Текст книги "Чужой гость"

46

Утро сменилось днём, но Стоддард не покинул своего номера. Открытый заполненный чемодан притягивал к себе его взгляд, словно нечто необычное, чудное. На полу рядом заметно прибавилось скомканной бумаги; Филипп писал одно и то же письмо, но раз за разом избавлялся от написанного. Мужчина не находил слов.

Раз или два, настойчиво, в дверь стучали и какое – то время ждали разрешения войти. Стоддард молчаливо и не менее настойчиво не позволял, а потом с облегчением слушал удаляющиеся шаги. Полина… Последний раз, не дождавшись ответа на свой стук, она спросила, и в голосе её слышалась тревога:

– Филипп, у тебя всё в порядке?

Он не успел ей ничего сказать, хотя молчание длилось совсем немного времени. Николлс, он услышал, вздохнула, повернулась на каблуках, и пошла вниз.

Он снова стал метаться по комнате, надеясь, что, наконец-то, его свалит с ног усталость. Но она, коварная, упрямая и непокорная, бежала от него. Он был бодр, мог свернуть горы, но не знал, зачем. Не находя себе места, он рыскал глазами по комнате, но всё время натыкался на одну и ту же вещь. Тот портрет, что он писал в тайне и закончил совсем недавно под покровом ночи, будто вор.

Портрет Полины, второй или первый. Огромные глаза на худом лице, смотрящие осуждающе и с непонятной тоской. Она была, казалось, живой, реальной, но он не писал её такой колючей и взгляд не был таким холодным. Он подошёл к портрету.

– Что же нам делать, если не это?

Он услышал свои слова где-то под потолком в густом воздухе. Он ждал ответа, жаждал его, но снова наступила тишина, нарушаемая только его дыханием. Но позже…

– Филипп, открой! Я волнуюсь за тебя…

Он подошёл к двери, широко её открыл. На пороге стояла Полина, в руках у неё был поднос с ужином.

– Я волновалась за тебя… – повторила она, вдруг под его непроницаемым взглядом поникнув.

– Не стоило, – заверил Стоддард, пропуская её в комнату. Вопреки её ожиданиям, за суровым его видом она нашла, услышала того, знакомого Стоддарда.

Она поставила поднос на столик, украдкой взглянув на Филиппа. Он прошёл вглубь комнаты, остановился, напряженно пытаясь укрыть от взгляда хозяйки гостиницы чемодан. Но Полина была внимательна, от неё не укрылась попытка художника, неудачная…

– Ооо, – только и протянула она, застыв на месте.

Мужчина странно, виновато кивнул ей, объявляя, что она понимает его правильно.

– И… – голос Николлс сорвался. – Когда ты едешь?

– Как можно скорее! – отозвался он. Теперь ему отчего – то было трудно даже посмотреть в глаза Полины.

– Ясно!

Николлс, наконец, смогла пошевелиться, подошла к Стоддарду, который тем временем сел на корточки около злосчастного чемодана.

– Что же? Хорошо… – продолжила Полина, почти падая на колени рядом с Филиппом, с силой и необычной, сдерживаемой всеми силами злостью, захлопнула чемодан. —Чудесно…

Она, видно, хотела добавить что-то ещё, но смолчала. Несколько минут над их головами висела гнетущая тишина, потом Полина сложила ладони на коленях, опустила голову, уставилась взглядом на свои вмиг побелевшие руки.

Стоддард смотрел, как бьётся на лбу Полины жилка, как бывало, если она только внешне сохраняла спокойствие. Но даже это давалось ей, видно, нелегко.

– Посмотри на меня! – попросил Филипп.

Николлс коротко вздохнула, надеясь, что мужчина не заметит её смятения, подняла взгляд на художника.

Он уже никогда не забывал, какими были её глаза в тот момент.

– Я не хотел бы…

– Тогда почему? – безразличным тоном, будто ей было всё равно спросила Полина.

– Не могу разрушить твою верность, ты разрываешься между нами, и страдаешь! Уже не можешь жить по-прежнему, но не должна жить по-новому! Ты понимаешь меня? – спросил, немного помолчав.

– Да… – еле слышно ответила она.

Потом, так порывисто и неожиданно, что Филипп Стоддард даже опомниться не успел, она потянулась к нему, обвила руками шею, прижалась к его груди, как утопающий жмется к единственному спасательному плоту, зашептала тихо, прерывающимся голосом где —то у его уха.

– Понимаю, но… она уже рухнула, и от невинности ничего не осталось… Я не могу больше называться честной женщиной… не могу! Но, если скоро мне будет стыдно посмотреть в чужие глаза, я хочу без страха… смотреть в твои, Филипп! Я тебя…

Тут её руки внезапно ослабели, безвольно опустились, словно плети, она отстранилась от мужчины, и на губах блеснула неловкая улыбка.

– Но, может, будет лучше, если ты уедешь?! Я попытаюсь сохранить остатки того, что почти утратила!

Она поднялась с колен и вышла из номера, оставив Стоддарда в растерянности и одиночестве.

47

Ему казалось, что они бесконечно проживают один и тот же день. И утро, и вечер были похожи на то, что он уже видел. Повторялись ощущения, слова и даже помыслы.

Он нашёл её в кабинете, сидящей в полутьме вечера. Он знал, стоит заговорить, она обратит к нему лицо, а потом, внешне безразличная и спокойная, вернется к прежнему занятию. К созерцанию стен.

Филипп молча прошёл к ней, устроился рядом. Взглянул на её неясный профиль и спросил:

– Я должен остаться?

Она так резко повернула к нему голову, что прядь волос, выбившаяся из прически, хлестнула её по щеке.

– Не должен…

– Ты хочешь, чтобы я остался? – спросил он снова.

Он ждал ответа Николлс целую вечность, но потом понял: прошло несколько минут.

– Я не хочу, чтобы ты уехал!

На её лице заиграла смущённая улыбка, она опустила глаза, словно только что сказала нечто непристойное. Он накрыл своими ладонями холодные руки женщины.

Из-под ресниц Полина не могла увидеть, как тепло улыбнулся Филипп. Немного они сидели в молчании; Стоддард ждал, чтобы женщина собралась с мыслями. Потом он отнял свои руки, коснулся её подбородка, приподнял его, молчаливо прося Николлс посмотреть ему в глаза. Она подчинилась его желанию. Глаза их встретились.

Стоддард чуть приблизил к ней своё лицо, ладонями охватил её щёки и сказал:

– Я… никуда… не уеду…

Долю секунды Николлс не могла понять, не послышалось ли ей. Потом губы ее приоткрылись, она в недоумении нахмурила тонкие брови:

– Что?

Он повторил громче и, как ему показалось, убедительнее:

– Я никуда не уеду… от тебя!

– Да? – недоверчиво спросила она.

– Да! – подтвердил он, глядя, как светлеет от счастья лицо Полины. Он давно не видел, чтобы так ярко блестели её необыкновенные глаза. Не в силах больше что-нибудь сказать, Филипп привычно поцеловал лоб Полины, переносицу, кончик носа.

Она вздохнула, как ему показалось, с облегчением. Молчание стало невесомым, в воздухе витало окончательное примирение. То, что ждали оба. Полина ловила его взгляд, проведя ладонью по щеке.

Наконец, он почувствовал, что сможет выдержать волны счастья, которые исходили от женщины, распространялись всюду, заполняя и его собственное существо. Он посмотрел прямо и честно в глаза Николлс. Они улыбались…

Стоддард склонился к Полине, поцеловал её. Она, может быть, и не почувствовала бы прикосновения его губ, настолько нежен, мягок был поцелуй. Первый, благоразумный… Мужчина не ожидал, что в уголках её сладких, послушных губ почувствует соль, словно их ласкали до него морские волны.

Кровь в венах ускорила бег, сердце будто бы стало биться в несколько сотен раз быстрее, и Филипп удивлялся, как же он ещё жив. Ещё жив и не чувствует боли от рвущегося на части сердца, лёгких, которые бились о грудную клетку, моля об освобождении. Но он был свободен, как никогда. И как никогда, жив. Ему чудилось, что это Полина вернула ему что-то важное, то, от чего он отказывался годами. Жизнь, которую Стоддард никогда не любил, вдохнула в него милая, изумительная, очаровательная женщина. И всё чего он хотел, целовать её крепче… смелее…

Он был так же нежен и осторожен, но теперь одной рукой он обнял Николлс за талию, второй – за шею. Теперь он чувствовал, как бьётся жилка под кожей. Неоспоримое доказательство бытия…

Полина, видно, ощутила что-то, чего не было раньше, резко, неожиданно отстранилась от Стоддарда:

– Ты?! – глядя на мужчину ошарашенно, спросила она.

Филипп Стоддард сильнее прижал её к себе.

– Я люблю тебя! – сказал он, а когда увидел тень неверия на её лице, добавил: – И это правда!

– Боже! – прошептала она, принимая от Стоддарда ещё поцелуй, по – новому жаркий, но трепетный и… желанный…

48

…Они потеряли счет времени, наверстывая то, что могли упустить. Теперь оно, это самое время, неслось со скоростью света. Обоим казалось, что за несколько дней они пережили месяц, а за неделю – безмятежный год. Но они таились.

Никто не знал, как близки они друг другу. Сердцем, душой и мыслями…

Больше никто из них и не желал. Давно утихли в них юношеские страсти, и, уступая место безграничной нежности, отошли на второй, третий, десятый план все безумные порывы молодости. Его настоящая любовь нуждалась в спокойствии, равновесии, а подчас безмолвии. Её исстрадавшийся, с трудом воскресший дух нуждался в отдыхе и надёжной опоре. Такую Полина научилась и привыкла видеть в Филиппе.

Бывало она скучала по его губам, а он – по ней, близкой и понятной. Это казалось удивительным и странным, ведь большую часть дня они проводили в одном доме. Они беседовали, смеялись, шутили и нашли друг в друге утешение, лекарство от боли.

Несмотря на внушительную разницу в годах, им было интересно рядом. Ещё не переходя границ дозволенного, каждый позволял себе узнать, как можно больше другого, задавать любые вопросы. И однажды Полина спросила:

– Кто я, Филипп?

Женщина стояла у окна, глядя на улицу, за ворота. Но Филипп, стоящий у неё за спиной, не был уверен, что она видит окружающее.

– Та женщина, которая спасает меня! – сказал он, даже не задумавшись.

Она повернула к нему голову.

– От чего?

Он сжал её плечи.

– Когда – то ты сама поймёшь!

– А если не пойму, – она посмотрела испытующе, – ты наведёшь меня на мысль?

Он коснулся чуть влажной её щеки губами.

– Нет! Это жестоко…

Они помолчали.

– А для остальных? То есть… я, наверняка, ужасно выгляжу в глазах детей… и даже в твоих собственных? Скрываю тебя, скрываюсь с тобой, наслаждаюсь твоими поцелуями! А на деле?..

Полина смолкла, подбирая слова, и Стоддард не перебивал её, ожидая продолжения.

– Я преступница, надо полагать? Я ведь замужем…

Она услышала, как это глупо и неправдиво прозвучало, но не смогла бы забрать назад сказанное.

– Нет, нет… Слышишь? – поспешил откликнуться мужчина.

Он развернул её к себе.

– Преступления нет, Полина! Ведь я никогда не посягну на то, что не принадлежит мне! Ты сбережёшь это, моя муза! Телом – ты навсегда жена Дэвида Николлса, неизменно! Я должен каяться, я толкаю тебя к тому, к чему не должен был! Одно слово, и я всё верну назад… мы станем опять мистер Стоддард и миссис Николлс!

– Обними меня! – со слезами в голосе попросила Полина. – Обними меня, пожалуйста!

Он порывисто притянул её к себе, голова женщины оказалась прижата к его широкой груди, пальцы зарылись в волосы, Стоддард поцеловал её в макушку. За биением её сердца, он слышал редкие вздохи, потом она всхлипнула, и, чуть отстранившись, подняла на Стоддарда глаза.

– Не думай ни о чём плохом!.. Не надо! – сказал Филипп.

49

Но, несмотря ни на что, прошло немало времени прежде, чем Полина перестала робеть перед Стоддардом и смущаться под его проникновенным, казалось, всё замечающим взглядом. Он, как и обещал, не переходил границ, не требовал больше, чем она могла дать ему. Женщина, наконец, смогла почувствовать к нему доверие и получила неподдельную, неизбывную нежность и трепетное внимание к себе со стороны художника.

Израненное, тщательно оберегаемое всю жизнь и чуть не ставшее бесполезным в долгих скитаниях, поисках чего-то, чего не нашёл, сердце Филиппа Стоддарда, вдруг отозвалось не щемящей болью, но тем, что делало его живым….

Странна была их любовь. Но они знали теперь её в лицо, и приветствовали оба, как долгожданную гостью…

***

Стоддард читал книгу в гостиной, когда утром Полина нашла его. При виде него лицо её озарилось улыбкой. Он тоже улыбнулся ей; она была дорога ему такая – кроткая, спокойная и счастливая.

Когда она устроилась в кресле рядом с его, он захлопнул книгу, не отметив место, где остановился.

– Будет трудно найти момент, на котором ты закончил! – заметила Полина, когда Филипп отложил книгу в сторону.

– Я закончил на моменте, когда ты пришла! – не согласился мужчина. – Что у тебя на сердце?

Так, бывало, спрашивал ее отец. Ещё в детстве. И теперь взрослой Николлс это показалось и странным, и трогательным.

– Я… – протянула она, передернув плечами. —Просто миссис Эбигаэль отпустила меня пораньше…

Она положила свою ладонь на кисть его руки, лежащей на подлокотнике кресла, спустя пару секунд погладила ее, а потом сжала. Оказавшись в её плену, он ответил на рукопожатие, в ответ сжав её тонкую руку, но, однако, не понимая, чего она хочет от него, о чём ещё не сказала. Как всегда, когда он не мог разобраться в ней, он спросил:

– Что ты хочешь? О чём думаешь?

Она поглядела на него несмело, как бывало в первые дни их знакомства, но потом, неожиданно, решительным голосом то ли попросила, то ли спросила о его, Стоддарда, желании:

– Мой портрет… он ведь не окончен! Если тебе ещё важно…

– Хочешь внести последние штрихи? – переспросил художник, памятуя о том, как долго она не была к этому готова и как долго закончить картину было его единственным стремлением.

– Если ты захочешь… – ответила она, как ему показалось, уклончиво.

– Дорогая… – прошептал Стоддард с благодарностью в голосе, свободной рукой касаясь её щеки. Она чуть повернула голову, накрыла его руку своей, приблизила к нему лицо.

– Дорогая… – снова тихо проговорил Филипп, поцеловал её в висок, наблюдая, как женщина блаженно закрывает глаза.

***

Следующим утром, готовясь позировать, Полина внимательно рассматривала себя в зеркале. Ей казалось, что она раздвоилась или даже разделилась на четыре части. Словно то была не только она, Полина Николлс, но и ещё три женщины, связанные, но не бывшие с нею единым целым.

Одна стояла напротив, пребывала в той же временной плоскости, хотя являлась отражением действительности. На ней было то же платье и туфли, волосы были уложены так же, она смотрела теми же глазами, и гамма чувств на лице было у них общей.

Второй была она сама, та, что замерла неподвижно, осматривая себя с головы до ног. Она изменилась, да, словно помолодела лет на десять, и теперь, наверное, стала ещё явственнее не соответствовать Филиппу Стоддарду. Она любила его особенной любовью, той, что была не юношески сумасшедшей, порою опасной, но всеобъемлющей, нежной и… осмотрительной. Можно ли так описать любовь? Однако, её, их была такой! Она позволяла глазам блестеть, а сердцу не позволяла застыть, молчать, хотя и страстным огнем оно более не горело. Она надеялась, что и Филипп ощущает то же, и ему довольно этого чувства. А ещё она…

Она так хотела заслужить прощение человека со свадебной фотографии, стоящей на каминной полке! Он был одет в серый костюм-тройку, а за руку держал девушку в белоснежном платье. На фото был май, начало светлого долгого пути. На фото было счастье и так много любви, что, казалось, для двоих – это слишком! А потом трое, четверо… И снова трое, но уже иначе… Она подошла к камину, и долго вглядывалась в знакомые лица; люди, у которых так много впереди!

– Прости меня, Дэвид! Прости, но я… полюбила, и не сожалею об этом! – сказала она, обращаясь к мужчине. А потом добавила с отчаянием в голосе: -Дай знать, что я не виновата! Пожалуйста…

Пальцем она погладила изображение, вмиг ослабела, и хотела заплакать. Но слёз не было. Выходя из спальни, она чувствовала, знала, что Дэвид, которого она не стала меньше любить или вспоминать реже, простил ей всё! И был… Рад и спокоен за неё, вечную свою любимую?!

Да, это было так!

Спускаясь по лестнице, Полина подумала и о третьей женщине. Той, что была раньше, после Дэвида, но задолго до Филиппа. Потерянная, словно навсегда покинутая, страдающая и счастливо живущая только во снах, радужных и красивых. Теряющая, выпускающая из рук нити жизни, не знающая дороги вперед, но и забывшая дорогу назад.

Такой она осознавала себя ещё недавно, но свято верила, что впредь к этому нет возврата.

В гостиной Филипп возился с мольбертом, кистями и красками. На удивление движения его были резкими и подчас неточными, будто он долгие годы не брался за то, чем на самом деле жил. Наконец, когда Полина уже стояла на пороге, он поставил на мольберт полотно, как обычно скрытое от глаз наброшенной поверх тканью. Женщина прислонилась к дверному косяку, думая, что даже сейчас он не изменяет себе. Неоконченную работу она не увидит, сколько бы не упрашивала. Но, может быть, через день или два ей удастся увидеть готовый портрет?

– Я здесь, Филипп! – она подошла к нему.

– Отлично, хорошо! Я готов тоже… – отозвался он.

– У нас всё получится? – поинтересовалась Николлс.

Он взял её за руку, словно вместо ответа, но затем сказал:

– У нас уже получилось, остались последние штрихи, финальные аккорды…

– Но ты не музыкант… -шутя, заметила Николлс.

– Но я творец тоже… И завершающие штрихи нужны портрету, для меня и тебя всё продолжится…

– Я согласна на это! – уверенная, как никогда ответила Николлс.

– Хорошо! – художник мягко улыбнулся. – Иди, садись…

Впрочем, он не сразу отпустил её руку, даже когда она сделала несколько шагов к креслу. Озадаченная, она посмотрела на него. Филипп, на миг сильнее сжал её ладонь в своей руке, но потом резко отпустил:

– Идиии… – протянул он.

Николлс заняла кресло, расправила складки платья, положила руки на подлокотники и подумала о женщине из будущего, четвертой.

Она, нет сомнений, была любима. Она не в чём не сомневалась, и муки совести не мучили её. Она была безмятежна, спокойна и тихо счастлива. Ей нечего было стыдится, и у неё получалось жить честно. Она делала только то, что считала правильным. Она верила и доверяла, и это было лучшим решением…

– Ты вся сияешь, Полина! – с улыбкой, одобрительно заметил Стоддард.

– Я думаю, это хорошо! – рассмеялась Николлс.

50

Ещё несколько дней Филипп работал, ещё несколько дней Полина сгорала от любопытства. И вот наконец…

В тот день, когда портрет был полностью завершён, Стоддард завязал Николлс глаза плотной повязкой, взял под руку и, не спеша, повёл в гостиную. Там, прямо посреди комнаты, стоял заветный мольберт с водруженным на него задрапированным холстом.

Притихшую в ожидании и растерянности Полину, художник подвел вплотную к нему, и только тогда взял за руку. Управляя ею, как если бы она была марионеткой, он наблюдал, как под его напором, по его настоянию, кончики длинных хрупких пальцев Полины впервые несмело ощупывают, оглаживают грубую материю.

– Снимай, – каким – то особым поощрительным тоном подсказал Стоддард.

Николлс решительно сжала ладонь в кулак, в котором оказался зажат порядочных размеров кусок накидки. Но она медлила. Ей вдруг стало не хватать воздуха, она чувствовала, как в отчаянном желании урвать у жизни ещё глоток, вздымается её грудь. Полине было тепло, но она похолодела. Всё было почему – то непросто.

– Снимай! – снова подбодрил её звучащий где – то над ухом голос Филиппа.

Она резко потянула ткань на себя, и удивилась, что увесистая материя легко поддалась. Одновременно с тем, как она тяжелыми складками упала на пол, Стоддард аккуратно ослабил повязку на лице Полины, и ткань податливо соскользнула, замерев у основания ключиц, удерживаемая тесьмой на шее….

Взгляд Полины так неожиданно встретился с глазами её написанной точной копии, что она неловко качнулась назад, врезалась в грудь Стоддарда, но сразу отшатнулась от него, зарделась, взглянула кротко из-под длинных ресниц.

– Она восхитительная… – подавив восторженный вздох, сказала Николлс, – твоя работа!

Он улыбнулся, не найдя подходящих случаю слов. Скажи он, что она и правда такова, слова его, художника, звучали бы горделиво и нескромно. Уверяя Полину, что прообраз не менее восхитителен, чем то, что родилось с помощью его кисти и красок, он только сильнее смутил бы её. Ведь она совсем отвыкла от ласки, признания в ней женщины, её восхваления.

И он смолчал. Вместе и одновременно они переживали в эти минуты единения нечто непознанное.

Стоддард наблюдал впервые в жизни, как человек, явившийся вдохновителем и помощником, принимает, с восхищением, признательностью и гордостью, то, что он, Филипп, сотворил. Тогда ему открылись новые грани того, что называют талантом. Он есть, и когда кто-то разделяет с тобой его могущество, ты можешь быть счастлив, благодетелен и добр. Ко всем и ко всему.

А Полина…

Тогда же, когда душа Стоддарда пребывала в упоении, спокойствии и радостном чувстве довольства собой и другими, женщина словно парила в невесомости и не спешила вернуться на землю. Ей не казалось странным, что такое чудо возможно в мире. Она только теперь по – настоящему осознала, что рядом могут находится часто уникальные, единственные в своем роде и своих особенностях люди.

Она взяла Филиппа Стоддарда за руку, крепко, совсем не боясь новых своих чувств и впечатлений о нём. Посмотрела на него и сказала:

– Я рада… так… рада, что ты нашёл это во мне…

– В тебе всегда это было! – возразил Стоддард, погладив Полину по щеке.