Текст книги "Нуманция"

– Своего отца я помню плохо. Он был центурионом… Его убили, когда мне было шесть лет, он редко появлялся у нас дома, учил меня ездить на лошади, ловить рыбу… Лица его совсем не помню… Ругался на меня… Я рос с детства слабым, часто болел… Мать даже думала – помру… Она потом вышла замуж за квестора легиона – хитрый поганый тип, что она в нём нашла? Хотя одной оставаться в гарнизоне да со мной на руках – ещё тяжелее… Я это только сейчас понимаю, а тогда… – Он вздохнул, потёр ладонью лоб, запустил пальцы в волосы. – Сволочь! Я ненавидел его до трясучки, до немоготы… Жадный, всё время злился на что-то и орал…

Мать бил даже при мне, на моих глазах… За какие-то пустяки… Я только ревел от страха… Потом я стал за мать выступать – он за меня взялся… Воспитывал… Делал из меня мужчину, как сам говорил, кулаками… Тут уже мать за меня заступалась и тоже получала… Когда на него что-то находило, он вообще меня закрывал в подвале, держал на хлебе и воде, силу духа воспитывал… Сволочь! – Содрогнулся от переживаемых воспоминаний детства, Ацилия устало сморгнула. – Мне пятнадцать было, когда я послал его подальше и заступился за мать конкретно, сказал ему, чтоб уматывал… Что тогда было! Он орал как сумасшедший… Взялся за нож, попытался убить меня, порезал руки, мать меня собой закрыла… Он её на моих глазах… – Он замолчал, долго глядел в потолок, и Ацилия подумала, ничего не скажет больше. Но Марций заговорил опять: – Я потом полгода нищенствовал, всякое было, и били, и в притон однажды попал, еле вырвался, воровать научился, пока к одному легиону не прибился, солдаты взяли на воспитание, а в семнадцать поставили на довольствие… Я стал легионером… новобранцем… – Повернул голову и посмотрел на Ацилию. – Овидий на него похож… И женщин бьёт…

Ацилия молчала. Потом спросила вдруг:

– А Лелий?..

– С ним у нас профессиональные проблемы, мне его всё время в пример ставят, он – центурион, и я… Был им… У нас разные взгляды на всё… Он злорадствовал, когда у меня забрали центурию и понизили, и если подобное случится с ним, я тоже буду злорадствовать… – Он снова повернул голову и посмотрел Ацилии в лицо.

Она промолчала, задумавшись над его словами, над его прошлым. Конечно, ему есть за что её ненавидеть: у неё была семья, любящий отец, и пусть изгнанный, но сенатор, ей не приходилось нищенствовать или быть волчицей в притоне, как ему, ей не приходилось воровать, чтобы прокормить себя. И на её глазах никто никогда не бил её мать… Когда он отпустил её в Нуманции, она что-то говорила о матери, о том, что у каждого есть мать… Наверное, именно эти её слова и тронули его. Он ведь как-то говорил об этом, что именно слова, а не одежда убедили его тогда.

Он может, он способен понимать, сострадать, ведь он сам столько пережил…

Она разомкнула губы, спросила:

– Вы отпустите меня?

Он дёрнулся как от пощёчины, ответил:

– Нет!

– Позвольте мне написать письмо в Рим.

– Нет. – Его голос стал твёрже, словно он цедил это единственное слово сквозь стиснутые зубы.

– Почему? – Ацилия уже сидела на постели, прижимая столу к груди обеими руками.

– Нет и всё!

– Вам нравится мучить меня? Делать мне больно?

– Я никого не мучаю и не делаю тебе больно, ни одна наложница, ни одна рабыня не живёт лучше, чем ты… Я не требую от тебя невозможного, я не заставляю тебя работать или заниматься проституцией!.. Я даже ударил тебя всего пару раз, да и то только тогда, когда ты выпросила! И…

Она перебила его:

– Убирайтесь! Это моя постель…

Он резко сел, поймал её за левое запястье и рывком дёрнул к себе, притягивая лицо к лицу, заговорил прямо в глаза:

– Здесь всё моё и ты – тоже…

Ацилия попыталась освободить руку, зашептала ему в ответ:

– Странно, что вы сами пережили столько боли, страданий… унижений и продолжаете делать подобное с другими. Разве можно так? Разве можно делать то же другим людям?

Он усмехнулся, оттолкнув её:

– Когда ты переживёшь всё это, я послушаю, что ты после всего этого скажешь. Будут ли твои речи хоть отдалённо напоминать то, что ты говоришь сейчас… унижения… страдания… Что ты об этом знаешь?

Он, поднимаясь на ноги, подхватил свою тунику и ушёл. Ацилия отвернулась, стараясь не смотреть на обнажённое мужское тело, кусая губы, и не верила всем существом, что между ней и этим человеком что-то было, что-то нежное и тёплое. Доверительное.

Она упала на спину, закрыла рукой глаза, с хрипом втянула воздух сквозь зубы.

«Что ты об этом знаешь…» – стучало в голове с ударами сердца.

Да пошёл он…

* * *

Иногда ему снились кошмары. Нечасто, но он просыпался от них и долго не мог снова заснуть, часто уходил побродить по лагерю. Это были кошмары из прошлой жизни, из того, что он уже пережил когда-то. Часто это были бои с какими-то врагами, национальность которых он не мог определить, и всё время было много крови, и всё время его убивали. Жизнь покидала тело, прижатое к земле, пронзённое копьём или дрожащей стрелой, и он не мог шевельнуться, потому что тело уже не подчинялось ему. Лишь глаза ещё сохраняли остатки жизни ускользающей, и в последний момент он видел ноги подступающих к нему людей, видел, как не глядя они наступали на пальцы слабеющей руки, но уже не чувствовал боли, видел над собой блеск занесённого меча…

После этого он просыпался. Иногда это были кошмары из детства, когда отчим убивал не мать, а своего ненавистного пасынка. Всё заливали потоки крови. В реальной жизни он один раз попал в притон на пьяную оргию. Толстый купец положил глаз на смазливого мальчишку, а хозяин притона принял деньги. Тогда Марцию удалось отбиться и сбежать из города. Во сне же всё было иначе…

И тогда он просыпался в холодном поту, проклиная своё прошлое на чём свет стоит.

Так произошло и на этот раз. Склонившийся человек с оскалом белых зубов собирался перерезать ему горло. Марций дёрнулся, сел, хрипло дыша, чуть не закричал от пережитого во сне, дрожащей ладонью стёр со лба холодный лоб, запустил пальцы в волосы и до затылка. – Проклятье…

Последний раз кошмар был два месяца назад, ещё на марше в Ближнюю Испанию, ещё до того, как она оказалась у него.

Он поднялся на ноги, прошёлся по атриуму палатки, попил воды из деревянного ведра, постоял, снова запустил пальцы в волосы. Утром рано вставать, а сна ни в одном глазу, хотя усталость страшная, тело совсем не отдохнуло, опять до утра проторчишь у сторожевых костров или проиграешь в кости. Вот же незадача!

И больше всего не хотелось быть одному, один на один с самим собой. Э-эх!

Он отдёрнул полог. Рабыня спала, отвернувшись лицом к стене, было жарко, и Марций ясно видел белую открытую спину, еле уловимые девичьи лопатки. Когда он оказался рядом, девчонка повернулась на спину, сонно глянув из-под ресниц. Шепнула:

– Что… Что случилось?

Марций прижался к ней, обнимая за живот, укладывая тяжёлую голову на плечо:

– Обними меня… Пожалуйста…

Ацилия дёрнулась, прогоняя остатки сна:

– Вы?.. Что вам? – Попыталась отодвинуться, отстраняясь от его тела, но через мгновение уловила ровное дыхание.

Он спал, прижавшись щекой к её плечу, спал спокойно и по-настоящему. Ацилия, повернув голову, при скудном свете из атриума рассматривала лицо своего хозяина. Симпатичный. Женщины обращают внимание на подобные лица. Да она бы и сама, встретив на улице, проводила бы долгим взглядом. Тёмные глаза, сейчас закрытые, но она хорошо их знала; тёмные брови, ровный загар, короткие по-военному стриженые волосы, несколько более длинных прядок надо лбом топорщились влажно, одна даже прилипла над бровью.

Прямой нос. Скулы. Шея с тонкой линией шрама, уходящей вниз, на грудь, под лёгкую тунику, прижатую рукой. От него веяло силой и не только физической, как от всякого мужчины. Он из тех, кто всего добился сам, своими силами. Из тех, кто сам себя создал, сам себя сделал. Тонкая сухая линия упрямства и твёрдости внутреннего мира проходила через губы, особенно чётко улавливалась в уголках их. Такой не отступит от своих принципов. Будь они у него прокляты!

Ацилия устало прикрыла глаза, отводя взгляд от мягкой беззащитной ямочки на подбородке.

Почему он такой упрямый? Почему его никак нельзя переубедить?

Что за человек?

Заснула.

Проснулась резко, как от толчка, когда звуки букцины – военной трубы – проиграли последнюю стражу, и Марций дёрнулся, отрывая голову от подушки, сонно поглядел ей в лицо. Прошептал:

– Уже пора… Проклятая служба…

Ацилия промолчала, только хмыкнула, непонятно, то ли соглашаясь, то ли нет. Марций тряхнул головой, окончательно прогоняя сон, потёр лицо ладонью.

– Я не сильно мешал тебе?

Ацилия отрицательно повела головой, на него старалась не глядеть, лишь бы уходил скорее. А то надумает ещё чего… Они все только об одном и думают… Но Марций осторожно поцеловал вдруг её в губы, и сонная Ацилия даже не успела отвернуть лица, лишь распахнула глаза, встречая его взгляд.

Поднялся и ушёл.

Ацилия ещё немного полежала и поднялась на ноги, запахиваясь под мышками шерстяным покрывалом, вышла через шторы в атриум. Остановилась. Молча глядела, как Марций собирался. Он уже поел хлеба с сыром – его обычный завтрак, теперь переодевался. На нижнюю нательную тунику надел ещё одну с кожаной юбкой, ремнями спускающуюся ниже колен. Прошёлся, затягивая широкий пояс, металлические пряжки на птеригах сверкнули, взметнувшиеся при движении. Глянул на Ацилию:

– Ты-то чего поднялась?.. Тебе ещё спать можно, сколько хочешь…

– Пить хочу… – ответила негромко.

– Вон ведро. – Мотнул головой в сторону. – Пей!

Ацилия прошла мимо него, подхватила бронзовый ковш с длинной ручкой, зачерпнула немного воды, пила, а через край ковша следила за деканусом. Сейчас он обувался, поочерёдно ставил ноги на трипод, затягивая шнуры высоких сапог. Строгий, подтянутый. Военная форма почему-то идёт всем мужчинам, даже ему. Ацилия вспомнила, каким жестоким он бывает, как больно стискивает запястья и как с силой целует… С напором, с агрессией… Всего один раз с ней он был нежным, даже не узнать, словно что-то нашло, да и сегодня.

Что к чему?.. Что это вдруг он пришёл к ней?.. Одному спать надоело?.. Странный какой-то, точно…

– А где Гай? Почему он вам не помогает? – спросила вдруг, убирая пустой ковш на край ведра, и подняла глаза.

– Не знаю… Шастает где-то, может, где у своих дружков… – Сейчас он затягивал ремни кожаной кирасы или, вернее, пытался это сделать, они были на боках, и самому неудобно. Вскинул голову: – Ацилия, помоги мне…

Она вздрогнула бровями, подошла к нему.

– Сейчас… – Она остановилась рядом, потуже подтолкнула под мышки своё покрывало, ведь руки будут заняты. Склонилась, а Марций глядел на её открытые ключицы, плечи, верх груди, запутанные после сна волосы на висках, затылке.

Ацилия затянула последние ремни, и он качнулся от рывка, задумавшись.

– Так пойдёт? Или ослабить? – Ацилия смотрела снизу.

– На одно деление… Мне же работать, а не на парад…

– Хорошо. – Она растянула пряжки и снова затянула их. Резко выпрямилась и почувствовала, как внезапно закружилась голова. Девушка качнулась, но Марций поймал за локоть, не дал упасть.

– Ты что это?

Ацилия сглотнула, прикрывая глаза, прижала пальцы к губам. Шепнула:

– Не знаю… Что-то со мной… Плохо… Тошнит… От воды, наверное.

– Она тёплая, противная. Гай придёт, скажи, пусть холодной принесёт… – Отпустил её руку, в упор глянул в глаза. – Сильно плохо?

– Нет, сейчас пройдёт… – Ацилия перевела разговор на другую тему, – Где вы сейчас работаете?

Марций расправлял кожаные ремни кирасы, одёрнул птериги на плечах, произнёс:

– Задание самого Сципиона Эмилиана… Мы ломаем город… Нуманцию… – Ацилия при этих словах нахмурилась. – Мы отправляем камень, им мостят дороги или строят новые города, а рабы – их здесь много – дробят мелкий и грузят на подводы… Тяжёлая работа.

– И вы… тоже ломаете город? – Голос её дрожал.

– Я же деканус теперь, если бы я был центурионом, я бы только командовал. – Он усмехнулся. – Когда город разберут, наш легион отправят отсюда…

– И когда это будет?

Пожал плечами, взял с лавки шлем, теперь он был без красного гребня центуриона.

– Может, через месяц, может, больше. Работы много, других уже отправили…

– А… – она хотела спросить, но осеклась, и Марций перевёл на неё глаза. – А мой дом вы уже разобрали? – шепнула почти неслышно.

– Не знаю. Наша центурия работает в другом секторе.

Ацилия опустила голову, вздохнула.

– Иди, ложись, ещё рано…

Качнула согласно головой и ушла.

* * *

Она уже стала обращать на это внимание: дни шли, а тошнота и головокружение преследовали её. Она старалась скрывать это от хозяина, больше гуляла вокруг, играла на флейте, чтобы отвлечься. Но ничего не помогало. Ацилия думала, что заболела, но жара не было, и горло не болело. Ничего не понять.

В один день она рано легла спать, хозяина ещё не было. Сон был беспокойным, словно что-то мешало ей, проснулась, лёжа на спине, смотрела в потолок палатки. Огонь в атриуме горел, кто-то там разговаривал. Ацилия невольно прислушалась.

– …Зачем ты начал с ним спорить? Тоже мне, герой… Он – легат, а ты… – Ацилия уловила усмешку незнакомца. – Был центурионом, а теперь… Знаешь, как он на совете на тебя? Во-во, не знаешь… Я предлагал тебя понизить по рангу, но оставить центурионом, да куда там… Ты тут ещё с этой дракой, да ещё при трибуне. Как мальчишка, честное слово. Уже ж не маленький, пора бы знать, где драки устраивать…

– А я и не устраивал. – Голос Марция.

– Не устраивал ты, – опять усмешка, – да ещё из-за бабы… В твоём возрасте уже давно надо быть офицером, а то так и уйдёшь на пенсию деканусом, если будешь спорить с командиром да в драки лезть.

– Валенсий сказал, я ещё слишком молод и неопытен, чтобы быть центурионом… – парировал Марций.

Собеседник его рассмеялся:

– Молод? Да ты что? Мне было двадцать три, когда я стал центурионом, и я был не самым молодым… Если будешь таким несдержанным, карьеры тебе не видать… Помрёшь на работах…

– Значит, помру… Работу тоже кому-то делать надо… – согласился Марций, и Ацилия уловила в его голосе нетвёрдые нотки. Да он пьян! Они, наверное, пьют там сидят!

– Ладно-ладно, не обижайся. Работы на пару месяцев, потом переведут на север… Я что хотел тебе сказать, ты же теперь деканус, тебе надо жить с твоим десятком, вместе с ними, а ты по-прежнему живёшь как офицер, в своей палатке, один, да ещё и наложницу себе завёл. Роскошь! Неслыханная роскошь, да ещё в твоём положении… Все же видят!

– И что я, по-твоему, должен делать?

– Продавай рабыню – волчиц здесь хватает, Гая можешь оставить, сворачивайся и живи со своими солдатами. Это тебе на руку… Полезно для авторитета. Если освободится место центуриона, я сразу же предложу твою кандидатуру…

– А я не хочу…

– Что?

– Не хочу под них подстраиваться, не хочу им льстить, Валенсий и так знает, что я прав, и трибуну Фаску я уже говорил, что они сами виноваты, они просто сами допустили ошибку, столько ребят положили, а когда я им указал, когда носом ткнул, они меня одного виноватым выставили… Ну и пусть! Я не собираюсь мириться с ними. Сделали деканусом, значит, буду деканусом.

– Ну и дурак.

– Значит, дурак, – согласился Марций.

Они замолчали. Слышно было, как наливали вина в кубки. Пили. Ацилия молчала, не шевелясь. Заговорил незнакомец:

– Что ты за неё держишься? Я тебя не понимаю…

– За кого? Ни за кого я не держусь…

– Да рабыня эта твоя! Зачем она тебе нужна? Ну, симпатичная, не спорю, может, и образованная, а дальше что? Продай ты её. Женщин тут хватает… Что в ней такого? Ты же никогда не жил с женщинами… Если бы Овидий кого завёл, я бы не удивился, но ты…

– А что здесь такого?

– Овидий долго их не держит, надоела и продаёт… Ты же привязываешься. Так и будешь караулить, чтоб другие не увели, в бой пойдёшь, а сам будешь думать не о себе, а о ней, как она без тебя будет? А ранят?.. Не женой же ты её своей сделаешь? Рабыня, она и есть рабыня… Зачем привязываться?

– А я и не привязываюсь. Что за бред…

– Сколько она уже у тебя? А если забеременеет? Ты об этом думал? Женщины, они постоянно, только расслабился, а они тебе уже на руки положат, корми и расти… Ты этого хочешь? – Ацилия невольно напряглась, сама не зная, почему ей стало это особенно интересно, аж в сердце что-то заболело. – Какие тебе дети, ты их даже не прокормишь на своё жалование… Деканус… Только ублюдков плодить, да и всё… Вот увидишь, Марк, так всё и будет. Помяни моё слово. Какой потом с тебя вояка? Будешь нянчиться…

– Да брось ты, Фарсий…

– Зря не веришь, я на своём веку по гарнизонам много чего нагляделся. Столько хороших парней бабы загубили. Пелёнки, дети, сопли и всё такое… А могли бы дослужиться… А так – боятся за себя, за семью, инициативы никакой. Кто их потом куда пошлёт? Так и уходят на пенсию… – Помолчали, незнакомец хлопнул Марция по плечу, – Так что, давай, Марк-дружище, продавай лишнее барахло и переезжай к своим солдатам. Наши все это оценят. Вот увидишь… Ладно. – Встал. – Сейчас добраться до себя, и спать, спать, спать. Хорошее у тебя вино, Марций… Кстати.

– Из старых запасов…

– Хорошо посидели. Хорошо…

Ушёл, наверное. Ацилия осторожно повернулась на бок, обняла себя за плечи. «Лишнее барахло…» Вот урод!

Устало закрыла глаза. Отчаяние и тоска охватили её. Все мужики – сволочи, они используют женщин, а потом выбрасывают… Женщины, пелёнки, дети… Но ведь это же ваши дети! Ваши…

Как же я хочу выбраться отсюда, уйти подальше… В Тартар это всё. Всё-всё…

* * *

Авия улыбнулась приветливо:

– Давно я тебя не видела. – Ацилия в ответ покачала головой, соглашаясь. – Садись. – Пододвинула колченогий трипод. Ацилия села, стала глядеть, как женщина перебирает просо. Сама поймала горсть крупы и разжала ладонь, поднося к лицу, стала выбирать мелкие камушки, сор и зёрна овса. Чем солдат кормят. Перебрала и высыпала в большой таз, набрала новой из мешка.

– Что-то давно ты не появлялась, я видела тебя дня два назад, но ты так и не подошла. Чем занимаешься? – спросила Авия, подняв большие синие глаза, окружённые сеточкой морщин. Когда-то она, наверное, была симпатичной.

– Особенно ничем… – отозвалась Ацилия, высыпав ещё одну горсточку крупы. – Я давно хотела прийти к вам. – Оглянулась вокруг на сновавших женщин, кто-то носил воду, рабы кололи дрова, горели костры, и несколько легионеров разговаривали, опираясь на копья. – Приболела… Мне в последнее время было плохо, не пойму, почему… То тошнит, то голова кружится… А жара нет…

Авия помолчала, покачав головой, произнесла:

– Голова кружится, тошнит… Понятно. – Подняла голову, глянула в упор в молодое девичье лицо. – А задержка у тебя сколько уже?

Ацилия смутилась, и руки её задрожали, просыпая просо, прошептала:

– Второй месяц…

– А у Марция ты сколько уже живёшь? Два месяца? Чуть больше?

Ацилия согласно качнула подбородком:

– Где-то так…

– Да ты беременна, девочка моя!

Ацилия отшатнулась, сжав просо в кулаке, шепнула:

– Да вы что?.. О чём вы говорите?

Женщина усмехнулась:

– А как ты хотела? Я же предупреждала тебя. Ты два месяца живёшь с мужчиной как жена его… Этим чаще всего и заканчивается… Ты носишь под сердцем его ребёнка.

Ацилия долго молчала, положив сомкнутые кулаки на колени, смотрела в какую-то точку перед собой. Авия опять заговорила:

– Ты сама сказала, тошнит, голова кружится… А грудь? Да оно же и так видно, можешь мне поверить, у меня опыт… Опыт! Девочка моя, ты беременна от своего хозяина, от Марция, о, Церера, от центуриона… Можешь поверить мне на слово, точно, так и есть…

– Декануса… – перебила её Ацилия, даже не шелохнувшись, только губы дрогнули.

– Что? – Авия наклонилась к ней.

– Деканус. Он уже деканус, а не центурион.

– Какая разница?

Ацилия повернула голову к женщине:

– Что… Что мне делать теперь? – Облизала пересохшие губы, не сводя огромных тёмных глаз с Авии.

– У тебя всего два выхода. Два… – Сделала паузу, вздыхая. – Один – ты сохраняешь этого ребёнка, скрываешь сколько можешь от хозяина, родишь, конечно же… Жизнь потом станет другой, я видела много подобных случаев – уж поверь мне на слово. Может быть, ты сможешь скрывать ещё месяц-два, потом он узнает… Я могу тебе описать его реакцию, но, по-моему, она и так понятна… Он продаст тебя или, если не пожалеет денег, вышвырнет на улицу… Там ты и родишь этого своего ребёнка…

Ацилия с отчаянием застонала, стискивая виски кулаками, наклонилась, словно у неё болел живот, но Авия продолжала:

– Мужчины-военные не держат возле себя жён и детей, женщины им нужны время от времени, только развлечься, семейными узами они связывают себя довольно редко, тем более в боевых легионах, как этот… Тут много доступных дешёвых женщин, чтобы держать у себя беременную… Если он продаст тебя сутенёру, никто не обратит внимание на твоё положение, никаких скидок тебе не будет, поверь мне… Мужчин будет столько, да ещё всяких, кто ударит, кто пнёт, кто пьяный, кто вообще, честно сказать, сумасшедший. Ты не сохранишь этого ребёнка при всём своём желании. А, если и родишь вдруг, у тебя его заберут или убьют. Это другая жизнь – с ребёнком на руках – очень тяжёлая, да и кто он будет, этот ребёнок? Ублюдок, без отца, без роду…

– А второе?.. – прошептала Ацилия с выражением ужаса в глазах. Авия немного помолчала, словно с мыслями собиралась.

– Я тебе уже говорила. Ты принимаешь яд и убиваешь этого ребёнка сама! – Её голос стал резким, отрывистыми слова. – Тебе будет плохо и больно, но ты это переживёшь. Будешь болеть, но, если всё сделать правильно, то недолго. Здесь все так делают… – Вздохнула, посмотрела мимо лица Ацилии, куда-то вдаль. – Молодые девчонки иногда ошибаются с ядом, если врач не успеет помочь, можно умереть… – Перевела взгляд на глаза собеседницы: – Но я помогу тебе с ядом, я дам тебе столько, сколько нужно.

– Но… – прошептала Ацилия сухими губами. – И как это будет?

– Тебе будет плохо, ты отравишься сама, будешь болеть, будет больно, у тебя будет выкидыш.

– Как это?

Авия терпеливо вздохнула:

– Боль будет такая, как при схватках, при родах…

– Но я же не знаю, как это! – перебила Ацилия, вскидывая наполненные слезами глаза, замотала головой. – Я не хочу, нет, я не верю… Это не так, не так… Это не может быть со мной… Не может… Я не хочу в это верить… Это ошибка… Это не со мной… Меня просто… просто тошнило… Я же живу с ним совсем недолго… Я спала-то с ним всего от силы четыре раза… Святые боги!

Авия подошла к ней, обняла за плечи, прижимая к животу, гладила по голове, по мягким волосам плачущую девушку, говорила:

– Успокойся. Всё будет хорошо. Не ты первая, не ты последняя. Переживёшь ты это всё, переживёшь, поверь мне. А для того, чтобы забеременеть, хватает и одного раза. Поверь мне, я не ошиблась, ты в самом деле беременна. Надо делать всё быстро, пока не поздно, пока он не зашевелился в твоём животе…

– А-а-х… – выдохнула Ацилия с невыносимой болью, резко отстранилась от женщины, мотая головой в немом исступлении. Губы дрожали, словно она хотела что-то сказать, но слов не было. Слёзы в глазах. Резко поднялась на ноги.

– Ацилия? Девочка моя!

– Я… Я пойду…

Ответа она не дождалась, пошла к себе, шла и плакала, стирая слёзы со щёк ладонями. Лежала на своей постели, уткнувшись лицом в подушку, и плакала, плакала, плакала. Гай только заглянул к ней растерянно и ни о чём не спросил. Плакала, пока не устала от слёз и не замерла, глядя на пальцы своих рук у лица… От усталости глаза закрывались сами собой. Не заметила, как заснула.

Марций вернулся уже поздно вечером, обычно он приходил раньше, усталый, сразу же стал снимать надоевшую форму. Гай бросился помогать, расстёгивал ремни кирасы, стягивал через голову тунику с птеригами. Уже когда Гай развязывал ремни сапог, Марций, сидя на триподе, следил за его руками, спросил вдруг:

– А где… Ацилия?

Раб вскинул выцветшие глаза:

– У себя… Она что-то плакала сегодня полдня…

– Да? – Марций удивился, вскинув брови. – С чего это вдруг? – Гай пожал плечами, мол, не знаю. – Позови её, когда закончишь.

Раб согласно кивнул головой, когда зашёл за полог, рабыня сидела на постели, подтянув колени к груди, обняв ноги руками. Подняла лицо навстречу.

– Хозяин зовёт…

Ещё и он! Да чтоб его…

Устало поднялась на ноги и вышла. Марций обернулся к ней, стоял, опустив голову на бок, руки – в пояс.

– Ближе подойди. – Ацилия подошла к нему, украдкой оторвала от губ прилипшую прядку волос, вскинула голову ему навстречу, глянула прямо, поджав губы, опять с вызовом.

Марций спросил:

– Ты ужинала? – Отрицательно дёрнула подбородком. – Почему?

– Не хочу… – разомкнула губы.

– Почему?

– Не хочу – и всё.

Он помолчал немного.

– Почему плакала, что случилось?

– Ничего. Всё нормально. Всё у меня хорошо.

Он не поверил, естественно.

– Всё хорошо… – повторил неторопливо. – Поэтому, наверное, плачут по полдня?.. Кто-нибудь обидел тебя? Что случилось?

– Ничего! – отрезала она. – Всё нормально. Ничего не случилось и никто не трогал меня.

Он молчал, потом осторожно сдёрнул ногтем с её щеки прилипшее зёрнышко проса.

– Где это ты?.. Странно. – Ацилия смутилась, отшатнувшись назад. – Тебе самой не кажется странным? А? Просо на щеках, беспричинные слёзы?.. Мне, вот, кажется.

– А мне – нет! – Она дёрнулась всем телом, вскидывая подбородок с нескрываемым раздражением. – Что вам надо? Я устала. Мне сегодня весь день плохо, у меня болит голова… Да, я плакала! И представьте себе, ни от чего, от банальной тоски… От горя! Я хочу домой! Я скучаю по своему дому, по своему отцу, по брату… Что ещё вы хотите услышать? – Упёрла в него взгляд тёмных раздражённых глаз, выдержала его ответный и отвернулась. – Можно мне идти?

– Подожди. – Марций метнулся вдруг к своей форме в углу, нашёл пояс, стал что-то искать в нём, нашёл и обернулся к Ацилии. – Вот, забери… – Протянул руку, раскрывая ладонь. Сверкнули рубиновые серьги. Ацилия опешила, перевела недоумённый взгляд на лицо своего хозяина. – Это же твоё?

– От… Откуда? – она прошептала.

– Нашёл гонца, он же не отвёз твоё письмо в Рим.

– И как?.. Как вы смогли?.. Спасибо… – Она осторожно взяла серьги с его ладони, улыбнулась. Он удивился от вида улыбки на её лице – такое редкое явление.

– Это было нетрудно, я просто взял его за горло один раз…

Ацилия дрогнула тёмными бровями:

– А… А вам ничего за это не будет?

Марций покачал головой:

– Не думаю, навряд ли он кому-то скажет… Побоится, потому что получит… За нарушение правил.

– Спасибо. – Ацилия открыла ладонь, глянула на знакомые камни, опять улыбнулась устало. – Отец подарил мне их на совершеннолетие, они действительно дороги для меня… Спасибо…

Она повернулась уходить, но Марций остановил её вопросом:

– Ты даже не поцелуешь меня?

Ацилия опешила, обернувшись.

– В знак благодарности? Я же вернул тебе твоё…

Подошла, поджимая губы. Марций наклонил голову, подставляя лицо, наверное, ждал в губы, но Ацилия поспешно коснулась губами колючей щеки и отшатнулась уходить. Но он успел поймать её за локоть, вернул к себе на грудь, нашёл губы, но поцеловал нежно, осторожно. Ацилия упёрлась, отталкиваясь, глянула с мольбой в его лицо, шепнула:

– Не надо… Пожалуйста… Прошу вас…

Он отпустил, и она поспешно ушла к себе, прячась за штору. Марций проводил её глазами, обернулся:

– Гай! Давай ужин.

* * *

Ацилия глядела в потолок, стараясь сдержать дрожь на губах, прикрыла глаза, и слёзы, переполнявшие их, хлынули вниз, на виски. Горячие. Они словно обжигали всё на своём пути, кожа горела. Отчаяние охватило её с ног до головы. Рядом, у изголовья, стоял кубок с водой. Авия, передавая ей флакончик с ядом цикуты, сказала выпить не больше половины, наказывала строго, но Ацилия вылила в кубок всё. Наверное, она умрёт. Ну и пусть!

Что из того, что она ещё живёт? Умерли все, кого она любила: отец, Гай, любимые рабыни, нянька Фасия, заменившая ей умершую мать. Все умерли. Все… Одна Ацилия для чего-то живёт. Зачем?.. И вырваться из рук этого человека она тоже не может.

Зачем жить? Убить ребёнка и умереть самой заодно.

Повернула голову на бок, перевела глаза на кубок, слёзы застилали его, она видела лишь контур за пеленой слёз.

Как? Как это могло с ней случиться? Почему?

Она снова повернула голову лицом вверх, укладываясь затылком в ямку на подушке. Моргнула устало, выдавливая слёзы из век. Бессилие и усталость не давали ей оторвать тело от постели, не давали подняться. Она потянула руку за кубком, но в последний момент пальцы предательски задрожали, и она опрокинула его. Молча смотрела с немым выражением, как вода растекается по подушкам, одеялу. И где силы взялись? Села вдруг на постели, рывком сунула руку под подушку, доставая свои серьги. Глянула на них, вскинула подбородок, глядя вверх.

Ну и пусть! Пусть так! Всё равно… Она уйдёт отсюда… Уйдёт! Уйдёт прямо сейчас… Сейчас!

Ацилия поднялась на ноги, подхватывая свой плащ. Это был плащ хозяина, но она иногда куталась в него, когда её знобило от слёз в последние дни. Туника у неё хорошая, из дорогих, кто на первый взгляд узнает в ней беглую рабыню? Да и серьги у неё есть, может, получится их выгодно продать по дороге, и тогда она сможет добраться до Рима.

Собиралась она впопыхах, даже не взяла с собой воды и еды, ей было не до этого. Потуже затянула ремни высоких сандалий, подхватила ведро с водой и вышла на улицу.

Время было уже за полдень, но ворота лагеря должны были быть ещё открытыми. Ацилия опрокинула ведро с остатками воды недалеко от входа, покрепче зажала ручку и пошла.

Всё произошло так, как она предполагала: стража на воротах лишь глянула на неё мельком, многие выходили из лагеря, и рабыни часто ходили к источнику за водой. Ацилия быстро избавилась от ведра и вышла на дорогу, ведущую от Нуманции на Северо-восток, к Риму. Если ей повезёт, она встретит кого-нибудь, и её увезут подальше от этих мест. И тогда он не найдёт её.

* * *

Марций вернулся домой уже в сумерках, у входа в палатку наступил ногой в лужу, выругался. Гай помог ему снять форму, потянулся к ремням сапог. Марк остановил его взмахом руки:

– Подожди, давай сначала ужин, а потом я хочу сходить до центуриона…

– Как хотите, господин.

Раб стал накрывать на стол, Марций поднялся, походил немного по атриуму, уперев руки в пояс, потягивал спинные мышцы, освободившись от веса кирасы. День был тяжёлым, они все сейчас тяжёлые. От усталости клонило в сон, болели кисти, спина, сорванные от тяжёлых работ. Солдаты не только воюют…

Взгляд невольно остановился на месте у входа, где всегда Гай ставил по утрам полное ведро воды.

– Гай? – Он обернулся к рабу. – А где вода?

– Что? – Раб озадаченно оторвался от стола, где раскладывал ужин. – Не знаю, господин… Утром я ставил его, принёс свежей. Даже не знаю, что и сказать. Не думаю, чтоб кто-то украл его.