Текст книги "Чужой гость"

33

Митчелл согласилась отправиться на прогулку с Филиппом.

Он не представлял и сам, что сможет сказать девочке в утешение её страданий.

Уже выходя с ней за порог, он всё ещё мучился сомнением и не был ни в чём уверен.

Митчелл, наверное, заметила это, потому взяла художника за руку и пошла рядом с ним. Рука её была мягкой и тёплой, маленькой в её руке. Так они вышли за ворота и пошли вверх по улице, неторопливо и спокойно, как если бы делали это каждый день. Им не было нужды даже говорить, но молчание вскоре первой прервала Митч.

– Мистер Стоддард, неужели Вы хотите со мной гулять?

– А иначе почему я здесь? – улыбнулся ей Стоддард.

Митчелл тоже улыбнулась, но несмело и смущенно:

– Я всем в тягость, а Вы совсем посторонний для нас…

Он ничего не ответил, хотя снова улыбнулся. Дальше они молчали до самого парка. Дойдя до пруда, и, остановившись на мосту, Митчелл стала наблюдать, как стоящий около неё мистер Стоддард крошит в ладонях хлеб для уток, плавающих внизу. Украдкой он заметил в глазах Митчелл заинтересованность.

– Протяни, пожалуйста, руку! – попросил мужчина. Девочка послушно вытянула руку ладонью вверх, а Филипп насыпал в неё немного хлебных крошек. —Бросай, Митчелл!

Он сказал это ободряюще и сам бросил в воду немного хлеба. Митчелл последовала его примеру, и какое – то время они наблюдали за птицами. Она стояла вплотную к самому парапету, и мужчина решил подойти к ней поближе. Кратко взглянув на девочку, он спросил:

– Ты сказала, что всем в тягость, неужели так думаешь?

Она тоже посмотрела на мужчину.

– Да! – сказала уверенно.

– Но почему? – он даже взял Митчелл за руку, хотя она будто и не заметила, взглянув снова на водную гладь.

– Я же вижу, как маме плохо и тяжело, что она устала! Как все… Вот, если бы папа был… – к горлу её подступил комок.

– Да, тогда было бы лучше! – согласился с ней Филипп Стоддард. —Но знаешь, я видел, как мама заботиться о тебе, как она счастлива и спокойна, если тебе хорошо!

Митчелл молча развернулась к нему.

– Знаешь, знаешь… -нужно было быстро сказать, что – нибудь, хоть что – то, – знаешь… Когда я родился, а это было довольно —таки давно, – улыбнулся, – сразу умерла моя мать, не выдержала родов! Я тогда остался на попечении отца и старшей сестры, но она никогда, слышишь, никогда не считала меня виновником этой беды, хоть и могла так подумать! Она же, напротив, всегда очень меня любила и любит, хоть я давно не мальчик, и уже давно стар!

Он немного помолчал:

– Знай, всегда знай, тебя никто и ни в чём не винит, ты не в чём не виновата, и такое со всяким могло произойти! Тебе нужно простить себя! Понимаешь?

– Да, понимаю, мистер Стоддард! – она неожиданно заплакала.

Успокоилась Митчелл только в объятиях Стоддарда, когда по – отечески он прижал её к себе.

34

Стоддард и Митчелл никому не рассказали о своём разговоре, но в течении следующих дней девочка больше не проявляла признаков депрессии, спокойно спала, хорошо ела, была весела и начала общаться с домочадцами, полюбив их общество.

Полина, видя это, была счастлива и словно расцвела оттого, что дочь её, наконец, здорова. Она молила, чтобы так было теперь всегда. В то время в доме семьи Николлс царила настоящая безмятежность. Стоддард замечал, что вместе с Митчелл и Полиной, сам дом будто ожил, в нём даже тепла стало больше. Все жили, объединенные не только общим кровом, но казалось обнаруженными у всех схожими приятными чертами.

Теперь Полина, Митчелл и Ричард работали в гостинице поровну, и Полине стало не так трудно вести хозяйство. Ребекка тоже нашла занятие по душе; состоя всегда при Стоддарде, она слушала неимоверное количество рассказываемых им сказок, сама много фантазировала. Он рисовал для неё картинки. Девочка, которая только в совсем раннем детстве знала отцовскую заботу, но не помнила ничего о ней, вдруг почувствовала любовь к ней Филиппа Стоддарда. А тот и правда испытывал к малышке нежную привязанность, как к Митчелл и Ричарду.

Он стал много рисовать, на него внезапно нахлынуло одурманивающее, манящее вдохновение. Никакого труда ему не стоило придумать сюжет, подобрать тона картины, облечь задумку в форму. Он наслаждался непонятно за какие заслуги появившимся желанием созидать, пробовать новое, экспериментировать…

Он, как обычно, сидел в гостиной с Ребеккой, забавляя её тем, что рисовал всё, что она просила. Малышка смеялась, узнав слона, потом Филипп нарисовал жирафа, чем удивил девочку. Полина, занимающаяся с Митчелл сменой белья в комнатах второго этажа, спустилась вниз со стопкой белья для стирки в руках. Смех младшей дочки привлёк её в гостиную.

Ребекка теперь выводила что —то карандашом на клочке бумаги, а Стоддард, наклоняясь над нею, шутливо восхищался её талантом художницы. Полина, застывшая на пороге, улыбнулась этой картине, и Филипп Стоддард заметил её появление.

– Мы рисуем, – серьезно объявил Стоддард, когда Полина прошла в комнату. —И у нас неплохо получается! – с гордостью добавил он, глазами указывая на непонятное изображение на листе.

– Да, неплохо, – согласилась мама Бекки, кивнув. Села на софу.

Она помолчала, наблюдая за дочерью.

– Я никогда не спрашивала Вас, Филипп, чем Вы заняты в Лондоне!

– Да, никогда, – подтвердил мужчина.

В тот момент под ворохом бумаги на столе перед собой Полина разглядела готовые карандашные рисунки.

– Можно?

Филипп чуть заметно кивнул. Когда Полина выудила несколько рисунков из – под чистой бумаги, он заметил в её глазах удивление, смешанное с восхищением.

– Это Ваши рисунки? – с замиранием сердца спросила женщина чуть ли не благоговейным шёпотом.

– Ну, а если я скажу, что это Бекки научилась так рисовать? – спросил Филипп простодушно.

– Не шутите надо мной, – всё тем же шёпотом, в котором слышался почти восторг, сказала Полина, перебирая рисунки. – Это очень красиво, Филипп, очень…

Он широко улыбнулся, когда заметил, как засверкали её глаза.

– Так что Вы делаете в Лондоне?

– Жду выставку в «Дэшен – Арт»! – сказал мужчина, наблюдая за реакцией женщины.

– Так Вы художник, мистер Стоддард? – Николлс провела ладонью по лбу. – Вы поэтому знакомы с братом и поддерживаете с ним общение?

– Да. Раньше только поэтому… – честно проговорил Филипп.

– А теперь? – хитро прищурилась Полина.

Художник пожал плечами.

– Я знаком с Вами!

Восторг на лице хозяйки сменился недоумением, она спросила, поморщившись:

– И что с того?

– Я хочу купить Ваши картины! – отступать было некуда, да и этот разговор вскоре должен был состояться.

35

Она, казалось, не поверила своим ушам, такое недоверие отразилось на её лице, когда она спросила:

– Зачем это Вам? Это невыгодное приобретение!

Слова прозвучали заученно, но с крохотной ноткой сомнения, словно Полина не вполне была уверена с этой своей непреложной правде. Стоддард глянул на неё ошарашенно – как легко внушить ей любую чушь, Господи!

– Вы… обмолвились как —то, что это сказал Вам Максвелл, верно?

– Да, – протянула Николлс, – но…

– Вы что же, передумали? – лукаво продолжил Филипп.

– Да… нет… нет – замялась Полина, но Максвеллу лучше знать…

– Верно… – сухо и почти разочарованно согласился художник, – только решает – то не он!

НА это женщина ничего не сказала. Филипп Стоддард сделал вид, что отвлёкся на Ребекку, однако, чуть позже спросил снова:

– Вы передумали, Полина?

Спросил решительно, испытующе глядя ей в глаза. Наконец, Полина ответила:

– Я не передумала!

Тон её уверил в этом Филиппа, губы мужчины тронула улыбка, едва различимая за недавней суровостью. Когда за улыбкой не последовало, как показалось Николлс, ничего, она спросила:

– Разве этого достаточно? Что же дальше, Филипп?

– Вы покажете мне полотна, я дам за них хорошие деньги, если Вас, Полина, интересует… деятельная сторона! А если нет, то я помогу Вам, или даже мы сможем помочь друг другу… это сторона моральная!

Полина Николлс вздрогнула, вспомнив, как Тагэрти хотел помочь ей, но быстро взяла себя в руки:

– Как же я помогу Вам, Филипп?

Она не любит быть в долгу, снова поразился ей Стоддард. А вслух сказал:

– Вы разрешите мне выставить картины в галерее, а затем продать – часть прибыли будет, конечно же, Ваша! А ещё, но это скорее пойдёт на пользу мне, нежели Вам, я буду жить в Вашем доме, сколько мне потребуется. Разумеется, не бесплатно!

– Напрасно Вы думаете, Филипп, что мне важны лишь деньги! – оскорбилась Полина. – Для меня большое удовольствие принимать Вас под своей крышей! Что до разрешения, я его дам, поступайте, как считаете правильным!

Филипп Стоддард в очередной раз улыбнулся.

– И ещё одно, миссис Николлс…

Она заметно насторожилась; что же ещё нужно этому необычному человеку?!

– Не тревожьтесь, Полина, я просто хочу написать Ваш портрет! Вы позволите? – глаза его сверкнули вопрошающе.

36

Филиппа потрясли находящиеся у Полины полотна. Среди них он не нашёл ни одного портрета, пейзажа или даже натюрморта кисти какого-нибудь знаменитого творца, но все они были наполнены такой чистотой, искренностью, непосредственностью штрихов и натуры, что сложно было отвести от них глаза.

– Это работы отца! – пояснила Полина. – Я бы никогда не рассталась с ними…

Она стояла рядом со Стоддардом, когда он с величайшей бережностью изучал полотна.

– Я ни разу не видел их у Николаса, -задумчиво сказал Стоддард, чуть отстранив от лица лупу, – должно быть, он писал их уже после моего отъезда…

– Видите, как всё получается, Филипп, – скрестив на груди руки, отозвалась дочь Николаса Дэшена, – папа передал их мне, а я передаю Вам, не имея возможности сохранить…

Филипп выпрямился, взглянул на скорбное выражение лица женщины, чуть тронул её плечо, подбадривая и утешая.

– Всё устроится, Полина! – уверенно сказал художник. —Я думаю, Николас не был бы против этого…

Николлс посмотрела на Стоддарда оценивающе, хотя промолчала. От прикосновения его она вдруг почувствовала прилив сил и веры. Ей даже показалось, что она поступает не совсем неправильно.

– Это Ваше, Полина! – мужчина вытащил из кармана пиджака несколько купюр —пять тысяч фунтов. Полина медленно протянула руку, принимая от него деньги.

Когда немного помятые банкноты уже лежали у неё на ладони, Филипп увидел, как по щеке Полины скатилась единственная слеза.

***

На следующий день Филипп Стоддард передал картины в «Дэшен-Арт».

Максвелл Дэшен не узнал, что полотна эти продала галерее его сестра, как и не узнал, что первый их владелец —его отец. Впрочем, эти подробности мало бы его занимали, и стоило ему лишь увидеть новые экспонаты, он напророчил им славу.

На следующий день Полина Николлс стала позировать Стоддарду для портрета.

Потом она вспоминала время от времени, как странно себя чувствовала в первый день работы. Её бросало то в жар, то в холод, и сосредоточиться на чём – то было почти невозможно. Она вспоминала, что надела по просьбе художника лучшее своё платье, как он долго не мог решить, как ей встать или сесть.

Наконец, она заняла место в кресле у камина в гостиной. Они приступили к работе над портретом ранним утром, когда дом был ещё погружен в сонную тишину, но солнце уже освещало своим светом всё пространство гостиной, пронзало его, наполняя комнату золотым сиянием.

По виду Филиппа Полина поняла: он доволен.

Николлс замерла на месте, плечи её были свободно расправлены, запястья легли на подлокотники кресла, подол платья ласково обволакивал точеные колени. Она сидела, расслабленная, спокойная и ожидающая. Несколько минут Филипп Стоддард не мог сделать ни единого движения, любуясь ею.

Как она красива! Господи Боже, позволь сохранить в работе эту красоту!

Он мысленно молил только об этом, а Полина, чуть смутившись от его пристального взгляда, спросила:

– Что же Вы так смотрите на меня, Филипп? – улыбнулась. – Или передумали писать мой портрет?

– Нет! – громко заявил художник.

– Тогда о чём Вы думаете, мистер Стоддард? – снова спросила она.

– О чём? – он стал задумчив и словно печален. – Вы прекрасная женщина, Полина, и я говорю не про Ваше лицо!

37

Он не солгал. Ни ей, ни себе. Она была прекрасна, но к её внешности, красивому лицу это не имело отношения.

Художник смотрел на натурщицу, но в каждой черте её, в каждом движении видел чувство. В глазах мимолетное счастье сменяла грусть, непринужденность жестов вдруг становилась неловкостью, спокойное выражение лица могло стать болезненным в любую минуту. Эмоции зависели от мыслей. Она была очень живой.

Филипп рисовал не Полину, но то, что было в ней исключительного. Не тело, но сердце и душу. То, чего касался в первый раз так бережно.

Менялась она стремительно. Каждое следующее утро Стоддард находил её другой. Полина могла быть весела, могла быть озадачена неожиданным вопросом к самой себе, но, неизменно, она была сосредоточена на том, что делала. Муза помогала мастеру.

Филипп смотрел на неё каждое утро из-за мольберта. Поначалу не юная девушка, но женщина, довольно узнавшая жизнь, она смущалась его взгляда, как девчонка. Потом, с течением времени, она стала уверенней и уже сознавала себя иной. Женственность её, которой Николлс словно опасалась, вдруг вышла за поставленные границы, как из берегов выходит бурная река. Она затопила, чувствовал Филипп, всё существо Полины.

***

Они очень много времени проводили вдвоём. Утренние часы работы над портретом сменялись недолгими посиделками в кухне за чашкой ставшего традиционным какао.

Они много говорили. Откровенно. Мало – помалу и художник, и Полина проникались тем, что узнавали, жалели друг друга.

Филипп теперь знал, что Полина была счастлива в браке, а Николлс узнала, что светлый этот человек, кажется, никогда счастлив не был.

***

Её дети – особенно Бекки – любили Филиппа. Мужчина говорил с ними, помогал им и неожиданно, само собой, будто стал частью семьи. Вместе с Бекки он играл в куклы, Ричард внезапно почувствовал мужское участие к себе, а Митчелл помогала художнику испечь печенье, когда мать бывала занята.

По – прежнему настороженно относилась к нему лишь миссис Эбигаэль.

38

Стоддард же, много работая, наслаждался своей жизнью в этой семье. Его удивляла и очаровывала Николлс, хоть и не желала этого. Он наблюдал за ней, её метаморфозами, приятными для глаз, как за великим чудом. Он был счастлив от мысли, что помогает её изменениям, ведь со времени первой встречи Полина Николлс стала неузнаваема…

И очередное утро, привычное и тихое, обернулось новым его удивлением.

Они работали до определенного часа, пока Стоддард не отложил кисти. Наступало время какао и отдыха. Прибрав инструменты и краски, Стоддард проследовал за Полиной в кухню; обычно какао варила она.

Ловкие её действия всегда завораживали Филиппа. Полина приковывала к себе всё его внимание. И сегодня…

Какао на плите источал потрясающий аромат, Николлс выставляла чашки. «Ещё минуту – другую!» – подумала она, украдкой поглядев на Филиппа.

Его лицо и особенно глаза, словно пригвоздили её к полу. Он смотрел на женщину, словно видя её впервые. В глазах Стоддарда светилось непонятное Полине восхищение, он же не понимал, как в обыденности эта женщина может поработить его волю. Ведь именно это она сейчас и делала.

Противно зашипело, растекаясь по плите какао, о котором Полина и Филипп, отвлекшись, перестали даже думать. Струя горячего напитка, коснулась руки Полины, обжигая. Женщина вскрикнула от неожиданности и боли, вовсе опрокинув кофейник. Остатки тёмной жидкости брызнули на её светлую одежду. Она отшатнулась, закрыв рукой место ожога. Кожа воспалилась и пошла пузырями. А Филипп бросился к женщине на помощь.

Вопреки ожиданиям мужчины, за возгласом боли Полина засмеялась. Громко и заразительно, словно сердцем.

– Филипп, посмотри на это! Ну, что я натворила? Какой кошмар, ты, кажется, останешься сегодня без какао! Какая я неловкая, видишь?

Николлс смеялась, заставив и Стоддарда улыбнуться и издать смешок. Через минуту, уже вместе, они смеялись, позабыв обо всем. Но потом смех Полины резко оборвался…. В комнате стало тихо и одиноко.

Глаза её распахнулись в изумлении, взгляд их Полина устремила на Стоддарда, на лице отразилась неловкость. Ещё через секунду Филипп почувствовал её смятение и крайнее замешательство. Она отступила от мужчины на шаг, готовая к побегу, дышала часто, но неровно, словно пропуская вдохи. Так она стояла несколько мгновений, молча, потом стремглав бросилась прочь из кухни.

Вслед ей был обращён взгляд Стоддарда, в глубине которого плясали озорные огоньки.

39

Глубокое смущение Полины не улеглось даже когда женщина поднялась к себе в спальню, оставшись одна. Николлс всё так же не хватало воздуха, сердце словно увеличилось в размере, но стало бесполезным. Она закрыла глаза, тяжело прислонилась к наглухо запертой двери, прислушиваясь к бухающим ударам в груди.

Казалось, ещё несколько минут, и буря в душе стихнет, но бриз всё не приходил, спокойствия не было. То, что женщина назвала нелепостью, вдруг стало в её глазах настоящей дерзостью по отношению к мистеру Стоддарду, человеку много старше неё.

Вслед за этой мыслью, пришла новая, о том, что её фамильярное поведение наверняка оскорбило мужчину. Она не привыкла к ощущению не заглаженной вины, поступок её был ужасен, Полина сознавала это.

За необдуманные шаги и их последствия нужно отвечать, напомнила она себе. Оставалось выбрать правильные слова…

***

Она не была уверена, что верно истолкует Филиппу свою выходку. С понятной тяжестью в многострадальной душе Полина спустилась вниз, медленно сойдя по ступеням лестницы, ладонь скользила по перилам. Она не слышала даже собственных шагов, хотя гулкая тишина царила на первом этаже.

Дверь в кухню была отворена так же, как и когда она убегала.

Она двинулась к ней, всё ещё медленно, будто ноги плохо ей подчинялись; остановилась на пороге.

Внутри комнаты во главе обеденного стола восседал Филипп Стоддард. Правая рука его лежала на столе, сжатая в кулак, рядом стояла чашка, наполненная какао. Он никого не ожидал, и был странно отстранён от всего, что терзало Николлс. Казалось, они неодинаково ощутили то, что случилось.

Женщина не видела лица мужчины.

Увидев только его профиль, Полина подумала, что вряд ли слова сойдут у неё с языка. Она кашлянула, давая о себе знать.

Стоддард повернул на звук голову и секунду спокойно глядел на вошедшую. Лицо не выражало ничего, он принял другую позу, потянулся к стулу.

– А, это Вы, Полина… – протянул нарочито равнодушным голосом. – Присядьте…

Мужчина выдвинул для неё стул, ножки которого неприятно лязгнули по поверхности пола. Полина вздохнула, увидев вторую чашку напитка, впрочем, безо всякого облегчения. Он рассчитывал, что она явится так быстро?

На ватных ногах женщина, наконец, приблизилась к столу, но села не сразу, замерев над Стоддардом. Он поднял голову, взглянул в лицо Николлс, но быстро отвел взгляд:

– Вы похожи на набедокурившую девчонку…

От женщины не укрылось его недовольство.

– Сядьте же… – снова пригласил он.

Полина подчинилась. Несмело сложила ладони на столе, одну на другую. Минуту или час и она, и он молчали. Затем Филипп придвинул к ней ту самую вторую чашку какао.

– Не хотелось бы нарушать традиции из-за того, что Вам невесть что взбрело в голову! – пояснил мужчина, взглядом указывая на емкость с напитком.

– Я… я должна извиниться… – проронила Полина.

– Что? – ему показалось он неверно её услышал.

– Я должна извиниться перед Вами! —громко и уверенно повторила Николлс.

– Неужели?! – выражая всем своим видом вежливое сомнение, деликатно спросил Стоддард.

– Да! Я говорила с Вами непозволительно, фривольно… Простите…

Филипп Стоддард неожиданно расхохотался.

– Полина, Вы считаете меня совсем уж развалиной? Я, бесспорно, не юнец, но до дряхлости, думается, мне ещё далеко! Со мной Вам нет нужды обращаться с осторожностью, подбирая выражения! Я не человек с предрассудками, и слова меня не ранят! И, если уж на то пошло, я привык думать, что мы с Вами хорошие друзья!

При этих его уверениях, она не нашла, что могла бы ответить. Полина лишь улыбнулась, протягивая руку к чашке с ещё на удивление горячим напитком. Художник тем временем пригубил из своей:

– И не пора ли нам действительно перейти на «ты»? —вдруг спросил он. – Как Вы думаете?

Полина зарделась:

– Может быть, и пора…

Он поднял чашку, собираясь произнести тост. Николлс повторила то же.

– Тогда за нашу с тобой дружбу, Полина!

– За нашу с тобой дружбу, Филипп! – отозвалась женщина.

Они чокнулись.

40

Жизнь снова пошла своим чередом. Каждый день Стоддард не мог отличить от предыдущего, подчиненного тому же расписанию. Но каждый из этих дней всё-таки был единственным в своем роде, неповторимым, как штрихи портрета Полины.

Она не разу не видела холста, тщательно охраняемого Филиппом. Едва заканчивалась утренняя работа, мольберт исчезал из поля зрения женщины, а возникал к следующему утру. На все просьбы Николлс поскорее показать ей портрет, пусть не совсем ещё завершенный, художник отшучивался или откровенно сбегал. Её же мучило чисто женское любопытство и интерес к тому, к чему сама она была причастна с самого начала. Однако, Филипп Стоддард был непреклонен.

Незаметно для обоих отгремела выставка. Она принесла желанное, чуть было не утраченное влияние в светском обществе Максвеллу, а Стоддард с удовольствием обнаружил, что людской поток в галерее не иссякает. Странно, но признание, о котором он мечтал перед сном раньше, придя к нему, не взволновало его, а показалось ненужным придатком к любимому делу. Он находил это удивительным, всегда считая себя тщеславным человеком.

Это было время хороших новостей. Одну за другой, постепенно, картины кисти Николаса Дэшена удалось продать за довольно приличные деньги. Стоддард был несказанно рад, вручая Полине чек – её деньги, то, что спасает.

Женщина была тогда крайне взволнована, и Стоддарда резко пронзила мысль: уж не считает ли дочь Дэшенов эти деньги нечестными? И художник поспешил узнать об этом. Потом он долго, но тщетно пытался припомнить их разговор.

***

Был вечер, когда он, наконец, застал Николлс одну. Она сидела в кухне за столом, заканчивая разбирать счета. Стоддард спросил разрешения присоединиться к ней. Полина кивнула, но промолчала, и когда мужчина устроился на стуле рядом с ней, устало подняла на него глаза.

– Я думала, все уже легли!

Мужчина ничего не ответил, но взглянул на Полину проницательным взглядом.

– Как ты, Полина?

– Она чуть отодвинула от себя бумаги, потерла глаза.

– Я… немного устала за последнее время!

– Но это же не всё? – понимающе поинтересовался художник. —Ты, кажется, чем – то обеспокоена? Тем, что произошло? Считаешь, что не вполне достойна этого и этих денег тоже?

Как он знал её и как хорошо понимал! Когда же Филипп успел изучить её? Когда и как?!

Полина Николлс смущённо улыбнулась:

– Я подумала, что всё слишком быстро случилось, только и всего… Слишком быстро и слишком неожиданно… Теперь у нас есть будущее и есть…

Она не договорила, и улыбка сползла с её лица.

Повисло молчание, но потом Стоддард нарушил его:

– Ты не против выпить чаю? – она кивнула, всё ещё не находя слов.

Пока Филипп сам готовил чай для них обоих, она сидела, глядя в окно в пустоту вечера. Стоддард разлил по чашкам чай, Полина собрала со стола бумаги, отложила в сторону, чтобы Стоддард поставил чашки с чаем.

Когда он сел и придвинул к женщине её чашку с напитком, молчание, которое снова воцарилось в комнате, опять было им нарушено:

– Я думал о том, что это тебя затронет… Но скажу так: возможно, твой отец предвидел, что так будет, рано или поздно! И он о тебе позаботился, просто не самолично! Его работы – это то, что принадлежало ему, потом – тебе, и ты, как никто другой имела право сделать с ними, что посчитаешь нужным…

Полина взглянула на него:

– Тогда я должна благодарить и отца… и тебя…

– Меня?

– Ты столько сделал для меня и моей семьи, хотя ничем нам не обязан…

Она в который уже раз неловко смолкла, и, чтобы разрядить напряженную тишину, Филипп поднял свою чашку в салютующем жесте, надеясь, что Полина сделает то же. Она и вправду чуть нехотя последовала примеру художника.

Их пальцы соприкоснулись, когда они привычно чокнулись чашками. Полина поразилась этому прикосновению: рука Стоддарда была гладкой, теплой, мягкая на ощупь кожа обожгла Николлс словно током. Женщина не сразу отняла свою руку, но резко вскинула глаза на Филиппа и, оказалось, он уже удивлённо смотрел на неё. Глаза его были необычно неподвижны и глубоки.

А он опять увидел в её глазах новизну. Они не были зелеными, как с первого дня ему представлялось, но карими с зеленоватым блеском, а на дне их мерцали золотые крапинки. Они сверкали, и, несмотря на серьезное выражение лица, казалось готовы были улыбаться. Полина смотрела, не мигая, в глаза мужчины будто бы целую вечность, читая в его взгляде не выказанную до сих пор нежность, а за ней что-то ещё, тайное, чего не ожидала. Едва поняв это, она отдернула руку и судорожно сделала глоток чая, опустив глаза.

Филипп больше не мог видеть её душу. И на сей раз сам последовал за нею, пригубив из своей чашки.

Она напряглась, и Стоддард понял, что она готова договорить:

– Ты – посторонний нам человек…

– Нет!

Полина хотела бы сказать другое, но спросила, ступив на зыбкую почву:

– Ты покажешь мне портрет?

– Нет! – повторил художник.

Свой чай каждый допивал в полной тишине.