Текст книги "Возмездие за безумие"

Глава 16. «У всех какие-то проблемы в семьях»

Июль две тысячи тринадцатого тянулся, казалось, без конца. Юля Ухова, с которой сняли, наконец, все ортопедические повязки, оставив по просьбе девушки только хомут на случай, когда заболит шея, так и продолжала жить у родителей. Рома несколько раз за месяц звонил, приходил навещать больную жену и всякий раз напоминал, уходя, что как только Юля выздоровеет, ей придётся искать работу. По правде говоря, на молодого мужчину давили родители. Месяц назад Вадим Николаевич Киселёв вдруг свалился с высоким давлением и, отсидев три недели на больничном, всерьёз подумывал о переходе на полставки. Инвалидность ему не грозила, с таким диагнозом её давали только в том случае, если гипертонические кризы душили ежедневно, и предлагаемые лекарства не помогали. У Киселёва давление нормализовалось после первых же дней отдыха. И он понял, что подобный симптом – проявление возрастное, реакция на усталость и постоянное дерганье на работе. Мария Ивановна, всерьёз обеспокоенная рекомендациями терапевта Краевого кардиоцентра, объявила мужу, что для неё самое главное в жизни – чтобы Вадим был в добром здравии.

– Вот лето отработаю, всё равно ведь отпуск не дадут, а там – посмотрим, – Вадим Николаевичу и самому было себя жалко. За те небольшие деньги, что он работал в мэрии, убиваться до самой пенсии и на полную выкладку не хотелось. Лучше свободных полдня ходить вон, играть со сватом в теннис или в шахматы, гулять с верной женой по новой набережной Южной, по Центральной или вовсе сгруппировать свои рабочие часы на первые дни недели, а во второй половине копаться на грядках на даче. К работе на земле Киселёвы пристрастились давно и с умилением наблюдали каждый сезон, как зрели на кустах помидоры и огурцы, а на грядках всходил свежий укроп, кучерявилась петрушка, краснела клубника, а дом обвивали ползучие розовые кустарники.

– А ты, Ромочка, должен объяснить Юлечке, что нам теперь совсем не помешают лишние деньги, – намекнула мать сыну.

То, что сдача квартиры в центре города действительно могла бы быть хорошим подспорьем в родительском бюджете, Рома понимал и сам. По ночам теперь часто не спалось. Было стыдно за то, что он так эгоистично пригрелся в предложенном ему жилье, так ничего и не приобретя за семь лет совместной жизни.

Рома злился на себя, ещё больше на Юлю. Постоянные жалобы жены на недомогание, нежелание работать, за которыми Киселёв видел обычную избалованность, расстраивали больше, чем неприспособленность Юли быть хорошей хозяйкой. Подарив жене на день рождения айфон, Рома заявил без обиняков, что рассчитывает на правильное использование подарка: в профессиональных целях, а не для фотографирования всяких там брошенных заморышей. Заказанный столик в ресторане, цветы и подарочный чек с тремя нолями на приобретение чего-то из новой коллекции любимого Юлей итальянского бутика, в счёт не шли и особой радости имениннице не доставили. Девушка давно привыкла к жестам мужа подобного рода. Просто на этот раз они были приурочены к её дню рождения, вот и всё. Равнодушие Юли граничило, как могло показаться, с пресыщенностью, но на деле, ей просто было безразлично кто и как её одаривает. С детства девушка привыкла к тому, что у неё есть всё необходимое. Какая разница, какой ценой это достаётся близким? А чтобы оценить самой труды, затраченные на заработки, необходимо было хотя бы месяц поработать и получить первую зарплату. Об этом Юля не ведала: заранее зная, что работать – это трудно и ответственно, молодая супруга избегала ответственности любой ценой. Вот и сейчас она разнылась, как только муж рассказал про решение отца уходить на полставки.

– Ромка, я не смогу работать, – призналась Юля, – У меня жутко болит шея. Так болит, что я голову нагнуть не могу, – Юля продемонстрировала попытку движения вперёд и тут же скорчилась, как от удара электрическим током. Её руки привычно обернули шею, на глазах проступили слёзы.

– Что, так больно? – Рома был далёк от мысли, что можно так естественно симулировать. Юля угукнула сквозь нытьё.

– Помнишь, папа орал на меня недавно, когда в его день рождения я не смогла ему накрыть на стол и поставить в духовку колбаски?

Рома неуверенно покрутил глазами. Рассказ про то, как Ухов с Ивановым «напрягли» Юлю «колбасками», стыдя за невнимание к отцу, расписывалось тёщей почти неделю и в самых красочных выражениях.

– Тираны! Уроды! Варвары! Это как же нужно ненавидеть свою дочь, чтобы заставить её, больную, совать в печь какие-то там вонючие сосиски! – Галя, стоя на пороге зала, орала на весь дом, внушая Вите его вину, но так и не дождалась от мужа раскаяния за содеянное.

– Ты бы меньше ей хвосты чесала, было бы лучше, – пробурчал Ухов в ответ.

– Идиот! Ребёнок не может сам наклониться, чтобы помыть себе голову, а ты ничего не понимаешь! Совсем уже спился, – Галя в этот миг ненавидела мужа, и всем это было понятно.

– Тю. Не может согнуться. А за слепыми котятами на озере понеслась как ненормальная. Иванов аж икать начал, с какой скоростью эта твоя ненормальная сорвалась на поиск каких-то сраных котят.

Напоминание про соседа ввело Галю в высшую степень возбуждения. Она начала кидать со стульев развешенные вещи мужа и громко материться:

– Мудаки! Что ты, что твой Иванов, ходите с разъетым мозгом. Вот я позвоню сейчас Лене и всё ей расскажу, – Галя скакнула в комнату, схватила телефон и угрожающе потрясла трубкой перед носом мужа. Витя только усмехнулся. Отсутствие нужной реакции спровоцировало у Гали шипение – высшую степень возмущения, когда даже голоса уже не хватало. Приложив руку с трубкой к груди на уровне сердца, Ухова сжала зубы, – И прекрати мне называть Юлечку ненормальной, слышишь?

Виктор, понимая, что жене все же плохо, пожал плечами:

– Та ладно тебе. Это же я просто так сказал.

– Не смей! – приказала Галя шёпотом и вышла из зала, в сердцах бросив трубку от телефона на пол в сторону журнального стола. Покрутив пальцем у виска, Витя закрыл дверь поплотнее и полез на корточках под стол, затем за кресло, куда трубка проскользила по паркету как шайба. Проём между креслом и стеной, у которой оно стояло, был узким, Ухов, с его массивной комплекцией и необыкновенно круглым животом, никак не мог обогнуть сидение, отчего, максимально изогнувшись как смог, принялся шарить за креслом рукой. Прежде, чем нащупать трубку, Виктор вытащил из-под кресла свою майку, грязную от пыли, скопившейся в комнате. Потом наконец-то достал телефон, кряхтя, встал, принялся отряхивать колени. Майка, пролежавшая за креслом незнамо сколько, была похожа на плюшевую игрушку, столько на неё нацепилось барашков.

– Хозяйка, мать твою ё., – выругался Виктора, открывая балкон и вытряхивая майку на него, – Хоть бы раз в месяц тут пылесосила. Совсем уже стыд потеряла, – упрекал мужчина жену на каждый взмах. Мысль о том, что навести порядок в своей комнате мог бы и он сам, Ухову не пришла. С детства Вите было внушено отцом, что такое мужской труд, а что такое женский, и облегчать существование супруге Ухов никак не собирался. О каком же тогда мужском достоинстве может идти речь? В вопросах чести Витя был чрезвычайно щепетилен. Черта, полученная опять же от отца, являлась для мужчины основной линией поведения, под которую подводились все объяснения и оправдания. Напился? И что? Мужик! Не бабам же пьяными мотаться. Дома холодильник пустой, а он весь день на машине непонятно где разъезжает? Снова пробел со стороны Гали. Надо было ему «отэсэмэсить», что купить, и проблема решена. Он ведь мужик, а значит, не обязан следить за хозяйством. Детьми никогда не занимался? Сказки там, почитать, в пластилин полепить, сходить в театр… И что такого? Мать для того и есть, чтобы воспитывать. А теперь и вовсе говорить нечего – девчонки уже почти выросли, воспитывать поздно. У них на всё теперь своё понятие. И вообще, в природе ни одно животное не нянькается с потомством до зрелого возраста. Вскормили, на ноги поставили и – вперёд! Плывите, бегите, летите… Как говорится: «Кошка бросила котят, пусть е. утся как хотят».

Любимую поговорку Ухов вспоминал всякий раз, когда Галя упрекала его, что у него, как отца, могло бы быть больше интереса к тому, как и чем живут его девочки.

Вытряхнув майку, Ухов понюхал её, осмотрел, ещё раз понюхал, вслед за чем бросил снова на спинку кресла. Найденную трубку телефона он брезгливо отёр о шорты до колен, уже растянутые и изношенные до проплешин ткани в некоторых местах. Затем, не поправляя накидки, уселся в яму в кожаном диване, которую сам же и пролежал: вся мебель в зале не менялась уже больше десяти лет. Последний ремонт Уховы делали перед рождением Полин. Единственное, что было переделано уже после её рождения, так это лоджия в женской спальне. С целью увеличения жилой площади комнаты, несущую стену комнаты разрушили, лоджию утеплили, батарею перевесили. Так у младшей дочери появилось своё место для игр, куда после кукол и домиков Барби перекочевала сначала маленькая парта, потом стол побольше, потом полностью бюро с компьютером и всякими электронными гаджетами. У Гали бюро с её стандартными компьютером и телефоном стояло внутри самой спальни, в ногах широкой кровати, на которой мать спала с младшей дочерью с тех пор, как Юля вышла замуж.

Вернувшись в тот день в свою комнату, Ухова всё-таки набрала номер Ивановых. Просто необходимо было «сделать Игорю внушение», чтобы тот не совался со своими воспитательными мерами в чужую семью. Разговор с Леной был длинным и вышел по-женски трогательным. Лена извинилась за «еврейские штучки» мужа, такого внимательного и любящего отца для своей дочери и такого жестокого и беспощадного, когда речь шла о чужих детях, в частности о Юле. Желая загладить хамское поведение Игоря в эпизоде с колбасками, Иванова посоветовала Гале постараться не обращать внимания на пьяных мужиков, пообещала поговорить с мужем и, в завершении разговора, сама расплакалась: Иванов давно уже вышел из-под всякого контроля и проигрывал в казино все деньги, какие у него вдруг случайно отказывались в руках. Зарплата в счёт не шла. Осознавая свою зависимость, Игорь уже давно подписал бухгалтеру фирмы бумагу, по которой его зарплату получала Вера.

– Стыд, да и только, Галя, призналась Лена, – А что делать? Он ведь любой калым в автоматы уносит. Если бы не мои приработки, и не зарплата Веры, мы бы жили как раньше, ничего себе не позволяя.

Иванова плакала тихо, без эмоциональных взрывов, как это случалось у Гали. Глухая беспомощность била по рукам, разрушала все чувства, что были у Лены к мужу, а самое страшное, исключала теперь любое доверие. Говорил ли Игорь про то, что задерживается по работе, либо досадовал на то, что «левак сорвался», Лена теперь не верила ничему. Она начала припрятывать деньги, скрывая от мужа открытие личного банковского счета. По совету сотрудниц, столкнувшихся в семьях с проблемой «несунов», вкладывала лишние деньги в валюту, золотые вещи и даже подумывала о покупке однокомнатной квартиры для Веры под ипотеку: начальный капитал уже у дочери на счету был. И всё верила, верила, верила, что однажды Игорь одумается, и они станут жить как раньше: в любви и согласии. Ведь мог же он справляться со своей слабостью во время отпуска в Юрмале? Или когда они ездили в прошлом сентябре в Турцию? Почему же тогда не «завязать» насовсем? Лена не понимала до конца сути проблемы зависимости. И даже если понимала, чем она могла помочь? Лечиться от игровой зависимости было негде, это вам не алкоголики, для которых понастроили массу частных вытрезвителей и лечебниц. А ходить по психологам, в это надо верить. Гипноз? В Крае злодействовали шарлатаны, выдающие себя за специалистов по лечению на подкорковом уровне. Самовнушение? У Игоря были сила и воля, но сила воли, видимо, отсутствовала. Лена опускала руки и продолжала надеяться. Даже стала ходить регулярно в церковь и молиться. Но пока результатов не было. Галя, проникшись проблемой соседки, попыталась подключить к этому делу Сюзанну, и всезнающую и вездесущую. Но Иванова от помощи бабок-ведуний, к которым посоветовала Сюзанна обратиться в первую очередь, отказалась.

Юля, вспомнила про эти события в ресторане и пересказала их мужу.

– Тётя Лена такая идейная. Ещё та атеистка; в целителей не верит… – Юля обсасывала крылышко курицы, запечённое в меду и под лимонно-соевым соусом. От проблем её шеи молодых унесло к воспоминаниям о том зловещем дне рождения Виктора, откуда автоматом перекинуло на обсуждение друзей Ивановых. Роман к семье соседей Уховых относился очень положительно. Игорь казался юноше умным и деловым, Вера практичной и смешной, Лена – легкой по характеру.

– Они точно не хапуги и не мещане, – высказался Рома после того, как Юля посетовала на проблемы Игоря, – Жаль, что отца Веры так «заносит». В целом, очень достойные люди. Лена была «преподом» у нашего Антона, он ведь окончил восемь классов в их языковой школе. Он всегда очень Иванову хвалит. С детьми у неё нужный контакт и не выпендривается перед предками. Жаль, что так. Ну, к сожалению, сегодня, как ни странно, у всех какие-то проблемы в семьях. Так что, другим мы не поможем. Нам бы со своими делами разобраться. – Рома уже ополовинил бутылку красного, и его развезло на добродушие. Зная способности мужа все «глотать» по пьяни, Юля серьёзно свела брови.

– А что тут разбираться? Работать мне никак нельзя. Во всяком случае, пока. Мама сказала, что мне, возможно, понадобится операция по замене дисков.

– Что?! – Рома перестал пить и нахмурился, – Какая операция? Почему операция? И потом, твоя мама не хирург, откуда такой диагноз?

Юля нежно накрыла руку мужа своею и, посмотрев ласково, принялась объяснять. На самом деле Галя уже давно собиралась показать дочь нейрохирургу. Но Юля постоянно отказывалась, ссылаясь на боязнь. После падения с табурета жалобы дочери на шею не прекращались, и Ухова насильно потащила Юлю к …иглотерапевту. Врач оказался очень добрым, говорил он почти шёпотом, как артист Егор Бероев в своих последних фильмах, и так расположил к себе девушку, что, выйдя от него после сеанса, Юля тут же заявила, что шея у неё не болит.

– Слава богу! – Галя воздела руки к небу.

Но радость была недолгой. Через пару дней желание посетить рефлексотерапевта у Юли повторилось. Галя охотно уступила, снова выискала в бюджете две тысячи монет и снова обрадовалась полученному результату: после часовой процедуры иглоукалывания шея у Юли болеть перестала. Так постепенно дочь Уховых подсела на сеансы иглотерапии. Врач, неплохо зарабатывающий своим ремеслом, то и дело советовал Гале, как более впитывающей информацию, что необходимо совмещать физическое воздействие его сеансов с психологическим укреплением фона и «наведением мостов с небесными правителями». Для чего каждый раз выдавал Уховым то один адресок, то другой. Юля охотно моталась по праведным бабулькам, начитывающим женщинам молитвенные «обереги», по целителям и психологам. За два месяца регулярных оккультных мероприятий, на которые Галя денег не жалела, лишь бы дочери помогло, и саму её от всего плохого предохранило, чур его, чур, Юля стала зависимой от успокаивающих её речей, от уверений, что «надо искать того, кто сглазил, а это, скорее всего, женщина», от мягких рук рефлексотерапевта, его иголок и баюкающего голоса. Никто раньше так с Юлей не разговаривал, никто её так не выслушивал, и понять её проблему не пытался. Маме было всегда некогда. Отцу? Он вообще в последнее время стал избегать встреч с Юлей, опасаясь, что дочь снова и снова будет просить денег. Прямым просьбам дочери и её слезам Ухов отказывать не мог. Поэтому проще был не видеться. Когда Галя поняла эту зависимость, менять что-то было уже поздно. Витя, от которого скрывали все похождения по разного рода специалистам, на очередную просьбу жены – выделить денег побольше – просто взорвался кислотным фонтаном:

– Чего? Какое иглоукалывание? Какие ясновидящие? Работать пусть идёт, шея сразу болеть перестанет. А то пристроилась тут… Это у меня должна шея от всех вас болеть, просто отваливаться.

Глава 17. «Чего добивается, того и добьётся»

В начале августа две тысячи тринадцатого Ухов находился в фазе страшного производственного тупика: с тех пор, как он неплохо заработал на загрузках чужих машин и приобрёл в кредит две своих, началась по-настоящему беспокойная жизнь. Раньше Ухов мог делать заказы на перевозки, лежа на диване, перемежая поиск в интернете и переговоры с потенциальными заказчиками с потягиванием пива. Но с момента, как он стал собственником «передвижной недвижимости», дела рвали мужчину с места с самого утра. То на стоянке порезали брезент от прицепа, то в дороге лопнуло колесо, и водитель завис в каком-то Жопкином доле на непредвиденный срок, то машину оштрафовали из-за перегруза, то полетело там, то сломалось тут, короче… головная боль, а не бизнес. Терпел все эти издержки Ухов только потому, что сесть самому за руль и быть ответственным за свой грузовик не хотел.

– Что я буду за босс, если сам стану рулить? – не далее чем неделю назад, отнекивался Ухов перед Галей, которая не понимала, как с двух машин нет денег на ремонт старой или на покупку новой микроволновки. От злости и отчаяния, а ещё потому, что с некоторых пор Галя знала, что такое настоящие мужчины, ответ мужу был беспощадный:

– А, ну да, а так, глядя на тебя беззубого и в рваной куртке, сразу скажешь, что ты – большой начальник.

– Дура! Ни х. ра ты в бизнесе не понимаешь, – орал Витя и поскорее уходил с жениных глаз долой. Закрывшись в зале, он хватался за голову: на одном из тягачей сломалась ось, а со второго пора было менять прицеп. Денег на ремонт и покупку не было. Грозил новый кредит, давать который банк не торопился: с прошлого, две тысячи двенадцатого года, производственный сектор малых предприятий в стране медленно, но плавно угасал. Фирмы разорялись одна за другой. Были среди них, безусловно, и однодневки, воспользовавшиеся выгодными условиями, предоставленными государством либо для получения льготных кредитов, либо имевшие право на низкие налоги с прибыли. Дельцов и махинаторов хватало. Но больше было тех, кто пытался честно зарабатывать и при этом разорялся. С тех пор как он перешёл на логистику, Ухов то и дело латал дыры в бюджете. Капитала разворачивать свою фирму по перевозкам не было изначально. Взяв первый кредит на покупку двух бэушных тягачей с прицепами ещё в две тысячи третьем, Виктор надеялся за год-два накопить денег на эксплуатации машин, чтобы постепенно расширяться. Но ещё до кризиса девяностых понял, что попал: бизнес на колёсах мог быть рентабельным, только начиная с десятка машин. Тогда можно было латать старые машины, не в ущерб новым, менять регулярно парк и жить без особых забот. С двумя машинами Виктор оказался далёк от мечты. Несколько лет подряд Ухов уговаривал Иванова влить капитал в его бизнес. Свободных денег не было и у Игоря, но он всегда мог взять кредит на раскрутку, его фирма беспрепятственно процветала.

Сначала, рассмотрев бизнес-план соседа, Игорь загорелся идеей. По словам Виктора реально было иметь с машины в эквиваленте до двух тысяч долларов в месяц, при этом сохраняя капитал в стоимости самой машины, которую легко можно было продать через три-четыре года за почти свою же цену. Но чем больше Иванов вдавался в подробности работы дальнобойщиков, чем больше консультировался со специалистами по перевозкам, тем сомнительнее становилось то, в чём убеждал Ухов. А главное, жена Лена была права, деньги всегда ссорят людей. Завязавшись вплотную с Виктором, Игорь попадал бы в прямую зависимость от кума, избавиться от которой уже бы не сумел. Зная какой Ухов хозяйственник – Игорь видел это и по старенькому «Мерсу» и по состоянию квартиры Уховых – великое сомнение у Иванова вызывали обещания следить за его машиной, как за своей. Сам же в механике Игорь ничего не понимал.

– В этом-то и проблема, Витя, – решив отказать, Игорь объяснял всё без обиняков; прямота всегда была присуща всем Ивановым, – Ты вон, сколько лет уже мечтаешь поменять своего «лупатого»? А не получается. Значит, не так всё просто. И потом, я не люблю рисковать.

Виктор от таких слов белел губами:

– Ну и клей тогда задницу к стулу в своей конторе и пыхти на сороковник фиксированных. Только не жалуйся, что денег нет.

– А у тебя они что, есть? – услышанное казалось Игорю смешным.

Но Виктор отвечал гордо:

– Да уж как-никак, а пять лимонов монет по дорогам страны ездит. – В теоретических расчётах Ухов был прав: его две машины легко тянули на указанную сумму. Ошибочным являлось только то, что продать он их сможет, как кричал, в любой момент. Уже давно прошли те времена, когда на рынке хватали любой тягач или прицеп, едва приглядываясь. Иванову было известно об этом от самого же Виктора. Кто, как не Ухов, сам стонал от налогов, такс, постоянно растущих цен на солярку, плохого качества дорог, зверства гаишников… И когда-то по разгильдяйски задержали погрузку, то шофёр лоханулся – съехал с трассы и пробил колесо, то он не лоханулся, а просто откровенно наврал, объясняя что стоял в пробке, а на деле мотая машину по левакам, отклоняясь от графика пути на несколько лишних сотен километров, тогда все планы по выручке оставались точными только на бумаге. А на деле в конце месяца получался шиш, да ни шиша. И о сороковнике, который получал Иванов напрягаясь, но минимум и стабильно, Витя мог только мечтать. Нередко его рабочий месяц закрывался бухгалтерией смешной суммой, едва переваливающей за пятнашку тысяч монет. Разогнаться на таких барышах не получалось. Виктор, как мог, прижимал семейный бюджет, то и дело нарываясь на скандалы с женой. Женские аппетиты, удовлетворять которые Ухову удавалось ранее с первого требования, росли и росли. Гале хотелось ходить в парикмахерскую, оттуда к косметологу и маникюрше, беспрепятственно штурмовать бутики в моменты завоза новых коллекций, а не ожидать унизительно распродаж, на которых всегда что-то с чем-то не совпадало: то размер не тот, то нужный цвет «ушёл». Хотелось, как прежде, не задумываясь ходить с Сюзанной в «Духан» и «Суши-бар» на Центральной и щедро оставлять там по стольнику чаевых, чтобы ни у кого не вызывать сомнения в собственном благополучии. Ещё больше хотелось разъезжать по городу на крутой машинке, например красном кабриолетике, какие были у некоторых мамаш из колледжа, в котором училась Полин. Да разве можно было перечислить все мечты красивой современной женщины, никак не желавшей смириться с тем, что из категории людей с достатком, её муж уже давно перекатился в ранг мелких дельцов. И когда в ответ на требования увеличить ассигнования на лечение её самой и дочери, Галя слышала упрёки и отказы, все чувства, которые ещё кое-как теплились к мужу, улетучивались. Особенно на фоне таких благополучных женщин, как Сюзанна: у подруги вот уже год как появился обеспеченный друг Кирилл, тот самый, что занимался организациями выставок и вернисажей. Или рядом с такими мужчинами, как Валерий – красавец мужчина, с которым Галя недавно познакомилась, идя с рынка, который уже не раз звонил ей и даже дважды приглашал в ресторан. В разговорах с отшлифованным по всем статьям Валерием Галина таяла, краснела от собственного кокетства, смеялась тем самым хрустальным голоском, в который когда-то был до умопомрачения влюблён Ухов, но от встреч пока отказывалась.

– Стыдно, – признавалась Ухова Сюзанне.

– Да? А мужу твоему не стыдно, что он не может обеспечить своих женщин самым необходимым? Галочка, ты пойми: годы уходят. Ты выглядишь великолепно, но если такую красоту не поддерживать, то она завянет. Ты же – роза, которую нужно поливать и беречь от ветра. И только тогда с её лепестков можно будет пить по утрам росу. А что тебе предлагает твой Ухов? Чирик бумажек в месяц, да и то под нажимом и с требованием «отработать»? Или руки отрывающие походы на базар для его же блага? А вот ещё мне нравится: крутись по дому, воспитывай детей, Полин отведи в школу, забери из школы, загрузи холодильник, подай вечером неизменную «тарелку», а на свои женские прихоти иди и зарабатывай сама? Где? Кто и куда тебя возьмёт на работу, если за тридцать лет у тебя нет ни дня рабочего стажа?

Галя от такой рисованной картины унижения рыдала у подруги на плече, ругала мужа последними словами, потом по нескольку дней не разговаривала с ним, отвечая на вопросы только эсмээсками, в которых упрекала за «загубленную жизнь».

– Сюзанночка, а если я все-таки снова возьмусь за картины, ты поможешь мне раскрутиться? – возврат к живописи был последней соломинкой, за которую хотела ухватиться Галя. Правда, лень и неуверенность в себе оставляли эти помыслы на уровне набросанных эскизов. Но надежды воспрянуть духом Галя не теряла, потому и спрашивала.

Сюзанна уверяла подругу в своём участии, подтверждала свою готовность обещаниями Кирилла, способного сделать из Гали знаменитую художницу уже после первого вернисажа, и продолжала инструктировать, как должна вести себя женщина, которая хочет во всём преуспеть. На прикроватной тумбочке Уховой появилась подаренная подругой «Орфография стервы» – произведение сомнительной репутации, самоуверенного автора, претендующего на умение раскрыть глаза на то, о чём никто не задумывается, но имеющее у некогда пуританских совковых женщин поразительный успех. В книге, где подробное описание минета сопровождалось рекомендациями о том, как правильно захомутать мужчину твоей мечты, каждая страница была пропитана мыслью о том, что женщина достойна быть счастливой не только потому, что у неё есть муж, а от того, что этот муж соответствует её требованиям, список которых переваливал за тот, что имелся в представлении таких, как Галя.

Прочитав книгу залпом, Ухова поняла, что её Виктор уже давно совершенно ей не соответствует. И принялась за переделку если не менталитета мужа, то хотя бы своего отношения к самой себе. Гале вдруг стало ясно и понятно, что она заслуживает другого и дорогого. Глаза открылись на правду о том, какая она достойная, красивая и роковая. Коррекция со стороны Сюзанны только убеждала в правильности выбранной линии поведения, основной целью которой было, как думала Ухова, перевоспитание мужа, а на деле самое обыкновенное его унижение.

– Галя, но разве любят только за деньги? – Иванова пыталась вразумить понёсшиеся по волнам мечтаний претензии подруги, – Вы всегда с Виктором были хорошей парой. Он любит тебя и всегда любил.

Лене казалось неправильным, что Ухов, по-своему стремящийся содержать семью, вдруг стал для подруги тем, о ком она говорит с пренебрежением и даже с отвращением. Но на такие реплики Галя только презрительно морщилась:

– Леночка, а ты уверена, что понимаешь, что такое любить? Ты и я, мы всю жизнь прожили с передником на пузе и тряпками в руках. А в благодарность имели в лучшем случае куцый букет на восьмое марта или сковородку в подарок на день рождения. Но я больше так не хочу. Я выросла из тех отношений, когда муж – это повелитель и царь. Мне тесно в робе покорённой женщины Востока, которой ныне предлагают к тому же самой идти зарабатывать свой хлеб. Я хочу другой жизни.

«Какой?», – не терпелось спросить Лене, но она разумно молчала, понимая, что ей не поменять новой идеологии соседки, выстроенной на поиске виновного в своих неудачах.

– Но ведь я работаю, и ничего, – Иванова всё ещё боролась, чтобы оправдать своё «унизительное существование», как охарактеризовала её положение Галя, – Мне нравится быть на людях, приносить кому-то пользу, радость. И в семье я не считаю зазорным, как ты говоришь, стоять у плиты и бегать с высунутым языком за жрачкой. Мы с Игорем раз в неделю ездим закупаться в супермаркеты, чтобы не носиться ежедневно по базарам. Ты тоже могла бы просить Виктора возить тебя в магазины. Не думаю, чтобы он отказал.

На такие предложения Галя переходила на шип:

– Знаешь что, дорогая моя, – ласковые обращения, которыми речь Гали с некоторых пор изобиловала, было произнесено почти с ненавистью, – у вас свои отношения в семье, у нас – свои. И не надо давать мне рецепты как жить. Семейное благополучие – это тебе не пироги, которые у тебя прекрасно получаются, – теперь Галя даже упрекала, напоминая, что в семье самой Ивановой давно не всё так радужно, как хотелось бы. Лена сникала. Галя, заметив это, продолжала, устранив нападки, – Мне дурно только от мысли, что я покажусь где-то на людях с этим грязным чмошником. Он ведь душ принимает теперь раз в неделю. И месяцами носит носки и майки, не стирая.

Выставляя мужа неряхой, Галя вряд ли понимала, что бросает камни в свой огород. То, что Виктор не был приучен к элементарным домашним делам, знали все, теперь же, как выяснялось, эти самые бытовые заботы перестала выполнять и сама Галя. После нескольких разговоров Иванова зареклась говорить с соседкой о семейной жизни. Но невыносимым для Лены было смотреть, как рушится семья, как отдаляется Галя от мужа, и как всеми способами пытается отдалить девочек от отца, откровенно выставляя его перед детьми неудачником во всём. Несколько раз, встречая в подворотне двора то Юлю, то Полин, Лена, при вопросе: «Как там папа, его совсем не видно?», – замечала на лицах девочек ту же неприязнь к отцу, какая была у Гали.

– Зачем она рушит всё? – Лена вопрошала мужа с болью в голосе. – Чего добивается?

Игорь хмурил брови и уходил курить на балкон, бросив:

– Чего добивается, того и добьётся.

Виктора Игорю было бесконечно жаль. Но помогать или даже что-то советовать Ухову, казалось бессмысленным. А ещё Иванов боялся, что Виктор вполне может послать его далеко и надолго, как это сделала Галя с Леной.

В августе, оставшись сразу без двух грузовых машин, Ухов продал Мерседес, обменяв его на крепкую «Вольво», купленную удачно недорого. На остаток денег отремонтировал ось в одном тягаче и выставил на продажу другой, побитый, ремонт которого грозил разорением. И пока машина продавалась, Ухов пошёл по инстанциям, собирать бумаги на новый кредит для новых грузовиков. Юле, было сказано, чтобы она перебиралась обратно к Роме и наконец-то взялась за ум.

Лето две тысячи тринадцатого стало для всех тем переломным моментом, с которого начинается путь к точке невозврата.