Текст книги "Чужой гость"

41

Но как часто бывает, когда жизнь течёт приятно и спокойно, без падений, но со множеством окрыляющих взлетов, к падению человек не готов. Падение сродни жестокому испытанию. Это случилось и со Стоддардом, когда он, облегченно вздохнувший и ожидающий окончательного поворота к лучшему в жизни Николлс, решил, что ничем удивить его ей уже не удастся. Но мужчина ошибся, и скоро…

Он почти чувствовал, как без видимой причины, ей вдруг стало тяжело каждое утро позировать ему. Она старательно отводила от мужчины взгляд, если он смотрел на неё; хотя сидела в обычной позе, но была взвинчена и словно зажата в тиски, сидела, с нетерпением ожидая возможности уйти.

Постепенно сошли на нет их совместные утренние посиделки. Ещё чуть позже Филипп стал замечать: она перестала появляться на кухне во время ужина или обеда, хотя непременно и обязательно накрывала на стол. Дети в такие моменты ужинали, видимо, с матерью. Филипп же разделял трапезы с Дороти Эбигаэль, впрочем, иногда компанию ему составлял и Ричард.

Филипп и Полина уже не так часто разговаривали друг с другом, редко находились в одной комнате, и застать её в одиночестве стало трудной задачей; дочери Полины теперь всегда были с ней рядом. Утром, во время работы, художник не смел заговорить с музой. Полина медленно, но неотвратимо снова становилась ему незнакомой. Николлс отчего – то снова замкнулась в себе.

Он не успел заметить, когда именно нанёс ей страшный удар. Или она сама нанесла его?

Стоддарду только хотелось, чтобы он не оказался смертельно опасным, а рана её быстро затянулась. Но…

***

Они возвращались к началу своего знакомства с огромной скоростью, не замечая поворотов: бесед, совместных занятий, взаимовыручки. Ещё немного и то, что могло стать счастливым завершением истории встречи, грозило отдалиться от них обоих на миллионы световых лет. Полина снова превращалась в прекрасную незнакомку, Стоддард – в человека, которому почти ничего не дорого и всё безразлично. Черты новой Полины расплывались против воли Филиппа, и на смену ей пришла Полина, растворившаяся в своем несчастье, то ли в том, давнем, то ли в непонятном, но обрушившемся не так давно.

Портрет был далеко не закончен, но работа над ним продвигалась медленно и словно бы постепенно откатывалась назад. Полина Николлс, светлые черты характера которой подпитывали и оживляли каждый штрих прежде, теперь делила со своей не менее красивой копией всё самое плохое, что копилось в ней. Художника покидало вдохновение…

Но каждое утро они в молчании работали. Хотя работали всё меньше и меньше времени, Полина всегда выглядела усталой, изможденной; Стоддарду казалось, она мучается бессонницей. Едва только он отпускал её, женщина поднималась к себе, а один раз художник даже не успел прибрать кисти, но подняв голову увидел: Николлс в комнате нет.

Вопреки его ожиданиям, женщина не ушла в свою спальню, но расположилась в комнатке по соседству с гостиной, некогда видно бывшей чем – то вроде рабочего кабинета.

Когда Стоддард заглянул внутрь, женщину он даже не сразу увидел, но услышал явственный всхлип. Потом заметил, что она, сгорбившись и обняв себя руками, сидела в дальнем углу. Его прихода Полина не заметила, и Филипп подошёл к ней, уселся на корточки рядом, пытливо взглянул на Николлс.

Она не поднимала головы, уставившись в собственные колени, и не удосужилась даже посмотреть, кто пришёл. Мужчина почувствовал, что нервы её напряжены до предела, что – то невысказанное мучило её, но она упорно хранила молчание. Стоддард собрался с мыслями и спросил:

– Полина, что происходит с тобой? – она осталась невозмутимой, словно не слыша, а Филипп снова предложил:

– Ты можешь мне рассказать? Хочешь?

Николлс даже не шевельнулась, но чуть слышно шепнула:

– Нет…

Филипп Стоддард ещё немного смотрел на неё, затем с горечью вздохнул, поднялся на ноги и вышел, плотно затворив дверь.

42

Прошло совсем немного времени, прежде, чем психологическое состояние Полины окончательно ухудшилось.

Её часто видели плачущей, хотя раньше она всегда старалась в минуты отчаяния не попадаться никому на глаза. Каждодневные свои заботы она выполняла, будто несла тяжелое заслуженное наказание и, если к ней обращались, бывало, отвечала невпопад.

Стоддард и дети боялись за неё, но Николлс не желала говорить, её обычная искренность исчезла.

Но художник и натурщица, удивительно, продолжали работать над портретом. Медленно – медленно. И оба тяготились этой работой, и начинали тяготиться друг другом. Или только Полина?..

***

Филипп нашёл Полину в гостиной, стоящей у окна. На ней было то платье, что обычно она надевала, собираясь позировать Стоддарду.

Она готова продолжать или совсем прекратить работу?

Она услышала его шаги и обернулась. Оказалось, рукой она теребила свою шейную цепочку, выглядела неспокойно, но хотя бы не стремилась при виде мужчины убежать. Он подумал, это хорошо и улыбнулся своим мыслям, губы Николлс тоже словно тронула еле заметная улыбка. Стоддард, однако, сделал вид, что не заметил этого, и приглашающим взмахом руки указал Полине на её обычное место.

Женщина легкой поступью пересекла комнату, устроилась в кресле, которое занимала по утрам всегда, когда Филипп писал. Он снова улыбнулся, посмотрев на неё. Поймав на себе его взгляд, в котором она уловила знакомое восхищение, женщина неуклюже заерзала на сиденье, вытянулась струной, рассеянный взгляд заметался по комнате, не зная, на чем остановиться, руки, которые она знакомо держала на подлокотниках кресла взметнулись, сжались в кулаки. Вся поза её изменилась, Филипп рисовал другое.

Он скривился, когда увидел, как она разрушает всё, что создавала вместе с ним и спросил почти сердито, резко откладывая кисти:

– Полина, что происходит? Скажи, наконец! Ты даже сидишь неправильно!

При его словах она всхлипнула, прижала ладонь к лицу и побледнела. Филипп испугался, что обидел её, хоть сначала подумал, что она пришла в норму. Николлс опять всхлипнула, из глаз женщины вдруг полились в ладонь слёзы. Она судорожно вздохнула, но вздох напоминал больше стон, и вскочила на ноги.

– Что?..– протянул было Стоддард, но осекся.

– Пожалуйста, – процедила Полина Николлс, – пожалуйста…

Она ещё несколько раз повторила мольбу, прежде чем слёзы хлынули потоком, её затрясло как от лихорадки.

– Пожалуйста, давай продолжим завтра, я тебя прошу, умоляю тебя…

Теперь у неё началась истерика. Она смотрела на мужчину затравленно, опасливо, словно две минуты назад он заносил над ней нож.

– Видишь, сегодня не получается, – она вздохнула, – не получается ничего… Я прошу, продолжим завтра…

Тихий голос её стал криком, но быстро ослаб. Она сорвалась с места, распахнула дверь и вылетела прочь, он слышал, как она рыдает…

***

Она покинула гостиную, но рыдания её, неожиданно, не затихли где-то над потолком, а приглушились, слышные поблизости, но наткнувшиеся на преграду, которая рассеивала их. Она осталась одна в своем прежнем горестном прибежище – кабинете, догадался Филипп.

Несколько минут мужчина боролся с собой, гадая, стоит ли пойти к Николлс. Потом он снова услышал её стенания и спешно пошёл на звук. Тревога поднялась в его душе опять, он не знал, как унять её.

Подойдя к двери он с удивлением обнаружил, что она неплотно прикрыта. Он малодушно подумал, что лучше оставить всё как есть, подняться к себе и сесть у окна, но заставил себя постучать. Ответа он не ожидал, и его не последовало. Он вошёл, остановившись на пороге знакомой комнаты.

На этот раз Полина сидела прямо на полу, в углу между письменным столом и комодом, скрестив руки на груди. Она раскачивалась из стороны в сторону, помогая себе терпеть острую боль, плечи её сотрясались от рыданий, ногой она отбивала какой —то нехитрый такт. Слёзы скатывались по щекам, стекали по шее, платье на груди намокло почти насквозь.

Стоддард прошёл к ней, присел рядом на корточки, пытаясь поймать её исступленный взгляд. Она тяжко всхлипывала, избегая смотреть в лицо Филиппа, показывать собственное покрасневшее и распухшее.

– Полина! – тихо позвал мужчина. – Посмотри на меня!

Не сразу, но она выполнила его просьбу. Когда Филипп увидел её глаза, ему захотелось отшатнуться и навсегда забыть эту минуту.

Они были пусты, потемневшие и влажные, ему казалось, даже жизнь в них угасла или едва тлела. Может быть, она чувствовала это все последние недели и оттого была сама не своя. Слезы по-прежнему наворачивались на глаза, но женщина пыталась их сморгнуть, ресницы её трепетали. Она смотрела и смотрела на мужчину, и чёрная глубина её тусклого взгляда была ужасна.

– Полина… – повторил он её имя, в надежде после придумать, что сказать. – Что с тобой творится, я не понимаю? Объясни мне, прошу!

Николлс с трудом отвела от него глаза, обхватила руками колени, так сильно, что побелели костяшки пальцев, сбившаяся прядь волос заслонила её лицо.

– Я… – протянула она.

Но в горле у неё пересохло, и голос заскрежетал:

– Я… – она прикрыла глаза, сделала глубокий вдох. – Я так хотела за него замуж, наверное, с первого дня знакомства…

Сказав это, Полина открыла глаза, слегка запрокинула голову, скользнула взглядом по потолку, впервые за долгое время мечтательно, почти счастливо улыбнувшись. Потом, впрочем, её лицо снова стало серьезным и печальным. Она обратила взор на мужчину.

– Мы были вместе двадцать лет, любили друг друга, понимаешь? – увидев в глазах художника озадаченность, повторила, – Я так хотела замуж за Дэвида! Быть его женой…

А потом сказала громче, сильнее:

– И я до сих пор хочу быть его женой!

Художник был совсем сбит с толку и почти раздавлен, стеснён её откровенностью. Полина говорила о вещах, которые Стоддард не должен был слышать, но говорила словно для него. Он должен был что-то уловить в её словах, но остался глух. До тех пор, пока…

– Зачем ты говоришь это мне? – спросил он.

– Я не должна, не могу…

– Что?

Ответа от женщины Стоддард не дождался.

Теперь он оторопел, и глядел на неё почти безумным взглядом. «Что же это с нею такое?!» – тупо повторял он про себя. Услышанное не укладывалось в голове и, наверняка, это отразилось на его лице, потому что Полина вдруг снова отчаянно взглянула на своего постояльца.

– Чего ты хочешь? – только и спросил Филипп.

– Хочу… Запрети мне… – в голосе Николлс вновь зазвучала мольба. – Не позволяй мне, слышишь?

– Чего? – не понял Фил.

– Влюбиться в тебя…

Филипп Стоддард ничего не сказал, встал на ноги и, целомудренно прикоснувшись к холодному лбу женщины губами, оставил её одну.

43

Её искренняя мольба стала для Филиппа откровением.

Он понял, наконец: она боялась грешить, боялась изменить сама себе и… мужу.

На нетвердых ногах, словно горький пьяница, не помня себя, он поднялся в свой номер, тяжело рухнул в кресло. Прикоснувшись рукой к лицу, привычно потер переносицу. Взгляд рассеянно блуждал по стенам, но, когда ему удалось собраться с мыслями, он увидел множество прислоненных к ним картин.

Стоддард готовился к новой, второй для себя выставке в «Дэшен —Арт». Она предстояла не очень скоро, но Филипп уже был во всеоружии. У него было больше четырех новых полотен, они были хороши, да, и художник уже мог по праву гордиться собой.

Но он не мог!

Он считал, что пока не закончен главный холст гордиться ему нечем. А этот главный холст стоял здесь же, на мольберте, накрытый белой материей, словно погребальным саваном. Но художник последние дни не хотел даже открыть его…

Минуту, а, может, намного дольше, он глядел на белый плотный покров. Потом неуклюже поднялся на ноги, подошёл к мольберту вплотную и, решившись, открыл портрет, как от занавеса освобождают сцену, когда представление вот-вот начнется.

С портрета в упор смотрела на Стоддарда яркими, с зеленью глазами, женщина, оставшаяся внизу, Полина Николлс. Это полотно он писал ночами, и оно мало-помалу стало его тайной. Он писал по памяти и именно такой он помнил её в первые, лучшие дни: огромные выразительные глаза с пляшущими на дне мягкими огоньками, аккуратный нос и высокие скулы с приятным румянцем, бледные щеки, рыжеватые длинные волосы, едва уловимая усталость, сквозившая во всем облике. Как показалось мастеру, смотрела она теперь с укором, которого словно бы не было раньше…

Господи, чего она страшилась? Глядя портрету в глаза, он думал, что в жизни не сделал бы того, чего она боялась, а то, о чем она просила его, что может быть проще? Не любить её, чтобы и она не полюбила? Но он и не любит её, он вообще не знает любви! Правда ли?

Глядя в нарисованные глубокие глаза, будто живые и настоящие, он вдруг осознал: то, чего Николлс просила более невозможно. Видно, если он что-то в ней понял, она уже влюблялась в него, медленно, но верно. И очень мучительно. Стоддард видел. Верно, это случилось недавно, но он и понять не мог, когда.

Он всё взирал на неё, бывшую творением его рук, и видел один исход тайной для всех других, но не для него самого, страсти Полины. Она обратится в пепел, в ничто, когда не найдёт отклика, ответного отзвука в его сердце. И тоска поглотит её.

Филипп Стоддард ясно понимал это, ведь он уже был свидетелем её угасания, постепенного и печального. Но что же сделать ему, ведь напротив него Полина, навеки запечатленная на грубом холсте, хранила молчание?..

44

Ответ пришёл к художнику нескоро и неожиданно. Потом он не мог вспомнить, какой путь проделал ему навстречу. Однако…

Если уж, для неё так болезненно быть рядом с ним, а его присутствие волнует её, будоражит душу и не дает желанного покоя, она более не должна видеть художника, как можно чаще и дольше.

Он не мог оставить её, ибо не хотел. Он не мог не говорить с ней, ведь она была ему интересна. Он не мог не рисовать её, но оставалось только нанести финальные мазки на портрет. И он…

Каждое утро он покидал гостиницу и до позднего вечера не появлялся. Все дни напролет он бродил по городу, как неприкаянный, лишившийся опоры под ногами и стимула к жизни. Иногда он обедал в скромных кафе, пил «нещадно крепкий» кофе в уютных кофейнях, но часто забывал о еде и питье.

Он терял счет времени, пройденным милям, числу поворотов и переходов на улицах, названия тех улиц, что остались позади, он не мог вспомнить. Ноги несли его словно по кругу, чудилось, что он видел и эту аллею, и тот дом на углу и как будто вместе с ним, с хаосом мыслей в голове, плыли такие же странные, столь же «расплывчатые» люди, как и он сам.

***

Давно стемнело, и недавно прекратился дождь, под которым Стоддард прошёл чуть не половину Лондона. Нужно было возвращаться в гостиницу, но о такси не могло быть речи. Слишком поздно.

По блестящим в свете уличных фонарей мостовым, он устало побрёл назад. Долгая прогулка завершилась успехом: мужчина был так измотан, что даже в голове было пусто и гулко от тишины.

Он приподнял воротник пиджака, сунул руки в карманы, и стал тоскливо глядеть вперед; предстояла дорога в прохладном сыром сумраке, а Стоддард мечтал о теплой постели.

Наконец, приближаясь не к своему дому, но к дому семьи Николлс, он задумался, хочет ли переступить его порог. Там не ждала его неизвестная женщина, в борьбе за которую он по всем фронтам проиграл. Она, чуть было ожившая с момента его появления, вдруг увяла снова, выдумав для себя что-то, чего не было и оттого страдая, истончала собственную душу.

А не было ли?

«Я не знаю!» – подумал он, пересекая знакомую калитку, проходя по гравийной дорожке.

Входная дверь от лёгкого толчка распахнулась. Она не заперлась, зная, что Филипп ещё не вернулся? В маленьком холле было очень темно, мужчина надеялся ничего не задеть, хотя хорошо знал расположение предметов. Глаза привыкли к темноте не так быстро, как рассчитывал художник, но, когда всё же он смог различать смутные силуэты мебели, он заметил и тонкую полосу тусклого света из гостиной.

Заперев дверь, он, крадучись, пошёл на этот источник, скудный и мрачный. Дверь в гостиную тоже открылась едва он задел её ладонью. Свет сразу стал словно бы ярче, его больше ничего не сдерживало. Глазам стало больно, и Филипп, немного прикрыв их ладонью, шагнул внутрь.

В любимом кресле сидела Полина, но даже внимания не обратила на Стоддарда. Она читала. Филиппу Стоддарду показалось, что она ждала его, и, может, когда ей наскучило то и дело глядеть на часы, она взяла книгу. А теперь, желая наказать его за свое волнение, не желала даже взглянуть на пришельца. Он приблизился к ней. Она не пошевелилась, не сделала привычную уже попытку сбежать. По – прежнему она сидела, погруженная в чтение, но книга, вдруг зашуршав страницами, выскользнула из её пальцев и упала к ногам. Она несмело пошевелилась, но осталась сидеть на месте.

Что она спала, Стоддард распознал, лишь подойдя к ней совсем близко. Теперь он видел: голова её была склонена на плечо, затылком прижималась к спинке кресла, волосы выбились из заколки и небрежно закрывали половину лица. На ресницах блестели капли слёз; глаза слезились от плохого освещения, но щеки оставались сухи. Ослабевшие пустые руки лежали на коленях.

Он смотрел на Николлс минуту; её лицо, умиротворенное, словно стало совсем юным, хотя, может быть, виной тому был полумрак комнаты. Ресницы слабо трепетали, видимо, она заснула только что или сон был дремотой.

Стоддард смотрел на неё минуту… А потом наклонился поднять упавшую книгу. Под ногой мужчины предательски-громко скрипнула половица, и Полина, глухо застонав, вздрогнула, мгновенно проснувшись. Но глаз не открыла.

– Шшш, тихо-тихо, – прошептал ей Филипп, успокаивая, чтобы сон вернулся.

Её губы будто бы тронула улыбка, бессознательная и невинная.

И Стоддард улыбнулся в ответ, а, может, ему только хотелось улыбнуться.

Она всегда вызывала в нём очень теплые чувства: ласку, нежность, доброту к ней самой и всему, что её окружало. Но с недавних пор ещё и другое, глубинное, то, что распирало его грудь, порой давило на ребра, и более молодой человек на месте Стоддарда не мог бы спать по ночам от этого томления.

Художник не знал имени этому.

Он поднял Полину на руки, как малое дитя. Она будто ничего не весила, а её тело, словно глиняное, податливое и обмякшее, казалось было создано для ладоней художника.

Он отнес женщину на диван, уложил среди подушек, как в гнездо. Она удобно устроилась, и, чуткий до этого, сон её стал глубже. Стоддард накрыл Полину пледом, обнаруженным рядом. Сел у её изголовья на корточки, ладонью провёл по её волосам. Николлс блаженно расслабилась, чуть втянула голову в плечи, заставив Стоддарда уже по-настоящему улыбнуться.

Снова смотрел на неё, но уже намного дольше, забыв о собственном сне.

45

Он был старше её на двадцать пять лет.

То, что было для него само собой разумеющимся, для неё являло полнейшую бессмыслицу. Вещи, что Полина находила ясными и логичными, для Стоддарда были лишены всякой логики вообще. Мысли Стоддарда не укладывались в её голове, она мыслила иначе, и точки зрения и художника, и натурщицы так редко совпадали, что общение становилось необычным и интересным из-за несхожести взглядов на одни и те же события.

Волны её чувствительности, эмоциональности разбивались о непреступные громады его беспристрастности, отчужденности. Она переживала, смеялась, плакала, ненавидела и презирала, он – наблюдал эти чувства со стороны. Полина любила жизнь, какой бы она не представлялась, Филипп сопротивлялся её шумным властным потокам, как легкая лодка в пучине горной реки.

Она была моложе его на двадцать пять лет…

***

Стоддард глядел на спящую женщину, не отрываясь. Каждую, известную, изученную вдоль и поперек черточку спокойного милого лица он словно хотел впитать в себя, вобрать в память, запечатлеть в ней, выжечь, будто прекрасный узор. Он не знал женщины более красивой. Он не знал и большего страдания.

Полина – само несчастье, сама беда во плоти, но несказанно притягательная, влекущая. Она – его беда!

Он провел ладонью по её щеке, желая, чтобы она не проснулась. Он боялся быть застигнутым врасплох, как преступник, боялся быть узнанным и настоящим. Он боялся… Нет, не Полину, но того, что пробуждалось в ней, что вело её за собой, и чему она готова была подчиниться. Он страшился и сам стать ведомым этим чувством, он знал: оно крепнет, заполняет собой пространство и поглощает то, до чего смогло добраться. Сильнее симпатии и мощнее привязанности. Наверное, сейчас он даже мог назвать его имя!..

Поток его мыслей оборвался, он поднялся на ноги и выпрямился, с тоской ещё раз посмотрев в лицо Николлс. Она дышала всё так же тихо и ровно, ничто не тревожило её сон. Она устала.

Не нарушая тишины, мужчина добрался до двери, пошёл к лестнице. На пороге он не оглянулся, запретив себе это.

***

В своем номере, он расположился в кресле, не пробуя лечь в постель.

Он странно чувствовал себя: тело было тяжёлым, будто весело тонну, но мозг, как отлаженная машина, не знающая немощи и отдыха, работал ясно и холодно. Рассудок не владел им, наконец, он подчинил себе свой разум. Он написал на листе бумаги несколько слов, оставив его на письменном столе. Посидел в ожидании чего-то, подошёл к тёмному окну, заложив руки за спину, несколько раз пересек комнату, снова опустился в кресло, подперев голову рукой.

Рассвет опаздывал. Но с первым проблеском света в окне, Филипп пошевелился. Он не спал ни минуты, смиренно наблюдая, как гаснет на улице ночь, и побеждает всесильное утро.

Едва солнце заглянуло в его комнату, он поднялся с места, вынул из шкафа свой чемодан и наспех уложил в него немногие свои вещи, что привёз из дома. Неаккуратная горка теперь слегка возвышалась над бортами чемодана, но Стоддард не сделал попытки исправить это, даже не удосужившись захлопнуть крышку.

Закончив нехитрые сборы, он опять сел в кресло, скомкал письмо.