Текст книги "Перевёрнутый мир"

– Конечно, на своем, девочка. Но вот ты могла бы, к примеру, меня представить живущим где-нибудь в лесу, в маленькой сторожке?

Рита улыбнулась. У нее была нежная, открытая улыбка.

– После рекламы кофе это трудно представить. Но… Вы ведь хороший артист, наверное, вам бы удалось сыграть лесника. Помните, вы мне рассказывали, что репетируете новую роль? Расскажите еще… О чем эта история?…

– О чем? – Я пригубил «мартини», мягкое тепло растеклось по телу. Там, в Сосновке, наверно, тепло, настоящая весна. И совсем скоро расцветет на могилке моей костюмерши молоденькая сирень. – О чем… Знаешь, так сразу и не расскажешь. Она об одном парне, этаком лесном дикаре, здоровом, бородатом, словно рожденном вместе с соснами и понимающем язык птиц и зверей. Иногда его называют лесным богом. Но он, конечно, не бог. Он не может спасти мир или хотя бы усовершенствовать его. Но он так же, как бог, его любит. Маленькую сторожку с перекошенной калиткой, куст сирени, на котором весной взрываются почки, завывание ветра по ночам и настойчивый стук дятла, а еще многое, многое другое. Но самым близким для него был друг…

– Это девушка? – встрепенулась Рита, и в ее глазах появился испуг.

– Нет, Рита, это всего лишь собака. Его зовут Чижик. – Мой голос дрогнул, и я погладил Джерри по рыжей шерсти. Он в ответ лизнул мою руку. – Чижик совсем не похож на твоего пса. Он совсем беспородный, но тоже рыжий, очень похожий на лису. Возможно, какая-то лиса и затесалась в его родословной. Я… то есть этот парень, лесник, как-то нашел раненого пса в лесу, выходил и оставил у себя. С тех пор тот и стал его самым лучшим другом. А вот людей парень не знал, вернее, знал совсем мало.

– И никого не любил?

– Любил, пожалуй. Без любви фильм был бы, наверное, скучным. Он полюбил приезжую девушку, совсем из другого мира, яркого, насквозь лживого. Но по сценарию возлюбленная его предаст. При этом героя горячо и преданно любит девушка из деревни, всем сердцем любит, но он предаст ее. И своего Чижика тоже. Пес уходит от него и умирает. В общем, все кого-то предают…

– Не так уж хорош ваш герой, если он предает собаку. Самое безобидное существо. – Рита поставила тарелку с виноградом на место и облизнула губы.

– Ты же не читала сценарий, – резко ответил я. – Возможно, у него были на то причины. И возможно, он потом сильно раскаялся.

– Знаете, Ростислав Евгеньевич, я думаю, что сценарист не очень-то хорошо разбирается в жизни. – Рита разволновалась и залпом осушила бокал вина. – Он сам, скорее всего, разбалованный маменькин сынок, дальше своей дачи и носа не показывал. И собаки у него никогда не было. Разве может человек предать живое существо? И вы… Если честно, не совсем подходите на эту роль. Вы ведь тоже не знаете этой жизни. Извините, но я буду откровенна. Ну какой из вас лесник? Вы такой лощеный весь, такой красивый, ухоженный…

Похоже, девушке вино крепко ударило в голову. Я отобрал у нее бокал.

– Ты плохо разбираешься в искусстве, Рита. Артисты играют и разбойников, и полярников, и героев. И не обязательно, чтобы они были на них похожи.

Рита смутилась и покраснела. Джерри носом подталкивал ее встать с места. Он хотел домой.

– Нам пора, Ростислав Евгеньевич. Вы на меня не обиделись?

– Ну что ты, девочка.

Я подумал, что Рита во многом права. Я все менее походил на себя, на дикого парня из Сосновки.

– Вы мне потом еще расскажете эту историю поподробнее, ну, чем она закончилась?

– Обязательно, Рита.

– А знаете… Ну, в общем, чтобы вам было проще играть эту роль, я могу отвезти вас к своей тетке, у них там и лес, и озеро, и беспородная собака… Я могу многое рассказать и показать… А мой двоюродный брат научит вас стрелять из охотничьего ружья…

Я представил себе, как городской пижон, этакий модный артист в белом костюме удивленно таращится на сосны и ели, аккуратно, чтобы не запачкаться, ступает лаковыми ботиночками по земле и со страхом прикасается к ружью. А здоровый бородатый мужик объясняет ему премудрости деревенского быта. Нет, эту игру я уже не осилю.

– Замечательное предложение, Рита, но, боюсь, у меня мало времени для вылазки на природу.

Рита остановилась в дверях и задумчиво посмотрела мне прямо в глаза.

– Скажите честно… Почему вы так боитесь природы?

– Я всего лишь опасаюсь, что это она меня испугается, – неудачно отшутился я. И про себя добавил: «И не простит»…

Следующее утро выдалось хмурым и серым, облака низко повисли над крышами домов и черный заводской дым растворялся в них. Настроение было отвратительным. Я вспоминал слова Риты, что я меньше всего похож на человека леса, и с тревогой думал, что когда-нибудь вообще похороню в себе Даника. И настроение превращалось в похоронное.

На студии обстановка была не менее мрачной и траурной. Почему-то работа не кипела, декорации не были подготовлены для съемок, свет не установлен. Съемочная группа толпилась кучкой в стороне, пуская дым в потолок и что-то горячо обсуждая. Я даже грешным делом подумал, что не иначе как умер продюсер. Но едва я кашлянул, давая о себе знать, все разом оглянулись. Наступило гробовое молчание. Десятки взглядов смотрели на меня с презрением и злобой. И я тут же понял, что дело не в Песочном. Дело во мне. Неужели появился Ростик? Как ни странно, я даже обрадовался. Неужели конец этому затянувшемуся кошмару? Неужели я смогу вернуться домой? Я искал в толпе настоящего Ростика и не находил. Наконец ко мне засеменил Лютик. И, едва поравнявшись, процедил сквозь зубы:

– Ну, поздравляю, супермен.

– Так получилось, – только и сказал я. Мне не хотелось объяснять, почему я занял место Ростика. Я подозревал, что объяснять придется еще не один раз.

– Всю группу подставил, сволочь.

– А не все ли равно, кто будет играть главную роль? – Я имел в виду Ростика.

– А ее вообще никто играть не будет, – злорадно зашипел Лютик. – Съемки накрылись. А все мы – кучка жалких безработных, усек?

Я не понимал, почему с появлением Ростика нужно останавливать съемки.

– Боже мой, – всплеснул толстыми ручками Лютик, – какое благородство! Видите ли, он не любит Альбину. А ты вообще кого-нибудь, сволочь, любил? То-то и оно! И тем не менее почему-то не пропускал ни одной юбки! А тут, когда такое дело, подставил всю группу!

Я встряхнул головой, начиная все понимать.

– Погоди, Лютик, объясни толком, в чем дело?

– Ах, какая невинная овечка! Ты кому-нибудь другому честные глазки строй, но не мне! Твой продажный взгляд я наизусть выучил, он у меня во где, – Лютик похлопал рукой по своей шее. – Говори честно, свинья, ты за моей спиной вел с кем-то переговоры, тебя перекупили, и ты нас всех кинул?

– Фу-у-у, – я облегченно вздохнул. – Значит, дело всего лишь в Бине? – я ободряюще похлопал Лютика по плечу. – Успокойся, дружище. Никто меня не перекупил, клянусь. А с Биной… Я выкручивался, как мог, каюсь, но мне показалось, мы с ней хорошо расстались.

– Настолько хорошо, что ее муж, это жирный индюк, прикрыл съемки! Более того, никто ни тебя, ни меня уже не возьмет на работу! Он постарается! Так что прощай, кино! Кина не будет, кинщик спился! И куда нам теперь податься? А? Официантами или гардеробщиками?

Я подумал, что Лютику лучше всего идти в мясники. И все же мне стало его жалко. Но дело даже не в нем. Было проделано много работы, пусть не самой лучшей на свете. Но и не самой худшей. К тому же, получается, именно по моей вине на сегодняшний день все стали безработными. Я от всей души ненавидел Бину. Какая-то серая мышь с тремя классами образования руководит всеми. От нее, видите ли, зависят судьбы людей и чуть ли не судьба кинематографа вообще. Если бы она сейчас попалась под руку, то задушил бы, не задумываясь. И я со всей силы сжал кулаки.

По щучьему велению, по моему хотению, мимо нас проплыла Бина в ярко-желтом сарафане. Не иначе приехала на желтом авто.

– Бина, – окликнул я ее. Мои кулаки были по-прежнему сжаты.

Она фыркнула и прошествовала мимо. Я почувствовал на себе пристальные настойчивые взгляды зрителей. Со всех сторон на меня давило гробовое молчание. И никто иной как я должен был разрушить немую сцену.

– Бина, – более мягко окликнул я «мышку» и разжал кулаки. – Погоди, нам нужно поговорить.

В этот кульминационный момент зрители затаили дыхание.

Альбина остановилась, но в мою сторону так и не обернулась. Я приблизился к ней и горячо зашептал слова, которые наверняка сказал бы главный герой, который вот-вот может навсегда потерять любимую. Бина не была любимой девушкой, упаси бог. И я всей душой желал ее потерять. Навсегда. Но терять работу ни я, ни кто-то другой не хотел.

Щечки Альбины зарделись, она победоносно оглядела зрителей и наконец удостоила меня вниманием. И нарочито громко сказала:

– Попроси прощения на коленях, если хочешь, чтобы я простила! Ты вчера вел себя недостойно! Я рассказала мужу, как ты ко мне приставал. Он ужасно разозлился! И видишь, чем все кончилось! Ты всех подставил! Но если ты хочешь заслужить мое прощение… Встань на колени.

Да, это была воистину кульминационная сцена. Стало настолько тихо, что жужжание крупной желтой пчелы, пролетавшей мимо, казалось гудением реактивного авиадвигателя. Я был так огорошен ее наглостью, что язык прилип к небу, а ноги одеревенели. Неподалеку Лютик бухнулся на колени и воздел руки к потолку. Наверное, он готов был вместо меня стоять на коленях перед Биной до полного изнеможения. Или – передо мной.

Бина, гордо приподняв подбородок, вызывающе пожирала меня своим бесцветным взглядом. Ожидая моего унижения. Вдруг прямо в ее глаз со сверхзвуковой скоростью врезалась пчела, и тут же замертво упала прямо передо мной. Бина исступленно завизжала. А я растерянно смотрел на желтое пушистое тельце у моих ног. И вовремя сообразил поднять его, пока десятки ног, бросившихся к серой мыши, не успели его раздавить.

– Ой, спасите! – визжала Бина, и ее вопли сопровождались нецензурной бранью. – Эта сволочь меня ужалила! Ненавижу!

Киношники подобострастно пытались помочь жене продюсера. Лютик чуть не сшиб меня с ног, и его красное лицо было перекошено от злобы.

– Ты, гад, чего стоишь, как остолоп, беги за льдом!

Но никуда бежать я не собирался, тем более вместо меня это уже делали десятки добровольцев. Я же, разжав ладонь, смотрел на мертвую пчелу, спасшую меня от унизительной процедуры.

– Ты чего это! – не унимался Лютик и взглянул на мою ладонь. – Фу, какая гадость! Зря я его сразу не прихлопнул, эту пчелиную морду!

– Зачем она сюда прилетел, – тихо сказал я. – В эту прокуренную комнату, на это отвратительное сборище, этот шабаш… На свете столько цветов, столько зелени…

Лютик подумал, что я сошел с ума. Он покрутил пальцем у виска. И бросился на помощь орущей Бине. Я сжал ладонь, приблизился к окну, распахнул его настежь и бросил пушистое насекомое в траву. Туда, где она и должна была жить. И умереть. Я вдохнул утренний воздух. Он был насквозь пропитан машинным маслом и заводским дымом. И все же он был лучше, чем студийный. Природа и сегодня пришла ко мне на помощь. Они все чувствуют и все знают, эти неразумные твари. И эта желтая пчела прекрасно знала, кому сделать больно и кого спасти. Даже ценой своей жизни. И я вдруг вспомнил, как давно, в Сосновке, мы с Валькой гуляли по лесу и наткнулись на пчелиный улей. Я схватил ее за руку и потянул назад, чтобы не рисковать. Но девушка заупрямилась. Помню, она уверенно заявила, что пчелы нас не тронут. Что они чувствуют, кто для них свой, а кто нет. А еще, по народной примете, они жалят только отъявленных грешников.

– Брось, Валька, – сказал я тогда девушке, – неужели ты и впрямь думаешь, что я ангел? Ты – это другой разговор, тебя они точно не тронут, а вот я… Я, признаюсь честно, грешник.

– Но не отъявленный же, – рассмеялась Валька. – К тому же даже если бы ты был отъявленным, они все равно бы тебя не тронули. Потому что ты ничего плохого не сделал ни флоре, ни фауне.

Пчелы кружились над нами, одна даже села мне на плечо, словно раздумывала, жалить или нет. Но тут же улетела, не сделав ничего дурного. А Валька ликовала, как ребенок. Она оказалась права… С тех пор много воды утекло. И я уже не знал, на моей ли стороне флора и фауна. Но когда я держал в своей руке пушистое тельце погибшего шмеля, я понял, что у меня еще есть шанс.

Из оцепенения меня вывел крик Лютика. Он тормошил меня и кричал прямо в лицо:

– Да очнись ты! Вот уж не думал, что ты до такой степени трус! Ну да! Ты же этих всех пернатых и лохматых больше моего терпеть не можешь! Да ладно, все! Приказано больше пчел не пускать ни под каким предлогом! На, бери, иди к Бине с повинной.

Лютик сунул мне кубик льда из морозильника, и подтолкнул к жене продюсера. В студии не было стульев, и Бина сидела прямо на полу, на каком-то журнале и громко ревела. Лютик со всей силы дал мне пинка, и я упал перед Биной на колени. Все зааплодировали. Финальная сцена удачно завершилась. Я принялся осторожно протирать ей глаз.

– Ой, как больно! – пищала она.

– Ну, прости, – попросил я прощения на коленях. – Ну-ну, все сейчас пройдет. Успокойся.

Почувствовав себя вновь на коне, я приказал принести стул. Кто-то мигом сбегал к реквизиторам, и через несколько минут Бина уже восседала на высоком бархатном троне. Ее лицо было красным от слез, а глаз так распух, что, казалось, вот-вот лопнет. Губы перекосила гримаса ненависти, похоже, уже не столько к моей скромной персоне, сколько к несчастной пчеле. Она была вылитой сватьей бабой Бабарихой, хитрой и злобной, и я подумал, что эту роль она, пожалуй, осилила бы.

Я приблизился к трону, меня преследовали слуховые галлюцинации: «На колени, на колени перед госпожой императрицей…» Будто зубной врач, я встал у ее изголовья и вновь осторожно приложил к глазу лед.

– Очень страшный глаз? – Бина вцепилась в мою руку.

Мне было совсем не жаль ее. Я с грустью думал о пчеле.

– Ну что ты, Биночка, слегка припух, к завтрашнему утру все заживет. Съемок все равно нет.

Бина вновь расслабилась в кресле, почувствовав себя королевой.

– А ты все-таки не встал передо мной на колени. По-настоящему.

– Во всем виновата пчела. Но ты не права, есть свидетели, как я рухнул на колени перед тобой, – еле сдерживаясь, ответил я и подумал: «Кто хочет унизить другого, рано или поздно унизится сам». У Бины это случилось рано. То ли на моей стороне была фауна, то ли Валька права – жалят отъявленных грешников. А может, и то и другое.

Сразу было видно, как Бине хочется еще раз опустить меня на колени. Но она не могла не понимать, что время ушло. И ее не спасало теперь ни то, что она сидит на троне, ни то, что она жена продюсера. Сколько бабу Бабариху ни сажай на трон, царицей она не станет. Но сила по-прежнему оставалась на ее стороне. И это понимала вся съемочная группа.

Властным взглядом Бина обвела студию. Опухший глаз при этом слегка дернулся. Ей оставалось разве что стукнуть о пол жезлом, но его не оказалось под рукой.

– Чего вы уставились, – взвизгнула она. – Завтра съемки, а ничего не готово!

В дверях, как сфинкс, возник ее муж, продюсер Залетов. Он бросился к трону и с испугом стал осматривать опухшее лицо молодой супруги. И успокоился лишь тогда, когда Лютик, заикаясь, все объяснил, при этом ругая шмеля самыми последними словами.

– Как вы посмели допустить такое! – Песочный в гневе готов был разорвать Лютика на части. Но вдруг заметил меня, и его лицо перекосилось. – А этот что здесь делает?

Альбина обвила шею Песочного влажными ручками. И лизнула в крашеную рыжую бороду.

– Ну же, милый, мы уже все выяснили. А Ростислав даже попросил у меня прощения – на коленях. Это все видели.

Песочный недоверчиво на меня покосился и отозвал в сторону.

– Это правда? – раздраженно спросил он.

Я закурил и внимательно посмотрел на Песочного. Неужели он доверяет своей жене? И что у них за отношения?! Мне вновь предстояло играть, и в этой игре главным было найти нужное слово.

– Раз ваша жена сказала, значит, так и есть. Я попросил прощения при всех.

– Я не то имел в виду, – Песочный махнул своей сухой рукой, как веткой. – Это правда, что вы вели себя по отношению к ней некорректно?

– Ну-у-у… Если то, что я сделал ей комплиментов больше, чем положено, назвать некорректностью, – в тон ему ответил я.

– Не уходите в сторону от вопроса, Неглинов. Вы знаете, что я имею в виду.

– Я мужчина не меньше, чем вы, – я лихорадочно подбирал правильный ответ. – А она – очень интересная женщина. Возможно, я слишком увлекся ролью и не мог себя сдержать…

Я интуитивно почувствовал, что такой ответ попадет в точку. Мне казалось, скажи я правду, что его жена сама нахально ко мне пристает, он тут же вышвырнет меня за дверь. К тому же стучать на кого-то было не в моих правилах.

Песочный благодушно похлопал меня по плечу.

– Ну-ну, я рад, что все улажено. Прекрасно вас понимаю, перед моей женой мало кто устоит. Но согласитесь, это лучше, чем если было бы наоборот. Мне это в некотором роде льстит, вы согласны? К тому же, вы – артист, натура впечатлительная… И все же я вас хочу предупредить…

– Понял, – поспешно ответил я. – И все же осмелюсь задать вам вопрос. Скажите, Георгий Павлович, вы и впрямь верите, что ваша жена талантлива?

– Что за вопрос! – Песочный нахмурился. – Безусловно. А потом… Разве это имеет какое-то значение? И разве она менее талантлива, чем другие? Ну хорошо, попробую вам ответить более откровенно. Таланты нужны для искусства. Ремеслу нужны ремесленники. Кто может назвать сегодняшнее кино искусством? Как, впрочем, и многое другое. И нужно ли вообще искусство? Оно усложняет человеку жизнь, которая, поверьте, и без того нелегка. Раньше искусство заставляло думать. А вы спросите, хочет ли кто-нибудь сегодня думать? Скорее наоборот, все желают поскорее избавиться от лишних мыслей. И они правы. Поэтому я с полной уверенностью могу сказать, что моя жена может стать прекрасной артисткой. Под стать нынешнему кино. А вам советую поменьше предаваться философским измышлениям. Иначе никогда не станете звездой.

– Но почему вы решили, что искусством должны управлять именно вы?

Песочный расхохотался, обнажив свои безупречные фарфоровые зубы. Плохо, что он не был знаком с настоящим Ростиком. Настоящий Ростик этого вопроса не задал бы.

– Все очень просто. У меня есть деньги. Много денег. А что такое искусство без денег?

– А если бы они были у меня? И я захотел бы делать искусство, а не ремесло?

– Тоже простой ответ. Поначалу так оно и было бы. Но лишь поначалу. Потому вы непременно повторили бы мой путь. Иначе бы просто прогорели…

Я раньше мало задумывался об искусстве. Мне это и не было нужно. Я все измерял по высшему счету. И считал, что миром должны править совершенство и гармония. Как в природе. Неужели я ошибался? Или ошибались другие, готовые превратить нашу жизнь в макет и ремесло? Эту ошибку нужно было исправить. Пока не поздно. Но Песочный прав, без денег ничего не изменить. И я повторял в сотый, тысячный раз мысль, рожденную сотни, тысячи лет назад: все зло в деньгах. Деревьям не нужно платить за землю, птицам – за небо, животным – за пищу. Они не хотят стать богаче, и среди них нет бедных… Я начинал понимать – чтобы что-то изменить, нужны деньги. Много денег.

Что ж, теперь от них я так легко не откажусь. Совсем недавно я чуть было так легкомысленно не потерял роль, но больше такой ошибки не повторю. Я снимусь лишь в этом дурацком сериале, заработаю круглую сумму, а потом подыщу работу по душе. И попробую изменить порядок вещей хотя бы в одном деле, вернее, расставить эти вещи в нужном порядке. Попробую хотя бы одно дело усовершенствовать и возвести до уровня искусства. Но для начала нужен хоть какой-то капитал. Его мне могла дать только работа в кино. Лютик прав – кому мы нужны в этом мире?! И если жизнь хоть один раз повернулась к нам лицом, нужно помнить, что это может и не повториться. Я же больше не хотел искушать судьбу. Мне нужны деньги. Чтобы стать свободным, я должен откупиться. Вначале нужно смотреть на мир как на модель, а потом уже пытаться его изменить. И мне придется до конца сыграть роль Ростика, не очень честного и чистого на руку парня. Чтобы потом жить по всем правилам, которые должны быть и которых пока нет.

Этим же вечером, пересиливая отвращение, я позвонил Бине и договорился о встрече. Я успокоил себя тем, что все это временно. Что ненадолго я стану негодяем и подлецом. И временно буду поступаться совестью, продавая ее. Чтобы потом иметь возможность жить по-другому… Тогда я еще не знал, что от хорошего к дурному идти гораздо легче, чем наоборот.

И я легко решился на свидание с Биной, все больше и больше убеждая себя, что сейчас я – всего лишь артист Ростислав Неглинов. Которому позволено многое. Данька же по-прежнему живет в Сосновке и когда-нибудь, в один прекрасный солнечный, день я обязательно к нему вернусь, в его маленькую сторожку, утопающую в зелени. И навстречу выбежит радостный Чижик. А сегодня мне нужно поменьше вспоминать тот лесной мир, чтобы легче жить в этом.

С Биной мы встретились в парке. Я убедил себя, что, несмотря на ее серую внешность, выглядит она довольно неплохо. В том же красном плаще, темных очках и косынке она была даже эффектна. А я приложил все усилия, чтобы выглядеть плохо. Не побрился, нацепил на себя что-то помятое и старое из ростикова гардероба, и перед встречей для храбрости выпил стакан коньяка, так что разило от меня неслабо.

Как ни странно, эффект оказался обратным. Видимо, все-таки я плохо разбирался в женщинах. Ростик наверняка бы нашел способ вызвать к себе неприязнь. Мне же это не удалось. Напротив, Бине настолько надоел ухоженный, чистенький, утонченный муж, что меня она встретила восторженным влюбленным взглядом. Она даже сняла очки, пожирая меня глазами с ног до головы. А ее припухлый глаз все время дергался.

– Болит? – участливо спросил я, слегка притронувшись к веку.

Она надула губки, изображая из себя ребенка.

– Ага, все этот сволочная пчела. До чего ненавижу всяких насекомых! Отвращение вызывают, кажется бы, придушила их всех! – Она скривилась и затрясла кулачками.

Я скривился вслед за ней. Я обожал всяких насекомых. А отвращение у меня вызывали некоторые представители рода человеческого, да и то с недавних пор. Одна из них сейчас стояла передо мной. И я понял, что если не напьюсь до беспамятства, то сотворю очередную глупость. И уже не смогу исправить ошибки. Ведь предупреждение Песочного было более чем серьезным.

– Куда-нибудь сходим, отужинаем? – я пытался оттянуть время, хотя надеяться было не на что. – Я ужасно голодный.

– У меня дома все есть, – пропищала Бина. – Я заказала шикарный ужин из ресторана, его уже привезли. Осталось разогреть в печке.

– Ужин дома? – Я не поверил своим ушам. И несказанно обрадовался. – Значит, мы ужинаем с твоим мужем?

Бина тоненько заливисто расхохоталась. Я был слишком наивен, цепляясь за любую соломинку, и в этой пикантной ситуации пытался найти спасение в лице ее благоверного.

– А ты шутник! У меня есть своя квартира, как бы собственная крыша под солнцем. Сам понимаешь, творческим натурам нужно иногда уединяться.

– Кому-кому? – честно не понял я.

– Творческим натурам! – вызывающе встряхнула головой Бина. – Мне же где-то нужно учить свою роль. Подумать о том о сем. Например, о своем творчестве… Ну и вообще…

Мне ничего не оставалось, как смириться. И с творческой натурой, и с предстоящей ночью любви.

– Едем, Бина! – Я решительно взял ее за руку. – Творческим натурам иногда нужен полноценный отдых.

Откровенной иронии жена продюсера, безусловно, не заметила.

Квартира Альбины была ей под стать. Супермодная, очень безвкусная и бесцветная. И совершенно стерильная. Белые стены, стеклянная мебель, ни одного цветка и ни одной книги. Мне показалось, что это – больничная палата, разве что очень дорогая. Я с опаской поглядывал на дверь, меня не покидало чувство, что вот-вот появится санитар в белом накрахмаленном халате и в лучшем случае предложит мензурку с горькой микстурой, в худшем – привяжет к кровати.

Впрочем, санитар в данной ситуации был бы для меня просто чудом. Но чуда не произошло. Вместо него появилась Бина в белом атласном халате и предложила выпить. Она с ногами забралась на плюшевый диван, откровенно обнажив коленки. Она была на своей территории.

– Вино, шнапс?

Я понятия не имел, что такое шнапс, но по резкому звучанию названия подумал, что, наверное, это самый крепкий напиток из предложенных. А мне так нужно было срочно забыться и все забыть. И я залпом выпил рюмку, содержимое которой на поверку оказалось всего-навсего водкой, хотя и немецкой. Умеют же за счет непонятностей набивать цену вещам! Я тут же налил вторую рюмку. И непонятное стало более ясным.

Бина нежно провела пальчиком по моей руке. Ее пальчик был, как всегда, влажный. И я поежился.

– Говорят, у тебя были серьезные проблемы с алкоголем? – участливо спросила она Ростика. Так как мне пришлось отвечать за него, я подумал, что лично мои проблемы с алкоголем только начинаются.

– Все в прошлом, – улыбнулся я. И для убедительности выпил еще.

Меня не так-то просто свалить с ног. И все же голова пошла кругом. Ноги стали ватными. Я почувствовал на своих губах горьковатый поцелуй, слегка отдающий шнапсом. И искренне пожалел Ростика, который ради жалкой роли должен целовать столетнюю продюсершу. По сравнению с ним я был в более выгодном положении. И хотя от всей души ненавидел Бину, мысли о Ростике придали сил. Я крепко обнял Бину. Перед моими глазами проплыли белые стерильные стены. И показалось, что пахнет горькой микстурой. И я вновь почувствовал на своих губах терпкий вкус. Где-то далеко-далеко приглушенно залаяла собака. Мне показалось, что Чижик зовет меня и просит о помощи. А я пытаюсь вырваться из больничной палаты, разбить окно, однако ноги не слушаются. А санитары уже вяжут меня резиновыми жгутами, и становится нечем дышать. Мне хочется крикнуть Чижику, что помню его и никогда не брошу, но язык липнет к небу, и я задыхаюсь…

Наконец я очнулся. И увидел склоненное над собой лицо Бины. Жиденькие волосы растрепались, по щекам пошли красные пятна, а глаз слезился и еще больше набух. Кругом белые больничные стены и запах микстуры, которая называется шнапсом. Если это – любовь, я даю себе зарок никогда больше не любить.

– Любимый, – слышу я хрипы Бины. И мне становится тошно. И чтобы выжить, чтобы набраться сил и привести мысли в порядок, я вспоминаю Чижика. Его рыжую лисью морду, его заливистый лай. Мне становится легче.

– Любимый…

Бина перебивает мои мысли. Она имеет на это право. Я должен сегодня любить ее, чтобы жить дальше, чтобы работать и чтобы когда-нибудь потом послать всех к черту. И стать абсолютно свободным. Для этого я должен играть в любовь с Биной.

Я старательно глажу ее по бесцветным волосам. Осторожно прикасаюсь губами к красной щеке. Но сказать ничего не могу. Это выше моих сил.

– Скажи мне что-нибудь, – требует Бина.

Я закрываю глаза и вижу перед собой Чижика, резвящегося на крыльце сторожки. Он подбегает ко мне, лижет руки, и я его треплю по рыжему загривку… Альбина приближает руку к моим губам. Я представляю, с каким удовольствием ее укусил бы Чижик. Я машинально целую руку Альбины и с трудом выдавливаю заветные слова, только бы она отстала.

– Я люблю тебя, – шепчу я, а на деле, наверное, получается – «гав».

Бина довольно смеется. Я сыграл свою роль до конца, и мне хочется поскорее домой. Хотя это и не мой дом, он все же лучше, чем стерильная палата с невидимыми санитарами. И я осторожно освобождаюсь от цепких рук Бины.

– Когда мы встретимся? – спрашивает она, и ее серые глазки при этом вызывающе блестят.

– Завтра, – говорю я, не лукавя. Завтра съемочный день. Я старательно припоминаю, сколько осталось до окончания съемок. Пожалуй, дней двадцать пять. Из них нужно вычесть выходные, которые Бина наверняка проведет с Песочным, мои внезапные приступы болезни, которые я придумаю, и просто неудачные дни. Что ж, не так много времени судьба нам выделяет для личных встреч. От этой мысли становится легче. И я даже ободряюще хлопаю жену продюсера по плечу.

– У нас впереди так много дней, – успокаивает меня Бина.

– Конечно, – с готовностью соглашаюсь я, припоминая свои подсчеты.

Мы прощаемся до завтра. Прощаемся как страстные влюбленные. Я поспешно сбегаю с лестницы. И на улице жадно глотаю пропитанный бензином воздух. И он мне кажется самым чистым и прозрачным воздухом горных курортов. Наконец я чувствую себя свиньей. И себя ненавижу. Даник корчится во мне от боли, Даник не хочет умирать. Он хочет победить. Но у него так мало шансов. И я успокаиваю его тем, что в конце концов это свинство – временное. Что мне нужно только встать на ноги. Что, закончив эту картину, я навсегда распрощаюсь с кино, которое уже ненавижу. И начну новую жизнь – без мук совести. Как и поступил бы Даник. Но мне кажется, что Даник меня не слышит…

Как ни странно, этой ночью я спал крепко. Совесть уже не бунтовала, а, напротив, тихонько уснула во мне, словно после удачной сделки. Даник сдался. И все же, как мне хотелось думать, только на время.

На следующее утро я с уснувшей совестью и смиренным видом явился на съемочную площадку. Меня встретили счастливые лица моих коллег. Все мне кланялись, сочувственно справляясь о здоровье. А Лютик и вовсе кружил возле меня, как бабочка, хватая за руки и беспрерывно благодаря.

– Ты не представляешь, Бинка сегодня – просто чудо! Ты знаешь, она и впрямь неплохая девчонка и даже симпатичная. Нужно уметь разглядеть человека, а не судить по первому впечатлению, согласен? С ее помощью нам даже повысили ставки! Ребята вне себя от счастья. Что я тебе говорил! Нужно меня слушать, старого волка. А ты и сам похорошел, ей-богу. Любовь еще никому не была во вред. У тебя даже цвет лица стал лучше, и кругов под глазами нет…

Такое впечатление, что Лютик зазывал покупателей на мясном рынке. Впрочем, ему же заплатили.

– Заткнись! – рявкнул я так громко и так отчаянно, что гул голосов на съемочной площадке стих.

Все с опаской оглянулись в мою сторону. А кто-то даже подобострастно придвинул ко мне бархатный трон, на котором вчера восседала Альбина. И я вдруг отчетливо осознал, что с сегодняшнего дня не Песочный, не Бина, не Лютик, а именно я являюсь шефом на съемочной площадке. Именно от меня зависит и судьба фильма, и судьба всей группы.

Никто не понимал, вернее, не хотел понимать, что мне приходится тяжелее всего. Поскольку я должен играть роль пылкого влюбленного дважды – на сцене и в жизни. И если с первым я мог кое-как примириться, то сделать второе это было гораздо труднее. Но все же ничего другого не оставалось, как полностью покориться и этой роли. И я пылко и страстно смотрел на Биночку (как уже сладенько ее называл), придумывая разные страстные слова, которыми осыпал ее в перерывах между съемками. Не знаю, верила ли она мне, но, скорее всего, ее это не заботило – лгу или нет, главное, что я ей полностью подчинился. А Песочный довольно потирал руки, наблюдая ту тишь и благодать, что царят на площадке. Не подозревая, что в моей душе бушевал ураган. Готовый разнести этот призрачный мир, которым я не дорожил, в клочья.