли людей, которые разводятся. Пожили вместе, поживём теперь врозь.

– А где? – Галя хозяйничала перед новым прозрачным чайником, в который уложила контейнер с зелёным чаем и лепестками жасмина; пить на ночь этот напиток считалось у Уховой ритуалом: можно было заглушить голод, и токсины выводились. Лена с интересом смотрела на чаинки, то поднимающиеся в контейнере после налитого кипятка, то опускающиеся. Было в этом что-то магическое, успокаивающее:

– Что значит где? Квартиру разменяем, купим себе по однокомнатной. – Равнодушие и простота, с какими Иванова рассуждала о возможном разделе, показались Гале притворными. Красавица брюнетка поправила полоску на голове, стягивающую волосы, и села, глядя в упор:

– А Вера? Ты о ней подумала?

От жёсткости тона, каким был задан вопрос, Лена оторвалась от чая, пожала плечами:

– Вера всегда сможет жить со мной или с отцом, это как пожелает. Вечно эта ситуация длиться не будет: когда-то же ей захочется выйти замуж.

– Нет, я поражаюсь твоим рассуждениям, Лена. Ты хоть понимаешь, что разменяв вашу прекрасную трёхкомнатную квартиру в центре города, в таком доме, в таком месте, лучшее, на что ты можешь рассчитывать, это конура в старом фонде где-нибудь в спальном районе, или за рекой, или, ещё хуже, вообще в новостройках в двадцати километрах отсюда? – Галя активно жестикулировала. Описывая руками круги, она указывала на обстановку вокруг, как бы символизируя обветшалось и обречённость, которые уже коснулись их, Уховых, и вполне могли стать неизменной частью жизни соседки, продолжай она рассуждать так беспечно. Иванова усмехнулась с оттенком грусти в глазах:

– Где жить, меня не пугает. Жаль только, что далеко будет до работы.

– Не пугает?! – Галя вытаращила глаза, встала, отвернулась к окну. – Да как ты можешь такое говорить, Лена? Да ты, наверное, никогда не жила в тараканниках с алкашами! Не обнаруживала утром коврик перед дверью, описаный этой публикой, не слышала по вечерам криков перебухавших мужиков, не видела их, валяющихся в подъездах… – голос женщины звучал взволнованно, её эмоции были неподдельными. Лена вспомнила столичные съёмные квартиры, мысленно согласилась с подругой, но впадать в уныние не стала, постаралась ответить бодро:

– Галь, ну, зачем такие крайности? В городе полно приличного жилья. И не все соседи алкаши. Да и вообще не знаешь, что лучше: пьяница на площадке или вор в собственном доме.

– Это – да, – аргумент был обезоруживающим. Галя вздохнула, вернулась к столу, стала разливать чай, – Когда мужик сплавляет деньги на какую-то дрянь, это как серпом по одному месту. Особенно, если представить всё, что на эту сумму можно было бы себе позволить… – пауза предполагала ответ, Ухова ведь знала, что именно из-за проделок Игоря Ивановы не поехали как обычно в этом году в Турцию. Но Лена молчала. Отпивая чай, Галя вздохнула:

– И чего твоему Иванову не хватает? Наверное, это потому, что он знает, что даже если всё продует, семья без денег не останется. Есть ты, есть дочь. А вот ты бы запретила Вере тратить её деньги на ваши нужды, пусть бы девчонка себе на приданое экономила. Да сама почаще прикидывалась бы немощной, и уроков дополнительных поменьше брала бы. Глядишь, Игорь и начал бы понимать, что жена ведь не железная, – иногда рассудительность Гали совсем не казалась Лене взбалмошной.

Иванова посмотрела на подругу с удивлением и даже с уважением. Галя, почувствовав это, закивала:

– Знаешь, у нас с Виктором тоже какое-то время так было: запряг меня по всем статьям, а сам только работал. Так я пару раз в обморок перед ним упала, потом врачей подговорила объяснить, что жена – не ломовая лошадь – сразу поменялся. – Нет, всё-таки Ухова оставалась Уховой, и мало что могло повлиять на раздвоение её личности.

«Настоящий Близнец, к гадалке не надо», – подумала Лена про себя, а вслух ответила почти категорично:

– Ну, мне такие методы, Галя, подойдут вряд ли. Никогда ничего не выдумывала и никого ни в чём не обманывала.

От подобной принципиальности Галя только сморщилась и снова отпила из чашки. Голос её стал спокойный, даже тихий:

– Вот в том-то и беда. Потому и его вранья не переносишь. А по большому счёту: стоит ли разводиться? Игорь играет не первый год. Ты это терпела до сего момента? Терпела. Так чего же теперь бучу затевать? Уезжать из центра в захолустье, такую квартиру терять. Эх! Лучше продолжать терпеть. Может со временем и одумается мужик. Человек-то он – хороший.

Советы Гали и её причитания никакой пользы Лене не принесли. Иванова всегда догадывалась, что для соседки самое главное материальные вопросы. Разговор по душам лишь только подтвердил догадки.

– А ты сама-то смогла бы жить с мужчиной, которого уже не любишь? – спросила Лена прямо.

– А я только и делаю, что живу с ним. – Теперь Ухову накрыла личина притворства. Женщина мгновенно натянула на себя покрывало мученицы и застонала из-под него. – Разве ты не видишь, во что превратился Виктор. Он же – чмо, – и Галя понеслась рассказывать про нелёгкую жизнь с мужем неудачником, от которого так далеки женские проблемы.

Часть этих рассказов Иванова уже слышала. Новым – не удивилась. Поражалась про себя только одному: если так всё у Уховых плохо, ради чего сохранять семью? Квартиры в центре города? Или престижного колледжа для Полин, в классе которой что не родитель, то состоятельный человек. Или ради того, чтобы вдвоём заставить сватов вернуть Юле и Роме квартиру? И чем тут хвастать? Чем кичиться? Вон извёстка с потолка на кухне сыплется. Унитаз эбонитовой смолой склеен. Ванная течёт так, что душ можно принять, исключительно смывая грязь малыми порциями воды. И это – жизнь? Зачем? А уже когда Галя начала возмущаться, что всё происходит именно так, потому, что Витя никогда не сможет оценить её статус – женщины и нежного существа, Лена не вытерпела:

– Галя, не в той эпохе ты родилась, чтобы умилять мужчин одним только видом в бантах и шляпках. И никто нам не подарил при рождении короны, чтобы требовать коленопреклонения. Так что всё, как говорится, в соответствии с веяниями времени.

После таких слов Ухова свернула разговор, видимо понимая, что не найдёт в соседке нужной струны, за которую смогла бы дёргать и дёргать. Нет, такой струной, и даже целой скрипкой, как Сюзанна, никто для Гали быть не мог.

Мысленно обозвав Иванову малахольной идиоткой, Ухова тут же забыла о состоявшемся разговоре, как о чём-то, что не стоило её внимания.

Глава 23. «К какому свату, придурок? Ты о чём?»

О том, что в его семье что-то идёт не так, Виктор подозревал уже давно. Но настоящая тревога о неладном появилась у Ухова, когда Юля вернулась на квартиру родителей Киселёвых. Это решение было принято Вадимом Николаевичем после того, как Мария Ивановна забила тревогу: с конца сентября Роман совершенно перестал ночевать дома. На вопросы где и с кем он проводит ночи, сын уклонялся, объясняя свои действия как вынужденную меру.

– Вы что хотите, чтобы я тоже сошёл с ума, как моя жена? – спрашивал Киселёв-младший у родителей всякий раз, когда они пытались его урезонить, – Ей ведь совершенно ничего теперь не нужно. Тёща подсадила её на какие-то транквилизаторы, и я не могу больше общаться с Юлей. Она отказывается выполнять все свои обязанности, в том числе и супружеские. А про мой день рождения и годовщину свадьбы вообще забыла.

Оправдание было слабым, но законным. Телефонный разговор двух матерей по душам в конце октября никакого утешения Марии Ивановне не дал. Галя объяснила состояние дочери, соблюдая хронологию с поразившей Киселёву точностью. На следующий день после возвращения с моря Юля стала жаловаться на сильные боли в шее и спине. Девушка плакала и кричала так, что Галя была вынуждена вызывать на дом скорую помощь. Врачи, озадаченные слезами и требованиями молодой пациентки, предложили лечь на обследование в отделение нейрохирургии. Юля отказалась. Гале ничего не оставалось, как согласиться на сильнейшие обезболивающие из ряда морфеиновых. Мера считалась временной, до наступления улучшения.

В начале октября все предположения врачей о ремиссии оказались несостоятельными: девушка страдала всё больше и больше. Она теперь практически не могла двигаться, любая смена положения вызывала «прострелы». Юля целыми днями лежала на спине, на низкой подушке. Галя ютилась на полу на надувном матрасе. Полин – на матрасе на лоджии. Уже знакомая невропатолог, снова вызванная на дом, после проведённого экзамена опять подтвердила, что никаких физических отклонений не находит, что это психосоматические проявления, и снова, но уже более настоятельно, посоветовала обратиться к психиатрам. От чего Галя категорически отказалась. Тем более, что рекомендации специалиста донеслись до Виктора. А ему только стоило услышать слово «психиатр», чтобы потом постоянно добивать им бедную девочку, а заодно и саму Галю. Давая отпор врачу, она максимально сузила глаза и зашипела:

– Моя дочь – не псих. И если вы не понимаете, как её лечить, то это не значит, что нужно делать столь поспешные выводы. Это обычное сезонное обострение остеохондроза.

– Ну, что ж, я предлагаю делать выводы вам, если вы разбираетесь, что лучше для вашего ребёнка, – разумно согласилась врач, забрала озвученный ей предварительно гонорар и уехала. Вечером этого же дня, очередная скорая помощь увезла девушку в больницу ибо, не справляясь больше с болями, Юля вдруг выразила желание покончить с собой. Перепуганная Галя оставила Полин с отцом и сама поехала в неотложку. Терапевты скорой помощи вкололи Юле сильнейшее успокоительное и отправили Ухову с дочерью домой, несмотря на ночь. Виктор, после возвращения Юли домой, отделался скупым объяснением жены по поводу того же «сезонного обострения». Галя ультимативно предупредила не травмировать дочь расспросами, пригрозив: «Прокляну!».

Впервые с момента совместной жизни Галя разговаривала с мужем жёстко и безжалостно. Совершенно не готовый к подобной агрессии, Виктор, обвинённый во всех бедах семьи, отступил и затаился. О процессе дальнейшего развития событий Ухову предстояло теперь наблюдать только издалека, а выводы о происходящем делать из разговоров супруги по телефону, которые доносились сквозь толщу стен разделяющих их комнат. Транквилизаторы, предписанные врачами скорой помощи, сделали своё дело, и Юля стала тихой и спокойной. Убедившись в наступившем «улучшении», Галя тут же потребовала от Ромы «стать человеком» и вернуться в их с Юлей квартиру как можно скорее. На этом же настаивали и родители молодого супруга. Мария Николаевна откровенно думала, что сострадание к жене как-то дисциплинирует разболтавшегося за последнее время сына, заставит его не пить, приходить домой каждый вечер и, со временем, даст бог, всё вернётся в прежнее русло.

Но когда в разговоре по телефону в конце октября Галя заявила сватье, что Рома дома практически не ночует, пьёт по-прежнему, набираясь в выходные до потери пульса, и потом в таком состоянии оскорбляет её дочь и принуждает её к разного рода сексуальным извращениям, Мария Николаевна вовсе потеряла голову. Собрали семейный совет, на котором решили обойтись без Гали и её радикальных характеристик к каждому из собравшихся. Вчетвером, Антон, на правах старшего брата был также допущен к народному вече, постановили отслеживать, куда после работы ходит Роман. Для этого Виктор предложил свои услуги: у него всегда был в «отгулах» тот шофёр, который не находился в рейсе. Переквалифицировав обычного работягу в сыщика, Ухов предложил подчинённому сдельно-премиальную работёнку, основная суть которой заключалась в слежке. Шофёр должен был записывать адреса, где наиболее часто бывал Роман, будь то частные квартиры или же увеселительные заведения. Новоявленный Пинкертон провалил задание на первой же неделе: сначала не успел поймать машину, чтобы отследить такси, в которое бухнулся отслеживаемый, затем засветился перед Ромой, ожидая его у самого выхода из банка, в котором работал Киселёв, и даже от растерянности при столкновении попросил прикурить. Последней безуспешной миссией было то, что дойдя за врученным клиентом до дома сватов, шофёр просто бросил слежку, а ночью отрапортовал Виктору, взбешённому, что Ромы опять дома нет, что зять пошёл к свату.

– К какому свату, придурок? Ты о чём? У нас Ромы тоже не было, – Ухов с трудом понимал объяснения шофёра, у которого заплетался язык.

– Не знаю, к какому. К вам, наверное, Виктор Михайлович; вошёл-то он в арку вашего двора.

– В какую арку: у нас их две? – кипел Ухов.

Но шофёр виноватым себя никак не считал и ответил почти безразлично:

– С Центральной, понятное дело, – до мужчины вообще туго доходило как можно тратить деньги на отслежку родни. «Да пусть они там все хоть передушатся, копейки не дал бы» – подумал шофёр, отпивая пиво из горла.

Доводы неудачного следопыта оказались сильнее гнева. Ухов обеспокоенно отключил телефон и повторил Гале всё, что услышал от шофёра.

– В арку нашего двора? – Галя сначала удивилась, как муж, но, подумав, промычала как-то странно и, замолчав, ушла к себе тихо-тихо.

Подкравшись к двери женской спальни, Виктор услышал, как супруга разговаривает по телефону с Сюзанной, потом звонила Юля, потом сама Галя звонила опять же Юле, потом всё стихло.

На следующий день Галя трижды переспросила у мужа, можно ли доверять словам ангажированного профана, на уме у которого только одно: нажраться. И трижды слышала один и тот же ответ:

– Колян, конечно, дебил, но не до такой степени, чтобы не понять, что если Рома зашёл в арку нашего дома с Центральной, то направляется он к нам. И глюки его не мучают, пьёт, но меру знает. Иначе стал бы я его держать? У меня, знаешь ли, солидная фирма, и свой бизнес кому попало я не доверю.

– Ну да, ты доверяешь его только ворам, которые сливают у тебя бензин, меняют новые колёса на рваные и косячат по левакам, – желчно смела Галя мужнин апломб, как пыль с лакированной поверхности. С чем и удалилась.

С тех пор жена стала вести себя ещё более странно. Мало того, что теперь каждое утро она, провожая Полин в школу, домой не возвращалась, отчего физические «общения» мужа и жены сошли на нет. К тому же, продукты с базара, на который по её словам Галя торопилась с самого утра, часто оказывались фикцией. Вернувшись с работы вечером, в холодильнике Виктор видел те же остатки ветчины и помидоров, те же пустые ячейки из-под яиц и выпростанную сетку из-под картошки.

– Так я не понял: ты была сегодня на рынке или нет? – взорвался как-то вечером Ухов, когда на его просьбу пожарить картошечки, Галя ответила отказом.

– Ты совесть имей! – лучшей защитой всегда являлось нападение, и это стало у Уховой уже тенденцией, – У тебя под задницей машина, а я должна обрывать себе руки картошкой!?

– А шо не написала эсэмэску? – Витя резонно попытался разрулить очередной назревающий конфликт. Но в ответ ему посыпалась такая брань и столько упрёков, что даже голод отступил. Замотанная с Юлей, которую необходимо было два раза в день поить лекарствами, кормить с рук и мазать какими-то кремами, замученная бытом и кухней, завязанная на Полин с её школой и уроками, Ухова чувствовала себя, по меньшей мере, жертвой мужского тупоумия и наглости. Заварив себе «Де-ширак», Ухов поужинал, как обычно, в одиночестве и перед телевизором, приняв на грудь норму выше обычного: не три рюмки водки после литра пива, а целых шесть. Раз бог любит троицу, то пусть этих троиц будет две.

В начале ноября дела для Ухова пошли ещё хуже: как-то Галя пришла домой с огромным букетом роз – красных, крупных, совсем недешёвых.

– Кирилл подарил Сюзику, а у неё сейчас аллергия на всё, вот она мне и отдала, – объяснила она Виктору, выпучившему глаза на цветы. Звонить «Сюзику» и переспрашивать было позорно и бесполезно, если жена давала ссылку на подругу, то наверняка последняя была предупреждена. Галина долго и тщательно устанавливала букет в трёхлитровую банку; когда-то существовавшая ваза разбилась, новую купить никто не додумался. Закинув в воду половину столовой ложки сахара, Ухова принялась расправлять тугие тёмно-зелёные листы цветов, напевая. Витя, зависший в упоре на косяк на пороге кухни, такого поведения супруги не помнил уже давно.

– Ты, с. ка, хоть бы лимоном кайф зажрала, – кинул он в беспомощности и закрылся у себя, снедаемый догадками и ревностью.

Вообще-то Виктор старался никогда Галю просто так не оскорблять. Маты и грубые слова, надёжно вписанные в его речь с тех пор, как мужчина окружил себя простыми работягами, относились чаще всего к характеристикам качеств или действий. Личностных оскорблений Витя себе не позволял, или почти не позволял. Конечно, довести можно было и улитку до кишечного спазма, но такие ситуации возникали у Уховых редко и в результате крайне серьёзных расхождений во мнениях. Галю Витя ревновал всегда и ко всем, но чаще для него это была профилактика, чем настоящее чувство. Как хищник защищает свою территорию, оставляя кругом метки, так и Ухов нет-нет, да и тюкал жену, напоминая о благопристойности и целомудрии.

Про то, что Галя никуда не ходит и ни с кем ничего не имеет, Ухов не просто знал, он был в этом уверен. При всей своей податливости с ним, в душе Галина была порядочной, а по натуре робкой. Перед мужскими взглядами пасовала, краснела, мямлила. К тому же она была крайне чистоплотной и даже брезгливой.

– Боже! Ты заметил Витя, как у него плохо дышит желудок? – первое впечатление, которое Ухова выразила по Вадиму Николаевичу, после знакомства со сватами в две тысячи шестом.

– Да? – К таким мелочам мужчины часто бывают равнодушны, но Витю порадовало, что жена так аттестовала « несущего себя» свата.

– Твой Иванов майки летом должен менять два раза в день. У него проблемы с гормонами, точно говорю, – критиковала Галя соседа, когда все вместе жили в Испании. И снова Виктор удивлялся: до того ли жене должно было быть после родов? Значит у неё неприязнь к соседу, а это уже не вытравишь. Что ж, ему спокойнее.

– Слушай, Витя, я сегодня чуть не взорвалась в ресторане: этот Кирилл так сёрбал суп, что даже у меня набило оскомину. Весь аппетит испортил. Уродище! А с виду вроде человек с манерами, – жаловалась Ухова. И снова Виктор ликовал в душе, что свободный художник, прирученный Сюзанной, не станет предметом внимания его супруги.

Нет, определённо, по Гале сразу можно было сказать, кого она терпит, а кого нет. Причём список вторых значительно превосходил ряд первых. И Витя это знал наверняка. Поэтому предположить, что жена могла где-то, как-то и с кем-то, не приходило Ухову на ум. Но то, что Витя видел в последнее время, заставляло задумываться и вызывало сомнения. Ухаживала Галина за собой всегда, и всегда придавала особое значение своей внешности. Женщина была из тех, что мусор не пойдут выносить без прикида. Удивляло Виктора не то, что в последнее время сеансы макаяжа, укладки волос, натирок тела какими-то одурманивающими запахами кремов, чистка одежды и обуви стали отнимать у жены ещё больше времени, чем раньше. Поражало то, что практически любой из описанных актов сопровождался теперь вот таким вот намурлыкиванием чего-то весёлого себе под нос.

Что могло так поднимать настроение женщине, у которой в доме царил хаос, старшая дочь лежала в лёжку, младшая не шла с родителями на контакт, отделываясь короткими объяснениями, и затем всё время проводя в интернете, Виктор понять не мог. Знал он точно только одно: не он является сентиментальным стимулом для жены. А если не он, то кто? Чтобы привести мысли в порядок Ухов налил себе водки в стакан из-под вина и, вопреки принципу не пить крепкое на голодный желудок, выпил. В глазах мужчины тут же рассыпался звёздный дождь, кожу обдало внутренним жаром. Утерев вспотевшее лицо, Ухов снова вышел к жене, намереваясь узнать всё и сразу. Но на его прямой вопрос: «Шо это ты так светишься?», ответ был дан настолько упрощённый, что Ухов засомневался ещё больше.

– Витечка, я же теперь снова в искусстве, – Галя дописывала начатую в августе картину для вернисажа, запланированного на февраль, – А без вдохновения работать нельзя. Так что мне хорошее настроение доктором прописано, – и Галя улыбнулась, широко и задумчиво. И именно эта самая задумчивость дала понять, что улыбка предназначена тоже не ему. Но кому? Кому тогда? Ухов снова ушёл к себе, и теперь мерил небольшую свободную площадь зала шагами, входя в ярость. Впору было снова нанимать кого-то для слежки. Но подходящих кандидатов больше не было: Колян ушёл в рейс, а его сменщик Володя был, по мнению Виктора, полным дегенератом. Жирный и лысый, он мог следить только за толщиной пены в пиве и на любой труд, предполагающий умственные усилия, казался не способен.

Измождённый подозрениями, Ухов схватился за телефон:

– Игорь, шо мне делать? – простонал Виктор Иванову и принялся умоляюще зазывать друга в гараж на переговоры.

Уже через пятнадцать минут мужики разливали пиво по стаканам. Выпитая водка улетучилась из организма Ухова, как выпарилась. Виктор говорил сосредоточенно и чётко. Хотя, какая тут чёткость, если жена пошла налево?

– Слушай, Игорь, а может продать и вторую машину, к едреней матери, и… – тягач от одной из старых фур Ухов сплавил не так давно, погасив этим долг в банке.

– Вот именно: «и»… Уж если продавать, то весь бизнес. Чем вот только заниматься? – В отличие от хозяина гаража, пившего, чтобы загасить пыл, Иванов смаковал пивко, причмокивая, но при этом, стараясь держать сочувствие на лице. По правде говоря, те доходы, что имел Виктор, как предприниматель, казались смешными. Его шофёры получали в конце месяца больше, чем он, владелец машины и прицепа. И если машину Ухов загружал сам и хоть как-то мог отслеживать доход-расход по ней, то про прицеп история с юридической точки зрения была вообще не ясна. Тот, кто прицепил его к своему тягачу, выплачивал Ухову жалкие крохи, как за прокат. Сам же эксплуатировал механизм по максимуму. Отчего Виктору постоянно приходилось ремонтировать подвески, болты, менять колёса. А так как никакого официального контракта у Виктора с пользователем тягача не было, договорились на словах, то и претензий предъявлять было не к кому. Такой субподряд был явно невыгодным, и Иванов уже несколько раз предлагал Ухову отказаться от него. Так что, предложение было не ново. Только вот продать-то просто, а что потом? Витя тяжело поставил стакан на импровизированный стол, которым служил табурет:

– Чем я могу ещё заниматься? Только тасовать.

– Тасовать? С ума сошёл! – категория граждан, опустившихся до выживания благодаря этой деятельности, была для Иванова обречённой. Но на лице друга повисло такое презрение к себе после сказанного, что Игорь спохватился, – Нет, Вить, ты пойми: я не против такого заработка, но ведь ты можешь большее. Всё ещё хотелось поддержать, протянуть хоть какую-то соломинку надежды. В конце концов, для этого его сюда и вызвал Ухов. Виктор чуть не заплакал:

– Спасибо тебе, друг. Слышать о себе комплименты – приятно. Вот только я чувствую, что опускаюсь на дно. Медленно и верно. Слушай, а если я всё продам, займёшь мне тысяч пять баксов? – Ухову всегда было свойственно мгновенно перевоплощаться, стоит только загореться новой мыслью. Игорь заметил шальной блеск в глазах напротив:

– Не вопрос. А зачем?

– Квартиру куплю в соседней автономии. Знаешь, я уже всё подсчитал, – и Виктор принялся эмоционально рассказывать про коттеджи, строящиеся на том берегу реки, что противостоит дорогущей Набережной в Южном. Кто-то в автономной республике инвестировал деньги в целый строящийся городок. Возводили здания быстро и, относительно правого берега, недорого, – Там можно всунуться в нулевой цикл и тогда получится недорого. Вложу бабло, потом сдавать буду. И никакого геморроя. Сегодня однокомнатную за чирик спокойно сдашь. А если купить две, то…

– А если весь коттедж, то – просто прелесть, – поддел Иванов, – Только ведь на коттедж не хватит.

– А на две однокомнатные – вполне. Так дашь пятёрку баксов? Месяца на три. Под процент. Пока продам дачу.

Игорь пожал плечами и повторно пообещал помочь и даже без всякого вознаграждения. Растроганный таким пониманием до слёз, Виктор бросился к другу с объятиями. Перестроившись на маячивший надеждой проект, Виктор тут же успокоился и принялся думать, как обрадуется его новой идее Галя.

– Она всегда мне говорила, что вкладывать в колёса – глупо, – стал объяснять он, – Вот теперь вложу в недвижимость, это надёжнее. А дома тогда сразу наладится, вот увидишь. Галка – она не тупая. Обрадуется, если будет постоянный доход.

На этом и условились и уже повели разговор совсем нетягостный, про общие интересы: растущие цены, скачущий курс национальной валюты, обстановку в соседней стране. Уже набравшись порядком, разошлись про политику в целом, то ругая руководство, то хваля его, вспомнили про умерших Березовского и Уго Чавеса, ушедшую совсем недавно Ольгу Аросеву и даже помянули одноглазого кота Пирата, который, в отсутствие Виктора, недавно сиганул с девятого этажа, пытаясь поймать муху через раму балкона, освобождённую от сетки для комаров.

Это заседание в гараже состоялось пятого ноября. Весь день шестого Ухов занимался оформлением объявления по продаже техники на специальных страничках интернета, ездил по конкурентам, приценивался к машинам того же «возраста», что у него, подсчитывал деньги. При удачном раскладе и сумме, взятой в долг, вполне реально было купить две однокомнатных. Виктор уже потирал руки и предвкушал, как обрадуется Галя, когда он расскажет ей о своих успехах. Но, вернувшись домой вечером в начале одиннадцатого, наткнулся на закрытую дверь в женскую спальню и объяснение по телефону, что у Гали болит голова.

Седьмого ноября Витя пришёл с работы пораньше. Было около шести вечера. В доме стояла тишина. На зов откликнулась Полин, объяснившая, что мама только что ушла к Сюзанне. Словам младшей дочери Виктор не доверял: Полин давно научилась подыгрывать матери, прикрывая её от нападок во избежание скандалов в доме. Пройдя на кухню, Виктор нашёл на столе приготовленную ему «тарелку», накрытую пластиковой крышкой. Еду предполагалось разогреть в микроволновке. Витя зачесал живот. Если уже в это время жена всё приготовила и свалила, то значит, скоро вернуться она не рассчитывала.

Что-то подстегнуло Ухова и, вопреки своим принципам не казаться смешным, он вышел из дома и спустился к соседнему подъезду. Звонок в домофоне не зазвонил. Либо аппарат не работал, либо его отключили. Помаячив около шестого подъезда, Ухов дождался пока оттуда кто-то выходит и пронырнул вовнутрь. На пятом этаже возле дверей подруги жены он остановился и стал прислушиваться. Показалось, что в квартире играет медленная музыка. Дрожа всем телом, как пионер, застуканный при краже соседских ранеток, Виктор нажал на кнопку звонка. Подождал. Нажал ещё раз, потом ещё и ещё. Никто ему не ответил. Дверь смотрела на Ухова широким глазком и словно смеялась. Стукнув от злости по двери как раз на уровне глазка, Виктор почти бегом побежал вниз по ступеням. Рука ныла, сердце сжималось, в голове шумело. Так хреново мужчина не ощущал себя даже после самой тяжёлой пьянки.