Текст книги "Нуманция"

– Только посмей! – Он поднялся на ноги, нависнув над ней и столом, их разделяющим.

Ацилия долго глядела ему в лицо снизу вверх, потом медленно положила на столешницу недоеденное яблоко, произнесла:

– Ладно, мне просто хочется верить, что он от той… последней ночи, когда вы были совсем не таким, как обычно… как всегда…

Поднялась и ушла к себе, только шторы колыхнулись. Марций глядел ей вслед, разомкнув в растерянности губы. Она права, она во многом права. Но ребёнка… Он хочет этого ребёнка… Хочет именно от неё…

Боги святые, храните от безрассудства.

* * *

На следующий день Марций, как и в прошлый раз, принёс ей розовую столу, положил на трипод.

– Переоденься.

Ацилия смотрела более чем удивлённо, стояла, застыв с гребнем в руках.

– Зачем это?

Он обернулся к ней:

– Ты собираешься в этом ходить?

Он имел в виду её рваную одежду. Ацилия хмыкнула, помолчала, но с места не сдвинулась, убрала с губ прилипшую прядь волос, спросила:

– А почему опять розовая? Розовый – это ваш любимый цвет?

– У меня нет любимого цвета.

Ацилия мельком окинула его всего с головы до ног – простая туника по-домашнему, рука перевязана, на вид спокоен.

– А почему тогда?

Пожал плечами искренне:

– Не знаю… Мне казалось, этот цвет тебе идёт.

Ацилия согласно покивала головой, принимая ответ, но одежду не взяла, провела гребнем по волосам, произнесла задумчиво:

– Зато это мой любимый цвет…

– Ну вот! – он усмехнулся. – Угодил…

Но Ацилия только глянула на него из-под ресниц, не разделяя воодушевления, занималась волосами.

– Подойди ко мне.

Она подошла, чувствуя, как от напряжения затвердели мышцы скул, что ещё? Опустила руки, пряча их в волосах, но он сумел найти её левую кисть там, потянул на себя, сжимая пальцы. Ацилия отпрянула, но Марций, не говоря ни слова, надел ей на руку тонкий серебряный браслет обручем.

Ацилия вырвала руку, скривившись от возмущения, стала стягивать украшение пальцами правой руки, гребень мешал, но она справилась:

– Вы что?.. Вы зачем это?.. Ничего мне не надо!.. Я не приму от вас никаких подарков… Не надо мне ничего… – Протянула ему.

Но Марций не взял, спросил:

– Почему?

Передёрнула плечами, сверкнув белыми ключицами в прореху туники:

– Все подарки к чему-то обязывают, а я не хочу быть никому должной, и тем более вам.

– В одежде же ты ходишь.

– Потому что выбора нет, не ходить же мне голой? А без этого всего я могу прожить, в этом нет необходимости…

– Привыкла носить золотые? С камнями?

Ацилия поджала губы, испепеляя его взглядом, долго молчала.

– Мы разговариваем с вами на разных языках. Я никогда не делала фетиша из драгоценностей, мне они дороги всего лишь как память о тех людях, кто мне их дарил. А дарили мне их всегда от чистого сердца… Заберите! – Протянула руку.

– А я, выходит, не способен «от чистого сердца»?

Ацилия пожала плечами, отвечая:

– Не знаю, наверное, способны. Для тех людей, кого цените или любите… Ко мне это не имеет никакого отношения.

– Тогда пусть это будет твоему ребёнку, нашему ребёнку… Мне любить и ценить его позволяется? Могу я сделать этот подарок ему?

Ацилия смутилась, не зная, что сказать. Опустила руку.

– Ладно. Если так, то пусть будет…

Медленно натянула браслет на левое запястье. Раз ему так хочется. Холодный металл ожёг разгорячённую кожу. Но пусть только попробует вспомнить про него и потребовать расплаты.

Отвернулась, отгораживаясь волосами.

* * *

Цест пришёл к обеду, потребовал тёплой воды и принялся разматывать бинты на плече и груди Марка. Аккуратно скручивал их, сберегая на будущее. Марк следил за его руками, внутренне приготовился к боли.

Подошла Ацилия, поднесла бронзовую миску с тёплой водой, стояла над ними незаметно.

– Поставь пока тут, – показал Цест, даже не глянув в её сторону, а когда она выполнила, добавил, – Хорошо.

– Ещё что-нибудь нужно? – спросила Ацилия.

Цест поднял глаза:

– Если что-нибудь будет надо, я позову. – Смотрел прямо, и Ацилия ушла под его пристальным взглядом, затем спросил Марка, – Это она? – Тот согласно кивнул головой. – На каком она уже месяце, говоришь?

– На втором…

– Ну да, пока не видно. – Перевёл глаза на декануса. – В самом деле собрался обзавестись семьёй?

– Да, есть такая мысль…

Цест немного помолчал.

– Каждый когда-нибудь доходит до этого, кто-то раньше, кто-то позже, и я собирался два года назад… – Намочил тряпку, приложил к ране на груди, отмачивая присохший бинт. Опять заговорил, был болтлив сегодня, – Она из Нуманции? Я что-то слышал про неё, говорят, ты выиграл её у Овидия в кости…

– Так и было, – вставил Марций неторопливо.

Цест немного помолчал.

– Меня не интересует, как она как женщина, поверь мне, ответь мне только на один вопрос. – Прямо глядел в глаза. – В Нуманции она была кем? Из какой она фамилии? Не аристократического ли она рода? Может, у неё есть родственники и её ищут? Уж слишком мне кажется, она… – Замолчал и пожал плечами. Марк почувствовал раздражение на Цеста, какое ему, собственно, дело?

– Она – моя рабыня, мне всё равно, кто она была в Нуманции… Нет! Я думаю, что никакая она не аристократка… Может быть, была рабыней в какой-нибудь семье, вот и нахваталась там…

– Ладно, не горячись, мне, в принципе, это безразлично… Если хочешь здоровую жену и ребёнка, береги их, хотя бы первое время береги… Держи себя в руках, я за свою жизнь на многое насмотрелся, а как врач так и вообще… – Отвернулся, снова намачивая тряпку. – Но, если ты и впрямь намереваешься заводить семью, я думаю, ты и так всё понимаешь.

Дальше он молчал. Отрывал бинты и обрабатывал раны, хвалил Марка за хорошее здоровье, накладывал новые чистые бинты.

– Я приду дня через два, как будет возможность, может, к этому времени тебе уже и перевязка будет не нужна.

– Что там Лелий? – поинтересовался Марций.

– Лелий? – Цест мыл руки, задумчиво вытирал их полотенцем. – Я оказался прав, а они – нет… Рана неглубокая, как я и думал, да и заживает на нём всё быстро, как у тебя здоровье, дали боги… И откуда вы такие?.. – Стал собирать инструменты в ящик. – Уже встаёт и пытается ходить по палатке… Удивительно! Поправляется… С некоторыми возишься, возишься, и то, и это, а оно никак, а с такими, как… – Покачал головой. – Ладно, пойду я, ещё зайду к нему, посмотрю. Зовите, если что.

Ушёл. Марк осторожно надел тунику поверх нижней короткой, которую пришлось одёрнуть вниз, после перевязки все раны болели, и почему-то раздражение портило настроение.

Марций пошёл к ведру попить воды и столкнулся с рабыней, с её прямым взглядом больших тёмных глаз. Она спросила прямо:

– Так, значит, вы уверены, что я не аристократического рода, да?

– А ты всё время подслушиваешь? – спросил вопросом на вопрос, даже не смутился, прошёл к ведру, подхватывая ковш с водой.

Ацилия развернулась, провожая взглядом, говорила в спину:

– Вы так громко разговаривали, что не оставили мне выбора.

– Да брось ты! – Он пил, потом обернулся, не глядя убирая ковш и стирая с губ остатки воды. – Ты всё время подслушиваешь, даже те разговоры, которые тебя не касаются. – Смотрел ей в лицо.

– Если это и происходит, то не по моей вине.

Он только хмыкнул и прошёл мимо. Ацилия смотрела ему в спину. Он злил её, злил невыносимо.

– Вы всё время врёте? Ложь – это постоянная составляющая вашей жизни?

Он обернулся медленно, ответил:

– Я не вру, я просто иногда умалчиваю правду, а это не ложь…

– Почти что ложь! – выпалила Ацилия.

– Почти что…

Пожал плечами, собрался уходить, но Ацилия остановила его вопросом:

– Что из того, что вы мне наговорили – правда? А что – почти что ложь? Что вы умолчали? Можно ли вам вообще верить?..

Марк долго молчал, разглядывая её лицо.

– Цесту я ничего не сказал о тебе, чтобы не было лишних вопросов, с тобой же я честен, мне нужна ты и нужен мой ребёнок…

На этот раз уже усмехнулась сама Ацилия:

– А если я скажу ему, что вы скрываете правду, что я хочу уехать от вас, а вы не пускаете…

– Ему всё равно! – перебил Марк. – Цест – врач, а не судья, чтобы искать, кто прав, кто виноват и уж тем более вмешиваться и выслушивать жалобы.

– Я и не собираюсь жаловаться.

– Вот и молодец…

– Я просто не привыкла, чтобы что-то делали со мной, не спросив моего желания, а вы всё уже решили и за меня и для меня.

– Тебе вредно волноваться, поменьше бери всё это в голову. – Развернулся и пошёл, давая понять, что разговор окончен. Ацилия проводила его глазами, от бессилия стискивая кулаки, сжимая зубы. Да чтоб тебя…

* * *

Прошло несколько дней. Марций уже снова вышел на службу, и Ацилия осталась одна, да и одной ей было лучше. За эти дни они мало ругались, просто терпели друг друга, иногда разговаривали на отвлеченные темы, он звал её с собой за стол, и Ацилия редко отказывалась: всё равно не отстанет, начнёт задавать вопросы, уж лучше сдаться.

Днями Ацилия мало чем занималась: играла на флейте, принимала ванну, ходила по лагерю, смотрела, как тренируют молодёжь, много общалась с Авией. Та искренне рада была за Ацилию, успокаивала, говорила, что Марций слывёт в лагере человеком, который держит слово, и уж если он пообещал, что сделает её своей женой, то сделает непременно. Ацилия только вздыхала, эта перспектива мало радовала её, хотя за последние дни он вёл себя хорошо, показывал себя совершенно с незнакомой стороны. Был заботлив, мало вызывал неприятия по отношению к себе. Но Ацилия-то знала, каким он мог быть, когда выходил из себя или что-то было не по его желаниям. Рядом с ним не расслабишься, так и жди чего постоянно.

Ацилия часто просыпалась по ночам и долго лежала, глядя в полумрак, всё представляла себе, что же её ждёт, как сложится её дальнейшая жизнь, а может, и правда смириться ей? Пойти на поводу у судьбы? Всё равно, даже если она вернётся в Рим, что это изменит? Там она попадёт под власть брата, которого не видела почти пять лет. Может, там тоже самодур не лучше этого Марка, тоже будет требовать что-то, вмешиваться и на своё усмотрение распоряжаться её судьбой и жизнью её ребёнка…

Хотя, он всегда присылал Ацилии подарки из Рима, приезжал, когда она была маленькой, любил с нежностью родного брата, навряд ли его отношение поменялось бы после всего, что пережила Ацилия. Всё, что было с ней, было не по её вине.

В ту ночь она опять лежала без сна, думала. Ладонь сама собой легла на живот. Здесь… Здесь он, его ребёнок…

Ещё маленький, ещё света не видевший, а уже его… Весь в него… Весь как он… Аж содрогнулась, напрягая пальцы ладони.

Нет! Пока он только её и находится у неё под сердцем, слышит его удары, и больше похож на неё, на неё, на свою маму…

Маму?

Боги святые!

Она станет матерью! Матерью ребёнку! И он будет любить её, называть её «мамой», будет искать у неё защиты и любви, и ему будет всё равно, какая Ацилия по характеру, внешности, происхождению, он будет любить её только потому, что она его мама…

Как это всё интересно…

Он будет искать у неё защиты, как и сам Марций искал её у своей матери, убитой отчимом… Как он рассказывал тогда…

Ацилия нахмурилась невольно.

Что за мысли в голову лезут? Нельзя! Нельзя об этом… Нельзя о смерти…

Она любит его, она хочет, чтобы он родился.

А отец его?.. А что отец?.. Ацилия вздохнула. А отец как бесплатное неизбежное приложение, от которого никуда не денешься, как бы ни хотелось.

Ацилия повернулась на бок, подтянув ноги к животу, стала проваливаться в сон, и в этот миг громкий крик огласил всю палатку, заставил Ацилию буквально подпрыгнуть, а сердце – чуть не выскочить из груди.

– Нет! Нет! Боги святые, только не это…

Ацилия вскочила, дрожа всем телом, это кричал Марций во сне, переполошив в своём углу и самого себя, и Гая у входа. Она прибежала, резко отдёрнула штору зажав левой ладонью горло, словно пыталась унять дрожащее сердце.

– Что?.. Что происходит?

Марций сидел в своей постели на полу, растерянно смотрел на Ацилию, смущённо потирал ладонью мокрое от кошмара лицо, огромные переполошенные глаза, наполненные слезами.

– Вы… Вы с ума сошли… – прошептала Ацилия. – Что вы делаете, я чуть от страха не умерла вместе с вашим ребёнком, честное слово…

– Извини… – буркнул он виновато, и Ацилия опешила, ничего себе, он может и прощение просить, оказывается?

Отпустила штору, зайдя в угол Марция, присела на трипод, не сводя глаз с лица декануса, спросила растерянно:

– Вы чего это?.. Что произошло?

– Да-а… – отмахнулся, дёрнул ладонью вверх по лбу и на волосы. – Кошмар… Хуже, чем всегда…

– Кошмар? – Ацилия удивилась, нахмурилась недоверчиво, отстраняясь. – И часто… часто это у вас так?

Отрицательно закачал головой, кусая губы, всеми мыслями ещё будучи там, в страшном сне.

– Нет, но иногда бывают.

Заглянул Гай, но, удостоверившись, что всё в порядке, исчез.

– Воды вам принести? – спросила участливо.

Марций медленно перевёл на неё глаза, словно не слышал, качнул головой:

– Пожалуй…

Ацилия вышла, только сейчас обратила внимание, что на ней лишь короткая выше колен туника, нижняя, которую не следует показывать кому бы то ни было, и уж тем более ему, хотя до этого ли ему сейчас. Зашла к себе, захватила плащ, а только потом пошла за водой.

Марк пил, стуча зубами по краю бронзового ковша, поверх него смотрел в лицо Ацилии.

– Сильно я тебя напугал? – Протянул ковш ей.

Ацилия приподнялась с трипода, забирая его.

– Да. Я думала, что-то случилось в лагере. Я испугалась. Так неожиданно… Вам надо лечить себя…

– В смысле? – удивился. Так и сидел на постели, одеяло у пояса, а выше – голые живот, грудь, плечи, руки…

Ацилия старалась не смотреть на них, заставляя себя глядеть ему только в лицо, в глаза, хотелось уйти, но участливо говорила:

– У меня в детстве тоже были кошмары, отец говорил, что кошмары бывают у тех, кто сильно переживает за то, что делает днём, что пережил за жизнь… Я не знаю, так ли это?.. Я избавилась от них, ещё тогда избавилась… – Марк дрогнул бровями, словно спрашивая: «Как?». – Отец говорил, надо ложиться спать, засыпать, а перед тем, как заснуть, вот-вот как, надо пересилить себя и подняться, перевернуть подушку на другую сторону… – Марк улыбнулся. – Я понимаю, это, быть может, глупо звучит, но мне помогло… Попробуйте… – Пожала плечами.

– Интересный человек твой отец… – Марций улыбался.

– Был! – резко ответила Ацилия.

Марций согласно покачал головой, отводя взгляд в сторону. Они помолчали. Ацилия оглядывалась, рассматривая угол Марка: она была здесь впервые.

– Ладно. – Ацилия поднялась, сжимая в руке пустой ковш. – Я пойду…

Марций окинул её взглядом с головы до ног, особенно долго смотрел на её открытые колени, о которых забыла Ацилия, не запахнув полы плаща. Произнесла негромко:

– Вы только посмеётесь… Я тогда девчонкой была, может, что и напутала… – Пошла к себе.

– Подожди!.. Ацилия!

Марций сорвался за ней, на ходу оборачивая вокруг пояса покрывало с постели, догнал в атриуме, когда Ацилия убирала ковш. Развернулась и упёрлась взглядом деканусу в голую грудину между рёбер, где проходил тонкий шрам. Подняла глаза:

– Что?

Но он ничего не говорил, просто стоял и смотрел сверху, в лицо, в самые глаза. Ацилия смутилась:

– Вы чего это?

Развернулась, обходя его стороной, но Марций шагнул вбок, перекрывая дорогу, обхватил вдруг за спину, притискивая к себе, встречая недоумевающий удивлённый взгляд огромных глаз, прижал к обнажённой груди, касался губами горячего виска, где билась испуганная вена.

– Вы… – зашептала Ацилия. – Что вы хотите?.. Отпустите…

– Если захочешь… Если попросишь – отпущу… – шёпотом ответил, только губы щекотали кожу виска, отстранил вдруг на вытянутые руки. – Веришь?

Она растерянно хлопала ресницами, ничего не понимая, только губы дрожали:

– Я… Я… Я не знаю…

Марций снова вернул её к себе на грудь, шептал в ухо горячим дыханием:

– Я разговаривал с Цестом… Можно… Если осторожно, можно… Я буду осторожно… – Сделал паузу и попросил вдруг, именно попросил, как никогда до этого, – По-ожалуйста… Ацилия?

Она растерялась ещё больше. Неужели это всё в нём только от ребёнка, неужели этот ещё неродившийся, этот ещё неоформившийся живот имеет над ним такую власть? Разве может быть такое? Ацилия растерянно думала, забыв обо всём, а Марций уже коротко целовал её лицо, шею, виски… И Ацилия сдалась, как все эти последние дни сдавалась ему, сама не зная почему, тем более в этом, тем более сейчас. Может быть, подействовала ночь, сонная расслабленность, доверительный последний разговор. Ацилия даже не могла больше сдерживать себя, просто сдалась на его милость, размякла и душой, и телом, хотя прекрасно понимала, что потом будет жалеть, что не отказала, хотя он сам и давал ей возможность.

Марций подхватил её под мышки, оторвал от пола, крепко держал, обхватив обручем рук за спину, и через ткань своей туники и плаща Ацилия ощущала громкий стук его сердца. Что это с ним?

Благо угол Ацилии был совсем рядом. Хриплое дыхание ожгло губы, когда Марций положил её на постель, сгребая покрывало в сторону. Ацилия прикрыла глаза, следя за всем через полусомкнутые ресницы, с еле заметной улыбкой на губах.

Пусть! Пусть сегодня и сейчас всё будет так, как будет… Пусть…

О, она даже ждала его, в чём удивилась сама себе и не могла поверить… Только выдохнула с хрипом.

На этот раз Марций был как никогда аккуратен и нежен до неузнаваемости, словно два совершенно разных человека уживались в нём, и на этот раз он показал себя абсолютно другим, незнакомым. Он угадывал все страхи Ацилии, снимал с губ улыбку растерянности мягким поцелуем, подавив в себе все агрессивные, эгоистичные черты, с которыми Ацилия уже была знакома.

Подарил напоследок такой нежный поцелуй, что у Ацилии аж голова закружилась. Лежал на боку, тесно прижавшись к ней, обнимал рукой через грудь, и Ацилии даже было всё равно на то, что была она всего в коротенькой своей тунике, долго смотрела в сторону, боясь признаться себе самой в том, что произошло.

Она снова сдалась ему, снова отдалась, как и в первый раз, но на этот раз без шантажа с его стороны, и не могла поверить, что именно этот мужчина бывает грубым до жестокости, поднимает руку и даже чуть не убил однажды, не отдал своим легионерам. Нет! То было что-то другое, потому что она знала теперь его настоящим, истинным, таким, какой он есть на самом деле.

Перевела глаза ему на лицо, и Марций мягко улыбнулся ей, отчего ямочка на его подбородке стала ещё глубже, обострилась. Ацилия подняла голову от подушки, но деканус перелёг на спину, сам положил голову Ацилии себе на плечо, спросил:

– Не замёрзла?

Отрицательно дёрнула подбородком, но сама спросила:

– Откуда это? – Осторожно коснулась указательным пальцем тонкого шрама на груди хозяина, но тут же отдёрнула руку, словно испугалась.

Марций хмыкнул, задумался.

– Было со мной четыре года назад. Попал в переделку, я тогда ещё в разведке был. Напоролись всей группой на засаду. Всё так быстро получилось, я ничего и не понял. Меня в левую руку ранило, я сознание потерял. Потом очнулся уже утром… среди убитых, нас добивали, а у меня ремешок шлема на горле… Полосонули через грудь, прямо по кирасе да через неё, где достали, где нет…

Ацилия молчала на его слова. Зачем она интересуется им? Не всё ли ей равно, когда и где это было? Ну и пусть… Пусть, ей же всё равно с ним не жить… Не жить, как бы он ни старался.

Она говорила это себе, а сердце в груди сжималось от боли и тоски. Она абсолютно не знала, как ей быть, как ей вести себя с ним после всего вот этого?.. Ведь она сама отдалась ему, будто желала этого…

А, может, и желала?

О, боги, нет!

Поджала губы, этого не может быть.

Устало прикрыла глаза, не в силах решить эти мучившие её душевные противоречия.

Утром проснулась, Марция уже не было, и всё, что было ночью, показалось ей сном, необычным, из таких, что помнятся потом всю жизнь.

* * *

После получения жалования офицеры и некоторые деканусы собирались в одной из офицерских палаток, играли в кости, сплетничали, рассказывали новости и делились планами на жизнь и на следующее жалование. Всё это не обходилось без порядочной дозы вина. Старшие офицеры и легат знали об этом, но все попытки разогнать подобные действа, разлагающие дисциплину, ни к чему не приводили. Центурионы начинали собираться на улице, прямо перед глазами легионеров, стоящих на постах. Легионеры жалование получали раз в несколько месяцев, легат махнул рукой, пусть уж лучше в палатке…

На этот раз Марций тоже присутствовал, пару раз сыграл в кости, конечно же, выиграл, и теперь вёл разговор с товарищем-центурионом, с Фарсием, расположившись за столиком. Другие играли в кости, что-то пели, кто-то играл на флейте самодельной, она свистела, звук в неумелых руках срывался, звучал не в лад; кто-то громко рассказывал о своей доармейской жизни. Где-то смеялись умелой шутке.

– Сципион уже отбыл, у него, наверное, в Риме триумф, хотя не думаю, что взятие Нуманции будут отмечать триумфом… Сенату решать. Нам-то что? – Фарсий усмехнулся, прикрывая тонкие губы ладонью, поднесёнными ко рту пальцами упёртой локтем в столешницу руки. – Мы здесь остаёмся. Осталось немного, доломаем город и пойдём к Риму.

Марций промолчал, невольно слушая игру флейты, такая игра раздражала его, Ацилия у него играла лучше, несравненно лучше. Разве это игра? Мука!

– Забрать флейту у этого умельца! Как это можно терпеть? – раздражённо бросил он, наливая разбавленного вина в два кубка.

– Что? – Фарсий склонился к нему.

– Да-а, – отмахнулся Марк, но объяснил, – Флейта… Послушай, как играют… Раздражает аж…

– Да? – Фарсий рассмеялся. – С каких это пор ты стал разбираться во флейтах?.. Мне так всё равно…

– Если б ты послушал настоящую игру, ты бы сравнил.

– И где ж ты слышал «настоящую игру»? – Фарсий улыбался, принимая кубок с вином.

– У меня Ацилия играет… – Марций избегал глядеть в лицо друга, понимал – не поймёт.

– Ацилия – это кто такая? А-а-а, понял, рабыня твоя… – Нахмурился, теряя улыбку с губ. – Наложница…

Марций отвернулся, оглядываясь, заметил среди присутствующих Лелия. Держится особнячком, но в разговоры вступает, смеяться, правда, боится, за живот держится. Мрачный. Похудел. А взгляд всё тот же. Встретились с Марцием глазами, долго не отводили, непримиримые соперники, связанные одной общей тайной.

Как бы то ни было, а внутри всё сжалось и напряглось, как в ожидании опасности или боли. Ой, что-то будет. Но неожиданно подошёл нетрезвый уже Овидий, ударил по столу ладонью:

– Марций! Хочу в кости с тобой сыграть!

Марк поднял на него тёмные глаза, ответил, стараясь быть спокойным:

– Я больше не играю.

– Почему? Боишься, что я выиграю?

Усмешка выдавилась на губах.

– Я сегодня больше не играю.

– Овидий, иди дальше, что пристал? – отмахнулся Фарсий, откинувшись на триподе.

– Да подожди ты! – Махнул рукой, не сводя глаз с Марция. – Я хочу сыграть в кости с ним, я хочу выиграть. Сегодня мне приснился хороший сон. – Марций глядел в сторону. – Я должен выиграть сегодня… Мне повезёт…

Овидий качнулся на нетвёрдых ногах. На щеках Марция двигались мышцы от сжимаемых и разжимаемых зубов.

– Ты проиграешь, Овидий, – снова Фарсий. – Вон, иди у ребят спроси, троих он уже обыграл сегодня, удача ещё не покинула его, поверь мне.

– Когда-нибудь она и правда покинет его, он проиграет, и первым, кто выиграет его, буду я… Вот увидите! Сегодня… Это будет сегодня…

Марк поднял на него глаза:

– Ты и так мне должен, поэтому отойди. Сегодня я больше ни с кем не играю…

– Ну и что, что должен?.. Я найду тебе ещё одну девку… – Овидий усмехнулся. – Я слышал, та уже прижилась у тебя, продай её кому-нибудь, а я отдам тебе другую… Не хуже!.. Тебе понравилась та, первая? Правда, хороша? Как необъезженная лошадь, мне стоило усилий сломать её… А как у тебя?.. Я думаю…

– Заткнись, а? – перебил его Марций. Вокруг уже начали подтягиваться зеваки, какой праздник без драки?

Овидий опешил, захлопал ресницами, а Марций продолжил с прежней холодностью в голосе:

– Хвалишься тут своими подвигами, стараешься поразить всех количеством женских юбок, а на самом деле… – усмехнулся, отводя глаза. Лелий, стоявший среди других, скрипнул зубами, он-то знал, что деканус имеет ввиду. Овидий продал ему девушку…

Фарсий поднялся на ноги, говоря:

– Всё, всё, расходитесь… Овидий, ты пьян, иди проспись, в следующий раз ты его обязательно выиграешь… Идите, идите все… – Под локоть повёл пьяного на улицу, под ночную прохладу.

На освободившееся место сел вдруг рыжий Лелий, и Марций нахмурился, встречая его взгляд:

– Тебе что?

– Хотел поговорить с тобой… Кое о чём…

– Ну? – «Терпение, только терпение».

– Ну и как ты наказал свою рабыню? Что она получила за побег?

Марций помолчал, разглядывая рыжее лицо, нахмурил тёмные брови ещё сильнее.

– Какая тебе разница? Не всё ли равно…

– Ну-у, – Лелий усмехнулся. – Я же поймал её, ты не забыл? Мне интересно… Кстати, ты ещё должен мне за это…

Деканус думал несколько секунд, разжал губы:

– Ничего я с ней не сделал…

Рыжие брови взметнулись вверх.

– Почему?.. Смалодушничал? – Усмехнулся.

Марций наклонился к нему через стол, приблизил лицо, глаза в глаза, шептал:

– Знаешь, что, держись-ка ты от неё подальше, и от меня – заодно… И представь себе, я в самом деле ничего с ней не сделал, мало того, не веришь, я женюсь на ней, она родит мне сына… Моего сына… Поэтому, отвали и от неё, и от меня.

Лелий присвистнул звонко, принимая такие новости, улыбнулся криво, недоверчиво:

– А ты уверен, что она родит тебе именно твоего сына? Наивный…

– Что?

– Целыми днями шатаешься где-то, оставляешь свою невесту одну, на ночные дежурства уходишь… А она одна, скучает в холодной постели… Ну и дурак же ты, Марций! Честное слово! – Усмехнулся. – Вот посмотри… – Засунул руку за пазуху, потянул на стол, прямо на руки Марция цветной платок. – Узнаёшь? – Улыбался, видя смятение на лице декануса. – Думаешь, где я его взял? У неё… Помнишь, она на голове носила?.. Как он у меня оказался?.. – Хмыкнул с насмешкой. – От невесты твоей… А попробуй, покажи-ка ей, скажет, забыла, где потеряла, она и правда не помнит, ей тогда не до этого было… Будешь нянчить рыжих ребятишек, Марций… – Усмехнулся.

Марций глядел исподлобья, стиснув зубы до хруста, сомкнув пальцы в кулаки, и тонкая цветная ткань холодила разгорячённые руки.

– Врёшь!

Лелий усмехнулся опять:

– Да зачем мне? Сам проверь. Покажи ей, спроси, её – не её? Послушай, что ответит… Сам делай выводы, ты же себя умным считаешь, не так ли?

– Убирайся, а? Оставь меня!

– Ну-ну, не горячись… – Улыбался победно. – Не нервничай… – Поднялся уходить, удовлетворённый тем, что он сделал. – Желаю успехов в супружеской жизни. – Ушёл, и даже, кажется, ровнее, прямее, чем прежде.

Марк проводил его ненавидящим взглядом. Нет, он не верил ни слову, не хотел верить, он знал, что всё это ложь, но платок собрал в кулак и запихнул под тунику на груди. Фарсий удивился:

– Уже уходишь? Ещё же рано!

– Потом…

Она ещё не спала, играла на флейте, подбирала какую-то новую мелодию, когда Марций ворвался в атриум с видом мрачнее ночных гор. Звуки флейты теперь раздражали его, остановился, глядя в упор. Ацилия убрала флейту за спину, смотрела снизу. Марций выбросил вверх руку, и рабыня отшатнулась, словно ждала удара, но деканус вытащил из-под туники на груди что-то яркое, цветное, оно посыпалось складочками. Бросил ей на колени.

– Твоё?

Ацилия смотрела на платок зачарованными глазами. Откуда? Где он его взял? От удивления даже флейту за спиной уронила, развернула платок, узнавая его. Да, это он, тот, что забрал когда-то Лелий, тогда, когда она ударила его по лицу иглой для шитья. Он тогда ещё лапать её лез, совал свои наглые руки… Она аж содрогнулась, вспоминая прошлое.

Подняла глаза на Марция. Что ему сказать? Что он хочет услышать? Всё рассказать, что он её лапал, а она сумела отбиться от него? Да он же не поверит! Разве можно отбиться от Лелия голыми девичьими руками? Не поверит, уж он-то знает Лелия хорошо, ему свободу в поединке добывать пришлось… Не поверит. Скажет, лжёт она, и не просто он её лапал, а, может быть, и…

Она устало сморгнула, произнося:

– Моё…

– И где оно было? Помнишь?

– Вы что, допрашиваете меня? – Смотрела прямо в глаза. – Нет, не помню…

У Марка аж плечи поникли. «Скажет, что не помнит… Забыла, где потеряла…» Он откашлялся и снова спросил:

– Где ты его потеряла?

– Какая разница? – ответила вопросом на вопрос. – Потеряла где-то, я не помню!.. Что вам от меня надо? Нашли – хорошо, спасибо вам… А не нашли, ну и ладно бы…

– Не я нашёл… – Он и сам своего голоса не узнал.

Лжёт… Она лжёт ему…

– А кто? – И такое простодушное выражение в глазах, на лице – сама невинность. Все вы такие! А я-то, дурак, поверил тебе, всей душой к тебе прикипел… Влюбился как мальчишка…

– Лелий… – разомкнул сухие губы, отвечая. Да и зачем уже говорить? Есть ли смысл? Для чего, когда и так всё ясно…

Рабыня отвела глаза, поджимая губы, смотрела в сторону. И Марций вспомнил вдруг, она говорила тогда: «Он не будет меня шантажировать… получит своё и успокоится…» Что за дрянь!

– Иди к себе! – Голос его был таким, что Ацилия вздрогнула всем телом, рывком перебросила волосы, и губы её распахнулись от небывалого удивления. Холодные слова, тяжёлые, как металл обжигающие.

– Нет…

– Что? – Она перечила ему. Она! Да как она смеет? После всего! После этого?.. Да что себе позволяет?!

Ацилия сбросила с себя на пол этот злосчастный платок, медленно поднялась на ноги, не сводя своих глаз с его, тёмных и пронзительно острых. Смотрела снизу, маленькая, но решительная, готовая идти до конца.

– Что он наговорил вам? Что он сказал? Ведь он сказал что-то, да?.. Я догадываюсь, что… И вы поверили?.. Вы поверили человеку, которого ненавидите?.. Тому, кто ненавидит и вас?.. – Она помолчала, с сомнением покачала головой. – Да он забрал его у меня! Просто забрал и всё! А вы верите…

– Иди к себе! – повторил он, но голос его уже дрогнул, уже был не таким, как в первый раз.

Ацилия поджала дрожащие губы, ушла в свой угол. Марций постоял немного и ушёл на улицу.

* * *

На следующий день он не позвал её к себе за стол во время ужина, избегал разговаривать, а когда она перед сном расчёсывала волосы, сидя на триподе, он долго и пристально смотрел на неё. Думал.

Боги святые! Он вчера сам себе признался в том, что любит её, что привязался, что прикипел к ней всей душой. Да разве не обидой и безумной ревностью можно объяснить всё то, что он пережил прошлой ночью после слов Лелия и переживает сейчас?

Обида, ощущение предательства, холодного и расчётливого предательства, рвали его душу. Он-то доверял, он верил в неё, считал её чистой, наивной девочкой, а на самом деле… Что на самом деле?

Она оказалась лживой и расчётливой…

Непонятно только одно, если она хотела воспользоваться им, свалить на него себя и своего ребёнка, то зачем тогда она пыталась сбежать? Требует отпустить её? Вообще предложила убить этого ребёнка? Почему она возмущена его желанием жениться на ней?..