Текст книги "Нуманция"

– Я понял, господин легат, разрешите мне подумать. Я скажу вам завтра, что решил.

– Думайте, Марций.

– Разрешите идти?

– Идите.

Марций развернулся и вышел в наступившую ночь. Уже звёзды мерцали, и ветер дул с запада, говоря о надвигающейся осени.

Что же делать? Как быть?

Он не сможет выгнать из легиона, на основании чего? Деньги он вернул, а с ней… В чём его вина? В том, что купил рабыню? Да тут у каждого много чего на руках, он ещё купил, у него с законом всё в порядке, а многие наворовали в Нуманции и ничего. Пусть этот Ацилий в суд не подаёт, я сам подам, пусть суд решает, законно ли или нет лишать владельца собственности против его воли.

А поединок? А что поединок? Я ведь могу и не принимать вызова, ну и пусть трусом обзовут, у меня есть все основания отправить этого трибуна подальше.

Эх, Ацилия, Ацилия, всю жизнь ты мне перевернула. А привязался ли я к тебе, как легату сказал? Нет. Я уже давно другое понял…

И почему всё у нас так по-дурному получилось? Я бы всё для тебя, только тебе одной, а ты…

Он стоял, закрыв глаза, словно приступ боли претерпевая, душа разрывалась от непонимания, и, кажется, он даже вслух застонал мучительно, а, может, только показалось, но, открыв глаза, заметил, что дежурный на посту у штаба смотрит удивлённо. Проклятье! И что уставился, ухожу уже…

В атриуме палатки горели светильники, но лишь два из четырёх обычных. Ацилия, низко склонив голову, сидела на триподе в углу. Она не готовила ужина в этот день и ничего не делала. И Марк ни слова ей не сказал с упрёком, сам, хоть и намучился порядком, справился с кирасой, снял сандалии, собрал на столе остатки от завтрака – засохшие сыр и хлеб. Ацилия всё это время даже не шелохнулась, головы не подняла, и Марций сам заговорил, чтобы хоть что-то сказать в этой неловкости.

– У тебя настойчивый брат, редко таких встретишь…

Она, наконец, подняла голову и посмотрела, губы шевельнулись, словно что-то она хотела сказать ему, но промолчала. Марций продолжил сам:

– Он ещё и служит в действующем легионе, похвально для трибуна, проходящего службу в армии лишь для карьеры.

Она смотрела всё так же молча. Глаза большие, тёмные, в пол-лица. Какие мысли у неё сейчас в голове? О чём думает? Отпущу? Отдам братцу? Все они от него этого ждут. Эх-х, послать бы вас всех, вместе с легатом да далеко-далеко…

– Ты знаешь, что твой брат был в Нуманции, воевал против тебя, твоего отца, брата, он приближён к самому Сципиону, ты знаешь это?

Ацилия нахмурилась, сверкнув глазами, губы её задрожали от переживаемых чувств.

– Неправда… – выдохнула еле слышно.

– А ты сама его не спрашивала? Сам-то он, конечно, тебе этого не скажет…

Ацилия снова выдохнула с негодованием, с болью:

– До чего же вы… низкий человек… Как можно так подло… Почему вы любите делать другим больно? Вы словно упиваетесь страданиями других людей…

– Первый раз слышу, никто никогда мне этого не говорил. Это только твоё личное мнение. – Марк сидел за столом, уперев локти в столешницу, сцепив кисти, держал их у рта, но голос его, хоть и был он негромким, хорошо было слышно в тишине ночного атриума. – Тебе просто не хочется в это верить, что он был там… Был в числе трибунов, рядом с Сципионом, участвовал в разработке плана захвата города… Не хочешь верить, что он такой же, как я – разрушитель твоей Родины, губитель твоего будущего, убийца твоих родных…

– Прекратите! – перебила она резко, вскидываясь всем телом. – Что за чушь вы несёте! Вы бы слышали себя сами…

– За это время ты привыкла всё отрицательное, всё плохое в твоей жизни связывать только со мной, с моим именем, а тут получается…

– Хватит! – Она ударила сомкнутыми кулаками себе по бёдрам не в силах больше слушать его. – Прекратите!

– Почему? – спросил спокойно.

Она помолчала.

– Вы… Вы просто завидуете ему…

– Я?! – он усмехнулся, перекладывая руки на стол. – Мне хочется смеяться над этим обвинением. – Он толкнулся и поднялся на ноги. – Нисколько я ему не завидую, мы с ним военные, мы оба выполняем приказы, и какая разница, сколько человек у нас в подчинении, у меня – десять, у него – тысяча, и жалование не в пример, у него десятки таких, как ты, и судьба их ему неинтересна. И меня могут убить, и его могут убить… Так какая между нами разница? Чему тут можно завидовать? – Он прошёл через атриум к ведру с водой, но Ацилия не приносила свежей в этот день, и Марк наклонил ведро на бок, зачерпывая остатки. Попил, убрал ковш на край и всё под пристальным взглядом Ацилии. – Одно меня волнует… – Он развернулся к ней, уперев руки в пояс, и Ацилия невольно глянула ему на пальцы на широкой твёрдой коже пояса.

Сердце стучало у неё, кажется, на весь атриум. Ну почему, почему ты не слышишь его? Ты один не слышишь его!

Марций, повернув голову, смотрел в сторону, и тёмные тени пролегли по его лицу, запали в глазницах, под носом, под челюстью, и Ацилия, казалось, издалека, со своего места, видела чётко мягкую ямочку на подбородке.

– В нашем мире всё, всё, что существует, создано для вас, для таких, как ты, как твой брат и подобные вам. Если вы захотите, если поставите цель, вы сможете добиться её, и не потому, что обладаете способностями или талантом, а потому, что всё само плывёт вам в руки, только потому, что вы – это вы…

Бесполезно пытаться идти наперекор, потеряешь всё: деньги, здоровье, положение и даже жизнь… – Он повернул голову и глянул прямо ей в лицо, в глаза, упрямо поджимая губы. – Вам легко быть настойчивыми…

Ацилия смотрела на него во все глаза. Да, да, ты пытался бороться, пытался делать всё по-другому, по-своему, так, как считал нужным, но всё заканчивается когда-нибудь, всё имеет завершение, тебе придётся поступить так, как ты не хочешь, как ты не желаешь. Тебе придётся вернуть меня, и весь день все твердят тебе об этом. Ты пошёл против системы, ты пытался бороться с ней, и скорее эта система сама сломает тебя, чем ты её.

Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз.

– Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого…

– Какое это теперь имеет значение?

Ацилия сокрушённо покачала головой:

– Я не знаю. – Подняла глаза к нему, их взгляды снова встретились. – Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль…

– В Тартар всё! К Гадесу! – он резко перебил её, мотнув головой раздражённо. – Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя? – он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке глазами – А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных… У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею… И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит! – Он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, сильно встряхнув. – Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все… Не отдам! Никому не отдам!

Она глядела на него снизу вверх огромными изумлёнными в удивлении глазами.

– Зачем? – выдохнула. – Во имя чего? Чтобы просто против?..

Он усмехнулся в ответ, впиваясь пальцами в её плечи:

– Не знаю, что завтра… Но сегодня ещё ты моя, и я в праве… – Осёкся, снова встряхнул безвольную. – Слышишь? Сегодня, сейчас ты – моя!

Она передёрнула плечами, стараясь сбросить с себя его руки, шепнула:

– Вы с ума сошли… Здесь мой брат рядом, и я пришла сюда только из-за приличия, он ругал меня… А я думала, вы…

– Да я столько этого хотел!

– Пустите! – Она повысила голос.

Да, она изменилась за эти месяцы. Но и он изменился. Но сейчас, в самом деле, она ещё была в его власти, и никакого трибуна Ацилия сейчас не стояло между ними, а он, он все эти дни и ночи хотел прижать к себе это тело, увидеть эти глаза близко-близко, ощущать на щеке горячее прерывистое дыхание, ласкать эти тонкие хрупкие пальцы флейтистки…

Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.

Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу.

Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:

– Вы не в своём уме…

Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.

– Нет! Пустите меня… – В горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба. – Я буду кричать… – А сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием, – Да вы знаете, что вам будет за это?

– Плевать! За всё одна цена… – Он всё-таки сумел сломить её, повалил на свою нерасправленную постель, а чтобы она не ударилась, выставил вперёд руку, чем Ацилия и воспользовалась – ударила ногтями по щеке, еле увернулся в последний момент, всё равно остались красные полосы. Но Марк всё же сумел совладать с её руками, придавил всем телом, прижимаясь щекой к щеке, царапая румянец небритой щетиной, зашептал ей чуть слышно:

– Я всё равно сильнее, ты знаешь это, я всё одно добьюсь этого, хочешь не хочешь…

– Отпустите меня… – Она смотрела в сторону, вздрагивая всем телом от ударов испуганного сердца. Не шевелилась, не пыталась вырваться, опять поцарапать, просто неподвижно смотрела в сторону. – Пожалуйста…

И Марций понял вдруг, что не сможет взять её силой, хоть и была она сейчас доступной как никогда, и колено его уже было у неё между ног, только тунику разорви.

Он отпустил её руки и оттолкнулся в сторону, пряча лицо в подушки. Его трясло, он хотел её так, как не хотел никого и никогда, даже её саму раньше, но после того, что между ними было всё это время, он не смог бы взять её силой, никогда… Он бы проклял себя. Возненавидел до последних дней.

Он повернул голову, впиваясь пальцами в мякоть подушек, оттолкнулся, садясь на постели, косо глянул на Ацилию. И замер, нахмуриваясь. Она делала то, чего бы он от неё никогда не ожидал. Она сидела на ложе напротив него, вдруг, подняв руки, и, не сводя с его глаз взгляда огромных тёмных глаз, сама через голову стянула с себя свою тунику, бросила комом себе на ноги, так же глядя в упор, перебросила косу на грудь и стала расплетать её, рассыпая волосы по ключицам, груди, животу. Глаза её чуть заметно прищурились.

Марций смотрел ошарашено огромными чёрными глазами и не верил тому, что видел перед собой.

Она сама отдавалась ему!

– Ты… Что ты делаешь?

– Ты уже передумал? – шепнула чуть слышно.

Нет, он совсем не передумал, набросился на неё, как изголодавшийся зверь, как мучимый жаждой к источнику. Целовал жаркое лицо, шею, грудь, ласкал руки, пьянея от происходящего.

Отстранился, дёрнувшись, спросил:

– Ты… Ты делаешь это, чтобы я отпустил?

Она усмехнулась, но усмешка получилась горькой, вперемешку с болью, коснулась подушечками пальцев его губ, шепнула:

– Дурак ты, Марк… Ничего не понимаешь…

Она впервые назвала его просто по имени, да и обратилась на «ты», как к равному, а он ничего не понял, как счастливый влюблённый подросток, мечта которого вдруг осуществилась, не думал ни о чём, кроме самого себя и этой мечты. Целовал, пил, брал, не думая о том, что наступит завтра, жил одним днём, одним мгновением…

Ацилия долго лежала потом, рассматривая его лицо, спящего, с еле заметной улыбкой на губах. Он спал на животе, повернув голову на бок, прижимая Ацилию к себе сильной, сейчас расслабленной рукой.

Я же люблю тебя, дурака… Как ты не понимаешь это? Просто люблю… И знаю, что нам не суждено быть вместе, никогда… Завтра всё разрешится, он убьёт тебя или назовёт тебе, твердолобому, достойную цену, от которой ты не сможешь отказаться… Так или иначе, наши пути расходятся раз и навсегда… Навсегда, Марк…

Она резко дёрнула головой, стряхивая со щеки слезу отчаяния.

Я уеду, а ты останешься, и я буду знать до мелочей, как будет идти твоя жизнь дальше, потому что столько дней жила ею.

Боги! Святые боги, впервые за всё время я не хочу уезжать, я не хочу в Рим!..

* * *

Марк проснулся на рассвете, ещё до последней стражи, оторвал голову от подушки. Ацилия спала, зябко обхватив себя за плечи, и он закрыл её одеялом, чувствуя, как стискиваются зубы, как события ночи обрушиваются на него тяжёлой отрезвляющей волной.

Она сама отдалась ему!

А он взял.

Он быстро оделся, затянул ремни сандалий, накинул на плечи тяжёлый плащ без застёжки, с крепким кожаным шнурком.

Рассвет только занимался, и все ещё спали. Дежурный указал ему, в какой палатке разместили гостя с его людьми. Трибун Ацилий спал чутко и проснулся от одного прикосновения, словно и не спал, ждал, что разбудят. Смерил долгим внимательным взглядом глубоких чёрных глаз.

– Что?..

Марк присел на корточки, глядя исподлобья.

– Забирайте её, прямо сейчас, собирайтесь и уезжайте… Уезжайте, пока я не передумал…

Марций поднялся на ноги, собираясь уходить, но трибун уже всё понял и сидел, глядя снизу:

– А деньги? Сколько я должен вам?

Марций обернулся к нему медленно, ответил:

– Приятные слова – «должен вам»… – Улыбнулся. – Нисколько! Не надо мне ваших денег, просто забирайте её и уезжайте… Меня не будет, а она спит… Уезжайте…

Уже в самых дверях трибун позвал вдруг:

– Марций!..

Обернулся полубоком, глядя в лицо, похожее на неё, в знакомые чёрные глаза, спросил:

– Да?

– Ничего… – Трибун покачал головой. – Ничего…

И лишь на выходе уже до слуха донеслось последнее слово: «Спасибо», вызвавшее усмешку.

Дежурный легионер смотрел удивлённо, когда Марций взял у коновязи неосёдланную лошадь, но не остановил. Небо заметно посветлело, и звёзд уже не было видно, в лагере проиграли последнюю ночную стражу, будя всех. Начинался новый день, в котором ему уже не будет места.

Он гнал лошадь в галоп, глотая землю копытами, мир летел навстречу, новый и яркий, живущий утром, началом нового дня. Всё быстрее и быстрее. Где-то здесь была река.

Со всего размаху лошадь влетела в воду, запнулась о камень и полетела вперёд, опрокидывая ненадёжного седока. Марк упал в воду, ударился виском о камень и почувствовал, как голова закружилась. Ещё мгновение назад он жил стихией ветра, теперь всё сменила вода. Утренняя, холодная. Тяжёлый плащ обмотался вокруг тела, тянул вниз, давя горло. Марций даже не сопротивлялся, не пытался выбраться наверх, руки сами взбивали воду, поднимая тучи брызг. Шнурок плаща впился в кожу на шее, перехватывая дыхание.

Ну и пусть! Пусть! Он ведь хотел этого…

И на этот раз ему не повезло. Конечно же, он не утонул. Утренние рыбаки заметили брызги издалека, успели спасти его, вытащили на берег задыхающегося, невменяемого. Долго пытались растормошить, привести в чувства. Поймали мокрую лошадь, посадили на неё мокрого же Марция и отправили от реки восвояси.

Он долго сидел на триподе перед палаткой, тряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, а Фарсий был рядом, заглядывал в лицо, долго говорил одно и то же, а оно не доходило до сознания.

– Где ты был?.. Где был?.. Я искал тебя… Везде искал, куда ты делся… Где был?.. Почему мокрый?..

Марций кашлял, держась рукой за шею, внутри всё болело от воды, попавшей в горло, говорить было тяжело, да и голос получался сиплым, еле слышимым.

– Не… – Махнул рукой Фарсию. – Не мельтеши…

Фарсий замер на момент, потом спокойнее уже заговорил:

– Они уехали утром. – Марк поднял на него глаза, кашлянул, поморщившись. – Ты отпустил её, да? – Согласно качнул головой. – Она не хотела уезжать, хотела с тобой попрощаться… Где ты был?

– Всё, Гай, хватит, я устал… – Хотел добавить, «я чуть не умер, это бывает не часто…», но поднялся, заглаживая рукой мокрые волосы, влажный плащ давил на плечи, одежда облипала тело. – Значит, уехала… А уехала так уехала… Прямой дороги… – Развернулся и ушёл. Фарсий лишь сокрушённо покачал головой.

* * *

Через два месяца легат с началом нового сезона повысил декануса Марция в звании, а ещё через два месяца избавился от него, отправив по приказу в действующий легион в Галлию. У Марция началась новая жизнь, жизнь напряжённая, связанная с боями, походами в дозор, идущая близко со смертью и риском. В такие дни он мало думал о прошлом, злился на легата, отправившего его сюда, и часто просто замыкался в себе, казался всем молчаливым и одиноко угрюмым.

В течение года он получил лёгкое ранение и заработал авторитет в своей центурии и в легионе. А через год в его легион перевели Лелия, уж какую ошибку допустил он или на какое соглашение пошёл с легатом, Марций от него так и не узнал. Дань злой судьбе – Лелий оказался центурионом в одной когорте с Марком, они часто виделись, ходили в бой и даже разговаривали друг с другом, но ни один из них ни разу не заговорил о прошлом. Пусть и не связывали их дружеские и даже товарищеские чувства, но знакомое лицо увидеть в чужом месте было всё одно приятно.

События, связанные с патрицианкой Ацилией, потихоньку уходили в прошлое, иногда лишь возвращались в бессонные тягучие ночи глухой тоской и невыносимой сердечной болью. Он не увидит её, он никогда её не увидит. И казалось даже, что и не было её совсем в его жизни, что прошлое это – далёкий сон, что забывается утром или через несколько дней, но всё равно забывается. И он ждал, когда он забудется. Ждал и не мог дождаться, и не терял надежды дожить до этого когда-нибудь.

* * *

Этот бой был тяжёлым, пожалуй, самым тяжёлым в его жизни. Они потеряли многих, а скольких оставили ранеными на месте боя? И откуда они взялись, эти галлы? Появились так неожиданно, как гром среди ясного неба. Злые, лохматые, с оскаленными зубами. И Марку показалось тогда, что ожили его кошмарные сны, и озноб побежал по спине, заставляя сердце сжиматься.

Он получил ранение в ногу, стрела вошла в бедро чуть выше колена, хорошо ещё, что не сломала кость, видимо, металлические застёжки птериг, спускающихся юбкой с пояса, приняли на себя ударную силу стрелы и сменили её направление. Марк обломил её у тела, чтоб не мешала в бою, тогда он даже не почувствовал боли. Сейчас же боль оплывала, словно стекала с головы и уставших рук вниз, скапливалась там; нужен был врач, чтобы унять эту проклятую боль, вырезать этот наконечник, но до него ещё надо было добраться.

Марк хрипло выдохнул, теряя равновесие, попытался устоять на ногах, но не смог, сил не было. Он положил раненого Лелия на землю, расправил затёкшие плечи, лопатки. Лелий всегда был тяжёлым, а сейчас просто неподъёмным! Но он всё равно его не бросит… Не бросит… Не бросит…

Покачал головой, тяжело прикрывая веки. На Лелия старался не смотреть, не мог видеть его огромные раны на груди. Галлы окружили его в бою и сумели срезать ремни кирасы… Они на всё готовы, даже на жертвы, чтобы вывести из боя умелого офицера… Смертельная… Она смертельная…

Зачем он тащит его? Всё равно бесполезно…

Лелий зашевелился, хрипло дышал, глотая алую кровь, она пузырилась на губах и в свете заходящего солнца казалась чёрной.

– Оставь меня… Марций… Мне всё равно не выбраться…

Но Марк ничего не ответил, подхватил Лелия под мышки и потащил по земле, отступая назад. Лелий побелел лицом и, кажется, потерял сознание.

Почему их никто не встречает? Почему никого нет? Где остальные когорты? Отправляли же кого-нибудь за помощью, должны были отправить…

Боль в ноге стала нестерпимой, ступить невозможно…

– Юпитер…

Ноги подкосились, и он сел на землю в бессилии сдвинуться с места.

– Дурак ты, Марций… Ну и дурак… Всегда был дураком… – это Лелий пришёл в сознание.

– Перестань… – буркнул Марций. – Я всё равно останусь здесь… Нас найдут… Кто-то придёт… Скоро наши придут… Мы победили…

– Дурак…

– Найдут… Придёт другая когорта…

– Я не про то… – Лелий отвернулся, поморщился, кровь застыла у него на зубах, между ними, стекала по рыжей щетине подбородка. – Помнишь девчонку твою? – спросил вдруг. – Ты ещё жениться на ней собирался?

– Ну? – Марк следил за его лицом устало, безразлично.

– Я её добивался… Хотел… она нравилась мне… – Кашель мешал ему говорить, но он настойчиво пытался его пересилить и договорить, рассказать что-то. – Да…

– Перестань… Тебе нельзя говорить…

– А я поклялся ей, обещал, что достану… – усмехнулся. – Красивая девка…

– Хватит… – Марций поднялся, стискивая зубы от боли, подхватил Лелия под мышки, пытаясь сдвинуть. – Тебе нельзя… говорить…

– Оставь меня! – рявкнул вдруг Лелий, и Марк отпустил его, вздрогнув всем телом, сел на землю, неуклюже вытягивая раненую ногу, от боли разрывающуюся на куски. Лелий хрипло дышал, и грудь его ходила ходуном, вздымаясь и опускаясь.

– Она прокляла меня… Мне не жить, я знаю… Прокляла… – Усмехнулся. – И было за что… Я убил её ребёнка… Это я его убил…

Марк некоторое время молчал, слова долго-долго доходили до сознания.

– Что говоришь?..

– Я пытался взять её силой… Помнишь?.. Вы тогда вообще… после этого… Ты… Я слышал по слухам… Говорили, она вытравила его… Твоего ребёнка… – Он говорил, срываясь, свистящим, еле слышимым шёпотом, как бред, лихорадочный бред с одного на другое. – Ты тоже так думал… Она, выходит, не сказала тебе… Это я ударил её… А она не сказала… Это я убил её ребёнка… твоего ребёнка… А ты не знал…

Марций отшатнулся, несмотря на всё, что творилось сейчас с ним, что болело всё, а от усталости закрывались глаза.

– Ты бредишь, Лелий…

– Ну и что… Ты ещё хочешь спасать меня?.. – Засмеялся хрипло, отрывисто, закинув рыжую голову, и Марк смотрел на него заворожено, а слова его звучали и звучали в голове: «Это я убил твоего ребёнка… Это я…». А сознание не хотело верить в эти слова, не могло.

Он всё время считал, что это она вытравила его, приняла яд специально. Он не мог в это поверить, а потом смирился, поверил и отстранил её от себя, держал на расстоянии, не разговаривал, игнорировал, заводил других женщин… Всего один раз после этого они были вместе… В тот день, когда она уехала… И всё потому, что он считал её виноватой, обвинял её в том, чего она не делала!.. Святой Юпитер!

Обиды, обвинения, слёзы. Столько боли. Столько разочарования.

Он считал тогда себя потерявшим больше всех, страдающим больше любого, а выходит… Ей тоже было не легче! Она все обвинения вытерпела, все нападки… Его, дурака!

Он медленно перевёл глаза на Лелия, тот уже не смеялся, отвернувшись, смотрел на закатные холмы остановившимся взглядом.

Ацилия!

Кричало всё внутри от боли. Где ты, Ацилия моя! Прости меня! Прости… Ну прости меня…

Он качнулся вперёд, дрожащими пальцами закрыл Лелию пронзительные синие глаза, которым всегда удивлялся. Рывком поднялся на ноги и пошёл, глядя вперёд, ничего не видя, не различая бегущих навстречу людей, лошадей, повозки, уже гружённые ранеными и убитыми. Шёл, хромая, забыв о боли, только думал, почему нога не слушается его?..

* * *

Это ранение в ногу дорого стоило ему. Старый, плохо выбритый врач с впалыми щеками неважно очистил рану, а когда пошло заражение, он лишь хмуро жевал губы и говорил, что, пока не поздно, надо отрезать её. Вот тут-то Марк, до этого безучастный к боли, поднялся на дыбы, обругал старика и пожалел, что рядом нет толкового Цеста. Нет, ногу отрезать себе он не даст, он будет бороться, будет цепляться за неё до последнего, ведь на нём всегда всё заживало быстро, и это заживёт. Врач только ухмыльнулся, отводя глаза, твоё, мол, дело, я предупредил. Но Марк не сдавался, он сам перевязывал себя, говорил с другими врачами и клял войну на чём свет стоит.

Так или иначе, но эту борьбу он выиграл, он сумел вылечить ногу, но после такого ранения ему можно было забыть о службе в легионах, его списали в ветераны и даже назначили пенсию. Целый год он ещё прожил при легионе, набираясь у гарнизонных врачей врачебной практики, ещё полгода проработал уже врачом сам, под присмотром старшего, потом уволился, понимая, что невозможно устал от армии. И почему раньше он считал, что армия – это единственное, что есть у него в жизни?

На скопленные от пенсии деньги он смог купить небольшой угол в захудалом городишке на Аппиевой дороге и осел там, принимая немногих посетителей на дому. Некоторым он казался странным, но за время о нём сложилось мнение как о толковом серьёзном человеке, с решением которого нужно считаться.

Через три года после того, как он простился с Ацилией, он уже не мог поверить, что это когда-то было с ним, настолько круто изменилась вся его жизнь.

* * *

В тот день он наводил порядок на своих полках, перебирал бутылочки с настойками, пересматривал засушенные травы, выбрасывал то, что было уже негодным. В дверь громко постучали, и Марций пошёл открывать. Он уже привык, что к нему приходили чужие люди, поэтому нисколько не удивился, когда встретил глаза испуганной девушки.

– Вы врач?

– Что случилось? – Он окинул девушку беглым взглядом и увидел у неё на руках ребёнка, отступил, пропуская к себе.

Девушка быстро и сбивчиво заговорила:

– Я… Я даже не знаю, как это получилось. Я только на миг отвернулась, а он… Боги святые! Он упал прямо на камни… И где он их нашёл? Повозка проезжала рядом, как он ещё не попал под колёса или под ноги коня?.. Я только на чуть-чуть…

– Проходите. – Марций отступил, давая пройти. – Садитесь. – Но девушка только глядела испуганно. – Ладно. Не бойтесь вы так. Садите ребёнка вот сюда. – Указал на табурет. – И успокойтесь. Своим страхом вы пугаете и себя, и меня, и его.

Девушка усадила мальчика на стул, отошла, прижимая ладони к щекам. Марк опустился перед ребёнком на корточки, только губы чуть-чуть скривились от боли в ноге.

– Ну что, герой, показывай, что ты сделал.

Осторожно повернул голову ребёнка за подбородок, осматривая щёку. Мелкие ссадинки. Это неопасно. Краем глаза заметил такие же на коленях и икре. Наверное, упал боком. Это всё ерунда, куда опаснее была рука, которую ребёнок сам придерживал. Это заставило Марка нахмуриться. Что там – перелом? Растяжение? Марк попытался взять его за пальчики, но мальчик отвернулся, глядел прямо, и глаза его, тёмные, не по-детски серьёзные, глядели настороженно. Марций улыбнулся спросил:

– Как тебя зовут?

– Его зовут… – Но он остановил её, выставив вперёд руку.

– Пусть сам скажет. М-м? Маленький? Ну, какое у тебя имя?

– Марк…

– Ух ты, ну вот. – Марций улыбнулся, рассматривая лицо ребёнка. Красивый мальчик. Смугленький. Круглое лицо, пухленькие по-детски щёки, губы. Ох, и больно ему, наверное. – Тебя зовут так же, как меня. А значит, ты мой тёзка. Знаешь, что это такое? – Мальчик повёл головой. – Не знаешь?.. Я тебе расскажу. Это, когда тебя зовут Марк и меня зовут Марк, когда кто-нибудь позовёт тебя, а обернёмся мы вместе. Понял? – Он качнул головой. – Давай, я посмотрю твою руку, не бойся, всё будет хорошо. Ну?

Он осторожно взял детскую ручку, мягко прощупал пальчики, пястье, хрупкое тонкое запястье, предплечье, локоть, поднимаясь всё выше до плеча. Нигде не хрустело, ничего не выпирало изнутри, как при переломе, и Марк облегчённо вздохнул, – пересел на пол на подогнутую ногу. Значит, перелома нет. Хвала Юпитеру…

– Сколько тебе лет? Ты уже знаешь?

– Три…

– Ну вот, ты уже совсем взрослый. Скоро станешь большим и сильным. – Сам же в это время быстро прощупывал руку ребёнка, проверяя суставы и ткани, всё больше убеждаясь, что ничего не сломано и нет вывихов. Может, лишь сильный ушиб. Похоже, он упал на этот бок и руку. Но детские организмы легко переносят травмы. Надо приложить холодное и обработать ссадины уксусом. Это, конечно, будет больнее.

Марций поднялся.

– Всё хорошо, перестаньте так бояться. Переломов нет. Следить надо за своими детьми, что ж вы, мамочка?

Девушка замотала головой:

– Это не мой ребёнок, это ребёнок госпожи, я только смотрю за ним.

– Тем более… – Марций покачал головой, уходя на кухню, через минуту он уже обмотал ушибленную руку ребёнка мокрой тряпкой, стал прижигать ссадинки на щеке и ногах, на пальцах больной руки. Разговаривал с ребёнком, стараясь отвлечь, и поражался, как терпел он это всё.

– Ну вот, ещё одна и всё. До свадьбы заживёт. Вырастешь, и ничего этого уже не будет. Ну-ка, давай-ка ещё раз перевяжем руку, холодненького приложим. – Снова смочил тряпку в холодной воде и перевязал руку от запястья до плеча. Маленький Марк всё время терпел с поразительным спокойствием, осматривался по сторонам.

– Странный ребёнок, – вырвалось невольно у Марка.

– Знаете, господин, вообще-то он обычно не такой, он шумный и постоянно влезает во всякие неприятности.

Это сейчас он… – девушка усмехнулась. – Наверное, просто испугался.

– Да уж, испугаешься тут. – Марк осторожно подхватил ребёнка и, сев на стул, пересадил его к себе на колени. – Ну что, герой, сильно болит?

– Нет… – и без перехода добавил, – А я видел лошадь.

– Видишь, какой молодец. – Марций размотал повязку и насухо вытер ручку ребёнка. После холодного появилось место ушиба, как раз на локте – тёмное, наливающееся синевой, пятно. Теперь именно сюда Марк приложил холодное лезвие ножа. Ребёнок вздрогнул и уставился удивлённо.

– Что вы делаете?

Марк объяснял ему неторопливо, а он слушал, хмуря брови.

– Сейчас он нагреется, и мы приложим вот эту ложку, она тоже холодная. – Переложил ближе большую бронзовую ложку, и ребёнок смотрел на неё, переводя взгляд на взрослого, словно не верил.

К Марку редко приводили детей, чаще всего родители сами лечили их дома, не обращаясь к врачам, не желая тратить деньги. А если и приводили, то только в крайних случаях, когда без врача уже было не обойтись. Бывало тогда, дети уже не могли справиться с болезнью. Это было чаще всего зимой, когда холодные дома, не хватает продуктов и тёплой одежды. В Риме слишком беспечно относились к детям, и смертность среди них была очень высокой.

Думая об этом, он ощутил вдруг необъяснимую жалость ко всем детям на земле, а именно сейчас – к этому, который сидел у него на руках. Сколько таких вот, как этот маленький Марк, умерло и ещё умрёт, останется без родителей, будет убито на войне, пьяными родителями, продано в рабство. Он уже видел это, когда-то в прошлом, давно. Да и пьяный отчим издевался над ним и чуть не убил однажды.

В дверь опять постучали, и Марк поднялся на ноги, пересаживая ребёнка на своё место.

– Давай поменяем. – Убрал нож на стол и приложил к ушибу ложку. – Вот так вот и держи, молодец, Марк. Я сейчас.

В дверь стучали громко и требовательно, а девушка удивлённо смотрела, не двигаясь с места.

– Уже иду! – прокричал Марций и зашагал прихрамывая к двери.

Когда он распахнул её, глянув сверху на гостя, удивлению его не было предела, даже губы сами собой раскрылись. Перед ним была Ацилия.