Текст книги "Нуманция"

«Вот и решила, что избавится от него, а заодно и от меня, что разозлюсь и выгоню…»

А – нет! Не угадала!

Так и будешь жить у меня. Никогда не отпущу.

Замкнулся. Ни с кем не разговаривал. Плохо ел. Много сидел просто за столом. Всё вспоминал, как прошлые дни проходили, о чём говорили они с ней, как вела она себя, что делала, всё пытался в её лице, в глазах уловить подвох, ложь и сомнения. И не находил.

Неужели она так смогла затуманить ему глаза? Голову вскружить?

Он ведь всё для неё. Все мысли только о ней, даже сейчас только о ней и думает.

Как же жить теперь? Как быть ему? Как ненавидеть её?

* * *

Два дня Ацилия не вставала, лежала, обессиленная от болезни и слёз. Ухаживали за ней Цест и Гай. Когда они ходили туда-сюда, сквозь шторы видела его… Сидел за столом, подперев голову руками, а она-то думала, что его дома нет, потому и не заходит! А он ни разу больше не заглянул к ней, не справился о болезни, не поддержал словом или сочувствующим взглядом.

Ему было всё равно!

Он горевал о ребёнке… И нужен бы ему он, только он один… Всё было только для него, и серебряный браслет на запястье был прямым этому подтверждением.

Всё, что он делал, всё, что говорил, всё это было только для него. А она-то, дурочка, подумала, что сама что-то значит для него, что небезразлична ему, поэтому и был он с ней так нежен, заботлив, так аккуратен, особенно по ночам…

Но она же не виновата, что так получилось! Разве это её вина?

Хотя, какое это теперь имеет значение? Он показал своё истинное лицо, показал, что ему было нужно от неё…

А сейчас этого связывающего их так непрочно звена больше нет.

Наверное, слишком рано она возомнила себе, что он, этот Марций, что-то значит для неё, что небезразличен.

Они разные. Они слишком разные, чтобы быть вместе. Да и разве то, что испытывала она к нему, вперемешку с удивлением и недоверием, те странные чувства, что он рождал в её душе, разве можно, даже с натягом, назвать любовью?

Как? Как это может быть?

Как могла она решиться жить с ним? Родить ему этого ребёнка? Ведь именно он, он разграбил её город, именно он является её хозяином, он насиловал её как животное, хотел отдать своим легионерам и поднимал руку…

Как могла она вообще признать в себе другие чувства, отличные от ненависти и страха, от неприятия и злости?

Она не понимала его, не понимала с самого начала и не понимает сейчас.

Пусть! Пусть всё будет так!

Всё, что было, было судьбоносным, и опять в этом нет её вины; этот ребёнок не должен был родиться с самого начала, и нет ничего удивительного в том, что всё это случилось так…

Но ведь она хотела его, она хотела жизни своему ребёнку…

И при мыслях об этом из глаз с новой силой текли слёзы.

* * *

Через два дня Ацилия сумела подняться, её качало от слабости, бледная, уставшая, но с поджатыми упрямо губами она вышла в атриум. Одежды у неё не было, и она сумела только повязать через грудь тонкое шерстяное одеяло, оставив плечи, руки и верх груди открытыми.

Узел оказался на боку и при ходьбе края одеяла отходили, обнажая левую ногу от лодыжки и выше, вверх, почти до пояса.

Было утро, и Марций был ещё тут, завтракал, на Ацилию только один раз глянул из интереса, что такое двигается рядом, и отвернулся, больше не смотрел демонстративно. Она прошла до трипода и осторожно села, держась рукой за поясницу, ужасно болела спина, но Цест обещал, что это пройдёт. Перекинув волосы на грудь, стала аккуратно разбирать жутко запутанную косу, не видевшую гребня больше двух дней. Работы теперь будет с ней на полдня.

Старый Гай смотрел на девушку из угла, скорбно стиснув кисти в замок. Он-то всё знал, а может, и не всё, он ушёл тогда, может быть, думает, что Лелий сумел-таки изнасиловать её, поэтому и скрывает она, есть у неё причина на эту тайну.

Кому она теперь расскажет это? Кто поверит ей?.. Марций этот, вот, считает, что она специально выпила яд, чтобы вытравить ненужный плод… Да если бы она хотела, она бы сделала это уже давно, тем более, что и случай был, он бы ничего не узнал, так и жил бы в неведении…

Но, может, так лучше…

«Ты всё за всех рассчитал, одну меня не спросил, а всё вышло не по-твоему, хоть в этом и нет моей вины. И мне жаль, что так получилось. Я понимаю, что не смогла бы жить с тобой, но и ребёнка этого несчастного я терять не хотела, видят боги».

Она стала потихоньку прочёсывать волосы, а Марций начал поспешно собираться уходить, Гай помогал ему, а Ацилия, хоть и хотела глянуть на него в форме, головы так и не подняла. Он и так стоял у неё перед глазами в памяти, красивый, строгий, только восхищаться. Не выдержала, выпрямилась, прямо подняла голову, смотря широко открытыми глазами.

Этот взгляд нельзя было не заметить, но Марций только коротко приказал Гаю:

– Шлем подай!

И в этот момент их взгляды скрестились, и Ацилия аж плечами поникла, каким холодным, обжигающим был взгляд его тёмных глаз. Он никогда так ещё не смотрел на неё, с таким вот выражением. Ацилия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой, жалкой.

Марций обратился к ней:

– Ты так и будешь в этом ходить?

Ацилия обомлела, опустив голову, глянула на себя, одна нога выше колена открыта, не говоря уже про плечи, верх груди; подтянула ногу к себе, закрывая её краем одеяла, губы дрогнули:

– У меня нет ничего другого…

– Господин! – Как удар по лицу, как пощёчина.

Ацилия аж дёрнулась, вскидывая голову, встретила его глаза, повторила:

– У меня нет ничего другого, господин…

– Найди! Ты вполне самостоятельная, знаешь, где что взять, найти, достать – учить не надо!

– Господин? – Гай вмешался, подавая шлем, и получил остаток от взгляда на Ацилию. Но Марций шлем взял и вышел.

Ацилия некоторое время сидела замерев, как после незаслуженного удара, смотрела в одну точку, чувствовала, как дрожат губы и подбородок. За что? За что он так, и так резко? За что?..

Закрыла лицо ладонями, скрывая слёзы, Гай утешал её, прижав к себе голову, гладил старческими руками по волосам.

– Почему? Гай? Почему он так?

– Всё хорошо… Всё будет хорошо…

А что ещё он мог сказать ей? Не жди больше милостей? Привыкай?.. Так она и сама это поняла…

– Гай? – Она подняла лицо к нему, стирала слёзы пальцами. – Где туника моя? Моя стола?

– Я выбросить её хотел… она грязная, да и господин Цест порезал её тогда…

– Отдай мне, я постираю… У меня нет ничего другого…

– Я посмотрю среди старых, найду что-нибудь.

– Не надо… Я сама справлюсь…

– Ладно, – согласился старик.

Ацилия поджала губы. Она не сломится, она не сдастся ему, и, если он так хочет, она сделает.

К обеду, всё переделав, Ацилия взялась за стирку.

– Может быть, я? – предложил Гай.

– Нет! – отрезала решительно. – Я сама!

Она сидела на земле прямо на пятках, стирала на улице при солнечном свете в деревянном корыте. Толкнула тунику в воду, тут же ставшую розовой, а потом и красной.

Боги! Сколько крови она потеряла!

И от этого слабость во всём, ноги не держат, жизни больше нет, и желания жить – тоже!

Это он… Это её ребёнок вот так уходил…

Она рыдала, стирая, и даже не могла вытереть свои слёзы, и чем больше стирала, тем больше плакала и слабела с каждой минутой. Вовремя появился Гай, буквально на себе унёс в постель, пообещав прополоскать и развешать.

Ацилия долго лежала, глядя в потолок. Слёз уже не было.

Она всё, всё потеряла, за что ещё могла держаться. Остался только Рим, иллюзия… Она никому, никому здесь больше не нужна; почему она в самом деле, как он сказал тогда, не умерла вслед за своим ребёнком? Почему и для чего она вообще ещё живёт?..

Молчала, в отчаянии кусая губы.

Это всё Лелий, будь он проклят…

Отвернулась, закрывая глаза. Она поняла одно – она возненавидела розовый цвет.

* * *

Весь следующий день Ацилия занималась шитьём. Чтобы добраться до неё, господин Цест разрезал столу по длине и по одному рукаву. Теперь всё это надо было аккуратно собрать снова и зашить, по возможности незаметно. Когда Ацилия закончила, иглу забрал Гай, оказывается, ему тоже надо было починить несколько старых туник господина. Ацилия же пока переоделась в свою новую одежду. Розовая стола, это он когда-то дарил ей, когда узнал об этом ребёнке. Он вообще тогда был совсем не таким, проявлял заботу, делал подарки, оказывал знаки внимания, даже подушку свою к ней перетащил, а теперь…

Ацилия вздохнула. Что она могла поделать? Он изменился, стал незнакомым, холодным и резким, демонстративно не замечал, не разговаривал…

Ну ты же ничего, ничего не знаешь! Как ты можешь так вести себя? Как ты можешь позволять себе такое отношение ко мне? За что?

Она опустила голову, разглаживая руками тунику. Нормально получилось, шов проходил сбоку, а на плече – вообще не видно. Ну ладно. Подвязала пояс, простой, тканевый.

Теперь-то он не будет к ней придираться.

Предложила Гаю помочь, но тот отмахнулся – отдыхай! Ацилия опять занялась своими волосами.

Через время пришёл господин, окинул рабов быстрым взглядом, начал раздеваться. Гай бросился помогать ему, но тот не принял помощи, бросил:

– Работай… – Снял шлем, извернувшись, растягивал ремни кирасы, снимал через голову. – Что так долго? – спросил, не глядя на Гая. – Я же тебе ещё утром сказал, зашить…

– Да руки не доходили, столько дел… – начал оправдываться Гай, но Ацилия перебила его.

– Это я заняла иглу! Я шила! Если бы я знала, я бы не стала.

Марций только вопросительно приподнял бровь, усмехнулся пренебрежительно:

– Оно и понятно, раб раба всегда покрывает. – Ацилия при этих словах аж вспыхнула, поджимая губы. – Что-то, смотрю я, вы со стариком в последнее время съякшались, что-то скрываете, наверное… Вы смотрите у меня, – предупредил холодно, и глаза у Ацилии распахнулись ещё больше.

Она прошептала:

– Что-то вы не так поняли… – добавила, спохватившись, – господин… Никто ничего не затевает, вам показалось…

– Я предупредил. – Отвернулся, присаживаясь на трипод. – Если не успеваешь, вот, – дёрнул подбородком в сторону Ацилии, – подключай, пусть помогает по хозяйству. Шить умеет – пусть сама тогда шьёт. Помоги мне, – приказал, глядя на неё. Ацилия растерялась, в ответ глядя на него, приказал шнуровку на сапогах развязать, чего не приказывал ей делать уже довольно давно. Поднялась осторожно, шагнула к нему, собирая волосы в жгут и в узел, чтобы не мешали, и всё под его пристальным взглядом. – Быстрее!

– Сейчас, господин… – прошептала, скривившись от боли, опустилась перед ним на колени, начала распутывать ремни на солдатских сапогах.

Узлы за день сильно затянулись, поддавались плохо, да ещё и пальцы от слабости и волнения дрожали. Возилась долго, пока с грехом пополам распутала один. Марций смотрел на неё сверху, всю видел, с головы до ног, тунику розовую, выбившиеся пряди волос на висках, дрожащие руки.

Сама во всём виновата. А как ты хотела? Жить и ничего не делать? Ну уж нет! Сама выбрала, никто тебя не принуждал… Я заставлю тебя пожалеть о том, что сделала… Пожалеешь, сама пожалеешь… Да поздно будет… Если думаешь, что задобришь и нового родишь – ошибаешься! Больше и пальцем не коснусь… Противно аж смотреть на тебя, больную и жалкую. Сама себя на это обрекла…

– Ну что так долго?

От нетерпения стукнул подошвой об пол, рабыня аж руки отдёрнула, подняла глаза.

– Извините, господин… Не могу…

Марций склонился сам, ворча под нос:

– Ни на что ты не годная! Ничему не научилась! Ничего делать не умеешь. Другим людям руки даны, посмотришь, что только ими не вытворяют, и режут, и пилят, и шьют, такое делают, а ты? Самое элементарное сделать не можешь. На что они тебе вообще? Смотреть жалко…

Ацилия слушала его отрывистый резкий голос, опустив голову, стиснув кулаки, кусала губы.

– Зато не всякий на флейте играть умеет… – Упрямо подняла взгляд к нему на лицо.

Марций засмеялся, откинувшись назад.

– Да уж, конечно, за всю свою жизнь ты многому научилась, даже на флейте играть. У тебя даже на флейте – игра! Работать ты как не умела, так и не умеешь. Только играешь… Играешь в жизнь, людьми играешь…

– Неправда! – Ацилия резко поднялась, и от этого движения её замутило, перед глазами потемнело, и чтобы не упасть, она опёрлась Марцию о колено, склонилась, претерпевая приступ тошноты и головокружения. Деканус молча смотрел на неё снизу, с трипода, и ничего не говорил.

Ацилия опомнилась и убрала руку, смотрела огромными глазами с бледного лица, хрипло дышала, воздуха почему-то не хватало, прошептала:

– Извините… господин…

Марций усмехнулся:

– Боги наказывают подобных женщин за самовольство, за то, что вмешиваются в естественный ход вещей… болезнями, страданиями, унижением…

Ацилия смотрела на него сбоку, скосив глаза, прошептала:

– Каких это – подобных женщин, – господин?

– Таких, как ты, что убивают своих детей, жестоких и думающих только о себе. Вот и ты сейчас страдаешь.

– Откуда вы знаете, от чего я страдаю? – Она уже прямо глядела ему в лицо. – Вы видите только то, что видите… Вам доступны только физические мои муки, моя боль, но вы же ничего не знаете из того, что я чувствую, что у меня на душе, может быть, там мне ещё больнее. Вы же не знаете, вы ничего не знаете и, самое страшное, не хотите знать. Вам стало вдруг всё безразлично, вы сделали поспешные выводы и успокоились. Никого и ничего не хотите слушать, только самого себя, а ещё говорите, что я думаю только о себе… Вам ли меня обвинять?

– Ты? – Он резко поднялся, глядя теперь на неё с высоты своего роста. – Знаешь, что?

– Что? – Ацилия бесстрашно подняла глаза, а у самой губы дрожали. – Что, господин?

– К чему теперь все эти слова? Прошлого всё равно не вернуть… – Лицо бесстрастное, только губы дёргались, выговаривая все эти слова, ничего не значащие. – Ты сейчас оправдываешься, говоришь о своих страданиях, о себе, снова и снова о себе, ты всё время думаешь только о себе, только об одной себе. Мне аж противно слушать тебя. – Лицо его презрительно скривилось. – Да и что ждать ещё можно от дочери патриция, который и сам-то думал только о себе одном…

– Неправда! – Ацилия аж качнулась на ногах. – Как вы смеете говорить так о моём отце, вы даже не знали его…

– Эгоист твой отец, иначе почему он не вывез из Нуманции даже своих детей? Убил сына, а тебя сделал моей рабыней?

– Он не мог!

– Всё он мог. Он должен был знать, чем закончится этот мятеж. Наш легион вышел из-под Рима ещё год назад, думаешь, никто в Нуманции этого не знал? – усмехнулся. – Он – эгоист и вырастил эгоистку… Я ещё не знаю, каким был твой брат, может, там ещё похлеще… – снова усмехнулся.

– Как вы можете? – Ацилия устало прикрыла глаза. – Вы так и плюёте ядом… Хотите плохо сделать мне, а для этого не гнушаетесь и памятью уже мёртвых, между прочим, дорогих мне людей… Хорошая тактика у вас, тактика труса и подлеца.

Он с силой сжал её за локти, Ацилия аж голову запрокинула от боли, смотрела на него так, только губы распахнулись, обнажив полоску зубов.

Марций говорил ей в лицо, ещё сильнее стискивая пальцы:

– Ты – мастерица выводить людей, а меня – особенно. Я знаю, чего ты добиваешься, ждёшь, что разозлюсь и выгоню тебя, а ты отправишься в свой Рим. Ты и его убила только для этого… А что тебе терять? Подумаешь! Главное – породу свою сохранить, ты за любого готова, старого и лысого, главное, чтоб побогаче, чтоб знатнее был… Вот от таких ты готова рожать… Да?

– Дурак вы… – выдохнула ему в лицо.

Марций толкнул её от себя, брезгливо, одними пальцами, хотя хотелось ударить. Девчонка, слабая на ногах, упала на бок и на локоть, но снизу глядела, испепеляя. Марций усмехнулся:

– Да о чём с тобой вообще разговаривать? Ты разве понимаешь язык нормальных людей?

К Ацилии подбежал Гай, стал помогать ей подниматься, но Марций остановил его резко:

– Гай! Иди работай!

Старик растерялся, но он ещё не привык нарушать приказов, это девчонка эта могла быть способна на это, но не он.

– Всё хорошо, Гай… – прошептала, поднимаясь. Встретила глаза Марция, упрямо поджала губы. – Хорошо толкать больного, можно ноги вытирать, всё равно не сможет ответить, хорошо на рабов руки поднимать, всё равно сдачи не дадут…

– Я тебе не Овидий, я тебя и здоровую силой брал.

– Хоть есть, чем похвалиться перед пьяными дружками, правда? – усмехнулась зло.

– Забываешься, – процедил сквозь зубы.

– А мне уже всё равно, после того, что пережила, всё безразлично… Что вы сделаете? Выпороть прикажете? – усмехнулась снова.

Осторожно, еле-еле передвигая ноги, добралась до трипода и села, опустив голову, хрипло дышала, перед глазами плыло, от слабости руки дрожали.

– Гай, позови Цеста! – громко приказал Марций, и Ацилия дёрнулась от звука его голоса, хотела запротестовать, но сил не было, помолчала, потом с трудом прошептала, глядя на Марка исподлобья:

– Пусть яда растолчет… доделать недоделанное… – усмехнулась хрипло, прикрывая глаза. – Вы бы только вздохнули облегчённо…

Марций молча смотрел на неё, больную, слабую, маленькую, с закрывающимися от усталости глазами, волосы рассыпались по спине, плечам, нервные пальцы сминали в кулак подол туники. Куда тебе? Тебе же ещё лежать и лежать, а ты ещё в споры лезешь, разглагольствуешь, храбришься…

Ничто тебя не меняет… Упрямая до глупости.

Появился Цест, сразу же набросился.

– Вы что тут? Марций? Что ты делаешь с ней? Ты что, с ума сошёл? Я разве разрешал? Почему она ходит? Вы что тут все… – Добрался до Ацилии, потрогал лоб прохладной ладонью, подержал за руку, слушая пульс, поглядел в глаза. – Ну вот, доигрались… Жар… Что мне с вами делать? Марций, ну ты-то здоровый, как бык, ты-то должен соображать… Вставай! – Подхватил Ацилию на руки, благо за эти дни она стала совсем лёгкой, унёс на постель, крикнул оттуда, – Где твой Гай? Принеси воды!

Всё это время Марций стоял не шелохнувшись, просто смотрел на Цеста и всё. Пошёл за водой. Цест дал ей попить, намочил ладони, протёр лицо, лоб, мокрой тряпкой протёр руки, шею, верх груди.

– Она же уже ничего не соображает, ты посмотри на неё…

– Всё она соображает, ты бы слышал её, что она мне выговаривает, и трус я, и подлец, и дурак, оказывается…

– Ну-у, – протянул Цест. – ей виднее…

– Таких рабов у меня ещё не было. Это ж надо, а!

– Ладно, не сердись. Она больная, говорит, что в голову взбредёт, её вообще слушать нельзя… Ей отдыхать надо, лежать, кормить получше… Слабая ещё, а вы тут с ней, похоже, споры ведёте, кто прав, кто виноват…

Оставь ты её в покое, пусть вылечится, а там и нового родите, дело-то нехитрое, что ж там…

Марций нахмурился:

– Зачем? Чтоб опять вот так? – Дёрнул подбородком в сторону лежащей рабыни.

– Убедишь, что ничего в этом страшного нет, пусть рожает, здоровая, сильная, у неё ещё их будет…

– Я уже убеждал – не помогает.

– Плохо, значит, убеждал, раз не убедил. Если бы доверяла тебе…

И тут рабыня перебила его горячим шёпотом, заметалась на подушке головой, бредила в жаре:

– Не надо… Прошу вас… Пожалуйста… Не надо…

– Ну вот. – Цест ещё раз обтёр её лицо влажной тряпкой. – И после всего этого ты ещё хочешь согласия и понимания?

Марций нахмурился. Она так и осталась ему чужой, несмотря на всё, а ведь он действительно хотел бы жить с ней как с женой, а не как с рабыней. Но волка сколько ни корми…

Вздохнул. Глянул на врача сверху.

– Где там твой раб, я его за кипятком послал?

– Не знаю. Я вообще понятия не имею, где мои рабы и чем они занимаются.

Вышел, рывком отдёрнув штору.

* * *

– Нас скоро отправят, – заговорил полушёпотом центурион Фарсий, информация была ещё закрытая, но многие и так уже догадывались о том, что это будет скоро. – Дай бог-Юпитер, декаду ещё, пока все соберутся, пока приказы разошлют, лагерь свернуть – это тебе не одну палатку скрутить… – Усмехнулся.

– И куда? – Марций в последнее время был хмурым, и причина была другу его известна.

– Наверное, под Рим, откуда выходили…

– М-м-м… – Без особого восторга.

– Знаешь, что сказать тебе хотел? В отряд разведчиков не хватает людей, погибло у них трое, я на совете предложил твою кандидатуру. – Марций перевёл на него вопросительный взгляд. – Ты же разведчиком был, помнишь?

– Ну! Четыре года назад…

– Ну вот видишь! Если тебя поставят в разведку, пойдёте первыми. Если хорошо себя покажешь, можешь стать центурионом. Опять. – Но Марций промолчал и на это. – Пересмотри свои вещи, всё ненужное продай, оно тебе в дороге как кандалы будет, ещё утащит кто…

– Да нечего мне продавать!

– А девчонка твоя? Она разве дойдёт? Ты сам подумай, болеет, да и не сможешь ты её в дороге караулить, мало ли что…

Марций думал, сощурив глаза.

– Я не продам её… Дойдёт. В обозах идут небыстро, пойдёт с женщинами, с Гаем, ребятам из десятка своего поручу присматривать… Дойдёт. Она сильная. Упрямая.

– Не пойму тебя, что ты к ней привязался?

Марций перевёл на него глаза, ответ стоял в них и был более чем понятен.

– Ладно-ладно, не сердись. Уже поздно. Иди к себе. Мне посты проверять, а ты иди… – Хлопнул Марка по плечу.

Сторожевые костры горели ярко, и отблески их расцвечивали лица, плескались в зрачках. Весь лагерь спал, кроме постовых и дежурных да собаки лаяли где-то вдалеке.

Марций вернулся к себе, сбросил плащ, снял сандалии. Гай спал у входа, рабыня – у себя. Он тихо подошёл и отодвинул штору, вглядываясь в полумрак. Она спала на боку, прижав одну руку к губам тыльной стороной кисти. Бледность лица подчёркивали тёмные волосы. Она ещё болела.

Он вернулся в атриум, сел за стол, закрыл лицо ладонями, уперев руки локтями в столешницу. Он мучился, тосковал, вспоминая прошлое, то, что сумел пережить, что она дала ему, те ночи, проведённые вместе, её улыбки и мягкая испуганная неумелость в руках. Она искренне отзывалась на ласки, испуганно смотрела в глаза, встречая его напор. Его девочка… Он восхищался ею, она сумела разбудить в нём то, что не сумела ни одна.

Как же теперь относиться к ней? Как себя вести? Он вспомнил, как при последней ссоре она чуть не потеряла сознание, потому что он был груб с ней, он даже толкнул её, а ведь хотел ударить.

Потом, когда злость и раздражение прошли, когда слышал, как Цест возится с ней, он понял вдруг, что вёл себя как последняя сволочь. Да, она предала его, она оскорбила его, но ведь всё то, прошлое, было! И сердце щемит от боли и тоски, что ошибся, что доверился, но не сможет он возненавидеть её. Не сможет больше делать ей так больно, как сделал в прошлый раз. Даже она сама назвала его подлецом… Что отца вспомнил, брата…

Он не будет искать для неё изысканных наказаний, он просто перестанет её замечать, будет относиться как к простой рабыне, не будет делать что-то специально. Как к Гаю… Дал работу – сделай! Не сделал – получи, что заслужил!..

Он хрипло вздохнул, положив голову на согнутый локоть, рассматривал узоры дерева на столе.

Он был опрометчив, когда привязался к ней. Он не должен был, но сейчас уже не изменишься… А, может, и правда, просто продать её? Забыть? Вычеркнуть из памяти?

Нет… Он не сможет… Не станет…

Она ведь этого и хочет. Да и что будет потом с ней, к кому она попадёт? Куда?

Снова вздохнул, прикрывая глаза.

Она просто предала его, предала его чувства, его надежды, но он справится, он сумеет выдержать это, и чувства к ней выжжет калёным железом. Просто на один шрам станет больше…

* * *

Ацилия проснулась под утро, встала попить воды и резко остановилась, шагнув за штору, поражённая увиденным: Марций спал за столом, уронив голову на руки. Что это с ним? Места своего нет? Благо, подушку и одеяло он уже забрал, сразу забрал… Или отвык спать один?.. Ацилия усмехнулась, вспоминая, как до ЭТОГО Марций перебрался к ней. Да и изменился он за эти дни, обиделся на неё, жил этой обидой теперь. Злился. Да и внешне изменился. Молчаливый, задумчивый, рассеянный какой-то, по два-три дня не брился, иногда дома не ночевал, всё что-то ворчал на Гая недовольно по всяким пустякам.

Неужели всё это и на него так подействовало? Неужели он и в самом деле имел планы на этого ребёнка, на неё? Значит, всё же желал сделать её своей женой? Как говорил?

Если так, то и ему сейчас не легче, тем более, если он считает, что Ацилия убила этого ребёнка, приняв яд. Сейчас он её во всём винит и даже, наверное, ненавидит, раз так поступает, грубит и толкается.

Но ведь он не даёт, не даёт её даже рта открыть! И, конечно же, не поверит, если она всё расскажет… Он всё уже решил, и выводы сделал по-своему, никого не будет слушать…

Ацилия вздохнула.

Марций вдруг дёрнулся, просыпаясь, резко выпрямился за столом, шарахнувшись назад: не узнал, где находится. Но потом опомнился, стал тереть лицо ладонями, запустил пальцы в волосы, провёл до затылка, прогибаясь спиной, лопатками, локтями.

Ацилия наблюдала за ним не шелохнувшись.

Он поднялся на ноги, обернулся и вздрогнул, заметив её, нахмурился, спросив:

– Ты?..

– Вы чего это, за столом-то, постели что ли нет? – спросила Ацилия мягко, стараясь не обидеть тоном голоса, глядела в лицо. Марций усмехнулся, потёр лоб ладонью.

– Не знаю… Что-то со мной…

– Разве так отдохнёшь? Ведь всё тело болеть будет. – Ацилия прошла к ведру с водой, пила, отвернувшись спиной, скосила глаза, переводя их на серебряный браслет на запястье. Отдать надо… Дарил ведь его будущему ребёнку… Убрала ковш и также, не оборачиваясь, стянула с руки украшение, только потом повернулась, шагнула решительно. – Вот, возьмите… Это ваше.

– Что? – Марций нахмурился, глядя на её протянутую руку.

– Вы дарили, помните? Дарили… – осеклась вдруг, – ему… ребёнку… Ему не пригодится больше… Ох-х-х… – вздохнула, разом вспоминая всё: боль, разочарование, потерю, внутреннее горе… – Заберите…

– Я не возьму, оставь себе… На память, – отмахнулся, улыбнувшись, словно и не было никаких обид, и Ацилия явно увидела ямочку на его подбородке… Рука с браслетом задрожала.

– Почему? Вы ведь дарили не мне… Я не могу взять.

– Я не буду его забирать. – Глядел прямо в глаза. – Я дарил не ему, тогда я дарил его тебе, и для тебя я покупал его… Оставь на память…

Ацилия растерялась, опуская руку, спросила:

– Не возьмёте?

Повёл головой, отвечая:

– Нет. Если не хочешь… от меня, можешь выбросить, я не обижусь…

Глаза Ацилии расширились от удивления:

– Зачем выбросить? Вы что? Я оставлю… На память о вас…

Марций усмехнулся и, развернувшись, ушёл к себе. Не заругался, не обидел её, даже не придрался, хотя была возможность, просто ушёл. Что это? Ацилия поджала губы. Или это ещё одна форма его отношений к ней? Странно. Осторожно натянула браслет на запястье, смотря куда-то в сторону, в пространство.

* * *

Прошло три дня. Ацилия уже готовилась ко сну, разбирала постель, но ещё не раздевалась, услышала шум в атриуме палатки и замерла. Возня, потом голоса.

– Ой, Марций, дай мне попить! – Смешок. Это был женский голос, заставивший Ацилию напрячься, всё это время она была единственной женщиной в этом помещении. – Ты замучил меня… А-а-х… – выдохнула с улыбкой, даже Ацилия её услышала.

– Что ты будешь пить? – Марций.

Теперь уж она нахмурилась. Что это он делает? Женщину? Сюда? Он никогда так раньше не поступал, что же теперь? Обида его так велика, что ему стало всё безразлично? А может, он делает это, чтобы обидеть её? Взаимно оскорбляет?

– Вино! Сегодня я пью только вино… У тебя есть вино?

– Конечно…

Сейчас он достанет свои последние запасы. Что за люди, эти мужчины, при виде женщины готовы на всё, храбрятся и хвалятся… Неслышно вздохнула.

Через мгновение незнакомка спросила:

– Марций, я слышала, у тебя есть красивая рабыня. Покажи мне её, так ли она хороша, как все о ней говорят? Может, преувеличивают? – усмехнулась.

Двум женщинам под одной крышей не бывать, они могут быть лишь родственницами, иначе – соперницами.

– Ацилия? Иди сюда! – громко позвал Марций, и она вздрогнула от неожиданности. Прятаться смысла не было, да и любопытно было поглядеть, кто там такая.

Ацилия вышла, мягко убрав руками шторы, остановилась посреди комнаты.

– Звали меня, господин? – Смотрела только на него, хотя и чувствовала на себе пристальный взгляд полуприщуренных глаз, внимательных и любопытных.

Это Лидия. Авия как-то рассказывала про неё. Муж её был старшим офицером, она, говорят, сильно любила его, так, что всегда и везде следовала за ним по всем гарнизонам, но его убили несколько лет назад. Она сильно горевала, а потом словно сорвалась, пустилась во все тяжкие, стала элитной волчицей при легионе, заводя романы с офицерами, гостями легиона, комендантами проходных крепостей. Не всякий мог купить её любовь, она сама делала выбор, выбирая по каким-то своим критериям. Женщины ненавидели её, потому что, верно, завидовали её молодости, красоте, богатству, ухоженности, украшениям…

Уж кого-кого, а Лидию-то Ацилия меньше всего ожидала увидеть здесь, вместе с Марцием. Бедный деканус, чем он мог привлечь её?

Дёрнула тонкими тёмными бровями, улыбнулась, говоря:

– Ничего рабыня, симпатичная, но… По-моему, перехвалили… Хм… – хмыкнула, поправляя золотую серёжку.

Ацилия перевела глаза, но продолжала оставаться спокойной. Лидия сидела за столом, левая кисть у лица, пальцами правой крутила на столешнице пустой кубок. Марций сидел на триподе в стороне от стола, смотрел на Ацилию спокойно, словно думал о чём-то.

– Мужчины всегда переоценивают женщин. Говорят одно, а на деле выходит по-другому.

Ацилия усмехнулась, размыкая губы:

– Вам меня не покупать, будьте спокойны. – Перевела взгляд на Марция. – Всё? Я могу идти, господин?

Но ответила Лидия:

– Она у тебя дерзкая, Марций! Она прямо просит порки… Ты только посмотри!.. – Передёрнула плечами. – Как там ты называешь её? Я забыла…

– Я Ацилия, госпожа… – напомнила сама.

Лидия вскинула брови, повторила имя, пробуя его на вкус, усмехнулась:

– Странное имя для рабыни, необычное… Прямо по роду сенатора Ацилия. Но дерзкая, если бы ты была моей рабыней…

– Я не ваша рабыня! Хвала Юпитеру… – Ацилия перебила в обычной своей манере, и Марций, знавший о ней, нахмурился.

– Что за наглость! – Обернулась Лидия. – Марций, почему ты не обучил её манерам? Ужас!

– Иди к себе, Ацилия… – приказал он негромко, беззлобно. Ацилия развернулась.

– Я слышала, она умеет играть на флейте. Это правда? Я хочу послушать. Пусть сыграет что-нибудь.

Ацилия замерла, стоя спиной, чувствуя, как напрягаются мышцы лопаток, шеи.

– Ацилия, сыграй что-нибудь нам, – попросил – именно, попросил, а не приказал! – Марций, может, только поэтому она сломилась и согласно кивнула головой.

Ушла, вернулась с флейтой, но остановилась сразу же у шторы, как вышла. Приложила к губам, чувствуя еле заметную приятную боль в пальцах, согнутых на аккордах, она давно уже не играла, ещё ДО в последний раз…

Играла то, что хорошо знала, что разучивала ещё в детстве, играла часто гостям отца, маленькая, весёлая, шуточная мелодия, которая не оставляла людей равнодушными. Многие, наверное, слышали её сейчас по соседним палаткам и удивлялись. Лишь Лидия равнодушно выгнула губы.