Текст книги "Перевёрнутый мир"

Воспоминания хлестали меня по сердцу. Будоражили разум. Душа моя плакала. Я сам в эту минуту готов был припасть к земле и есть ее. Но только свою. Увы, моей земли не было. А слова были холодны и бесстрастны. Я слишком много пережил, чтобы в один миг зачеркнуть судьбу Ростика. И зазвучали бесстрастные слова-ледышки. Так умела говорить Вика.

– Ну, про твою биографию я уже все понял. Только вот имени не спросил.

Парень слегка растерялся от перемены тона. И, чуть заикаясь, ответил:

– Данила.

Что угодно, только не это. Я встал с кресла и приблизился к окну. Дождь расплывался по стеклу медузами и ракушками, словно имитировал на стекле подводный мир. Из открытой форточки врывались запахи дождя и большого города. Деревья не пахли. Я закурил, и мои руки дрожали.

– Как, ты говоришь, тебя зовут?

– Данила. – Парень еще больше испугался, что мне не понравится его имя и я его вышвырну вон, как барин нашкодившего кота.

– Странное имя… – Я по-прежнему стоял лицом к городу и дождю. У меня не хватало смелости обернуться. Если бы он знал, что я чувствую, если бы он мог знать. Но он по-прежнему стесняется и боится знаменитого артиста Неглинова. И почему-то по-прежнему чувствует перед ним вину.

– Да, пожалуй, странное. Но этот тут, в городе. Вы ведь коренной москвич. Это сразу видно. А у нас в каждом поселке на двадцать домов по десять Данил.

– И как вы не путаетесь? – усмехнулся я.

– А я не Данила, я Дан. Смешно, правда? Дан! Так меня прозвали. Когда-то фильм французский в наш клуб привозили, так там главного героя звали Даном. Он был очень похож на меня. Длинноносый и в очках. А еще у него было грустное-грустное лицо. Так я стал Даном. Глупо, конечно, особенно для поселка. А сюда приехал – вроде нормально, кому какое дело, Дан я или Данила, или Даник, правда?

Я перевел дух. Словно меня гнали по этапу и наконец позволили отдышаться. Мне вдруг захотелось, чтобы этот парень поскорее убрался ко всем чертям собачьим. Я резко обернулся. И провел ладонью по вспотевшему лбу. Пожалуй, в этот миг у меня были очень злые глаза. Но парень был близорук и этого не заметил.

– Ростислав Евгеньевич, я ведь к вам по важному делу. – Он собрался, наконец, с духом. – Я так и подумал, что лучше всего к вам обратиться. Вы извините, про вас много дурного говорят и пишут. Но я никогда не верю сплетням. Я всегда так думаю – прежде человеку нужно посмотреть в глаза. У вас глаза добрые. Я это еще на плакатах и фотографиях заметил. И несмотря на дорогой прикид, на эту шляпу, серебряный галстук, я все равно подумал, что только к вам осмелюсь обратиться. Хотя, конечно, по всем правилам следовало к Люциану Петровичу.

– При чем тут Лютик? – Я насторожился.

Парень молча вытащил из рюкзака бумажную папку и протянул мне.

– Прочитайте, пожалуйста.

Я прочитал. И долго сидел, молча уставившись на чашку с остывшим чаем. Я ничего не понимал. Мои мысли путались. Я даже вспотел, лихорадочно соображая, что делать. Это была история, которую собирался снимать Лютик. Конечно, слегка переделанная, слегка переиначенная. Но только слегка. Главных героев Лютик исхитрился поменять местами. У Дана в рассказе вместо девчонки, стрелявшей в своего кумира, фигурировал молодой парень, стрелявший в свою кумиршу – поп-диву, с которой потом у них и приключилась любовь. Я всегда чувствовал, что Лютик богат на пустословие, но на идеи – вряд ли.

– И что вы скажете? – наконец-то решился перебить затянувшееся молчание парень.

– Это замечательный рассказ, – я оттягивал время, не зная, как поступить.

Парень нацепил свои очки и внимательно на меня посмотрел. Я не знаю, что теперь он мог прочесть в моих глазах. Но он сумел прочитать.

– Я знаю, вы к этому не имеете отношения. Я чувствовал. А теперь по глазам вашим вижу.

– Как это случилось? И как такое вообще могло случиться?

– Мне посоветовали отнести рассказ Люциану Петровичу, сказали, что он срочно ищет сюжет для новой работы. Я ему долго потом дозванивался, а когда наконец-то сумел его застать, он очень долго извинялся и сказал, что рассказ потерял… Ну, по пьянке, это его слова. Так и не ознакомившись. А вчера я прочитал в киножурнале, что он собирается снимать новый фильм. Там был вкратце пересказан сюжет. Ну, я все понял.

– Зачем он поспешил давать интервью, не понимаю, – спросил я скорее себя.

И взъерошил отросшие волосы. Пора стричься. Нельзя так пренебрегать имиджем Ростика. И все же, зачем Лютик растрепался о съемках нового фильма и более того, поспешил рассказать фабулу? Впрочем, вопросы излишни. Лютик ловко перестраховался. Парень в любую минуту мог отнести рассказ в журнал и чем черт не шутит. Лютик всегда умел предвосхищать события. Я залпом выпил холодный чай. Мне ужасно хотелось, чтобы в чашке было виски.

– Ну и что ты теперь собираешься делать?

– Ничего, – просто ответил парень. Слишком просто.

– С Лютиком, как я понимаю, ты разобраться не хочешь?

– Дело в том… Дело в том, что мне объяснили… И я хотел с вами посоветоваться. Заявку на фильм уже утвердили. Я никому свой рассказ не показывал. Мне трудно будет доказать, что у первокурсника укр… – Он запнулся и покраснел.

– Украл, – закончил твердо я за него.

– Ну, в общем, позаимствовал сюжет преуспевающий режиссер. К тому же мне еще сказали, что Люциана Петровича пригласили преподавать в наш институт. И у меня есть все шансы быть отчисленным. Но я не верю… Ведь так быть не может… Наверное, это какая-то ошибка. Объясните мне! Я знаю, он вас пригласил на главную роль. Вы должны быть в курсе. Вы просто объясните. Ведь такого быть не может. Меня четыре поселка провожали. Так гордились мной. Я ехал сюда, как в… – Он опять запнулся. И я вновь за него продолжил:

– Как в храм. На кино не молятся. Молятся в фильмах. И тем более киностудия не молельня.

– И что мне теперь делать?

Я невольно усмехнулся. Разве что осталось молиться. Потому что бороться с Лютиком действительно бесполезно. И все же… И все же я попробую.

– Я попробую все уладить, ты не волнуйся. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты писал этот сценарий.

– Спасибо, – очки парня блеснули. – Я знал, я чувствовал, что только к вам смогу обратиться. Я не ошибся. У вас хорошие глаза.

Я вдруг вспомнил маленькие, заплывшие глазки Лютика. Мясник проклятый. Вика права, все органы поодиночке распродает, в розницу. Теперь вот пришла очередь продавать мозги парня. А что потом он собирается сделать с его сердцем?

Дан бросил мимолетный взгляд на разбросанные листы на моем столе, на брошюрку, как делать сценарий.

– Вы тоже пишите? Это здорово, – искренне восхитился он.

– Нет, – хмуро ответил я. – Я уже отписался.

Я вышел проводить Дана. Он с особой осторожностью надевал новенькую блестящую кожаную куртку, чтобы не поломать замок. Я не знал, что сказать ему в утешение.

– У тебя красивая куртка.

Он не ответил, только вновь покраснел. Я вдруг вспомнил, что он второй человек в этом городе, который умеет краснеть. Первой была Рита. И я подумал, что ужасно соскучился по этой девчонке.

С ней мы столкнулись на улице. Она была без Джерри. И в том же желтом беретике.

– Будешь счастливой, девочка, – я старался говорить как можно непринужденнее. Но мой голос срывался. – Где твой верный дружище? Ему уже пора дышать свежим воздухом.

– Джерри заболел. – Рита избегала смотреть мне в глаза. Ее голос был бесстрастен, похоже, она тоже решила подражать Вике.

– Это плохо. Но ничего, ведь не только люди болеют. Болеют еще и собаки. Но и те, и другие выздоравливают.

– Не всегда, – вновь сухой краткий ответ, как выстрел.

Неожиданно подал голос Дан. Он во все свои близорукие глаза с восхищением смотрел на Риту. И его грустное лицо стало еще обаятельнее.

– А можно, я его посмотрю? Честное слово, я кое-что в этом понимаю. Мне не раз приходилось спасать животных.

– Правда? – Рита заметно оживилась. – Но его уже смотрело столько ветеринаров.

– Еще один не помешает! – Я одобряюще похлопал Дана по плечу. – Иди, парень! И не волнуйся. Я сделаю все, что в моих силах.

Они подошли к подъезду. Но Рита неожиданно вернулась. Она стояла напротив меня, такая хрупкая, нежная. И наконец-то решилась посмотреть мне в лицо широко раскрытыми зелеными глазами.

– Ростислав Евгеньевич, я не верю в то, что о вас пишут. Я все, все про вас знаю. И еще знаю, что вы не любите свою жену. Но живете с ней. Но это уже для меня не имеет значения.

По старой привычке я поправил желтый беретик, готовый вот-вот свалиться на землю. Я очень скучал по Рите. По нашим прогулкам с Джерри, по нашим разговорам о лесном боге, которого так и не простили те, кого он когда-то предал.

– Ты очень хорошая девочка, Рита.

– Я не знаю… Но знаю наверняка, что никогда не буду кинологом! И ветеринаром тоже!

– Вот это уже глупо! – рассердился я. – Это мама тебя надоумила?

– Нет, Джерри. Я не могу смириться, что все хорошее непременно умирает. Хорошее должно жить вечно. А если это не так… Я тогда смирюсь и соглашусь со всем дурным в жизни.

Я не выдержал и рассмеялся.

– Какая ты еще маленькая. Смириться с плохим – еще не означает самой стать плохой.

– Почти означает. Зато жить станет легче. Я хочу жить легче. Я не хочу мучаться, как вы…

Рита побежала к подъезду, где ее ждал Дан. Парень помахал мне рукой. А я подумал, что так ни разу и не назвал его по имени. А еще я подумал, что, может быть, Рита права. Нужно жить легче и не так серьезно относиться к миру. Может, стоит заморозить хотя бы капельку своего сердца. Чтобы осталась эта капелька, холодная бесчувственная ледышка, осталась хотя бы она, когда все сердце сгорит… Только как научиться жить с этой ледышкой, я пока не знал. Но, похоже, знали многие-многие другие.

Я поежился. Наступили первые ранние заморозки.

Продрогший, я вернулся домой. Меня колотило. Зубы стучали. Удары сердца опережали мысли. Я всем сердцем и всеми мыслями ненавидел Лютика. Я еще не научился замораживать сердце. Оно горело, как пламень. Чтобы потушить этот огонь, согреть свои руки и заглушить ненависть, я налил виски. У меня нашлась тысяча оправданий, чтобы выпить залпом полный бокал. Я уже понимал, что потихоньку спиваюсь. Так, наверное, когда-то спивался Ростик. И у него тоже находились тысячи оправданий. Куда это его привело? И где он сейчас? И где окажусь в конце концов я?

Совершенно пьяный, я заявился на вечер по случаю утверждения заявки нового фильма Лютика и начала подготовительного периода съемок. Помню, как приблизился к шведскому столу. Перед глазами мелькали блестящие платья, солидные костюмы, открытые бутылки, надкусанные бутерброды, поломанные тартинки. Яркими картинками с калейдоскопа все это маячило в моих мутных глазах. И я увидел перед собой расплывшееся красное лицо Лютика. Помню, он делал какие-то отчаянные жесты. И его ручки, толстенькие, потные барахтались в воздухе. И его кривенькие ножки прыгали на месте. Не раз, пожалуй, он душил этими ручками. Не раз, пожалуй, наступал на горло этими ножками. И я со всей силы ударил кулаком по столу. Рука моя загорелась от боли. Помню звон разбитой посуды, истеричные крики, чей-то угрожающий бас. Кто-то скрутил мои руки за спиной, и они хрустнули. Больше я ничего не помню.

И вновь шелковые простыни коричневого цвета. Коричневые бархатные портьеры на окнах. Распахнутый балкон. Я всей грудью вдохнул свежий воздух, словно залпом выпил бокал виски. И наконец полностью открыл слипшиеся глаза. Словно у больничной койки, возле меня сидела моя жена Вика и осторожно, как больному, прикладывала мокрое полотенце ко лбу. Впрочем, разве я не был болен?

– Тебе лучше?

Я не знаю, когда мне будет лучше. По-моему, все движется с точностью до наоборот.

– Да, – сдавленно прохрипел я.

Мне было очень плохо. Вспомнить вчерашнее я не мог. И это меня более-менее спасало. Вика оказалась права, все шло по замкнутому трагичному кругу. Но она не знала и не могла понять одного, что первый круг пробежал, как взмыленная лошадь, не я, а ее настоящий муж Ростик. На каком-то этапе он устал и слетел с дистанции. Я теперь продолжаю его эстафету. И похоже, как он когда-то, уже несусь на последнем дыхании. И второе не открывается. Но труднее всего приходится Вике, она вместе с нами пробегает второй круг. Видимо, она оказалась гораздо сильнее. И я вцепился в руку Вики. Словно тонущий в болоте, пытался ухватиться за моховую подушку и вместе с ней медленно погружался в вязкое дно.

– Вика, – попытался нежно сказать я. Но получился лишь сдавленный хрип.

– Да, с женами тебе всегда везло, – услышал я где-то вдалеке чей-то писклявый голос.

И мне показалось, что сам черт уже пришел за мной. Это не был черт, но почти одно и то же. Я медленно повернул тяжелую голову. Развалившись, в кресле восседал Лютик. Гладко выбритый, свеженький, в рубашке с накрахмаленным воротничком и позолоченными запонками на белоснежных рукавах. Он чинно, как на светском рауте, пил кофе. Почему-то больше всего меня взбесили запонки. Лютик явился в виде вершителя правосудия. И я вдруг подумал, что он давненько уже не пьет, вернее – не напивается. Лютик выбрал для себя прямую дорожку. И не важно, какую цену и кто за это заплатил.

Моя больная голова вновь упала на подушку. И я прикрыл глаза.

– Да уж, парень, наделал ты делов, – сказало правосудие с лицом Лютика. – Вот чертяка! – похоже, он обратился к Вике. А я подумал, почему он меня называет своим именем.

– Нет, ну, Викочка, сама подумай! Вспомни! Сколько раз я его предупреждал! Когда он был еще никем, жалким актеришкой в дешевеньких рекламах! Чтобы напиться, нужно определенное место и определенная компания. Понимающие люди, так сказать. А на важных приемах… Ну постой трезвеньким, сложив покорно ручки на груди и потупив невинный взгляд, поклонись, кому нужно, комплиментиком не поскупись, ручку жене важного индюка поцелуй, а дома уже надерись, как свинья. Разве я не прав? Так этот чертяка все сделал наоборот. Дома напился, а потом заявился на светский раут. А там, между прочим, были очень важные персоны из министерства культуры. Что они могут теперь подумать о культуре моих артистов?

Вика молчала. Я чувствовал, как ей неприятен Лютик. Но, видимо, он в очередной раз меня выручил, только поэтому она не могла выставить его благородие за дверь. Он тут же подтвердил свое высокое звание.

– Ростя, миленький, солнышко. – Лютик, как звереныш, чувствовал настроение Вики и таял на глазах. Казалось, он вот-вот превратится в грязную лужу, в которой останутся валяться позолоченные запонки. – Ну же, повернись ко мне, Ростик. Ведь если бы не я, дело могло ох как печально для тебя закончиться. Вовремя я тебя оттуда увел, можно сказать на руках вынес из окружения. Теперь вроде ничего. Пошумят – и успокоятся. Я, так сказать, сумел объяснить даже этим пересушенным чинушам, что творческие натуры, особенно если они гении, время от времени позволяют себе подобные выходки. Но, положа руку на сердце, ты, Ростя, перебрал. Еще звание не заслужил, чтобы так прилюдно позориться. За звание многое прощают. Но это не про тебя.

Вика подобного благородства уже не выдержала. Она молча надела пальто, повязала волосы шелковым платком и, не попрощавшись, ушла. Я лишь услышал сильный хлопок двери. Словно взорвалась самодельная петарда. Я вздрогнул. Но по-прежнему не оглядывался в сторону его благородия Лютика. Я по-прежнему лежал, уставившись в окно. И задумчивым взглядом наблюдал за серыми тяжелыми облаками. Мне так хотелось уплыть с ними в неизвестную даль. Я промокнул лицо полотенцем. И мучительно вспоминал, успел ли я что-нибудь высказать писателю Лютику по поводу его таланта. Мне помог вспомнить Лютик. Он суетливо поставил кресло возле моей постели и даже угодливо поправил подушку под моей головой.

– Глупый ты, Ростя. Ох какой глупый. Что ты там мне вчера молол, не понимаю. Вором обзывал. Нехорошо, не по-дружески, не по-товарищески.

Я, как тяжелобольной, приподнялся на локтях и поманил Лютика пальцем. Он приблизил свое лицо к моему. И я почувствовал запах накрахмаленного воротничка.

– А ты вор и есть, – прохрипел я ему прямо в лицо. – Вор! И я тебе не товарищ. В твоих товарищах ходят Подлеевы, понял?

Красное лицо Лютика стало медленно бледнеть, я впервые видел, как лицо покрывается белыми круглыми пятнами. Лютик долго пристально вглядывался в мои глаза. Я не отводил взгляд. Это был немой поединок. И мне казалось, я его выдержу.

Лютик неожиданно расхохотался во весь голос. Его тоненький визг повис на минуту в воздухе и улетел в распахнутый балкон.

– Ну ты, Ростя, и дурак, я тебе скажу. Ей-богу, блаженный. Блаженные нашему кинематографу не нужны. Они вообще, скажу тебе честно, никому не нужны. Может быть, только Богу. А он за меня кино не снимет. Так что…

– Зачем ты обидел парня? – резко спросил я.

В руках Лютика, как у фокусника, неожиданно появилась запотевшая бутылка холодного пива, и он ловко ее откупорил о край кровати. Пробка попала мне прямо в щеку.

– На, пей. Полегчает. Я знаю, что говорю. Время убивать прошло, пришло время врачевать, – запел Лютик из книги Екклесиаста.

Мне же из рук Иудушки пить не хотелось. Но пить хотелось ужасно. Жажда победила презрение. Я залпом осушил стакан, полный воздушной холодной пены. На глазах выступили слезы. Лютик, как всегда, оказался прав. Мне полегчало. Я поднялся с кровати, накинул шелковый коричневый халат, который мне предусмотрительно оставила Вика, и уселся в кресло. Теперь мы были на равных.

– Ты вор, Лютик, – уже спокойно сказал я. – Ты украл у студента идею и сюжет.

– А кто не вор, Ростя? – У Лютика на лице появилось искреннее недоумение. – Кто-то доски на стройке крадет, кто-то сено в совхозе, кто миллиончик под шумок ухватит. Думаю в банке твоей жены это не редкость. Кто-то острое словцо позаимствует, а потом прилюдно на банкете выдаст за свое, под общий хохот. Бывает, Ростя, любовь крадут, ну тебе это близко, бывает, кусок дружбы умыкнут. Чужим мнением тоже не побрезгуют – возьмут запросто и за свое выдадут. И от биографии чужой не откажутся, если надо. Даже ненависть крадут, поверь мне, грешнику! Вот только еще не встречались мне те, кто хотел бы чужую смерть даром взять. – Лютик причмокнул языком. – Нет, не встречались, пожалуй.

– На войне это часто встречается, – мрачно заметил я.

– Мы не на войне, Ростя. И чужие идеи– не бомбы, они не взорвутся. Они носятся в воздухе. К тому же все идеи, абсолютно все повторяются. Как повторяются люди. Ты не согласен, Ростя?

Последняя фраза была произнесена как-то странно, я бы сказал, философски, затянуто и монотонно. При этом глаза Лютика были серьезны, как никогда. И следили неотрывно за моим лицом. Я ему не ответил. Я прекрасно знал, что люди повторяются. Но откуда мог знать это неповторимый Лютик?

– Да, кстати. – Он вновь развеселился и непринужденно заболтал ножкой. – А помнишь, как мы с тобой идею той рекламы про английский чай умыкнули, студентишка по пьяни разболтал? Ага! Помнишь. Рекламка-то приз какой-то взяла. Что-то только я не припомню, чтобы ты после этого руки мыл. Или мыл?

Я машинально взглянул на свои руки. Крепкие, сильные руки. Когда-то они легко рубили дрова, мастерили кормушки для птиц, сажали деревья, боролись с пожарами, создавали лесные полосы против снежных и песчаных заносов. Что они теперь могут? Брать чужой приз. Как когда-то брали руки Ростика. И все же, мне кажется, он их потом долго еще отмывал.

– Фамилию парня нужно вставить в титры. А еще… Лучше бы он писал сценарий. – На последнее я слабо рассчитывал. Но оказалось, что и первое недоступно.

– Об этом Дане и думать забудь, дружище! Странное имя, правда? Как раз для такого провинциального типа. Пусть бы уж лучше назывался Даником. Проще, что ли. Так нет, и из тайги в Даны норовят прошмыгнуть. Да, кстати, парень, поговаривают, неважно учится. Много пропускает. Болеет он, что ли, много? Вид у него какой-то нездоровый. Боюсь, как бы его не отчислили.

Я обхватил голову руками. Мне казалось, она треснет надвое в моих руках. И одна половина останется в распоряжении Лютика навсегда.

– Оставь парня в покое, я тебя очень прошу, очень…

Лютик дыхнул мне в лицо сигаретным дымом. Я закашлялся.

– Я тоже об этом мечтаю. Чтобы все его оставили в покое. И мы с тобой в том числе, Ростя. Ему сил набираться нужно, у него все впереди. Всему свое время. Вот теперь пришло его время молчать, а наше – говорить за него. А для идей слова не обязательны. Для идей нужно здоровье. Пусть он его и подправит. А потом, может, и его слову придет черед, если повезет, конечно. Да, кстати, после твоей вчерашней выходки некоторые господа пожелали видеть вместо тебя другого артиста. Бог свидетель, как я за тебя боролся, дружок.

– Бери другого! – рявкнул я. – Бери тысячи других! Бери хоть самого Алена Делона! Мне плевать! Мне вообще на все плевать! И на весь мировой кинематограф! И на твое кино в том числе! – Я сжал челюсти. Голова вновь готова была расколоться на части. И я схватился за больную голову.

– И возьму, Ростя, возьму, не побрезгую! Такие, как ты, толпами ходят с протянутой рукой. Еще мне ноги целовать будут. Что? Башка трещит? Она и будет трещать, потому что дурная. Умная голова не болит, запомни это, Ростя. Умная голова соображает, – фокусник и маг Лютик ловко вытащил откуда-то еще одну бутылку пива и протянул мне.

Я уже не колебался. И жадно сделал пару больших глотков.

– Все равно плевать. – уже вяло повторил я.

– Плюнуть всегда можно. Главное, не против ветра. – Лютик к пиву не притронулся. Он по-прежнему чинно отпивал маленькими глоточкам кофе, подливая его из китайского расписного кофейника. – А ты пей, пей, может, соображать лучше станешь. Может, что и припомнишь невзначай. Трезвая голова забывает, пьяная вспоминает! – хохотнул Лютик, довольный своей остротой. – Вот и припомни, как сам обивал пороги студии с протянутой рукой. Как заваливался ко мне домой пьяный и рыдал у меня на груди. И умолял: ну сделай что-нибудь, Лютичек, славный, милый, ты же все можешь, ты же все знаешь. Ага, вспомнил? А как я спас тебя, когда ты плюнул в рожу одному продюсеру. Слава богу, был сильный ветер. Весь плевок на тебе и остался. Я даже не побрезговал, вытер рожу твою платочком. А платочек был новенький, кружевной, дамой сердца подаренный. А ты, можно сказать, в самое сердце и плюнул. А потом я вместо тебя извинялся перед этим толстосумом, почти ползал перед ним на коленях. И благодаря мне, мне, Ростичек, тебя не вышвырнули со студии, а позволили сняться в рекламе мыла. В общем, отмылись тогда. Помнишь? Ну а потом… Потом вовсе грозил конец. И даже я ничего не смог сделать. Когда ты, родной, учинил дебош в клубе, безобразную драку, обозвав жену известного, можно сказать, уважаемого режиссера шлюхой. Никто не спорит, она шлюха и есть. И сама к тебе лезла. Но зачем же прилюдно объявлять то, что и так известно и что можно шепнуть на ухо. Да уж…

Лютик развел толстенькими ручками.

– Тогда и сам Лютик был бессилен. Ты сам загнал себя в тупик. А спасла тебя, можно сказать, только смерть. Знаешь, самоубийцам многое прощается, хотя не спорю, многие потом тебя обзывали чокнутым. И вновь кто тебя привел за руку на студию? Угадал!

– Его благородие Лютик, – я откинул больную голову на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Вот видишь, умница, все вспомнил.

Я ничего не помнил, потому что ничего этого не знал. Это была не моя биография. Это биография Ростика. Боже, но как они становились похожи. И я поймал себя на мысли, что если потеряю сейчас роль, то, как и Ростик, окончательно загоню себя в угол. Меня посчитают отверженным, как Любашу. И на дне какого болота я окажусь? И сумею ли выбраться оттуда? Ростик, похоже, так и не сумел…

– И что же? Теперь получается, время обнимать дорогого друга прошло и пришло время уклоняться от объятий? Э нет, дорогуша, так не годится. – Лютик вновь обратился за помощью к Екклесиасту.

Против Екклесиаста у меня аргументов не оказалось.

– Ты выиграл, Лютик, – пересохшими губами прошептал я. – Я буду сниматься. Но сценарий писать я не смогу.

– Да бог с тобой, милый. Сценариус и я напишу, там и писать нечего, считай, все готово.

Дан постарался. Им действительно была проделана большая работа. Разве что оставалось додумать диалоги. Но Лютик славился блестящим красноречием.

– А ты, Ростичек, хоть разок почеши затылок и протяни руку другу. – Лютик уже возбуждено носился по комнате, изредка врезаясь в мебель. – Ты парню, как я понял, понравился. Хотя не пойму чем. Наверно, поиграл в совесть, ты этому уже научился. Кстати, неплохой аргумент для самообороны. Вот и объясни этому неотесанному таежнику, что история-то не новая. Не один раз стреляли в кумиров. Мы и в титрах отметим, что, мол, имело место такое происшествие в криминальной хронике. Вот так-то, браток.

– Может, сам и поговоришь? – вяло, без всякой надежды спросил я.

Лютик от возмущения надул красные щеки, как шарики. И тут же сдул их.

– Как же, милый! Я ведь рассказик его потерял. Понятия не имею, о чем он. Ты читал этот шедевр. Вот и выкручивайся. Учись, Ростик, улаживать сам дела. И дела сами пойдут в гору. – Лютик вновь остался доволен своей остротой. И быстро засобирался, натянул черное дорогое пальто и огромную черную шляпу, в которой утопала его круглая голова. Даже тросточка вдруг появилась в руке. Он был комичен в этом наряде. Но мое сердце почему-то похолодело. Лютик кого-то ужасно напоминал. Но кого, я вспомнить не мог. А может, просто не знал.

– Лютик, – окликнул я его на пороге. – Скажи мне, только честно, зачем я тебе нужен? Ведь действительно многие ходят с потянутой рукой.

– А ты хороший актер, – тихо, но внятно сказал Лютик. И его глаза при этом были очень серьезны. Что случалось крайне редко. – Только я понять не могу, раньше в тебе такого таланта не наблюдалась. А после того как ты умер, а потом вновь воскрес, я увидел перед собой настоящего актера. Оказывается, умирать изредка бывает даже полезно.

Лютик вдруг тоненько рассмеялся. И в его глазках вновь появился лукавый блеск.

– Знаешь, я даже подумываю диссертацию написать. О том, как опыт кинематографа постепенно разрушает природный талант артиста. Они начинают играть! Понимаешь, играть! Кривляться, жестикулировать или, напротив, вести себя, как отмороженные. Так любой дурак сможет. Их школа испортила, вековой опыт погубил. А ты… Ты словно головой треснулся и про всю школу забыл. Ты словно из лесу вышел, этакий здоровый красивый деревенский мужик. Тебя побрили, помыли, одели. Но ты понятия не имел, что такое игра. Поэтому сыграл здорово. Поверь мне, у меня нюх на хороших артистов. Мы еще с тобой горы перевернем, Ростичек. Время войны прошло. Пришло время мира.

– Между прочим, Ален Делон тоже хороший актер, – почему-то некстати вдруг ляпнул я. – Но в его случае твой нюх тебя подводит.

Лютик вновь тоненько засмеялся и взмахнул тросточкой, как волшебной палочкой.

– Мы слишком с ним непохожи, чтобы я его любил.

– Можно подумать, мы с тобой близнецы! – Я не выдержал и улыбнулся. Я стоял напротив толстенького коротышки Лютика и сверху вниз смотрел на него.

– Не похожи, это факт. И если бы мы с тобой не работали плечом к плечу, вряд ли бы я тебя сильно любил, – откровенно ответил Лютик.

Да, Вика права. Я для него всего лишь товар.

– С Аленом Делоном я не работаю. Но… Ты знаешь, я подумываю пригласить его на эпизодик. Я даже придумал, он будет псарем у собак главного героя. Представляешь, он, этакий престарелый красавчик, любимчик всех женщин мира, появляется в кадре с совком и сгребает дерьмо. – На заплывшем лице Лютика появилась мечтательная улыбка.

Он хотел так отомстить Алену Делону за то, что тот на него не похож. Интересно, как он отомстит мне? Я не верил, что с Лютиком мы повязаны навсегда. Время войны, похоже, еще не прошло. А время мира может и не наступить.

– А с тобой… С тобой, Ростичек, я надеюсь, мы повязаны навсегда, а ты, милый, сходи в церковь, помолись за свою неспокойную душу и поставь свечку за наш фильм. Бог поможет. – Лютик подмигнул лукавым глазом и, взмахнув на прощанье тросточкой, испарился за дверью, оставив позади легкий дымок сигарет.

А я вдруг подумал, что нашему фильму поможет кто угодно, только не Бог. В комнате почему-то тошнотворно запахло серой. Меня замутило от этого запаха. Набросив плед на плечи, я вышел на балкон. И полной грудью вдохнул холодную свежую осень.

Среди холодной свежей осени гуляла Рита. Ее желтый беретик по-прежнему еле держался на макушке. Она машинально подбрасывала ногой мокрую цветную листву. Девушка была очень похожа на посаженные деревца, такие же молоденькие, стройные, хрупкие. Такие же печальные, робкие и поникшие в ожидании холодов. Джерри с ней не было. Рита выглядела так, словно ее бросил самый верный друг.

Лютик возник внезапно. Нелепый, маленький, во всем черном, из-под рукавов длинного пальто ярко блестели золотые запонки. Он взмахнул перед Ритой тросточкой, словно хотел продемонстрировать очередной фокус. Рита в ужасе от него отпрянула. Лютик прыгал вокруг нее и что-то взахлеб объяснял, брызжа слюной. Похоже, он хотел заменить ей самого верного друга. Его ножки в лаковых остроносых ботинках утопали в листве. Рита низко опустила голову и резко пошла прочь, почти бегом, к подъезду. Лютик не сдавался и что-то надрывно пищал ей вслед. Его тросточка качалась в руке, как маятник. Казалось, что тикают часы. Лютик словно пытался заставить и время работать на себя. Я бы не удивился, если бы время подчинилось ему и потекло в его направлении, туда, куда он указывал своей черной блестящей тростью.

Я вернулся в холодную комнату, такую же холодную, как осень. И налил себе виски. Я согревался, как умел. Я согревался сам. Мы были с осенью похожи. Пестрая карнавальная листва опала и почернела. Впереди нас ожидали холода.

Времени до начала съемок было достаточно. И все это время я пил и читал. Даник вообще никогда не пил и редко читал. Я не был Даником. Я уже мог себе это позволить.

Лютик, временно работающий Бальзаком, частенько надоедал своими звонками. Он торопил меня поговорить с Даном. Я же не торопился. И придумывал тысячи отговорок, чтобы оттянуть время. Я объяснял Лютику, что если Дан сам не появляется, зачем тревожить его юную душу. Лютик пыхтел, кряхтел и наконец орал в трубку:

– Ты чокнулся! Он вполне за это время может что-то предпринять! Смотри, у нас будут неприятности!

Вспоминая Дана с грустным обаятельным лицом, очками на переносице и виноватым взглядом, я не верил, что он вообще может что-либо предпринять. К тому же он искренне ждал моей помощи.

– Не нравишься ты мне, Ростичек, – пищал в трубку Лютик. – Ох как не нравишься. Ты должен быть свеженьким и новеньким, как с грядки, в первые дни съемок. А вот потом, в последние денечки, я разрешаю тебе вести порочную жизнь. В конце герой действительно должен выглядеть потрепанным и уставшим. Так что не обгоняй события, друг…