Текст книги "Нуманция"

– Ничего особенного, в Риме я слушала и не такое.

Но Ацилия глядела лишь в лицо Марция, лишь его реакция сейчас была важна для неё, а он снисходительно улыбался, глядя в профиль привередливой гостьи. Ацилия осмелела вдруг, заговорила:

– И ещё… Я сама сочинила… когда тоскливо мне было, когда потеряла свою семью… – Прошла и села на свободный трипод, прилаживая флейту, не дала опомниться, остановить. Заиграла опять.

Совсем другой была эта её мелодия. Грустная до щемящей боли в сердце, когда, кажется, душа разрывается от горя и тоски, от прошлого горестного, пережитого каждым в своей жизни. Ацилия играла, смотрела в сторону, мимо всех, никого не замечая, и, когда закончила вдруг на высокой ноте, Лидия уронила на стол пустой кубок и молча смотрела, как брызнули последние капли вина.

Ацилия поднялась уходить, шепнула:

– Всё…

– Подожди! – Остановила её гостья, вскинув глаза, склонилась боком и вниз, потянулась рукой, унизанной браслетами, до лодыжки правой ноги, поставленной на носок. – У меня ремешок сандалии перекрутился, ногу натёр, перевяжи! – Приказала, глядя в глаза.

Ацилия растерялась, рассматривая её тонкое красивое лицо с огромными тёмными глазами, подкрашенными сурьмой. Марций молчал, не протестуя, и Ацилия поджала губы, пряча флейту за пояс. Хорошо! Если она так хочет…

Опустилась на колени, спина ещё болела, пришлось пересесть на корточки, подняла подол тонкой шерстяной столы небесно-голубого цвета, да, такая стоит. Ремешок сандалии и в самом деле был завязан неровно, но вряд ли он смог бы натереть ногу. Это был всего лишь повод… Ацилия всё же перевязала сандалию как надо и рывком затянула узел, госпожа аж качнулась назад.

– Теперь всё? – Ацилия смотрела на неё снизу, прямо, без малейшего раболепия во взгляде, это могло вывести любого, а уж Лидию-то в первую очередь. Она вскинула голову высокомерно, скривила губы, оторвала вдруг ногу от пола, упёрлась ею Ацилии в грудь и толкнула от себя, опрокидывая непокорную рабыню навзничь.

– Паршивка… – процедила медленно сквозь зубы.

Марций поднялся на ноги, глядя сверху. Ацилия ненавидящим взглядом смотрела на обидчицу, пока вставала с пола, закусила губу, переживая боль в спине. Выдохнула:

– Я бы тоже могла многое сказать вам, но, думаю, что только повторюсь…

– Нет, ты только погляди на неё! – Лидия вскочила на ноги, но Марций успел встать между ними, разбросив руки, смотрел на Лидию, Ацилия оказалась у него за спиной, воскликнул громко:

– Всё! Успокойтесь! Не хватало ещё устраивать сцен с рабыней… – Чуть повернул голову, глянул за спину: – Ацилия, сходи погуляй!

Она отступила назад спиной, отводя глаза. Как? Он прогоняет её на улицу? Куда? Да когда такое было?

Она отступила ещё на пару шагов так же, спиной, развернулась и бросилась на улицу, вон, да подальше, пока ноги несли, пока слёзы обиды не начали душить её, лишая воздуха и сил. Она остановилась, закрыла лицо ладонями и дала волю слезам. В чём? В чём она-то была виновата? Зачем он так? Почему он так поступает с ней? За что?

Она прекрасно понимала, почему он заставил её уйти. Точно так же тогда, в первый раз, он выгнал Гая… И с этой… он захотел остаться наедине…

Ацилия поджала дрожащие губы, стала стирать слёзы кулаками. Ну и пусть! Ей-то что?

И всё равно какая-то обида подло скреблась в душе, ревность что ли? Да ну! Не может быть! Пусть, что хочет, то и делает, пусть хоть десятками их водит… Ей-то что?

Пыталась что-то объяснить себе и разумом всё понимала, что не может она запретить ему, что не имеет никакого морального права осуждать его, а всё равно в душе что-то стучало с невыносимой болью и тоской. Ведь предлагал ей стать его женой, а сам… Сам? Что он делает? Зачем он делает это вот так? Чтобы обидеть?

Она вздохнула, огляделась по сторонам. Было темно, горели сторожевые костры, стояли редкими группками легионеры из ночного патруля, грелись у огня. Было по-ночному прохладно, а она даже без плаща, в одной столе с открытыми руками. Что ей делать теперь? И как долго, по его мнению, она должна гулять?

– Ацилия?

Резко обернулась на мужской голос, к ней подходил незнакомый офицер, центурион, судя по алому гребню на шлеме и алому плащу. Встал рядом, не сводя тёмных глаз. Смуглый, тонкий в кости, но держался уверенно.

Ацилия нахмурилась, обнимая себя за плечи, глядела исподлобья.

– Я вас не знаю… – потом добавила, – Извините.

Он не казался опасным, ему можно доверять, но всё же слишком беспечной была она в прошлый раз, и чем всё закончилось…

Центурион усмехнулся и без того большим ртом.

– Я тебя знаю. А где Марций? Ты что здесь делаешь, ночью, одна?

– Гуляю… А господин у себя… – Подняла голову, вздёргивая подбородок. – Он не один… У него женщина…

– А-а-а, понятно… – Центурион качнул головой. – А ты что же, так и будешь всю ночь? Одной опасно…

– Я знаю. – Ацилия пожала плечами, нет, он не вызывал опасений. – Куда ж я пойду? Только вы не переживайте, ради Юпитера, я сама разберусь…

– Конечно, я знаю. – Опять улыбнулся. – Пошли, я провожу тебя.

– Куда?

– К Марку! Пройдёшь к себе и ляжешь спать, если он что-то скажет, я поговорю с ним.

– Вы? – Ацилия опешила, аж отстранилась. – Это зачем это вам?

Центурион усмехнулся:

– Пошли! – Взял под локоть и повёл. – Не бойся, я знаю тебя через Марка. Он хотел на тебе жениться, уж чем ты его привязала, не знаю… Пошли, я всё улажу. Что ж ты так и будешь всю ночь здесь стоять? Нельзя так.

Ацилия резко остановилась, догадка промелькнула в её сознании:

– Вы – господин Фарсий?

– Да.

Она вдруг почувствовала к нему странное ощущение доверия что ли, ведь это его помощи она тогда просила, Гай искал его по лагерю, чтобы защитить от Лелия… ТОГДА… А она ни разу до этого не видела его. Смешно. Наверное, если бы он успел тогда, всё вышло бы по-другому, он бы заступился за неё перед Марком, не дал бы в обиду, ведь даже сейчас старается помочь почему-то.

Центурион прошёл в палатку, вернулся.

– Тихо всё. Иди.

Но Ацилия не торопилась. Стояла, по-прежнему обнимая себя за плечи, смотрела в сторону. Подняла глаза, спрашивая:

– Почему вы помогаете мне?

Фарсий молчал, глядя на неё сверху, пожал плечами.

– Из-за него, он же глупый ещё… Как мальчишка… Обиделся… – Ацилия покачала согласно головой, собралась войти, но центурион тронул за плечо, заставив обернуться. – Он ещё ни к одной женщине так не привязывался, честно.

Ацилия смотрела в его глаза долго, словно хотела о чём-то спросить, но только ответила тихо:

– Спасибо…

Долго лежала без сна, смотрела вверх, думала. Почему она так близко к сердцу принимает это всё? Почему обида гложет ей душу? Даже если друг его говорит ей о его особом к ней отношении, то почему тогда он так поступает? Зачем ему эта женщина, да и тем более так открыто, вызывающе? Сюда её? Зачем?

Сна не было. Согревшись под одеялом, она захотела пить и поднялась. Было тихо. Также, почти не слышно, прошла к воде, зачерпнула и, пока пила, глотая прохладную воду, подумала вдруг резко, словно мысль осенила: да ведь она ревнует его! По-настоящему!.. И никого, кроме как соперницы, не видит в этой Лидии! Поэтому и злится на неё, поэтому и слёзы эти беспричинные, и обида…

Ацилия аж от воды отстранилась…

Почему ревнует?

Любит, что ли?

О, боги! Да что же это такое!

Не может этого быть, просто она привыкла, что одна здесь женщина, одна здесь и ни разу ещё не видела его с другими, вот и обиделась. Никакая это не ревность, и уж тем более – не любовь!

И всё же… Всё же…

А вдруг и нет никого у него сейчас, может, он специально привёл её сюда, чтобы она позлилась? Можно же проверить!

Ацилия осторожно прошла по атриуму вглубь, дальше своего угла, так и держала в руке ковш с недопитой водой. Штора была задёрнута не до конца, прошла к ней осторожно и тихо, как тень, замерла. Марций лежал на спине, Лидия рядом, положив голову ему на обнажённую грудь, разметав волосы, откровенно светила в полумраке белизной молочной кожи. Марций обнимал её через спину, и его рука казалась тёмной по сравнению с ней.

Ацилия отступила назад, не смогла сдержать вздоха разочарования. А чего она, собственно, хотела? Что она желала увидеть? Что он один?

Дура! Какие глупости! Как она вообще могла подумать о таком? Это центурион этот смутил её. Ни к кому он не привязывался, он всегда жил и живёт только для себя…

Ацилия развернулась уходить, но за спиной уловила движение раскрываемых штор и резко обернулась. Марций! Стоит себе и завязывает на поясе покрывало, да ещё с таким красноречивым взглядом. Ацилия опустила глаза, не зная, куда деть их. Ей стало неудобно до стыда, аж румянец выступил на скулах. Какое ей дело? Кому это вообще может понравиться… Когда нос суют в личные дела… В более чем личные.

– Заблудилась? – спросил холодно.

Ацилия дёрнулась от вопроса, от тона голоса, вскинула голову, проливая остатки воды на себя, на ногу, от бедра и ниже, но словно бы и не заметила ничего, смущённо поджала губы.

– Я… Я попить…

– Что-то тебя в противоположную сторону занесло… – усмехнулся пренебрежительно. – Любопытничаешь? Нехорошо…

Ацилия нахмурилась, окончательно теряясь от его догадливости, от прямоты, но молчать не стала, сама ответила вопросом на вопрос:

– Если все знакомые женщины у вас подобного рода, неудивительно, что вы вдруг решили жениться на мне…

Марций молчал, глядя на неё, рассматривал её лицо.

– В самом деле, дерзкая ты…

Ацилия усмехнулась:

– Может, выпороть прикажете… по совету?

– Может, и прикажу.

– Прикажите. Только я всегда в рабах смелость приветствовала, лучше, когда все чувства и желания раскрыты, чем недовольство и обиды внутри… Мало ли, чем они могут обернуться.

– Да-а, – покачал головой, – мне ли с тобой в этом тягаться, ты всю жизнь в окружении рабов…

Ацилия поджала губы, опустила голову, только сейчас заметив мокрый подол на ноге, прилипший и холодный, поймала пальцами, оттянула, выдохнув:

– О-о-х…

Марций сощурил тёмные глаза, наблюдая за ней.

– Я не люблю, когда рабы забывают своё место и суют нос не в свои дела. Когда их это не касается.

– Извините. – Ацилия вскинула голову. – Я не сознательно, словно и не я совсем… – Покраснела до кончиков ушей от стыда. – Так получилось… нехорошо… – Смутилась, опуская взгляд. – Простите меня…

– Хорошо ещё, что ты это понимаешь.

– Конечно! Я же знакома с моралью… В меня что-то вложили…

– Похвально. – Марций улыбнулся холодно. – Хоть что-то вложили, не только ж на флейте играть… – Ацилия нахмурилась, принимая его слова, от шпильки он не удержался. – Жаль только, что вложили так мало и так однобоко.

– Почему?

– Да, по-моему, и так понятно. Разочаровывать других ты мастер, да и выводить – тоже.

– И в чём же это, господин, я вас разочаровала? Вы опять о ребёнке, что ли? – усмехнулась. – А у меня такое ощущение, что вы и сами вздохнули свободно… Всю жизнь терпеть меня рядом? Меня, вот такую, невоспитанную и наглую? А вдруг и чадо моё было бы не лучше? Может, оно и к лучшему всё? – Молчала, глядя на него. Молчал и он, только качнулся вперёд угрожающе, словно схватить хотел, но не посмел, только выдохнул глубоко, будто с болью.

– Какая же ты… – дёрнул подбородком, не зная, как назвать её, – подлая… Ты лишила меня единственного, самого дорогого в этом мире, у меня же никого, никого больше нет… У тебя хоть где-то там, в Риме, эфемерный брат существует. Ты и живёшь только этой мыслью: вернуться туда. Я тоже жил мыслью. – Скривил губы, словно переживал приступ внезапной боли. – Но ты лишила меня этой надежды… Эгоистично, цинично… И достойна ты после всего этого только презрения и ненависти… И жаль, что я не могу позволить себе сделать с тобой всё, что ты заслуживаешь.

Замолчал, и Ацилия смотрела на него во все глаза, впервые, наверное, с того момента, как он рассказывал о смерти своей матери, прорвалось в нём то настоящее, глубинное, пропитанное тоской и одиночеством. Он тоже страдает… Как и она…

Вздохнула, выпрямляясь, опустила подол туники, и он холодно коснулся тела, но она даже не заметила этого, заговорила негромко:

– С чего вы взяли вдруг, что я вытравила своего ребёнка? Кто вам наговорил этого? Бред какой-то…

Марций хмыкнул, вскидывая голову, конечно же, он не верил ей, и никогда не поверит.

– Хотя… Зачем сейчас об этом? Прошлого не вернуть, а стоит ли ломать копья? – усмехнулась. – Вам легче жить так, верить, что это я во всём виновата, кто же ещё? Легче презирать и ненавидеть кого-то одного, определённого…

– Чего ты хочешь? – спросил устало.

– Ничего я не хочу, вы всё уже решили без меня. Если вы считаете, что это я убила его, считайте, ваше право.

– А кто? К чему вообще всё это пустословие?

Ацилия хотела сказать, означить имя того, кого ненавидела и боялась, но слова замерли в горле, глаза побежали по всему телу собеседника, по лицу его, обнажённой груди, рукам, и тут из-за спины Марция показалась Лидия. Руки её обнимали Марция за шею, правая ладонь откровенно скользнула по грудным мышцам вниз, а глаза неотрывно смотрели на Ацилию; прижалась щекой к плечу, улыбалась.

– Где ты пропал? Марций… Я замёрзла, я совсем одна… Где ты потерялся?

Ацилия только разочарованно сомкнула раскрытые губы, нет, она так и не скажет имени этого проклятого Лелия, да и хочет ли он его знать?

Развернулась и ушла к себе, по дороге занесла ковш, обернулась, их уже не было.

Долго лежала, глядя в потолок, кусала губы, слушая их. Та, другая, в объятьях его вела себя сильно шумно, конечно, она же знала, что её слушают…

Почему? Боги, почему сердце её разрывается от боли?

* * *

– Вчера был совет, утвердили приказы, а тебя – в разведку, – Фарсий хмыкнул, глядя ему в лицо. – Ты доволен?

Марций молчал некоторое время.

– Не знаю… Это было давно в последний раз.

– Ты же начинал с разведки, все это знают, если бы не ранение, ты до сих пор был бы там. Разве нет? – Фарсий покачал головой, всматриваясь в рассеянное лицо друга. – Вспомнишь, опыт у тебя есть… Главное, соберись. Где ты в последнее время находишься? Где твои мысли? Чем ты соображаешь? – Марций в ответ только ухмыльнулся левой половиной губ. – Баб начал прямо в палатку водить? – Марций дёрнул бровями: откуда знаешь? – Да видел я тут девчонку твою, рабыню…

– Жаловалась? – усмехнулся.

– Да нет, я сам понял… Довёл до слёз, на ночь глядя выгнал на улицу… Знаешь, местные волчицы солдатам быстро приедаются, всё время хочется чего-нибудь новенького, или тебе стало всё равно? Было бы всё равно, продал бы уже, так?

– Какое тебе дело, Гай?

Центурион усмехнулся негромко, но глаз не отвёл, заговорил доверительно:

– Не понимаю я тебя, что ты мучаешься? Я тоже думал, авантюристка, окрутила тебя чарами своими, они это умеют… А увидел… Ревёт, как девчонка-малолетка… Чего вы друг друга мучаете? И она, и ты… Влюбился, так веди себя как человек; собрался жениться – женись!.. А то…

Марций перебил его, нетерпеливо выставив ладонь:

– Теперь послушай меня! – Сделал паузу. – Не надо меня учить, слышишь! Я ничего не хочу слушать о ней, тем более, от тебя. Ты столько раз предлагал мне продать её, а теперь что? Не вмешивайся. И что за чушь о любви?

– Тогда продай её и лиши себя ещё одной головной боли! Я смотреть на тебя не могу…

– И не смотри! – перебил резко.

Центурион помолчал, глядя в глаза.

– Правда? – спросил спокойно.

– Твоё дело.

Ведь понимал, понимал, что пожалеет о сделанном, о сказанном, а остановиться уже не мог, понесло его – уйди с дороги!

– Ну как хочешь. – Фарсий дёрнул подбородком и отошёл от коновязи.

Марций не смотрел на него, глядел в землю. И здесь она… Он даже с другом поссорился из-за неё, будь она не ладна.

Проклятье!

* * *

Ацилия лежала, проснувшись, и слушала разговор Марция с торговцем.

– Сейчас ещё я могу предложить вам неплохую сумму, пройдёт даже десять дней, и никто уже столько вам не предложит, вы же сами всё понимаете.

– Я ничего не собираюсь продавать и никого, всё, что у меня было лишнее, я уже продал. Я уже избавился от лишнего барахла, вы опоздали.

Ацилия осторожно дышала через полураспахнутые губы, боясь перевести дыхание, боясь выдать себя невольным звуком, ведь речь в этом разговоре шла о ней, именно её хотел купить этот неведомый торговец рабами.

– Деканус, вы же знаете, что дорога до Рима долгая и трудная, месяцы, а то и больше, многие не дойдут, идти через Галлию, пересекать перевал, Альпы…

Перебил тоном человека, чьё терпение уже на грани, но ещё под контролем:

– Я знаю! Год назад я сам проделал этот путь!

– Она не выдержит. Похудеет, устанет, потеряет вид, может заболеть лихорадкой, вы уже не продадите её так, как куплю у вас её я. Она останется в Испании, я найду ей место и здесь. – Ацилия при этих словах вздрогнула, с шорохом прикрывая глаза, в тишине ресницы скрипнули по одеялу, прижатому к щеке. – Зачем вам обязательно тащить её в Рим? Там рабов – море, они дешевле, вы найдёте там себе любую наложницу, и получше…

– Вот и найдите себе! Дешевле! Лучше! Какую хотите! Оставьте меня в покое! Я и понятия не имею, что за доброхот отправил вас ко мне! Я никого не собираюсь продавать.

– Говорят, она играет на флейте, я накину вам лишнюю сотню сестерциев…

– Уходите! – перебил резко. Молчание.

– Ну как хотите, потом вы вспомните мои слова, да будет поздно. На подобный товар у меня нюх, я умею продавать женщин, я умею показать их достоинства и прикрыть недостатки, вы этого не можете. Вы только потеряете в цене… Особенно в Риме…

– Убирайтесь!

Ацилия как видела вытянутого в напряжённую струну Марция, он бывал таким, когда злился, когда выходил из себя.

– Как пожелаете…

Ацилия сомкнула губы, отворачивая голову, перевела глаза и встретила взгляд хозяина, направленный сверху через распахнутые шторы.

– Опять подслушиваешь? – резко, холодно.

Ацилия медленно села, подтягивая колени к груди.

– Вы так громко говорили, что оставалось? – Вздохнула. Он ничего не ответил, и она подумала, ушёл уже, но он чем-то громыхнул в атриуме палатки, и Ацилия спросила, – Почему?.. – Голос получился тихим, нерешительным, откашлялась и повторила, – Почему вы не стали продавать меня?

– А ты бы этого хотела? Сама – хотела?

Она пожала плечами, как будто он мог видеть это, ответила:

– Не знаю… – Помолчала немного. – Может, с ним я сумела бы договориться, он отпустил бы меня…

Её прервал холодный смех Марция из-за шторы:

– Отпустил?.. Наивная!.. Думаешь, он делает себе в убыток? Как бы не так! Он не похвалился, он и в самом деле умеет продавать женщин… – Примолк.

– А ваша выгода? Вы же цените деньги. Как вы говорили: «Моё – это моё»! Вы жалели деньги, потраченные на меня, хотели вернуть. А разве это не подходящий случай?

– Слушай, ты! – Он резко отдёрнул штору, и Ацилия вздрогнула, вскидывая к нему лицо. – Ты, наверное, плохо представляешь себе, что бы с тобой сделалось? Думаешь, он отправил бы тебя на обычный рынок, откуда тебя купили бы, например, в какой-нибудь дом нянькой, или служанкой, да мало ли куда, пусть даже простой ткачихой? – усмехнулся. – Он перепродаёт женщин в дорогие публичные дома, бордели для элиты! Это не простой лупанарий за пару сестерциев, а…

Она перебила его:

– А вам разве не всё равно?

Он замолчал, глядя ей в лицо, убрался, резко задёрнув штору. Ацилия поджала губы. А в самом деле, разве не так? Разве он не вёл всё время себя именно так? Деньги всё жалел, убивался? А теперь что случилось? Ему же выгоду предлагают…

– Мы и правда пойдём в Рим? – спросила сама, поднимаясь на ноги, натянула столу, вышла, подпоясываясь, смотрела на хозяина во все глаза. – Правда?

– Да. И очень скоро. Но зря думаешь, что если Рим будет близко, сбежишь, или я сам отпущу тебя…

Но Ацилия отрицательно повела головой, словно не это сейчас занимало её мысли.

– Мы пойдём до Рима? Пешком?

– Пешком. Ты пойдёшь в обозе вместе с Гаем.

– А вы? – Брови удивленно дрогнули.

– Меня забирают в разведку.

– В разведку? Это как?

– Навряд ли мы будем видеться, я пойду впереди, а ты – в обозе. Я поговорю со своими легионерами из контуберния, чтобы присматривали за тобой. Не бойся. Ничего не бойся, никто не тронет тебя, всем будет не до этого.

Ацилия молчала, нервно мяла пальцами край столы, словно хотела ещё о чём-то спросить.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, и она вскинула глаза. – Сил хватит? Сможешь дойти?

– А это далеко?

– Месяцы, а, может, и квартал, мы же с обозом, народу много, долго всё…

– А как через перевал? Горы?

– Оденешься потеплее и пойдёшь. Не ты первая, не ты последняя. Гай найдёт тебе среди вещей ещё одну шерстяную тунику, будет холодно – две, тёплый плащ, шерстяные носки на ноги…

– Шерстяные носки? – Ацилия засмеялась, сверкнув глазами, но без насмешки, без обиды, просто увидев в этом всём что-то забавное. Но Марций остался серьёзным.

– Ну да, сокусы почти до колена. Там ветер и, может быть, даже снег.

– Снег? – она удивилась. – Я ни разу в жизни не видела снега.

– Посмотришь. Всё приходится делать когда-нибудь в первый раз. Люди рождаются, умирают, убивают… – Лицо бесстрастное, только губы словно выталкивают слова.

Ацилия смутилась, отвернулась, убирая пряди сбившихся после сна волос, шепнула:

– Спасибо вам, что вы не продали меня этому человеку. – Повернулась, встретив его тёмные прищуренные глаза. – Спасибо… – повторила зачем-то.

Марций проводил её, на ум пришли слова Фарсия: «Девчонка-малолетка». А разве нет?

* * *

Первые дни дорога казалась особенно тяжёлой. После месяцев безделья и болезни, дневные переходы давались ей особенно тяжело. Нет, они не были долгими, всего-то проходили в полном ходу несколько часов, с обеда уже начинали обустраивать новый лагерь, ставить палатки, готовить ужин. Но Ацилия в эти минуты лишь устало сидела на походном триподе, следила за людьми из тени палатки, натягиваемой легионерами из десятка декануса Марция. Гай варил ужин, ждал господина, но за всё время он появлялся лишь раз, отвёз донесения по разведке и уехал, Ацилия его даже не видела, как и все десять дней пути.

Ацилия со старым Гаем обитали в обозе, среди других рабов, ветеранов, прибившихся женщин и подростков, помогающих по лагерю за мелкие медяки. Легионеры Марция появлялись по двое-трое, справлялись о дне пути, разбивали маленькую походную палатку для Ацилии и Гая – это был личный приказ самого декануса. И это было приятно – в такой обстановке неустроенности сохранять индивидуальный угол.

И всё-таки дорога была тяжёлой. Пыль, поднимающаяся столбом после прошествия по земле тысяч ног, оседала на последних, идущих в обозе. Остатки легиона растянулись на огромное расстояние, поэтому, когда последние подходили, первые уже почти устраивались. Жара, испанский полуденный зной не давал покоя, не радовали даже зелёные холмы и рощи, пронзительное синее небо, плавящееся от солнца.

Ацилия вздохнув перекинула через верёвку мокрую ткань свежевыстиранной столы, потянула пальцами, разглаживая полотнище. Ветшает её одежда. Конечно, ведь она стирает её каждый день, стараясь отмыться от противной вездесущей пыли из-под ног, просачивающейся в ткань, делающей её шершавой, противной на ощупь. Хоть с утра почувствовать себя чистой, а сейчас она походит пока в старой тунике, выделенной Гаем из запасов господина.

Кто-то коснулся её руки из-за верёвки, и Ацилия подняла глаза, глядя через верх. Это девушка, Пония, тоже развешивающая бельё, стояла к ней лицом и видела то, чего не видела Ацилия.

– Смотри, кажется, это твой господин приехал…

Ацилия резко развернулась, опуская руки. Точно. Стоял у палатки, держа чёрного жеребца под уздцы, разговаривал с каким-то центурионом, рядом крутился Гай, соскучившийся по господину, желающий кормить, поить.

Ацилия и сама не поняла, почему сердце её тревожно застучало при виде его, ведь ничуть не изменился, лицо только ещё больше загорело да внешние перемены – длинный плащ до земли, оружие, кожаная кираса, облегчённая, высокие мягкие сандалии-сапоги. Вот, значит, как выглядят в разведке.

Руки непроизвольно поправили выбившиеся пряди волос на висках, лбу, потянули вниз короткую мужскую тунику, открывающую икры, лодыжки. Шагнула к нему сама, впитывая глазами, стараясь запомнить его вот таким. Не видела, как долго не видела его, сердце так и стучит, так и стучит.

Что это с ней? Почему?

Подошла, но не вмешиваясь, села на свой трипод, положила руки на колени, а сама – смотрит, смотрит на него, не обращающего внимание, словно этот разговор с центурионом важнее всего на свете. Неужели не видит её?

Центурион ушёл, Марций отвернулся, ища глазами по лицам.

– Господин? Я ужин… Будете? – Гай спросил робко.

– Нет, Гай, мне возвращаться сейчас. Я с донесением, а не просто… Проложили вам путь на завтра, – усмехнулся устало, перевёл, наконец, глаза на Ацилию. – Как вы тут? Никто вас не обижает? – спрашивает у двоих, а сморит только на Ацилию одну.

– Что вы, господин, всё хорошо! – Гай отвечал, а она молчала, выдерживая его взгляд, только слышала, как сердце стучало, и, наверное, если бы он сейчас спросил её о чём-то, она бы не смогла ответить. Как же давно она не видела его, как давно…

– Ладно, тогда буду возвращаться. – Повернулся к коню, что-то поправляя у седла, вдруг обернулся снова. – А, это тебе! – И бросил мягко, прямо в руки, так, чтоб обязательно поймала, и Ацилия сама не поняла, как у неё это получилось, хоть никогда в жизни ничего вот так не ловила. Раскрыла ладони, держа на ногах, и ахнула.

Апельсин!

Самый настоящий апельсин!

Яркий, словно солнца осколок, округлый, плотный, тяжёлый, аж сердце от восторга вздрогнуло.

– Откуда? – Ацилия подняла глаза.

Марций улыбался, довольный произведённым эффектом.

– Уже созрели. Мы сегодня рощу проезжали, а вы не поедете, мы вам дорогу спрямили, так что… – Отвернулся на подошедшего центуриона, снова заговорил с ним, принимая какие-то распоряжения.

Ацилия перевела восхищённый взгляд на апельсин. Как так? Он привёз его именно ей, о ней думал, наверное, когда срывал его?

Настоящий, самый настоящий апельсин нового урожая! И из его рук, от его заботы, от его сердца… Как же есть его теперь?

Поднесла к лицу, вдыхая терпкий цитрусовый аромат неровной шкурки.

– Что не ешь? Не хочешь? – спросил, и Ацилия вздрогнула, переводя глаза. Марций был уже на коне, стягивал поводья танцующего вороного. Ацилия поднялась на ноги, глядя во все глаза, впиваясь пальцами в шершавую плотную кожуру.

– Спасибо… Спасибо, господин.

Но он лишь усмехнулся и ударил коня пятками, бросая с места в лёгкий галоп. Ацилия повернула голову, провожая глазами. Женщины рядом улыбались, перешептываясь друг с другом. Но Ацилия ничего вокруг не замечала, да и могла ли заметить?

«Боги святые! Я влюбилась… Влюбилась, как дурочка… Что я делаю? Что делаю?..»

* * *

Переход через Альпы оказался труднее, чем можно было себе представить. С каждым днём проходили меньше, уставая, особенно те, кто шел в обозе. Они отставали от основного войска, но обоз никто не ждал: каждый воин нёс с собой запас сухого пайка на два дня пути, поэтому в обозе нуждались постольку-поскольку, когда он подходил, все военные уже давно спали в своих палатках.

Ацилии было особенно тяжко. Ни разу в жизни она так не уставала, как в эти дни, а согреть её не могли даже три туники и плащ, она отставала даже в обозе, шла, еле переставляя ноги между камнями и снегом. Ещё недолеченная болезнь давала знать, мучила слабостью. К вечеру Ацилия падала там, где указывал ей Гай, терпя толпы других женщин и рабов, засыпала мгновенно, от усталости отказывалась даже от ужина, Гай не мог растолкать её до утра, даже чтобы влить горячего молока с мёдом.

Особенно тяжёлым оказался переход через Перевал. Многие, кто уже не раз проходил его, говорили, что не помнили подобного. Всё время погода стояла холодная и ветреная, шёл снег, а тот, что уже выпал, сильные порывы ветра, крича на все голоса и завывая с тоски, срывали с земли и скал, кружили вокруг людей в яростном танце страсти, бросая в лицо, за ворот одежды, в рукава туник. Впереди не видно и десятка шагов, лишь тёмные силуэты людей и животных проглядывали в плотной белой пелене. Шедшие вперёд старались держаться друг за друга и за повозки, многое тяжёлое было брошено именно здесь, многие, оступившись или заболев, остались там, среди вечного снега и непогоды. Ещё большие верили в то, что скоро всё закончится и они выйдут в зелёные цветущие долины италийских рек.

За эти дни перехода Ацилия устала ещё больше, чем за всё время. Военные ушли вперёд. За весь путь в горах Ацилия ни разу не видела Марция, он, наверное, был уже далеко, где-нибудь в долине, уже, наверное, не мёрз, пригрелся, отъелся, выспался… Ацилия вздохнула, запахивая на себе плащ поплотнее, пряча голову в капюшон, поправила за ухо выбившуюся прядь волос, и спрятала ладони под мышки – так было теплее. Где-то впереди шёл Гай, помогал знакомому погонщику, толкал повозку с вещами, прокручивал вязнущее в снегу колесо.

Кто бы мог подумать, что Рим будет так далеко! А она-то, наивная, думала, что, сбежав, сможет добраться до него в одиночку. Дурочка!

Дорога шла под уклон, они спускались с Перевала, говорили, что остаётся совсем немного, может быть, даже уже сегодня. Хорошо бы…

Ацилия снова вздохнула. Впереди закричали, посыпались камни, и она изо всех сил бросилась вперёд – какая-то тревога вдруг охватила её. Что-то случилось, и она не ошиблась. Повозка одним колесом сорвалась в пропасть, пытался вытолкать её только один человек. Уставшие быки поднимали облачка белого пара, шерсть на их боках, белесая от инея, топорщилась. Ацилия упёрлась в повозку левым плечом и руками, навалилась, помогая. Вслед за ней приложились ещё несколько человек, здесь уже почти все знали её, знали о её слабости, жалели, что ж, уж если даже она взялась…

Погонщик закричал на быков, повозка буквально выпрыгнула из-под рук теряющей последние силы Ацилии, и она, потеряв равновесие, упала на колени в снег, закашлялась, прижимая ледяные руки к губам, подняла глаза на погонщика и захлебнулась воздухом – это был товарищ Гая, но самого его рядом не было.

– Где… Где Гай?

Погонщик в это время поправлял развалившийся скарб на повозке, замер, медленно поворачиваясь, вжал голову в плечи:

– Он был как раз с той стороны… – дёрнул небритым подбородком, и страшная догадка выбила последний воздух из лёгких Ацилии, лишила последних оставшихся ещё где-то сил.

«Нет! Нет! – кричало её сознание, а вслух она не могла вымолвить ни слова. – Не может этого быть… Гай, миленький… Боги… Только не ты, ты не мог… Не мог… О, Юпитер…»

Она обхватила себя руками, опускаясь грудью на ноги, лицом в снег, её затрясло от неверия в то, что случилось, того несчастья, что произошло с ней.

Гая… Гая больше нет с ней… Нет…