Текст книги "Чужой гость"

54

Немного времени они ещё стояли так, вместе, забывшиеся друг в друге, потерянные в пространстве, растворившиеся в ощущениях, не спеша вернутся в настоящее, где она принадлежит, должна принадлежать другому, а он – беспредельно одинок и не желает быть иным.

Однако, забывшие об окружающем, они сами не были забыты. Дочери Полины были тут же рядом, и старшая то ли была готова закричать, то ли с облегчением рассмеяться, а младшая – стояла, вцепившись в руку сестры, смутно догадываясь об одном: всё хорошо.

Наконец, необычные влюбленные нашли силы отстранится друг от друга, предстать перед девочками, тщательно скрывая счастье, которого они уже не могли устыдиться.

– Ужин на столе, – тихо сообщила Полина.

Может быть, она и явилась за этим. Может быть, случившиеся стало и для неё, и для Филиппа полной неожиданностью, но, однако, они не хотели что-то исправлять.

– Я хотела позвать вас, но… – из-за спины Филиппа Николлс строго посмотрела на дочерей, – услышала ваши крики…

– Мама, она забрала книгу… – объяснила Митчелл.

– Митчелл не хотела мне почитать… – надулась Бекки.

– Не важно! —остановила Полина с прежней строгостью в нежном голосе. – Ещё раз услышу столько шума, заберу книгу…

При этих словах матери Митчелл победно улыбнулась.

– У обеих заберу! – с нажимом продолжила Полина Николлс.

Дети поникли, пристыженные. И бок о бок поплелись в кухню. Когда они ушли, Полина мягко высвободилась из рук Филиппа:

– Пойду наверх, приглашу к столу миссис Эбигаэль! У бедной женщины, наверное, от криков случится мигрень?!

Однако, на лице её была легкость, а не обеспокоенность. Сердита на дочерей она не была, гнев не был ведущим её чувством, и чуть только события налаживались, женщина тут же становилась спокойней и беззаботней.

– Я пойду к девочкам! – в ответ сказал Филипп. – Кажется, они хорошо восприняли новость?

Она одарила мужчину улыбкой, втайне страшась дать ответ.

***

Скоро Полина явилась к Эбигаэль. Стараясь вести себя, как обычно, она пригласила постоялицу спуститься вниз к ужину, но не преминула спросить, не желает ли старая женщина поужинать у себя.

Эбигаэль, которая с некоторого времени проявляла чудеса сговорчивости, объявила, что спустится через несколько минут, попросив всё же не дожидаться её и преступить к еде. Полина, согласно кивнув, прошла к выходу из номера, не заметив на себе внимательный, изучающий взгляд старушки.

Миссис Эбигаэль пришла, как и говорила, позже. Ужин был в разгаре, когда она вошла в кухню. Было приятно оживленно и за столом оставалось только два свободных стула.

Эбигаэль слушала детский смех и беседу взрослых, когда занимала своё место за общим столом. Ей представлялось, что она, да и сам Стоддард не постояльцы, а члены небольшой семьи, не гости, а полноправные участники действа. Всеобщее умиротворенное настроение передалось и ей, едва она приступила к еде.

Но за милыми слуху детскими голосами, их бесперебойным щебетанием, негромким смехом взрослых Эбигаэль не упустила всё —таки и другое, новое, то, что насторожило её и обеспокоило.

Давно она приняла и даже полюбила Полину, считая её очаровательной женщиной и милой хозяйкой. Но, не умея проявить свою симпатию другому человеку, она так и не сблизилась с Полиной, оставшись ею непонятой. Николлс не смогла в полной мере прочувствовать изменившееся к себе отношение, и Эбигаэль так и была для неё человеком чёрствым, строгим с основательным, стойким предубеждением ко всему, что Полина годами взращивала и лелеяла…

Теперь Эбигаэль взирала на Полину, словно та была серьезно больна, но, по незнанию, пребывала в приподнятом настроении, выглядела преступно счастливой и улыбалась, не знаю, что впереди ужасная судьба.

Она сидела около Стоддарда и о чём-то с ним беседовала. Оба они были поглощены этой беседой, а ведь всего несколько дней назад они даже в одной комнате отказывались находиться. Вернее, Николлс избегала Стоддарда, избегала его и не хотела даже говорить с ним.

Что же теперь?!

Теперь… Николлс смотрела на него нежно, а взгляд Стоддарда отвечал лаской. Они больше не чуждались друг друга, подметила Эбигаэль, но от сознания этого глубинное чувство беспокойства, озадаченности и страха вновь зашевелилось в душе.

Девочка! Милая, ты не можешь его любить! А ты, негодный человек, как можешь уверять её в любви, тянуть в пропасть? Полина, что же ты сделала? И что позволишь ему сделать?

В подтверждение ошеломляющей догадки миссис Дороти Эбигаэль, Стоддард и Николлс на глазах её детей взялись за руки, будто имели на это право, будто были единым целым, будто были молоды и ничем не обременены. Но ведь это неправда! Полина же широко и бесстыдно улыбнулась, когда их пальцы сплелись. Они забыли, что…

Калитка, словно извиняясь, тихо открылась, потом закрылась. Во входной двери послышался поворот ключа. Кто-то вошёл в прихожую, захлопнув за собой дверь. Неизвестный прошёл внутрь, оказавшись Ричардом, который замер на пороге кухни.

Он увидел то же, что и Эбигаэль, то же, что ввергло и его в неприятный шок. Он видел сплетенные между собой руки тёти и мистера Стоддарда, из-за которого она часто и много плакала последние дни. Теперь между ними, кажется, установились мир и гармония, но Рик не знал, как это воспринять.

Он ревностно относился к мужчинам, которые неожиданно заявляли на Полину несуществующие права. Он стал свидетелем и её большого счастья рядом с Дэвидом Николлсом, своим дядей, и её горя, которое было словно неисчерпаемо. Он привык воспринимать её в этом горе, привык, что она несчастна, привык, что она отгорожена ото всех, кроме родных. Он помогал ей, и, признаться, не хотел, чтобы она перестала нуждаться в этой помощи. Но он видел…

Она уплывала к берегам новой жизни стремительно. Она уплывала, а он боялся, что на старых берегах она оставляет себя прежнюю. Прежние привязанности, прежние чувства и эмоции, прежних любимых. Девочек, дядю Дэвида и его, Ричарда. Полина не была родной ему, в венах женщины текла кровь другого рода, но со смертью дяди она осталась для него единственным человеком, кто был рад ему безоговорочно, к чьей груди он мог преклонить голову после проигрыша, разочарования, к кому можно вернуться, чтобы зализать раны после тяжкого испытания.

Он боялся, она теперь любит другого. Так же всем сердцем, а, значит, ни для кого, кроме него, места в нем не останется. Он не понимал, как она могла вмиг излечится, как Стоддард мог увлечь её, видимо, настолько, что Полина плохо воспринимала уже действительность. Не реагировала на безрадостное настроение двоих.

Но тётя поймала его взгляд, смутилась и отняла руку, вмиг напрягшись всем телом. Теперь она уловила пару тревожных, ошарашенно сверлящих её глаз племянника и испугалась, что уверенность её улетучиться, несмотря на то, что её месяцами внушал ей Стоддард. Сердце её ещё сильнее сжалось, когда украдкой она увидела и Эбигаэль, упиравшую в неё взгляд с ужасом, осуждением и неверием. Она знала, что с этим рано или поздно придется столкнуться.

Полина быстро поднялась на ноги, внутри ощущая странный протест. Она не виновна, и не виновен Стоддард в том, что они полюбили. Но если уж их объявят вне закона, если мир для них разделится на «за и «против», надвое, если придется отвечать за тот проступок, что они совершили вместе, и его назовут всё же преступлением, они будут отвечать вдвоем. Едва она уяснила это для себя, на ноги поднялся и Филипп.

Поддерживая ей и призывая быть смелее, он взял её за руку снова и сжимал крепко, давая Полине силы. Тогда она смело посмотрела в глаза племяннику. Это не был вызов, призыв к действиям, к отпору, они просто поставили точки над «i».

Да, они любили друг друга. И, если пришло время выставить на всеобщее обозрение падение с высоты или взлёт над вершинами, они сделали это рука об руку. И готовы были встретить сопротивление, будучи уверенными, что ничего не изменится.

Ричард, однако, ничего не сказал, прошёл к месту и принялся за ужин.

***

Но, уже следующим вечером, оставшись с художником один на один, он сказал:

– Знаете, некий Джордж Тагэрти не так давно признался ей кое в чем, чего я не понимаю, но она прогнала его, отвергла. Но она совсем не любила того человека, а Вас, кажется, любит… Но, если она будет страдать, лить слёзы из-за Вас, как ещё недавно… тетя не прогонит Вас, но это сделаю я!

– Это по-мужски! – признал Стоддард.

55. Казалось, буря миновала

Прошло несколько дней с тех пор, как состоялся тот ужин, который, оба признали позже, они вынесли с трудом. Всё вернулось на круги своя, никто не задал ни единого вопроса, будто принимая и признавая за влюбленными право на счастье, право поступить, как хочется.

Ребекка не утратила прежнего своего восторга от Филиппа, общения с ним, которое, если такое возможно, стало ещё теплее, трогательнее. Митчелл, просто не стала относится к Стоддарду иначе, чем относилась, памятуя о его к ней доброте. Он понял её в своё время, и она поняла или стремилась понять художника. Художника, который воплотил образ её матери на холсте, любовно и вдохновенно, и даже теперь в каждом жесте его по отношению к её матери сквозила какая – то вдумчивая нежность и безусловная любовь, что были идеальным обрамлением для его творения и для Полины.

Ричард, уже воздвигший границы, давший Филиппу понять, что Полина не должна пострадать, ничем не выдал, что тот разговор состоялся. Как ювелир, который охранял чужую драгоценность, он словно боялся за любое её повреждение, но в то же время не умолял то, для чего драгоценность создана – сиять и украшать.

А Дороти Эбигаэль…

– Мама, миссис Эбигаэль хочет, чтобы ты принесла ей чаю! – Митчелл вбежала в гостиную, где Полина расставляла на полках книги, закончив уход за ними.

– Хорошо! – Николлс разместила на полке последнюю книгу, спустилась со стула, на котором стояла. – Сейчас приготовлю!

– Она просила две чашки! – предупредила Митчелл.

– Это показалось Николлс странным, но…

– Хорошо, – озадаченно протянула она, – полей, пожалуйста цветы в кабинете!

– Бегу, – Митчелл и впрямь бегом бросилась в кабинет, не забыв чмокнуть мать в щеку и ответив улыбкой на улыбку Полины.

***

Николлс испытала странное чувство, когда с подносом в руках поднималась в номер к постоялице. Словно так уже было раньше, она делала то же, но настроение было тогда иным. Теперь она не чувствовала страха, преодолевая ступень за ступенью под легкий звон столовых приборов, но была уверена, уверена во всем, что делала, что думала и чего хотела.

Она постучала в дверь знакомой комнаты, и, услышав негромкое «Войдите!», отворила её, входя внутрь.

За столом сидела Дороти Эбигаэль и привычно, получая неведомое Полине удовольствие, вдыхала и выдыхала сигаретный дым.

И снова чувство повторения пройденного наполнило сознание Николлс, внушив уже, однако, чувство беспокойства.

На этот раз миссис Эбигаэль пригласила хозяйку гостиницы присесть за стол, пригласила молча, еле уловимым жестом костистой руки. Полина, не ожидавшая подобного, чопорно подобралась, вдохнула воздуха, которого так не хватало в дыму и прошла к старшей женщине. Опустив поднос на стол, села напротив постоялицы, становясь её гостьей, потянулась разлить чай.

– Брось своё занятие! – неожиданно громко и строго велела Эбигаэль.

Будто по команде, Николлс отдернула руки и замерла на месте, глаза её расширились в удивлении и замешательстве. Эбигаэль посмотрела на женщину, взгляд её совершенно неожиданно смягчился.

– Не бойся меня, Полина! – с этими слова она сама стала наливать напиток.

Первую чашку постоялица отдала Полине, и та с трудом оторвала взгляд от янтарно-бардового содержимого. Не добавив сахара, миссис Эбигаэль и себе наполнила чашечку чая, прежде чем заговорить, пригубила:

– Ну, что же ты сделала, девочка моя?

Полина сначала не нашла, что ответить и тоже сделала глоток чая. Ароматный, он ободрил её.

– О чём Вы, миссис Эбигаэль, не понимаю?

– Понимаешь! – возразила Дороти. – И прекрасно…

Она помолчала, посмотрела на тлеющую в пепельнице сигарету с тоской, как показалось Полине.

– Влюбилась, значит?! Неужели?.. – задумчиво добавила Эбигаэль.

– Не уверена, что должна с Вами это обсуждать! – довольно резко ответила Николлс, поднимаясь из-за стола.

– Сядь! – снова строго указала постоялица. А потом добавила:

– Я тебе зла не желаю!

Полина, подумав секунду, снова опустилась на стул, не утратив решимости в любой момент уйти.

– Не желаете? – дерзким тоном осведомилась Николлс.

– Нет, не желаю! Не хочу, чтобы тебе его причинили!

– Кто же может, в моём собственном доме? – снова спросила молодая женщина, тон её голоса не стал мягче.

– Например, этот художник! – пожала плечами старуха. – Ты влюблена, а он?

– Мне всё же лучше уйти! – снова громко и резко сказала Полина. – Вы просили чай, он у Вас на столе!

– Ты влюблена? – снова спросила, не обратив внимания на вспышку злости Николлс.

– Нет! – женщина хотела бы закричать, но добавила, понизив голос:

– Нет, я не влюблена в него, я люблю его! И он меня!

– Ой ли? – с сомнением протянула Эбигаэль. —Но, если и так, то до поры! До той поры, пока однажды ты не пустишь его в свою постель, разрешив владеть своим телом…

Глаза Полны были полны ужаса, но она не смела двинуться с места, рисуя в воображении страшную судьбу своей любви, ту судьбу, о которой говорила Эбигаэль. А она продолжала:

– Он будет ласкать тебя ночами, упиваясь тобой, как и самим обладанием, он будет счастлив, что ты и твоё тело, для него совершенное, тело женщины, которая годится ему в дочери, принадлежите ему!

Она помолчала, а Николлс, будто пригвожденной к месту, казалось, что та смакует свои издевательства.

– И он поймёт свою власть над тобой, ведь ты отдашь ему себя целиком, не оставив никому больше ничего, и тогда растопчет тебя, вышвырнет, пресытившись тобой и тем, что ты подарила ему! Ты поймёшь, что наскучила ему, что он взял от тебя всё, что мог и хотел, а то, что осталось уже ни на что не годиться!

Наверное, миссис Эбигаэль видела, как по щекам Полины Николлс потоками текли слёзы, перемежаясь короткими всхлипами. Наверное, она видела, как дрожат от рыданий плечи женщины, перед которой зияла чёрная дыра её возможного будущего. Может быть, она даже могла в тот момент прочувствовать, как сжалось от горестных дум сердце Николлс, до этого момента счастливое и пульсирующее самой любовью.

В безмолвии спальни слышны были только её короткие надрывные всхлипы. Перед собой она видела дорогу, петляющую и, в самом завершении, ровную и прямую, ведущую в тупик, из которого не выбраться. На этой дороге Полину никто не сопровождал, и она мучилась незнанием, куда же ей податься, ведь следовать по этому пути она не желала.

А потом она подумала о том, что он дал слово. Стоддард, которого сейчас обвиняли в бесчестии, в том, на что он способен не был, дал слово. Полина, горячо любимая им, никогда не будет принадлежать ему плотски. Он никогда не посягнёт на её тело, с него довольно её чистейшей души. Так он обещал, так она хотела.

И тогда слёзы Полины высохли, слабость её была уже очевидна для этой женщины, которая была так жестока, но Николлс было всё равно. Она справиться и с этим, ведь главное для себя она уяснила. Не будет того страшного, что описала ей Эбигаэль, они любят друг друга, и это не поменять. Они не способны друг друга предать, а, следуя обещанию, почти клятве, навредить ни он ей, ни она ему не посмеет.

Это будут чистые и светлые чувства, не омраченные ничем.

Но Эбигаэль продолжала, не взирая ни на что:

– Подумай об этом! О том, кто он! Откуда он явился и что он за человек!

Полина поднялась на ноги, почти нетронутый чай давно остыл. Николлс уже у двери обернулась на постоялицу, ответные её слова прозвучали с гордым достоинством:

– Он обещал никогда не переходить границ! Он любит меня, но никогда не поступит так, как Вы тут придумали! Мы уже принадлежим друг другу, но не так, как Вы думаете, миссис Эбигаэль, и не так, как Вы себе представляете! И власти он надо мной иметь не будет, равно как и я над ним! Не сомневайтесь, он замечательный человек!

Может быть, через время она пожалеет об этой отповеди, но ведь сейчас она чувствовала победу. Не стремясь никого уязвить, она теперь училась защищать себя и тех, кто не мог защитить себя сам.

56

Время неслось будто мимо них, мимо гостиницы, мимо семьи. Однако, конечно, оно их задевало.

Новая третья для Филиппа Стоддарда выставка приближалась, неся за собой ноты грусти. Грусти Полины Николлс. Как она хотела снова войти в двери «Дэшен-Арт», уверенно и честно. Но, пожалуй, это было невозможно. Ведь сама она была нечестна. И, однако, от сознания этого, желание её не затухало, и она стала часто думать об этом. Ничего, впрочем, не говоря. Ей казалось, она не имеет права высказать его вслух, и так получив слишком много за довольно короткое время.

Но Филипп мог считать себя слепым и глухим, если бы не разгадал тайное желание Полины. Когда она чего-нибудь хотела он привык исполнять её просьбы, претворять в жизнь мечты. Он всегда хотел, чтобы у неё было всё, чего бы она не желала. Она была скромна, нетребовательна и заслуживала этим всего, чего не просила.

И он спросил, внимательно на неё взглянув:

– Ты хочешь увидеть выставку, правда?

Она смутилась было тому, с какой лёгкостью и удовольствием он читал её, как открытую книгу, подчас забавляясь её невинным прихотям. Иной раз она представала перед ним прежней девчонкой, словно он возвращался во времена своей относительной молодости, на тридцать лет назад. Иногда ему казалось, что именно тогда и было положено начало их будущей невероятной, но милой истории любви.

Но перед ним всё же сидела взрослая Полина, не уступающая, впрочем, а, может быть, и превосходящая собой ту десятилетнюю девочку, с которой он был знаком. И та девочка была ребенком, дочерью его друзей, а сейчас она была женщиной, которую он любил, ценил, как великую свою отраду.

– Да, я хотела бы увидеть твои полотна в экспозиции! – она опешила. —Но как, как ты догадался?

– Ты же не видишь своего лица, когда рассматриваешь новые полотна для выставки… А я смотрю на тебя в такие моменты!

– И в другие тоже!… – переливистым смехом рассмеялась Николлс.

– Не могу себе в этом отказать! – ответно хохотнул Стоддард, но потом быстро посерьёзнел:

Ты же понимаешь, что портрет выставить я не смогу?

Её лицо тоже стало серьезным:

– Только не в «Дэшен-Арт»… Иначе наш обман станет достоянием гласности! А мы ведь не можем себе этого позволить!

Филипп взял её за руку.

– Мой обман, Полина! – поправил он. – Но, я думаю, провести тебя на выставку я смогу….

***

Полина не знала, что придумает Филипп. В течении нескольких дней, пока она томилась неведением, Стоддард, погружённый в раздумья, носился с идеей провести Николлс в зал экспозиции «Дэшен-Арт», пусть даже это будет секретно, преступно, пусть это будет почти невозможно.

Он, как мальчишка, загорелся мыслью о шалости, проделке, грозящей стать грандиозной только потому, что впервые в жизни он проказничал ради другого человека, самого светлого человека в его судьбе.

Желания Николлс были то просты, то сложны, он стремился исполнить каждое. Непреложным его правилом стало – пока всё зависит от него, Стоддарда, Николлс не сможет получить лишь одного – луну с неба. Всё остальное, казалось, в его власти.

И спустя немного времени он уже знал, как поступить. Филипп решил: он спрячет любимую на виду у всех, каждый человек будет видеть её, возможно, говорить с нею, но узнать в ней знакомую не получиться ни у кого, ибо она обратиться в чужестранку, недосягаемую, словно другая планета, но манящую, как солнечный свет или огонь.

Едва он придумал это, как на душе его полегчало. Он не знал, понравится ли Николлс его план или она отвергнет его, но не спешил узнать об этом. Не торопясь, он осмыслил всё до последней детали, понимая, что каждая мелочь способна их выдать. И, едва только в его голове возник новый план почти гениального обмана, он исчез из гостиницы, никому не сказав ни слова.

Вернулся он, впрочем, очень скоро, сияющий от гордости и плохо скрываемого тщеславия. При нём был потрепанный саквояж, вовсе не похожий на его собственный. Пожалуй, он не был тяжёл, но в нём было что-то тщательное оберегаемое, и до поры даже Николлс не знала, что содержимое предназначается для неё.

Но когда до выставки остался один день…

Как ларец с неслыханным сокровищем, Филипп Стоддард открыл на глазах у Полины тот самый саквояж, извлекая на свет Божий… парик! Он был сделан из тёмно-каштановых волос, короче, чем волосы Николлс. Искусственные волосы были неотличимы от настоящих и уложены в изысканную прическу. Полина восхитилась ими и придумкой Стоддарда, того человека, что ежеминутно поражал её своими талантами и возможностями.

Следом за изящным париком, Филипп вынул из недр саквояжа маленькое элегантное платье глубокого, словно сумерки перед самой ночью, синего цвета. Оно было неброско, скромно, но отчего то казалось приковало бы к женщине, облачённой в него внимание многих. Стоддарду, человеку с тонким вкусом, некоей странной слабостью к красивым вещам было неописуемо приятно услышать восторженный возглас Полины, едва она увидела платье в его руках.

Но все же это был не последний сюрприз. Незаконченный образ будущей спутницы художника был неполон без туфель, о чем не забыл Стоддард, позаботившись выбрать и их. Это были чёрные и донельзя простые туфли на низком милом каблучке с ремешком по щиколотке. Вот тут Полина, которую, кажется больше нечем было удивить, благоговейно вздохнула. А Стоддард, поймав её жадный, нетерпеливый взгляд, подумал о том, как давно она в полной мере не ощущала себя женщиной, как давно не позволяла себе сбиться с курса, как давно не была свободна взмахнуть крыльями, взмывая над повседневностью и тем, что нельзя побороть.

– Ты обратишься в незнакомку, дорогая! – рассмеявшись, пояснил Филипп. – А эти вещи призваны помочь тебе! Давай —ка! Посмотрим!

Мужчина аккуратно взял парик в руки и с великой осторожностью надел на головку Полины. Несколько движений пальцами и волосы парика легли вполне естественно, а причёска и сам цвет подошли Николлс. Стоддард сказал бы «Чертовски!».

Когда, надев парик на Полину, он чуть отстранился от неё, не смея отказать себе в удовольствии легко щёлкнуть её по носу, словно она была совсем несмышленой девочкой, а он человеком, что решил посвятить жизнь желанию её баловать. Таких по-детски обожающих глаз он никогда не видел прежде, и вряд ли бы увидел вновь. Ему казалось, только она способна смотреть так. Только она, повзрослев, смогла сделать уникальную вещь: сохранить в себе невинного ребёнка, маленькую девочку, которая воспринимает жизнь чудом, любит её, и принимает с радостью всё, что она даёт.

Женщина не видела себя, но, видимо, чувствовала себя чудесно:

– Это твой план? А меня не узнают? А Максвелл?

Стоддард покачал головой:

– Не думай о нём! Лучше запомни легенду: тебя зовут Виолетта Анри Морлён, ты учительница французского языка! Твой отец англичанин, а мать родом из Лиона! Ты впервые в Англии и совсем, слышишь, совсем не говоришь по-английски!

Полина понятливо закивала:

– Моя речь может выдать меня!

Тут уже Стоддард был крайне удивлён, ведь сказано это было на чистейшем, безукоризненном французском. А Полина хитро улыбнулась:

– Хоть что-то будет во мне настоящее – раньше я учила французскому… детей из хороших семей, давала частные уроки, – по-английски пояснила она.

Стоддард просиял:

– Значит, роль твоя будет сыграна блестяще!

Потом он помолчал с минуту, вдумываясь, но не находя истины, что за женщина перед ним. И он сказал только:

– Примерь одежду, подходит ли тебе платье? Что за спектакль без костюмов?!

Она подхватила платье и туфли и, словно ветер унеслась к себе и не было её довольно долго. Всё же женщина в ней не спит и никогда не умирала, думал Филипп, ожидая её.

Она явилась неожиданно, когда он почти оставил надежду увидеть её, словно она, как фурия, унеся с собой что-то важное, пропала навеки. Однако, много времени спустя Полина и женщина совсем на неё не похожая появилась на пороге гостиной родного дома. Филипп сидел вполоборота и, уже устав таращится в пространство, смежил веки, хотя и не дремал.

– Филипп! – позвала она по-французски, поздно сообразив, что не спросила его, владеет ли он этим языком. Однако, этот вопрос был излишним. Тихий голос и впрямь будто принадлежал незнакомке. Стоддард понял с радостью, что узнать её таким образом не представится возможным.

Изменилось и её лицо. Она чуть подкрасила глаза, пожалуй, гуще, чем привыкла и это немного сковало её. Губы тоже приятно алели, и сложно было не желать её поцелуя. Глаза она спрятала за небольшими в простой оправе очками и старалась не смотреть на что-нибудь слишком уж долго, видно, подумав, что по глазам её, конечно же, можно будет легко разоблачить.

Стоддард поднялся на ноги и пошёл навстречу ей, влекомый собственным именем. Он знал язык, возможно, не так хорошо, как Николлс, но понять её он был способен.

Платье придало ей особого шарма. И раньше, если честно, он и не замечал насколько Полина наполнена им. Оно подчеркнуло её всю, не только красивое тело, но и странным образом то, что нельзя увидеть глазу. Романтичность, очарование и блестящее поведение леди. Она была безупречна.

Он приблизился к ней и медленно, словно спрашивая разрешения и не решаясь быть смелее, взял её руку в свою, поднёс к губам и поцеловал мягкую, прозрачную кожу с синеватыми жилками сосудов.

Новое откровение, новый шаг, новая буря эмоций завладели женщиной. И пусть он не сделал ничего другого, это был очень интимный момент. Кто они? Полина всё спрашивала и спрашивала себя, надеясь когда-нибудь понять, надеясь, что он понимает. А пока…

Когда только он успел поднять на неё глаза, деликатно оставив руку, Николлс спросила почти ревностно:

– Кто такая Виолетта Анри Морлён!

Он, кажется, будто бы вспомнил о ком-то, но честно сказал:

– Её никогда не было!