Текст книги "Возмездие за безумие"

Вернувшись домой, Ухов сгоряча налетел на дочь, обвинив Полин в лживости и притворстве:

– Такая же вырастешь стерва, как твоя мамаша, – грозно пообещал отец девочке, сцепившей зубы и кулачки. Дальнейшая речь Виктора состояла исключительно из матерных слов. Воспользовавшись тем, что разъярённый отец скрылся в туалете, Полин быстро вернулась в спальню и на два оборота закрыла дверь. Замок был вставлен Галей уже давно и способствовал хоть какой-то безопасности женщин во время таких вот яростных выпадов. Галя, скорее всего предупреждённая дочерью по телефону, появилась дома очень скоро. Разразился огромный скандал, во время которого Виктор не только оскорблял жену, но даже толкнул её, сильно, опрокидывающе. Испугавшись крика от боли, вырвавшегося у Гали от удара о мебель в прихожей, а также дикого воя Полин, призывающей его «не трогать маму», Ухов очнулся, будто вынырнул из холодной воды, зажал виски руками и, покачиваясь, ушёл в зал, плотно закрыв дверь. Что с ним происходит, он больше не понимал, но ясно ощутил, что в состоянии подобной неконтролируемой ярости способен совершить ещё большую жестокость.

Всю ночь Витя не спал. Наутро он принял окончательное решение продавать свой бизнес.

Глава 24. «Би-бип… Вставай, малыш! Карлсон тебя не бросит»

Ранним утром в конце ноября Вера потянулась в кровати и, едва открыв глаза, машинально посмотрела на окно. Утренние сумерки казались светлыми, отчего можно было предположить, что ноябрь закончится теплым светлым днём. Завтра наступала зима, но в городе этого не чувствовалось. Только утрами прохожие кутались в шарфы, а особо мёрзнущие натягивали свитера с высокими воротниками. Днём же обходились лёгкими курками, плащами, а то и просто пиджаками. Температура в полдень граничила около пятнадцати тепла. Вера улыбнулась наступающему дню и снова закрыла глаза, погружаясь в рой мыслей. Думать было о чём. Вот уже почти месяц как с ней в комнате жила Полин Ухова. Девочка пришла к Ивановым восьмого ноября утром, сразу после скандала родителей, и с плачем рассказала о вчерашней драке.

– Тётя Лена, вы с дядей Игорем – мои крёстные. Можно я поживу у вас? Хотя бы на время каникул? – взмолилась девчушка, сжимая кулачки, – Папа с мамой кричат, дерутся… Мне страшно, тётя Лена. Защитите меня от них. – Голос Полин был полным обиды и отторжения. Лена осела на лавку в прихожей, принялась мять кухонное полотенце, которым протирала посуду после завтрака. Дома никого не было: дочь, и муж уже ушли на работу. Женщина беспомощно посмотрела на маленькую девочку, глаза которой глядели мимо неё с болью и детским непониманием:

– Боже мой! Да что же это творится? – она с трудом верила в услышанное. Единственную дочь Лена воспитывала в любви. Игорь, не являясь девочке биологическим отцом, тоже воспринимал Верочку как родную и искренне любил. Покой и забота о родных всегда царили в этой семье. Ивановым никогда не могло прийти в голову, что когда-то дочь может сторониться их и не хотеть видеть. Что нужно было сделать для того, чтобы в одиннадцатилетнем ребёнке вырос такой протест против обоих родителей, Лена не знала. Но верить крестнице пришлось на слово. – Полиночка, ты проходи, раскладывай вещи вот тут, в шкафу на полку, – Лена указала на небольшой рюкзачок, который Полин держала за спиной, затем на встроенный шкаф в прихожей, – А я пойду, позвоню Гале. Думаю, она будет не против, чтобы ты пожила какое-то время у нас, пока они с твоим папой разберутся между собой.

Предположение Ивановой оказалось верным: Галя не только согласилась, но даже обрадовалась. Такая готовность зародила мгновенную мысль: не мать ли это надоумила девочку просить у соседей убежища. Но времени на догадки не было; стоило разобраться в случившемся. Или хотя бы попытаться выслушать очередную из версий.

– Леночка, дай бог тебе здоровья, – запричитала Ухова, коротко пересказав события накануне, – Виктор совсем с катушек слетел: пьёт, ревнует, устраивает дебоши. Пусть посмотрит, что значит приходить домой в пустую квартиру.

– Не поняла? – Рассуждения Гали показались странными.

– Что тут непонятного? Если Полин будет у тебя, я пока переберусь к Юле. Девочка так страдает от одиночества; ты ведь знаешь, что Рома совсем спивается. Дома почти не бывает. С Юлей они живут очень плохо, он её постоянно оскорбляет, даже бьёт.

– Кого? Юлю? – Лена отказывалась верить всему, что навалилось. Собственные тяготы с затеянным разводом и разменом показались смешными.

– Да, представь себе. Три дня назад пришёл в полтретьего ночи, стал орать: «Ну что, гниёшь, зараза. Пролежни ещё не належала? А ну, раздвигай ноги!» И это человеку, который от болей не знает, куда себя деть. Мы даём ей сильнейшие антидепрессанты, обезболивающее, противовоспалительное, но ничто не помогает. Если не сказать, что от всех этих препаратов Юлечке всё хуже и хуже. У неё стали появляться навязчивые идеи. Я совершенно потеряла контроль над ситуацией. Юля уже несколько раз писала мне в эсэмэсках, что не хочет жить!

Новости, которые новостями являлись лишь частично, про Юлю рассказывали и Игорь, и Вера, поразили столь чудовищными подробностями:

– Галя, ты что?! Чего ты ждёшь? Если у Юлечки уже зарождаются такие мысли, её нужно срочно лечить у психиатра. Что говорят врачи?

Галя от беспомощности расплакалась: увы, она никак не могла уговорить дочь показаться специалистам. Единственный врач, который видел Юлю, была та самая невропатолог в сентябре, что посоветовала госпитализировать девочку, и чем скорее, тем лучше. Но разве Галя могла допустить, что это единственный выход? Как мать, как женщина любящая и страдающая вместе со своим ребёнком, разве не пыталась она отодвинуть от себя подобный приговор? Разве могла смириться с мыслью, что дочь психически нездорова? Не могла и не хотела. А потому искала альтернативу лечению, таская фотографию Юли к бабкам для отворота проклятий, якобы посланных их семье из зависти. Заказывала в церкви службы за здравие. Ежедневно по вечерам зажигала свечи, пламя которых, по словам «знающих» людей, могло очистить их дом от нападок нечистых сил. Покупала гомеопатические успокоительные, которые впихивала вместе с сильнейшими транквилизаторами. Пыталась лечить дочь травами. Ходила к ясновидящей гадать на кофейной гуще, выливать воск на воду и всякое прочее, что успокаивало её, материнское сознание. Вот только было ли от этого лучше ребёнку? Судя по ухудшению состояния Юли – нисколько. И тогда Галя запаниковала. Делиться болью, кроме как с Сюзанной, было не с кем. У Лены с Игорем полным ходом шёл размен; после возвращения мужа с моря Иванова не отказалась от мысли разъехаться. Витю, как человека совсем не тонкой организации, к тому же абсолютно непосвящённого в суть проблемы, Галя надёжно вычеркнула из списка помощников. А сама действительно ничего более не могла контролировать: Юля совершенно не подчинялась отныне ни её советам, ни даже её требованиям.

– Не могу же я поместить мою девочку, такую хрупкую и такую ранимую, в городскую психиатрическую клинику, где в палатах держат по нескольку больных с тяжёлыми психическими отклонениями? И как мне это делать? Насильно? – Галя металась в соображениях.

– Конечно! – Иванова ни секунды не сомневалась в совете. На памяти педагога с тридцатилетним стажем был не один случай попытки суицида молодёжи. И если большая часть этих леденящих душу историй была обычная пубертатная вседозволенность, желание поиграть со смертью, привлечь внимание, то оставался всё же стабильным, но пугающим, процент тех подростков, чья психика требовала серьёзного лечения. – Галя, ты должна всё рассказать Виктору. Он отец, и его долг помогать тебе в данной ситуации. Не тащи этот воз сама. – Убеждала Лена. Со стороны было очевидно, что проблемы любой семьи – это вина всех её членов. А значит, всем сообща и решать их. Но на такое предложение Галя сорвалась до визга:

– Что? Ты предлагаешь отдать жертву палачу? Ты хочешь, чтобы это чудовище, которое лишь по сути приходится отцом, стало протягивать свои руки к моей несчастной девочке? Да знаешь ли ты, что Витька первый сказал Юле убираться из дома. Он постоянно твердил ей, что если она вышла замуж, то все вопросы должна решать с мужем. Да он просто выгнал её. Избавился. Поставил перед фактом, что ей негде жить.

Женщина кричала, не соизмеряя силы голоса. Лена с ужасом отстранила трубку от уха и тупо смотрела на неё. Ей вспомнились слова Гали на свадьбе Юли и Ромы о том, как она рада, что у Полин теперь наконец-то будет своё место в их комнате. В памяти всплыли обидные слова, которыми награждала девочку она же, мать, когда Юлечка не могла выиграть соревнования по теннису. Наконец, бесспорным являлся факт, что с детьми Галя разговаривала чаще всего властно и грубо, нежели убедительно и по-доброму. Словно ласка была припасена у женщины на особые случаи, которыми жизнь девочек в семье Уховых не изобиловала. Всё это Иванова вспомнила и могла бы привести как ответный пример. Но не стала. Пожалела. Она знала, что при всех своих слабостях, глупостях и упёртости Ухова искренне любила своих детей. Вот только как дать понять что любовь и воспитание – вещи разные? Никак. И ни этому уже сформированному человеку. И уж тем более не в таком, как сейчас, состоянии. А потому Лена поторопилась завершить тягостный разговор, избегая церемоний:

– Галя, ты рискуешь потерять ребёнка. Хоть это ты понимаешь? – Лена сделала паузу. Она всё ещё пыталась достучаться до сознания матери. Но и это оказалось невозможным. Скорее всего, и сама Галя, обескураженная созданной ситуацией, была не совсем в себе. Услышав предупреждение, она матом обозвала соседку и снова попросила не лезть в их семью со своими советами.

Всё утро Лена ходила под впечатлением от разговора. Мысли разбегались, никак не желая собираться в кучу. Хотелось помочь Уховым, во что бы то ни стало. Но как? Чем? Разве тот факт, что их дом на время станет пристанищем для маленькой раненой девочки – всё, что она могла сделать для любимых друзей? Но это же само собой разумеющийся факт. И никого он ни к чему особому не обяжет. Игорь будет только рад появлению в доме детского голоса; он всегда любил детей и тайно страдал от того, что у Лены их не было. Вера? Она – добрый человечек. Она тоже всё поймёт и не станет роптать на то, что ей придётся делить комнату с девочкой. Раскладывая в комнате Веры одноместное кресло для Полин и заправляя для неё постельное бельё, Лена ни на секунду не сомневалась, что дочь примет её решение и не откажет крестнице пожить у них. Полин была ребёнком тихим, особого внимания не требовала. Разве вот только что всем им, троим взрослым, теперь необходимо было дать этому ребёнку, ставшему взрослым до времени, как можно больше душевного тепла. А как быть с Юлей? Чем помочь ей? Тут мысли и догадки Лены разбивались о последнюю фразу Гали, выстроенную как аванпост: «Не лезь в мою семью со своими рецептами!» А может соседка права? И какое она имеет право судить её или поучать? Нет, решительно Иванова не знала, как быть. Именно поэтому к теме разговора с подругой Лена осторожно вернулась за обедом: Полин, не спавшая прошлую ночь, уже поела и теперь отдыхала в дальней комнате; за столом сидели только Вера и Игорь. Оба выпучили глаза, когда Лена пересказала разговор с Галей и рассказала про Юлины записки.

Вера, любившая Юльку особой, всё ещё той, детской любовью, вечером этого же дня понеслась к подруге после работы. Юля открыла после десяти минут ожидания под дверью, хотя, перед тем как прийти, Вера предупредила о своём визите. В некогда радужной квартире, где жили молодые супруги Киселёвы, воздух был спёртым, и царил мрак. Именно сумрачность поразила Иванову. Приглушённый свет ночника, выбивающийся из спальни, еле освещал Юлю, поднявшуюся открыть дверь. Вслед за Юлей к двери выполз Флинт и ещё два совсем маленьких котёнка.

– Подкидыши, – коротко объяснила Юля, когда Вера присела чтобы взять одного из малышей, – Никому не нужны оказались. Выставили их на холод умирать. Изверги. Мне соседка принесла. Знает, что я занимаюсь животными.

Вера молча кивнула и продолжала гладить малыша, собираясь с мыслями. С тех пор, как прошедшей весной у Юли начались проблемы с психикой, она с особой силой ударилась в благотворительную деятельность и постоянно занималась бездомными кошками. Собак не любила, даже боялась. А вот котят подбирала всяких, лечила у ветеринара или сама, промывая им глаза альбуцидом, мыла шампунем от блох, потом пристраивала в питомники или отдавала по объявлениям в интернете. Не пристроенным остался только Флинт. Но теперь, после того, как погиб Пират, похоже, Юля решила снова пополнить квартиру питомцами.

– Понятно, – Вера отдала взятого котёнка в протянутые руки, посмотрела на подругу. Девушка была в ночной рубашке до пят. «Как в смирительной робе», – пронеслось у Веры, – и накинутом на плечи пуховом платке. Она щурилась и ёжилась. Просьбу подруги включить свет опротестовала выкриком. Для освещения зала взяла с пианино, на котором когда-то музицировал Рома, шайбочки свечек, зажгла четыре из них, расставила их по углам инструмента, потом легла на диван и закрыла глаза. Всем своим видом Юля была похожа на истаявшее изваяние. Кисти и стопы стали у неё такими тонкими, что казались прозрачными. Губы бескровно синели. Волосы были спутаны. Глазницы проваливались. На осторожные вопросы девушка отвечала слабым, еле слышным голосом. Котята, поднятые ею на кровать и улёгшиеся рядом, выглядели бодрее, чем их опекунша. Вера никогда не видела подругу в таком состоянии. Раньше Юлька тоже всегда хныкала и ныла, но тут было совсем иное. Интересы, что когда-то могли затрагивать, недовольства, что прежде волновали, всё ушло, оставив место такому потрясающему безразличию, от которого леденило душу.

Вот уже два месяца как Юля вернулась в эту квартиру, которую ни она, ни Рома не считали своею. Боли и недуги, свалившие Юлю, заглушались таблетками. Но разве они могли избавить от того безразличия, которое теперь испытывали к Юле и муж, и его родные, и Виктор, и даже Полин? Задавая этот вопрос, Юля не жаловалась и не сетовала. И если ранее она говорила, что никому не нужна только, чтобы обратить на себя внимание, то теперь девушка действительно никому, кроме Гали, была не нужна.

– Мать приходит, да. А что толку? – рассуждала Юля, закрыв глаза, – Она, как машина, мажет меня кремами, пичкает едой и лекарствами, а сама то и дело смотрит на мобильник: не звонили ли, не пришло ли сообщение. Так что, и ей не до меня. Поругает, поплачет, и убегает. А я остаюсь один на один со своей болью и не понимаю, как быть дальше. Вера, мне так плохо. Так, что порой хочется закрыть глаза и уже никогда больше не проснуться. Или вон, как Пират, с девятого этажа сигануть… – Юля громко проглотила слюну, открыла глаза пронизывающие безумием, – Страшно вот только… С девятого этажа, это, наверное, больно?

Вера от страха передёрнулась. Да, рассказы матери подтверждались, Юля думала о смерти, как о спасении. Вера подсела к подружке и стала нежно гладить её холодную кисть:

– Юлька. Дорогая моя, самая любимая Юлька, что ты говоришь? Зачем ты так? Из-за Ромки? Ну, да и бог с ним. Давай я помогу тебе развестись. Пошли завтра прямо с утра в ЗАГС и заполним все бумаги. – Котята, ощутив себя лишними, спрыгнули на пол и побежали в спальню к кормушке. На покрывале остался только Флинт, словно он по возрасту уже был способен присутствовать при столь серьёзных разговорах. На громкий возглас Веры Флинт вскочил и выгнул с шипом спину. Вид храбреца был умильным. – О, смотри какой у тебя, Юлька, защитник, – Вера протянула руку к коту, но он отпрыгнул. Юля усмехнулась и посмотрела на подругу со слезами.

– Вера, я тоже очень тебя люблю. Ты даже не представляешь как… И спасибо тебе… Но.. Что даст развод? Куда мне потом идти? Что делать? Мне даже жить негде, – Юля махнула в сторону спальни, – Только меня ведь никто не подберёт.

– Что? Как это? – ураган мыслей и эмоций захватил Иванову после таких слов: трепетных и пронизанных полной беспомощностью. Вера поняла, что столь явная забота о бездомных животных возникла в Юле оттого, что она и себя саму ощущала сродни им: брошенной и никому ненужной. Теперь жалобы подруги не показались капризом, и Вера почувствовала, что настала её пора браться за решение проблемы. Она резко встала, подошла к выключателю, зажгла свет. – Всё, Юля. Пипец. Достали меня твои родичи. Какие эгоисты! Во что они превратили свою жизнь? Что сделали с вашими? Ты тут загибаешься, Полин к нам сбежала. Пипец, других слов нет! – От волнения и решительности гостья стала задувать свечи одну за другой. Юля натянула платок на лицо и смотрела на поведение подруги украдкой из-под него. – А знаешь что? Мне кажется, я знаю, что нужно делать? Помнишь, тогда, на море, я предлагала тебе кое-что? Помнишь?

Юля кивнула из-под платка. Теперь в её глазах забрезжил интерес:

– Ты думаешь, получится?

– Я не думаю. Я уверена. Или я плохо знаю человеческую психологию. Всё, Юлька, у нас получится. Так, какое сегодня число? Восьмое ноября? Прекрасно. Вот увидишь, уже через месяц, максимум к Новому году, ты и вспоминать не будешь о том, что хотела… ну… вот про глупости. – Вера подошла к дивану и ласково нажала Юле на кончик носа, как иногда заигрывают с детьми. – Би-бип. Вставай, малыш, Карлсон тебя не бросит. Он прилетел, – и Вера надула живот и щёки, изображая сказочного героя. На лице Юли появилась улыбка, первая за многие недели.

В тот вечер, уходя от Юли, Вера прекрасно понимала, что и как теперь делать. Поднявшись на следующий вечер к Уховым, она закрылась с Виктором в зале и, стараясь говорить тихо, чтобы не слышала Галя, вытащила из сумки фотографии.

– Дядя Витя, если через месяц вы не купите Юле квартиру, я передам эти фото папе. Дубликаты у меня есть. – Больше добавить было нечего. Девушка оставила снимки на столике у промятого дивана и ушла. На фотографиях был заснят черноморский пляж, Вера на полотенце у воды и Витя, запускающий руку на одной из них ей в трусы купальника, на другой под лифчик.

– Е., твою мать! – руки Ухова задрожали, а ноги непременно подкосились бы, не сиди он на диване, – Откуда это? Ведь на том пляже никого не было? – Тупо глядя на снимки, Виктор понял, что ему придётся выполнить требование коварной интриганки. А иначе… Что могло быть иначе, Виктор не хотел даже представлять.

Сегодня, восьмого ноября, после вчерашней ссоры с Галей, он уже договорился о продаже машины и прицепа, а сегодня вечером, чуть раньше, занял у Иванова обещанные пять тысяч. Доллары были надёжно спрятаны в сейфе на работе, бумага о продаже техники лежала у нотариуса, подписанная обеими сторонами. В течение двух недель покупатель должен был перечислить Ухову четыре с половиной миллиона. Продать за пять, как он предполагал, учитывая спешку, не удалось. Но теперь сделка играла на руку. Обратной дороги для Виктора не было. Чем могла обернуться история, узнай о ней Игорь, было даже страшно подумать. Загнанный в угол, Ухов дождался официального оформления всех бумаг и внёс залог на покупку не двух строящихся квартир в автономной области, как планировал, а продающейся однокомнатной в Южном, совсем неподалёку от их дома.

Жильё для Юли Виктор выторговал за три миллиона восемьсот тысяч. Деньги на залог снял с перечислений за последние перевозки. Зарплату шоферам рассчитывал отдать сразу же после оформления покупки, чтобы со всеми разом расплатиться. Боже, как он устал! Кто бы только знал, как он устал! Считать, продавать, покупать, бояться, крутиться, прятаться и выкручиваться из созданной ситуации. А ещё не знать что теперь будет с женой, вообще с семьёй. Юлька ушла на квартиру сватов, домой носа не казала и к себе не звала. Не отвечала даже по телефону. Редко когда посылала в ответ эсмээску, скупую, без эмоций: «У меня всё по-прежнему». Полин жила у Ивановых и тоже контачить с отцом не хотела. При встрече во дворе или, когда приходила к матери, торопилась опустить глаза и скрыться из виду. Галя… Отчуждённость жены Виктор воспринимал хуже всего. Это было как предательство. Не с кем было теперь дома разговаривать, советоваться. Некому было, как раньше, поддержать, внушить надежду на лучшее. Единственным на всём свете, кто мог бы ещё посочувствовать, оставался Игорь Иванов. Но и с ним, учитывая щекотливость ситуации с фотографиями, Виктор временно прекратил всякие обсуждения своих дел. Сказал коротко, что продаёт бизнес, а в детали не посвящал.

Ожидая тридцатого ноября, дня, когда он должен был окончательно оформить покупку однокомнатной у нотариуса, Ухов даже бросил пить. Время словно сжалось вокруг него и часы тикали в висках: тик-так, тик-так, тик-так, вызывая головную боль и бессонницу. Он снова стал курить: ночью, на лоджии, одну за другой. Напротив, на углу по Атаманской пугали близостью очертания строящегося здания, в котором никто так и не знал, что будет. Далеко за парком, за высотками, блестела река. Из-за тепла ночи были светлыми, прозрачными. Виктор задумчиво глядел вдаль, мечтал наконец-то избавиться от нависших проблем и заняться извозом. Жить на заработанное извозом было нельзя. Прожить – пожалуй. А из забот – только следить за машиной. Это тоже капитал из семейного бюджета. Но ничего, утянут пояса, станут жить тысяч на пятнадцать, и столько же, по возможности, откладывать каждый месяц. Глядишь, за год насобирают тысяч сто пятьдесят, сто восемьдесят. За пять лет будет уже миллион в кармане. Неплохо. И долгов никаких. А если и Гале пойти работать, то и больше получится. Ухов спокойно думал о том, что теперь Гале деваться некуда, очевидно придётся идти работать. Хватит сидеть на его шее. Пусть на своей шкуре почувствует, что значит работать, как её мамаша, кассиршей в супермаркете. Может тогда пилить не будет, что денег нет. Да, пусть идёт. Она ведь всегда повторяет, что лучше работать весь день, чем вот так на обслуге всех домочадцев. А если он, Витя, купит квартиру для Юли, то и у дочери начнётся новая жизнь, матери руки развяжет, появится стимул, пойдёт на поправку. Верка, шельма, дрянь, сказать нечего, но с другой стороны – подруга, поможет. Они с Юлькой с песочницы вместе, так что есть у дочери крепкое плечо. А Рома теперь пусть гуляет. Да. Так ему и сказать: гуляй, сквознячок. Не сумел бабу сделать счастливой – иди куда подальше. И сватов тоже надо будет послать. Ох, с каким наслаждением выскажет им напоследок Витя всё, что думает об их ненужной порядочности, прямо-таки лизоблюдстве перед нынешней властью. Тоже мне, исусики. Другой бы на месте свата так свою жизнь устроил, что и одного сына, и другого не просто бы жильём снабдил, а места пригрел им покруче. Чтобы не чужие деньги Рома в банке считал, а свои. Эх, да что говорить, его бы, Ухова, на такое место в мэрию. Вот он бы развернулся. А Вадим Николаевич – слизняк. Говорит и оглядывается. И Рома таким же слюнтяем вырос. Потому и пьёт. Молодой, а уже алкаш.

Все эти мысли роились в голове Виктора Ухова каждую ночь. И каждую ночь он строил их то в одном порядке, то в другом: то сначала хотелось поквитаться со сватом, потом вдруг умилялся от мысли, каким будет лицо жены, когда ей придётся идти на биржу труда, то злился на Юльку, из-за непутёвости которой теперь остался без дела и без денег. Взятые у Иванова пять тысяч долларов придётся отдать. Куда их теперь? Ни к чему они. Отдать их, продать офис – небольшую комнатку на втором этаже, что прикупил для ведения дел, при станции техобслуживания на выезде из города. Там же арендовал паркинг для тягача. Там же ремонтировал свою технику. Туда же привёз для продажи прицеп, за который вообще всего полмиллиона монет дали, вместо восьмисот тысяч, как просил. Купил какой-то армянин, а потом хозяин техстанции проговорился, что прицеп выкупил тот, кто его арендовал. Крысы. Рвачи. Всё им мало. Нагрели… Эх, да что уж теперь. Теперь лишь бы всё сбагрить с плеч.

И такие желания были у Ухова на протяжении всего времени ожидания.

Двадцать девятого ноября Виктор принёс домой четыре с половиной миллиона, вырученные за машину и прицеп, уточнил про оформление сделки на завтра, тут же перезвонил Вере и предложил девушке явиться к нотариусу лично с Юлиным паспортом. Деньги Ухов положил в секретер в стенке, в котором раньше было много бумаг, а теперь лежали две-три платёжки. Закрыл секретер ключом, торчащим тут же, и вышел в коридор. Дома было непривычно многолюдно и весело: Галя пригласила Рому и Юлю, пришла от Ивановых Полин, на огонёк заглянули Сюзанна и Кирилл, давно не видевшие девочек. Виктор хотел пройти на кухню, но Галя остановила его на пороге и стала отчитывать за какое-то полотенце, которое он якобы разорвал в ванной. Никакого полотенца Ухов не рвал, поэтому, разозлившись, пошёл в «Магнит» внизу дома за водкой. Вернувшись с бутылкой, Ухов радостно отметил, что несносная соседка своевременно поняла его намёк о незваных гостях и уволоклась вместе со своим дружком, надушенным до дури. Виктор вздохнул: «Твари. Корчат из себя что-то. Пыль в глаза пускают. А по сути что он, что она безработные. Перебиваются пособием бывшего мужа и тем, что скупают за бесценок произведения искусства, а потом продают их втридорога. Вот и Гале уже пообещали какие-то жалкие крохи. Дура жена. Повелась. А, да и бог с ней. Сейчас не до этого». Виктор налил на кухне себе и зятю по стопарику, выпили за всё хорошее. Юля сидела соглядатаем: худая, синяя, но с улыбкой на лице, что уже радовало само по себе. Гали на кухне не было: уговаривала в спальне Полин вернуться домой. Младшая дочь сопротивлялась, но не с такой яростью, как три недели назад. Все же дом есть дом. А спать с Верой – не лучше, чем с мамой. От мамы всегда так приятно пахнет. А Вера покуривает. Да и вообще, не родная она, хотя, конечно, и хорошая. И, вернувшись к Ивановым вечером двадцать девятого, Полин Ухова так и сказала, что ночует у них последнюю ночь. Игоря дома не было, где-то задерживался по работе, а мать и дочь порадовались, что у соседей жизнь становится на прежние нормальные рельсы. Вера же про себя подумала, что после завтрашней покупки и вовсе заживут они все как раньше: без злобы и взаимных претензий друг к другу. С тем и заснула. С такими надеждами и проснулась тридцатого ноября, глядя на занимающийся день за окном и сопящую на раскладном кресле Полин.

Утро последнего осеннего дня года начиналось для Веры Ивановой не только красивым восходом солнца, но и радужными надеждами на то, что сегодня наконец-то её подруга приобретёт личное жильё, а с ним и свободу от всех, кто причинил ей так много боли. Галя в процесс посвящена не была. Виктор предполагал рассказать жене всё потом, когда угроза шантажа со стороны девчонок отпадёт.

– Всё, Юлька, я свою миссию выполнила, – заверила Вера по телефону, собираясь к десяти утра в нотариальную контору.