Текст книги "Чужой гость"

57

Зал галереи был полон света. Даже купол светился в темноте наступившего ласкового вечера. Полина, увидев это, радостно и взволнованно взяла Стоддарда за руку.

Кто являлся чьим спутником, они так и не решили. Стоддард полагал, что сияющая, как сама молодость, женщина, шедшая рядом с ним, достойна лучшего кавалера. А она не желала другого и противилась отчаянно всем его попыткам указать на свой возраст. Филипп считал Полину слишком молодой в суждениях и поступках, слишком не похожей на тех, кого он видел, слишком нужной ему, слишком им любимой. Он боялся её, как ту, что могла навеки покинуть его, получив власть над ним. Он гордился ею, как той, что сам выбрал и будто создал из женщины совершенно иной. Он любил её, но больше хотел заслужить её любовь. Она была мила и чиста, он привык осознавать себя порочным…

Они, наконец, оказались внутри «Дэшен-Арт», и Филипп мог поклясться, что почувствовал, как замерло, а потом сладко ёкнуло её сердце. Она словно вернулась домой из далёкого путешествия, но проведённые вдали от него годы сказались на ней; она боялась ступить на порог, крепко вцепившись в ладонь спутника. Стоддард погладил её по руке, успокаивая и придавая сил.

Тогда они смогли пройти внутрь выставочного зала, подхваченные разноцветной и шумной толпой. Кем были эти дамы и господа? Она не сознавала, что они значат и кем являются, но в ней, наконец, проснулась Полина Дэшен. Она была дочерью Дэшенов, она имела свой голос, пусть сейчас вынужденно молчала.

Но она не хотела бы вернуться. Оставив тогда позади и галерею, и семью, в которой была рождена, она получила так много, сколько не каждый может иметь, прожив жизнь. А она ещё не собиралась с ней проститься. Сейчас она хотела насладиться моментом, насладиться, будучи рядом с человеком, который сделал это возможным.

Он рассказывал ей о своих полотнах, и она удивлялась, когда же – Боже, когда? – он успел создать столько прекрасного, ведь постоянно, неусыпно был занят ею. Она восхищалась тем, насколько разнообразны сюжеты картин, как много в них красок, жизни, души. Его жизни, его, Филиппа, души. Тогда её вдруг пронзила непрошенная и страшная мысль: он растрачивает себя, укорачивая жизненный путь, тратя все силы, но растрачивает не напрасно. И после него, после последнего вздоха останется что-то осязаемое, неопороченное, прекрасное в простоте и незамысловатости. Останется Филипп…

– Приветствую, Стоддард! – как гром среди ясного неба, неожиданный голос Максвелла вернул её в реальность.

Филипп, не отпуская, однако, Полину, которую держал под руку, вторую руку подал Дэшену в знак приветствия. Мужчины пожали руки.

– Мэм! – галантно наклонив голову в знак приветствия, обратился Макс к сестре, явно не узнав её.

Полина чопорно улыбнулась, но потом, совладав с собой и вспомнив своё вымышленное имя, невинно глянув из-под ресниц и сквозь свой занавес – очки, сказала на французском:

– Мсье Дэшен, наслышана о Вас! Мой друг, мсье Стоддард, говорил много лестного! И о галерее…

Она щебетала на языке, которого брат не знал никогда и даже злорадно смеялась над ним, подозревая, что позже совесть её, проснувшись, ввергнет её в пучину стыда и разочарования своим поведениям.

Филипп, однако, почти сразу прервал её:

– Познакомьтесь, Максвелл: Виолетта Анри Морлён, только недавно приехала из Франции! Никогда здесь не бывала, хоть отец и англичанин по рождению! К слову, совсем не говорит по-английски!

Последнее он сказал громче, чем следовало, и Полина поняла: её маленькому реваншу не суждено состояться.

– Кстати, Виолетта говорит, что слышала о Вас много хорошего и здесь, – он обвёл глазами большой зал, – довольно мило…

Настал черед Полины заставить Стоддарда молчать. Мило, ха? Она считала, что в галерее чудесно… Но…

– Очень рад, мадам Морлён! – -Максвелл заискивающе взглянул незнакомке в глаза, с первого взгляда признав её красивой и слишком уж не подходящей Стоддарду женщиной. Она скорее…

Когда Николлс лишь на секунду встретилась глазами с подобострастным взглядом старшего брата, ей показалось, что внутри противно сворачиваются внутренности, и испугалась что брезгливость отразится на лице. Однако, Макс не обратил на это внимания, поверхностно замечая в ней только внешность, но не давая себе труда смотреть глубже. Словно слепец, он никогда бы не распознал её. Он, подстёгнутый её похвалой, продолжил говорить:

– Милая мадам Морлён! Вы, должно быть, знаете, что раньше этим местом владела моя семья… Да, я выходец из семьи людей искусства… Хотя при родителях галерея никогда не имела такого успеха, и с таким размахом, как сейчас, думается, не устраивала выставок, родители были люди довольно деятельные! Но, знаете, сейчас, при моём управлении, галерея живёт! Взять хоть Вашего друга! Отцу не удалось бы заманить Стоддарда сюда так надолго! А я…

– Напыщенный индюк! – так же невозмутимо и приятно улыбнувшись, закончила Полина на французском, ведомая легендой о смешанном происхождении.

Филипп был бы рад расхохотаться, но, сказал, сохраняя невозмутимый вид:

– Прошу нас простить, Максвелл, мы уже закончили осмотр полотен, думаю, дама порядком устала! Я должен о ней позаботиться, мы, пожалуй, покинем Вас!

– Да, конечно! – отозвался Дэшен. – Милая Виолетта, рад был познакомиться с Вами!

– Не могу сказать того же! – серьёзно, под защитой иностранной речи, ответила Полина.

Стоддард же сжал её руку, и, на прощание кивнув хозяину галереи, словно перевёл её слова:

– Это взаимно!

***

Они устремились к выходу так быстро, как бегуны к приближающемуся финишу. Филипп держал её руку, тянул за собой, надеясь, что капризная девчонка, совсем заигравшаяся, когда нужно быть спокойной, скоро вновь исчезнет без следа.

Оказавшись на улице, во мраке мостовой, Полина, до этого подавляющая гнев, вдруг рассмеялась:

– Какой он… жалкий, когда стремиться кому-то понравится! Всё бы отдала, чтобы он узнал, что флиртовал со мной!

И Стоддард засмеялся с нею в унисон. Они бежали по улице, намереваясь оставить позади галерею, Максвелла, что ничуть не изменился к лучшему.

Оставив за спиной пару кварталов, он взбежали по ступеням одинокой, словно покинутой беседки, на секунду до того, как на иссушенную зноем землю хлынул ливень. За шумом дождевых потоков смех отчаянных оборвался.

Филипп и Полина вдруг замерли друг напротив друга, близко и ожидающе. А потом всё случилось быстро, Николлс лишь спиной почувствовала прохладную колонну.

Филипп посмотрел ей в глаза, а у Полины возникло ощущение, что всё происходит впервые. Сначала он коснулся губами уголка её рта, левой щеки, ложбинки под ухом. Потом его дыхание стало горячее, он целовал её в шею, прижимаясь губами к неистово бьющимся жилам. Она обхватила ладонями голову Филиппа не для того, чтобы отстранится и спастись, но, чтобы дать ему знать: ей хорошо, она согласна.

Пальцы Полины запутались в волосах Стоддарда, она, забыв себя, стремилась быть ближе к нему, полнее его ощущать. Она чувствовала его губы около ключицы, но женщина не хотела отказать мужчине. Теперь она любила сама, и, готовая ответить на любовь Стоддарда, понимала без страха и решительно, что ещё немного и власть его над ней станет абсолютной.

Но она знала также, что не нарушит собственный запрет. Возможно, страстное желание будет увлекать её в бездну, но она не позволит ему собою управлять. Чувствовать кожей поцелуи, горячие губы, блуждающие у основания шеи было ново для Николлс, но она не протестовала…

В какой – то момент он вернулся к её покинутым губам. В Стоддарде было ещё так много мужественности и вдруг, он почувствовал это, в нём пробудилось и желание. Он желал её губы, он желал её сердце, он желал всю её жизнь. И хотел доказать, должен был доказать, что достоин этого.

Филипп стремился разбудить в ней давно уснувшее.

Губами Полины, которые были покорны и призывны, он обладал. Они подчинялись ему, и каждый изгиб был наполнен им, Филиппом Стоддардом. Ему казалось, она теряет сознание, и тогда он позволил себе обнять её стройную талию, словно желая понять всю женскую суть. Ему казалось, она плачет, и тогда, едва оторвавшись от её стана, он пальцами гладил её совершенно сухие щеки. Он слышал, как Полина иногда вздыхает от наслаждения, тогда он ловил эти вздохи губами, и снова накрывал её рот поцелуем, очередным, но новым.

Ливень медленно стихал.

58

Они жили по-прежнему, принимая невозможность отступления от собственных правил. Вряд ли когда-нибудь смогли бы они забыть о случившемся в беседке. Стоддарда, словно мальчишку, бросало в жар от одного лишь воспоминания, и он понимал, что Полина чувствует то же.

Они зашли дальше, чем могли себе позволить. И оба начали бы стыдиться столь бурного и несвойственного им проявления своих чувств, если бы в тайне не были счастливы и в тот вечер, и после.

Полина была для Стоддарда открытой книгой, он же для неё – непознанным фолиантом. Она думала, не прячет ли мужчина, любимый ею, каких-нибудь секретов за пазухой, скрытых от неё.

Но единственной его тайной до недавнего времени оставалась необычайная в своей естественности, и в то же время ненормальности любовь к женщине, которая не совпадала с ним ничем, кроме чувства взаимности…

Однако, бренное бытие ворвалось к ним довольно скоро в виде письма, брошенного в отверстие для почты во входной двери. Среди кипы разноцветных конвертов и буклетов было письмо с оксфордским штемпелем. Конверт был тонок и выглядел так, будто в него позабыли вложить послание. Адресат – Филипп Стоддард.

Тот, находящийся в гостиной и праздно восседавший в кресле перед пустым камином, принял конверт из рук Полины, притянул её сесть с ним рядом, а сам сорвал наклейку, не повредив единственный лист, что скорее напоминал записку, чем письмо. Оно было от Китти, и не претендовало на обстоятельность изложения новостей.

По правде говоря, их и не было. Пожалуй, деревенская жизнь не была красочна и многообразна, вот и Китти писала, что страшно соскучилась сидеть в глуши. Следом за этим шёл уже традиционный, в мягких выражениях упрёк в том, что Стоддард мало того, что уже много месяцев пребывает в Лондоне, словно решил опять обосноваться в столице, так ещё и не пригласил её ни на одну из выставок. Это, к слову, очень обидно, и она, Кэтрин, очень разочарована!

Стоддард, неожиданно покраснев от стыда, прочёл написанное вслух и вздохнул, признавая правоту упрёков и недовольства сестры. Он посмотрел на Николлс, молчаливо спрашивая её мнения. Странно, но щёки её тоже зарделись, и она смогла сначала только протянуть:

– Ох, как же вышло неловко… Даже я, хоть мне заказана дорога в галерею, и то видела твои работы в экспозиции, а сестра…

– Она годами пестовала мой талант… – задумчиво подхватил мысль Полины Филипп.

Николлс заёрзала в кресле, поворачиваясь лицом к Стоддарду, протянула руку к его лицу, провела кончиками чутких пальцев по лбу чуть ниже линии роста волос, переместила их на висок, и так замерла:

– Какой же ты безалаберный эгоист, дорогой мой! – заключила она, беззлобно и даже шутливо, успокаивая. – И я хороша…

Стоддард недоуменно приковал к ней взгляд.

– Обычно женщины лучше понимают друг друга, чем мужчин! Они внимательным к мелочам, деталям, которые составляют существование! – пояснила она. – Но я даже не подумала, не потрудилась подумать, что может быть оскорбительным то, что мы до сих пор не позвали её приехать! Послушай, она должна увидеть полотна! Она может даже указать на мою легкомысленность, подумать, что я не дружелюбна, но мы должны позвать её!

– Я отправлю телеграмму, так будет быстрее! – сказал Стоддард.

– Да, так будет замечательно! Но тебя, милый, ждёт настоящий нагоняй от сестры!

Филипп поймал её руку в свою ладонь, прижал её к своей груди, где-то очень близко к сердцу.

***

Телеграмма от Стоддарда со скоростью света пересекла многие километры, чтобы достигнуть своей цели, особняка в предместье Оксфорда. Едва Филипп отправил её милому адресату, как на сердце его полегчало, а душа странно запела. Воодушевлённый идеей, гонимый тоской по сестре, которая, как фантом, возникла в сознании, он ждал с нетерпением, не свойственным его характеру, ответа.

Ответ, впрочем, вопреки ожиданиям и большим надеждам на скорую встречу, заставил себя подождать. С каждым новым утром разлука давала о себе знать всё явственнее, словно в жизни перестало хватать самой важной детали, определяющей если не всё, то многое. Стоддард был мрачен и недоволен собой. Он и правда был эгоистичен, вдруг неожиданно получив приятную жизнь в городе души, семью, и любимую женщину.

В ожидании грядущей встречи, он поймал себя на мысли, что город принял его в свои объятия с неохотой, семья была чужой, он случайно узнал любимую…

Наверное, если бы всё сложилось в Лондоне менее удачно, он всем сердцем стремился бы домой, к привычной жизни. Но нечаянно на его горизонте появилась Полина, светлая и добродушная, привлекающая к себе, привязывающая, держащая так крепко, что сложно было даже в мыслях оставить её.

Если бы он не любил её, горячо, самозабвенно, но ненавязчиво, он смог бы, пожалуй, оставить Полину, вернуть все дары, отпустить её мягкие руки. И тогда, не познав её губы и тёплые объятия, Стоддард не задумался бы о том, насколько пустым было его существование.

Полина заполнила собою всё пустоты жизни, все изъяны души, сгладила неровности его тяжёлого характера. Его любовь к ней выросла из благодарности и сожаления о её судьбе, участия к ней.

Но он не был готов соединить два своих мира. Стоддарду казалось, что, один захлестнёт и вытеснит другой; две женщины не могут одинаково сильно любить одного мужчину, не могут владеть им безраздельно и полно. Он не знал, какая из двух его реальностей будет выносливей, изобретательней в битве за одно сердце.

Но кому нужна эта борьба? Эта схватка? Его сестре, которая знала его всю жизнь, изучила до мельчайших тонкостей, была верным спутником в дни испытаний и, однажды запустив коготки на его личную территорию, осталась в этом пространстве одна, отгоняя соперниц, ревностно заявляя своё исключительное право на владение Стоддардом, незаметно растворила его в себе.

Или Полине, которая ничего не предпринимала, чтобы привязать его к себе; всё получилось само собой. Женщина, которая должна была быть сильной ради семьи, явила ему свою слабость, сняла маску, надетую годы назад. При этом она не претендовала на Филиппа, человека, позволившего ей встать на ноги, почувствовать новые силы и ещё недавно готова была отказаться от него с лёгкостью и пониманием необходимости такого шага. Но теперь… Оба любили, и души их так плотно сплелись, что разорвать связь было нелегко, не повредив какую-то из них, ибо они существовали, подпитывая одна другую энергией…

Филипп Стоддард просто ждал…

***

Наконец, на телеграф пришёл долгожданный ответ. Несколько сухих слов. «Приеду через два дня тчк Вместе с Кристофером тчк Прибытие в 15.30 тчк».

Он никогда не любил этот способ связи за информативность при полном отсутствии эмоций. Вот и теперь Филиппу показалось, что в кратком сообщении, в каждом его слове сквозит нескрываемая, ещё вполне ощутимая обида Китти.

Но он был рад, и два дня для Стоддарда тянулись, как резина, а каждая минута, словно ещё отдаляла момент встречи, а не наоборот.

Однако, день приезда сестры и внучатого племянника Филиппа Стоддарда наступил. Мужчина оптимистично встретил первый луч солнца, тщательно оделся, «будто франт», спустился к завтраку, насвистывая незамысловатую песенку из своего далёкого детства.

Когда, обуреваемая странными тревожными предчувствиями, Полина наполнила его чашку обжигающим какао, мужчина попытался приободрить её улыбкой, она была несколько взволнована и, пожалуй, с волнением ожидала того же, что и Стоддард лишь с другим настроением.

Полина не знала наверняка, что принесёт с собою гостья. Женщина так привыкла к своему новому положению, с которым домочадцы смирились с завидной лёгкостью, что боялась любого ветра, способного снова наполнить паруса Филиппа. Он не принадлежал ей, конечно, в той степени, что она могла выдвигать ультиматумы, он не был безвольным, он решал сам за себя. Но она боялась, что, едва порог её гостиницы переступит та, что всегда была на первом месте, сестра, у неё самой, Полины, больше не останется того, что нужно её мужчине.

Он был постоянен до этого времени, ничем не запятнал её доверия, но, что, если прошлое, готовое с минуты на минуту ворваться в особняк, вдруг подхватит художника, мужчину, любимого вихрем и опять скроет его из виду, не обещая вернуть?

Но Николлс беспокоило и ещё кое-что. Внезапно она задалась вопросом, который раньше не был для неё насущным. Достойна ли она Стоддарда? Хороша ли она для него? Есть ли в ней, женщине, имеющей прошлое, силы построить будущее, пусть необычное, чудаковатое, с претензией на счастье? Или она, чуть только встретится взглядом с человеком из прошлого и настоящего Филиппа, вмиг померкнет для него, а то, что он оценил в ней, вдруг обесценится?

Она гадала и, неспокойное её поведение взволновало Филиппа, потому что он думал о том же самом. Что, если под властью сестры, которая проявлялась очень часто, он не сможет видеть Полину в её истинном блеске, прошлое затмит собой настоящее, и Полина, грустно взглянув на того, кто обещал ей мир, согласится пустить их любовь на ветер?..

59

Он долго стоял на платформе вокзала, ожидая прихода поезда. В клубах дыма, то на пустующем, то на запруженном людьми перроне, Стоддард появился заранее, много раньше назначенного часа. Он был один: Полина предпочла встретить гостей, как подобает хозяйке домашней гостиницы. Филипп спросил себя, не опасается ли Николлс впервые увидеть человека, для которого он, Филипп Стоддард, был едва ли не дороже жизни.

Она и сама не понимала своих чувств, непохожую на неё, общительную и приветливую в общении с людьми и легко находящую с незнакомцами общий язык, явную отстраненность и неуверенность. Но предчувствие, что её мир совсем скоро покачнется, и она должна будет любыми средствами устоять на ногах, не потерять равновесия, в тот солнечный день будто запретило ей покидать дом.

Компанию ей составили дочери, и Филипп, уезжая, тревожился за неё не сильнее, чем обычно. Гораздо больше он переживал за себя. Мужчине вдруг нестерпимо захотелось то ли поскорее увидеть сестру, то ли мчаться с огромной скоростью прочь от неё, но он взял такси навстречу, на вокзал.

Наконец, условленное время. Наконец, оглушительно громыхая колесами, к перрону прибыл заветный поезд из Оксфорда. Стоддард был удивлён этому, но в числе немногих пассажиров, покидавших вагоны и рассыпавшихся по платформе, он очень быстро увидел старшую сестру. Одной из первых она очутилась на свободе, а брат увидел, как за собой она тянет десятилетнего, казалось, немного расстроенного ребёнка и чемодан, видавший виды. Но Китти не заметила Стоддарда, вся поглощённая высадкой.

Однако, чуть отвлёкшись и справившись – слава Богу! – с багажом, она смогла оглядеться по сторонам. Он выглядел неуверенным, а поймав издали её взгляд, и вовсе стал казаться пристыженным. Она подумала, уж не переборщила ли она с упрёками, но, в конце концов, для её брата привычной была именно эта её манера поведения – недовольство им и его поступками,

– перемежающееся краткими, но значимыми проявлениями любви, благоговения и уважения.

Китти махнула ему рукой, то ли приветствуя, то ли прося немедленной помощи. Чуть не бегом Стоддард кинулся к приехавшим и первым делом серьёзно пожал руку ребёнка, которого знал с его младенчества, руку Криса. Затем натолкнулся на излишне суровый, а потому не страшный в своей фальшивости взгляд сестры, примирительно выбросил руки ладонями вперед, словно просил прощения за всё, что сделал, сказал, скажет и никогда не совершит.

– Здравствуй, братец! – поздоровалась Кэтрин, подставляя ему щёку для поцелуя.

– Здравствуй, Китти! – ответствовал он. – Как дорога?

– Утомительно… как всегда! – в притворном раздражении сестра продолжала его смущать. – Надеюсь, твоя выставка хоть немного оправдает эту неуютную тряску!

Он принял у Китти чемодан и пошёл с ним впереди.

– Хочешь обидеть меня?! Не рассчитывай: я перестал на тебя обижаться ещё в детстве, когда ты как-то раз отдала мне целую плитку шоколада!

– Я, по-моему, хорошая старшая сестра! – улыбнулась своим воспоминаниям Китти. – Хотя, ту плитку я бы ни за что тебе не отдала, если бы не отец!

Филипп расхохотался:

– Вот оно что?! А я думал, я был так очарователен, что ты не смогла устоять!

– Нет! – стала протестовать Кэтрин. – Мальчишкой ты был омерзителен, и я делала всё, чтобы поскорее избавиться от сопливого брата —плаксы!

Стоддард остановился довольно стремительно, развернулся лицом к сестре:

– Я, что, настолько плох?

Китти сделала вид, что думает над ответом.

– Нет! – сказала она затем. – Ты всегда был лучше всех!

Ещё секунду-другую она молчала, а потом продолжила:

– Я скучала, Фил!

– Я тоже, дорогая! – Он опустил чемодан на землю, обнял сестру одной рукой, добавив с непонятной тоской в голосе: – Я тоже скучал!

***

В доме Полины тем временем случился настоящий скандал.

Ребекка, посаженная Полиной за чистописание, отложила бумагу и карандаш и сказала:

– Я больше не могу писать, у меня болит голова, мама!

Полина внимательна и чутко следившая, как дочь выводит буквы на бумаге, ощупала её бледный лобик.

– И правда, – сказала она. – У тебя температура! Давай-ка ложись в постель, а я принесу тебе лекарство! Из кухни…

Бекки встала из-за учебного стола и плюхнулась на кровать, потянув на себя одеяло, расслабившись. Её мать, аккуратно сложив письменные принадлежности, отправилась вниз, как и обещала за лекарством.

Когда шаги матери стихли в отдалении, Бекки Николлс откинула одеяло, спустила ноги на пол и, крадучись, пошла к двери, открыла её, не наделав шума. Она прошла по коридору, казалось, что она хочет пойти к матери, но спустилась на первый этаж так же бесшумно, как и отворила дверь спальни.

Путь маленькой проказницы лежал в гостиную, откуда можно было увидеть улицу. Девочка очень хотела первой увидеть сестру дяди Стоддарда, которую почему – то опасалась её мама. Из окон гостиной можно было видеть калитку и подъездную дорожку к их дому. Дочка Полины вскарабкалась на подоконник и уставилась во двор, скрестив пальчики и загадав, чтобы мама не услала её снова наверх, писать строчки. Даже дыхание её стало тише, а на стекле от него появилась испарина, пришлось ладошкой протирать его.

Бекки ловила каждый звук, наверное, рассчитывая услышать машину, такси, которое доставит странную незнакомку. Но машин было порядочно и найти нужную, как девочка ни силилась, не получалось.

В кухне послышалась возня, потом Полина поднялась наверх, не заглянув в гостиную, где Ребекка в ожидании нагоняя от неё, замерла, даже стараясь дышать реже. Никто ещё не приехал…

Ещё через пару минут Полина, озабоченно зовя младшую свою девочку по имени и заглядывая в каждый закуток, опять спустилась на первый этаж с пузырьком лекарства в руке и в тот самый миг за воротами остановилось странно, не произведя шума такси.

Первым из автомобиля выбрался Стоддард, он открыл заднюю дверь, помогая выйти и пожилой женщине. Водитель такси, не теряя времени, обогнул машину с другой стороны, открыл багажник, чтобы выудить увесистый чемодан пассажиров. Следом за Китти из глубины салона показалась светлая головка Криса.

– Приехали! Они приехали! – в восторге, будто увидела настоящее чудо, вскричала Бекки, хлопая в ладоши. Она уже не боялась попасться материн на глаза, всё внимание её было приковано к вновь прибывшим. – Мальчик, с ними мальчик!

Сообщив об этом, она занялась задачей, как можно скорее спуститься на пол, чтобы быстрее всех побежать в прихожую, раньше всех распахнуть дверь. Наконец, она оказалась на полу и кинулась к выходу из комнаты, на бегу увернувшись от рук матери, цепких, не недостаточно быстрых. Ускользнув от Полины, Бекки подбежала к двери, потягиваясь, чтобы распахнуть её.

– Бекки, я велела тебе быть наверху!

– Мам, ну, они же приехали!

– Так ты обманула меня, и голова у тебя не болит? – сощурившись, осведомилась мама Бекки.

– Да… нет.. – -девочка запуталась, а Полина незаметно усмехнулась.

– Быстро наверх, если ты не заболела, самое время закончить занятие…

– Ну, мама..

Полина Николлс подошла к дочери, взяла её за руку, чуть-чуть отвела в сторону от двери:

– Быстренько!

Девочка поникла было, но как раз с эту минуту, в дверь позвонили, и Бекки, вырвав руку, с прежним восторгом запрыгала на месте:

– Приехали, приехали, приехали…

– Ребекка Хоуп, тише!

Полина открыла дверь широко, почти настежь, словно свои объятия. На пороге действительно стояли её постояльцы: Филипп и его семья. Николлс посторонилась, пропуская внутрь сначала Стоддарда, которому всё было знакомо и мило, а затем и его гостей, для которых Полина хотела бы оказаться полезной и приятной.

Последней, по пятам за внуком, в гостиную вошла Кэтрин, сестра Филиппа, с порога любопытным, и чуточку придирчивым взглядом оглядывая пространство от потолка до пола и саму хозяйку. У Полины тут же возникло отвратительное чувство, словно она стала мебелью в собственном доме.

Ей хотелось успокоить нервы, и она списала это чувство на волнение перед приемом новых гостей. Стушевавшись, она всё —таки смогла произнести слова приветствия:

– Добрый день, миссис Брайт! Я Полина… Николлс! Добро пожаловать!

Теперь взгляд старой женщины остановился на Полине подробнее. Как и многие она мгновенно оценила её красоту и приятные простые манеры обращения с людьми.

– Добрый день! – поздоровалась Брайт, а потом, не понимая, что случилось, спросила деловитым, ледяным тоном: – Наши комнаты готовы? Очень надеюсь!

Полина снова покраснела до корней волос.

– Да, – подтвердила она, не совсем понимая, чем вызвана такая холодная реакция сестры Филиппа. Вероятно, она просто давно не принимала у себя гостей и любой вопрос, касающийся удобства её гостиницы, только казался ей резким.

Она справилась с собой быстро.

– Проходите наверх, Вы, верно, устали с дороги!

С этими словами она пошла на второй этаж, не забыв забрать с собою Ребекку, а вереница гостей, возглавляемая Филиппом Стоддардом, потянулась за ней.