Текст книги "Нуманция"

Сумасшествие какое-то!

А в глазах всё стоит и стоит разочарование на её лице, растерянность после всех этих обвинений. Да он и не говорил ей ничего, собственно, она и сама всё поняла. Понятливая, бестия…

И он понял вдруг, что уже не сердится на неё.

Лелий солгал ему специально, чтобы вывести из себя, чтобы разозлить, конечно, он сейчас только местью и живёт, а чем ещё?

Марций поднялся из-за стола, постоял, словно собираясь что-то сделать, но так и не решился, сел опять.

И всё равно что-то было у неё с ним, что-то, о чём она не рассказывает, что скрывает почему-то.

– Так и будешь дуться? – спросил первым. Прямо глядел на неё, встретил удивлённый взгляд.

– Я? – Дёрнула головой, отбрасывая волосы с лица. – С чего вы взяли, что я вдруг обиделась? Это вы вчера принеслись, как будто вас фурии преследуют… – фыркнула, отворачиваясь, снова занялась своими волосами – крайняя занятость, не тронь!

Марций помолчал, сощуривая глаза:

– И всё равно ты что-то недоговариваешь. Что-то у тебя было с Лелием… Что?

Ацилия уже следила за его лицом, словно не ожидала этого разговора.

– Я не знаю, чего он вам наговорил, может быть, выставил своей любовницей, может, ещё что-нибудь… Я не собираюсь сейчас что-либо доказывать, думайте, как хотите, это вы со мной жить собрались, а не я с вами… Думайте сами, нужна ли вам такая жена, и мать вашим детям? – усмехнулась, она и сама не верила себе, просто издевалась над ним. – Мне лично всё равно, что вы решите, какие выводы сделаете, меня это мало касается…

– Ну, прям, так и всё равно? Ни одной женщине не может быть всё равно на то, что о ней говорят, о её порочности или же целомудренности, считай, как хочешь… Тем более тебе, ты же у нас не просто так плебейка-голодранка, а дочь отца-аристократа, патрицианка… – Улыбался, в свою очередь издеваясь над ней. – Не думаю, что в тебе не воспитали ревностные чувства поддерживать авторитет своего рода, отца, предков, как хочешь… Прямо так и всё равно, что о тебе скажут? А говорят-то не лестные вещи…

Ацилия фыркнула:

– Мне не за что стыдиться себя, я не сделала ничего предосудительного, а если бы не вы в моей жизни, мне бы даже можно было гордиться собой… Но всё, что вы делаете со мной, видят боги, это уже не моя вина, мне за всё это не отвечать ни перед людьми, ни перед богами.

– Выходит, это я один всю жизнь девушке перепоганил своими грязными ногами? Потоптался, понимаешь, плебей бестолковый! А ты, бедная, несчастная, совсем не виновата в судьбе своей горькой. И в Нуманции тебя не оказалось в момент мятежа, и отец твой – совсем не предатель, и в рабство ты не попала сама… Между прочим, в Нуманции я отпустил тебя на все четыре стороны.

– Я и сама этому удивляюсь, что за помутнение рассудка у вас тогда приключилось. За рабыню вы меня приняли, правда? А на что вам рабыня? У вас никогда наложниц не было, я – первая, потому что патрицианка… И никогда вы меня поэтому не отпустите… В самом деле, да у вас самомнение – на десять патрициев! И странно, что вы их так ненавидите… Получаете настоящее удовольствие, издеваясь надо мной, над моими чувствами. Выдумываете всякое, глядите, как же я на это среагирую… То вдруг ребёнка захотели, то заявили вдруг – женюсь! Ждёте, наверное, что я сделаю, что скажу вам, а вы потешите своё самолюбие. – Вздохнула, перекинув волосы на бок, стала заплетать их в косу. – Вы бы уж сразу сказали, что мне сделать или что сказать, я бы сделала, а вы успокоились. – Замолчала, только пальцы мелькали, пропуская пряди чёрных с медью волос. Марций следил за ними, чувствуя, как стискиваются зубы.

– И как же я терплю тебя? – спросил вдруг.

– Действительно! – воскликнула Ацилия, выпрямляясь, доплетала тоненькие прядки. – И как мы терпим друг друга? Да у вас ещё и планов – на всю жизнь, да ещё и общие дети. Смех, да и только! При вашем отношении ко мне…

– Это при каком таком отношении, интересно? – Марций даже вперёд наклонился, не сводя с неё глаз. – И чем это вдруг тебе плохо живётся?

Ацилия только хмыкнула, отводя глаза, словно ответ и так очевиден, а он тут ещё и спрашивает для чего-то. Марций молча проглотил это пренебрежение, через момент снова заговорил:

– Выходит, это я один виноват во всех твоих неприятностях?.. Это я не вовремя выкупил тебя у Овидия? Это я толкнул тебя на побег, и ты попала в руки Лелия и его дружков, а они были совсем не прочь тобой попользоваться? Ладно, в первый раз ты смогла от Овидия отбиться, благо пьяный был, не помнит ничего; думаешь, во второй бы раз получилось? Да он бы так тебя отходил кулаками, тебе бы всё равно было потом, что он с тобой делает и как, и один он или тоже с дружками, как и Лелий…

Ацилия помолчала, следя за ним исподлобья, принимая его слова, заговорила опять:

– Благодарение Судьбе, Ацилия, что ты попала в руки честного благородного человека, центуриона Марция, он обращался с тобой не в пример всяким там Овидиям и Лелиям и их дружкам.

Марций, кажется, даже почувствовал, как скрипнули зубы. Долго молчал.

– Ну, может быть, я и был немного груб в самом начале, ты тоже молодец, выводить умеешь.

– То, что вы делали, в вашем понимании, это – «немного груб»? А что же для вас настоящая грубость, когда вы разозлитесь? А если вдруг выйдите из себя?

Марций снова помолчал, только полуприщуренные глаза его выдавали внутренние чувства.

– И совсем не собирался я над тобой издеваться, и не жду я никакой реакции от тебя на мои действия, я в самом деле хочу жениться на тебе, и хочу этого ребёнка, и не понимаю, почему ты так ведёшь себя.

Ацилия поднялась вдруг на ноги решительно, упёрлась ладонями в талию, глядела прямо:

– А вы вот возьмите и докажите свои слова делом! Вот возьмите и отпустите меня, дайте мне свободу! Посмотрите, что будет…

– Нет! – перебил он вспыльчиво, и Ацилия качнулась назад.

– Ну вот, видите! А говорите: «женюсь… свободу дам…» Да вы же не доверяете мне, боитесь, что возьму и уйду… А что же будет потом? Ну и родится он, этот ребёнок, вы же больше доверять мне не станете, жениться на рабыне не будете, а свободу дать побоитесь… – усмехнулась. – И правильно сделаете, потому что это – сумасшедшая идея. Не буду я с вами жить, и этот ребёнок – ошибка! Он никогда не свяжет нас. Мы слишком разные, мы даже не доверяем друг другу… и лучше ему вообще не родиться, чем… – Она качнулась вдруг, вскинув руку до губ, уронила гребень, отступая назад.

Марций в миг оказался рядом, подхватил, не давая упасть, опустился на пол, укладывая девушку к себе на подогнутую ногу, заговорил:

– Ты что такое говоришь? Как можно?.. Что ты вообще делаешь?.. Тебе же нельзя волноваться… Ну ладно я, дурак, а ты-то…

Ацилия полусидела, опираясь на него, закрыла глаза, слушая голос, звеневший рядом. Внизу живота резко покалывало, да и слабость накатила вдруг внезапно. Боль постепенно уходила, Ацилия открыла глаза, встретилась с его умоляющим взглядом.

«Да знаю я, знаю, что бываешь ты аккуратным и нежным, что умеешь заботиться, и, наверное, будешь любить, пусть не меня, так своих детей выстраданных, всё я знаю… И, возможно, пройдёт ещё немного времени, и для меня ты станешь тем, единственным, о котором мечтает каждая, ведь и сейчас все мысли заняты только тобой и твоим ребёнком. И пусть это странное чувство, непонятное, перемешанное с негодованием, возмущением моим, но где-то там, внутри, я чувствую, что-то рождается, понимание тебя, твоей жизни, твоей судьбы тяжёлой… Если бы ты только больше доверял мне, был более терпеливым… О-о-х… Марций…»

Ацилия отвернулась, снова прикрывая глаза. Никого из родных в её жизни не осталось, ни отца, ни брата, ни дома, ни угла своего… Призрачный Рим где-то там, где она ни разу в жизни не была… Во всём этом лагере одно лицо, которое проявляет какой-то интерес, какую-то внешнюю заботу, и пусть не обо мне, а больше о том, что у меня внутри… Пусть! Пусть так и будет…

Уловила вдруг его слова:

– Врача?.. Врача позвать? Ацилия?

Слабо ответила:

– Не надо… врача…

Она больше от мыслей своих устала, чем оттого, что пережила. Попыталась сесть. Марций помог подняться, усадил на трипод, сидел рядом на корточках, держал за руку, заглядывал в лицо:

– Воды принести?

Ацилия перевела на него глаза.

– Не надо ничего… Всё нормально… Уже всё нормально. Спать… В постель и всё.

Поднялась, но Марций держал под локоть, помог добраться до угла. Легла, отворачиваясь к стене. Да, она привыкнет, она сможет жить с ним, вот с таким вот… И научится ценить его и… любить.

Уловила шорохи и повернулась на спину, приподнимаясь на локте. Марций пришёл к ней со своей подушкой и одеялом.

– Вы чего это? – выдохнула Ацилия удивлённо.

– Я тебя одну не оставлю.

Бросил подушку рядом с её, лёг, закрылся одеялом и всё под удивлённым взглядом Ацилии. Она отвернулась от него. Что за причуды? Что это вдруг с ним? Его рука скользнула на талию, приобнимая. «Не бойся, не сбегу, куда ж мне теперь от тебя?». Усмехнулась про себя, уткнулась губами в кулак, засыпая. Ну и пусть. Пусть…

* * *

Прошло несколько дней. Марций всё это время обитал у неё и хоть и спал под своим одеялом, дважды попытался поцеловать, притискивался, скользя рукой по бедру. Все его поползновения Ацилия резко пресекала, грозясь выгнать вон или уйти самой. На третий раз не выдержала, снова сдалась. Он, как и в прошлый раз, был необычайно нежным и заботливо аккуратным, подарив одну из тех ночей, в которые она сама себе признавалась, что готова простить ему всё.

Второе одеяло было уже лишним, и засыпала Ацилия безмятежно в горячих мужских объятьях. Утром, уходя на службу, Марций поцеловал в губы, и Ацилия проводила его рассеянным взглядом сквозь ресницы. За эти дни они ни разу больше не поругались, а уже с обеда она начинала ждать его прихода, волновалась, а когда приходил, раздевался, умывался, ужинал, просто сидела в стороне и наблюдала за ним, иногда даже не проронив ни слова, ни разу не заговорив ни о чём. Потом он уходил в лагерь, наверное, к своим дружкам по играм или ещё куда, спать Ацилия ложилась одна, а ночью он, холодный, подбирался к ней, виновато улыбался и быстро засыпал, уткнувшись носом в её затылок. Потом уже окончательно засыпала и она.

В тот день, проснувшись первым по звуку букцины, – армейской трубы, – Марций поцеловал Ацилию в ухо, завозился вставать.

– Вы что? – Оглушённая поцелуем, Ацилия прижалась ухом к подушке, глядела удивлённо. – С ума сошли!

А он только улыбался, отвечая:

– Это чтобы ты слышала, что я рядом.

– Я и так это знаю… Теперь не слышно ничего… – буркнула недовольно, глядя снизу.

– Ну ладно-ладно, не сердись… – Улыбался, как ненормальный. – Скоро увидимся, а ты ещё спи, тебе можно.

Ушёл. Ацилия ещё в полусонном состоянии слышала, как собирался, ругался на Гая, что-то выговаривая ему. Потом всё стихло. Неужели она в самом деле смирилась с ним? Неужели поддалась ему окончательно и уже не будет сопротивляться? Неужели пойдёт у него на поводу, станет женой и будет жить с ним, мотаясь по военным гарнизонам?

Ответа на вопросы эти так и не нашла. Заснула.

Проснулась резко, кто-то ругался в атриуме, и голос казался знакомым.

– Где он сейчас?!

– Я не знаю. – Это старик Гай, его Ацилия узнала. – Наверное, где-нибудь в лагере, он ничего не говорил…

– А может, он на работах в городе?

– Может быть…

– Как это, может быть?! – Ацилия вздрогнула, она узнала его, конечно, кто же это мог быть ещё, кроме Лелия, оскорблённая натура которого искала мести. – Ты – его раб и не знаешь, где твой хозяин?

– Я… господин… Я…

Ацилия уже поднялась, только-только успела натянуть свою тунику, даже пояс не завязала, подошла к шторе, чтобы увидеть, как Лелий вцепился рабу в горло, говорил ему в лицо:

– Что ты мелешь, старый пень? Я ничего не слышу!..

Отшвырнул старика от себя в угол, и здесь Ацилия уже не выдержала, резко отдёрнула штору, выходя вперёд:

– Что вы делаете? Кто вам дал на это право?

Лелий перевёл на неё удивлённый взгляд, вскинул рыжие брови:

– Ты? – Глаза скользнули снизу вверх и обратно, охватывая её всю: взъерошенный после сна вид, неподпоясанную тогу, босые ноги. – С добрым утром, деточка… – Довольная улыбка растянула губы.

– Что вам надо? – Ацилия старалась держать себя в руках, смотрела в лицо непрошенного гостя прямо, а в душе всё замерло в ожидании неприятностей. – Вам же ясным языком сказали, что господина здесь нет, и где он – никто не знает, поищите его сами, лагерь не такой уж и большой, чтобы можно было не найти одного человека. Что вы здесь командуете? Что руки распускаете?

– Ух ты, ничего себе! Это где это ты такого нахваталась? Интересно, интересно… – Он подошёл ближе, даже слишком близко, чтобы не почувствовать опасности, но Ацилия только вызывающе вскинула подбородок.

– Господина здесь нет, поищите в другом месте.

– А он мне и не нужен, это даже хорошо, что его нет, это просто отлично, больше и желать нечего.

«Беги! Беги! Беги!» – кричало испуганное сознание, сердце стучало на дюжину колоколов, но ноги не сносили с места.

– Что вам надо? Уходите… – прошептала сухими губами, не сводя глаз с его чужого опасного лица.

– Зачем? – Поймал за запястье, подтягивая к себе. – Зачем мне уходить? Не хочу я уходить… Не хочу, теперь я уже никуда не уйду, пока своего не получу… – Ухмыльнулся в лицо, обнажая крупные зубы. – Помнишь, я обещал тебе? Прошлый раз Марций помешал нам, но сегодня, сейчас, нам никто не помешает… Вот увидишь, я буду на высоте… я сумею тебя удивить…

– Нет! – Ацилия отпрянула назад, вскидывая вторую руку для пощёчины, но Лелий перехватил её за пальцы, сдавил так, что суставы хрустнули. Ацилия скривилась от боли, присела на подогнутые ноги. – Пустите… Мне больно… О, боги…

– Мне тоже больно, и всё из-за тебя… Помнишь, если бы ты не дёргалась в прошлый раз, всё бы прошло гладко, и Марций не помешал бы мне, а теперь терпи… А если будешь дёргаться, будет её больнее.

Чуть ослабил хватку, перехватив обе руки за локти, поднял в полный рост, притянул к себе, заговорил в лицо, обжигая горячим дыханием:

– Слышишь меня? Ты же всё прекрасно понимаешь, ты же понятливая девочка… Раз и всё… И я уйду…

– Нет! – Ацилия рванулась в сторону из последних сил, сумела освободить одну руку, дёрнулась, но Лелий чуть не сломал ей вторую, беря на болевой. – А-а-а… – протянула, опускаясь на пол, аж перед глазами поплыло.

Лелий подхватил её из-под ног за плечи чуть выше локтей, потащил впереди себя к столу, сгрёб ладонью пустые миски, толкнул вперёд лицом на столешницу, вдавил щекой, прижимая голову раскрытой ладонью в затылок. Ацилия только-только приходила в себя от пережитых боли и ужаса, и Лелий, воспользовавшись её безвольностью, нашёл её руки, затолкал их ей же под живот и с силой притиснулся сзади, что и пальцем не двинуть.

– Я хотел с тобой по-хорошему, ты же не понимаешь… Ты ничего не понимаешь… Пеняй на себя, ты одна во всём виновата… Ну, как знаешь, может, тебе так наоборот интереснее, мне лично всё равно, как тебя…

– Я закричу… – прошептала, а у самой дыхания только-только на шёпот и хватило.

– Кричи, кто тебя услышит? – Завозился сзади, наваливаясь ещё сильнее, и Ацилия зажмурилась от переживаемой боли в руках, пальцев она уже не чувствовала, всхлипнула от бессилия и отчаяния.

Что же делать? Где этот Марций? Ты же всегда, всегда помогал мне! Где же ты сейчас?

«Ребёнок… Боги, мой ребёнок…»

– Отпустите меня… Пожалуйста… Прошу вас, – она уже умоляла его, чувствуя на ресницах слёзы боли и невыносимого отчаяния. – Мне нельзя, у меня будет…

– Да знаю я, знаю, что у тебя будет, Марций уже похвастался мне, – перебил он её грубо. – Сама виновата, дура, ещё спасибо скажешь, а если так хотелось, надо было быть посговорчивее. Я предупреждал… – Ухмыльнулся, стал подтягивать подол туники наверх, чтобы добраться до тела. – Тоже мне, как последняя шлюха, выперлась в одной тунике, босая, без пояса, да я ему так и скажу, если что, что сама себя предложила, как блудница последняя…

– Не-ет… – протянула со слезами Ацилия.

В этот момент в углу завозился старый Гай, поднялся, вытирая кровь с виска: ударился о деревянный сундук. Ацилия заметила растерянное лицо раба, заговорила быстро:

– Гай, миленький, прошу тебя, умоляю, найди кого-нибудь… Помоги мне…

– Только сдвинься с места – убью! – крикнул Лелий, поднимая голову, отвлекаясь от рабыни.

– Найди господина Марция, прошу тебя, Гай, быстрее, сделай что-нибудь… найди же его…

– Заткнись! – Лелий толкнул её вперёд, ещё сильнее вдавливая щекой в столешницу, рабу он теперь приказывать не мог, только дёрнись – и рабыню потеряешь. Ацилия зажмурилась, чувствуя во рту кровь от разбитых об зубы губ, зашептала с новой силой:

– Гай, найди Марка…

– Его нет, он в городе на работах, наверное…

– Ну что? – Лелий ухмыльнулся, запуская руку под подол туники, скользнул по бедру вверх. – Ничего у тебя не выйдет…

Но Ацилия дёрнулась, стараясь сбросить с себя его руку, снова заговорила:

– Гай… Прошу тебя… У него есть друг… центурион… Найди его, пожалуйста, Гай… Пожалуйста…

– Центурион Фарсий? – догадался старый раб. – Он сегодня дежурит по лагерю, я видел его недалеко…

– Позови… Прошу тебя, Гай… – прошептала из последних сил сухим горлом.

– Только попробуй, старая сволочь! Я найду и убью тебя! – прорычал Лелий.

– Гай… – прошептала в отчаянии Ацилия.

– Замолкни! – Треснул кулаком об стол, как раз у её лица, и Ацилия зажмурилась. Но, похоже, её шёпот больше тронул Гая, чем угрозы о смерти, старик ушёл на улицу, зажимая ладонью разбитый висок.

Лелий начал бесноваться, рычал от злости, попытался овладеть сразу, но то ли торопился, то ли волновался, понял, что ничего не выйдет. Вот она! Бери! А не получится… Не получится…

Проклятая рабыня!

Всё опять вышло по её!

Сейчас притащится этот проклятый Фарсий, объясняйся потом… В сердцах отшвырнул девку от себя, даже не глядя куда, главное – сильнее, чтобы всё, что внутри кипело, вложить. Будь она проклята, эта рабыня треклятая!

Ацилия упала животом на трипод и сползла на пол, от внезапной боли во всём теле перед глазами прыгали белые светящиеся зайчики, но вся эта боль была именно там, там, где она больше всего боялась. Руки почти не слушались её, но она сумела приподняться на локте, потом на всю руку, вторую пылающую ладонь прижала к животу, где больше всего болело. Зашептала:

– Боги… Мой ребёнок…

Слёзы боли и бессильного отчаяния заливали глаза, и Ацилия стирала их кулаком, лежала уже на боку, подтянув ноги к животу. Лелий стоял и смотрел на неё сверху, от злости сжимал и разжимал кулаки.

– Дура, вызывай врача. Хотя, чем он тебе поможет?

– Убирайтесь! – закричала она с плачем, срывая голос, ненавидя его всей душой, а она-то думала, что больше, чем Марция, никого ненавидеть нельзя.

– Ты сама во всём виновата.

– Уходите! Уходи-ите… – От плача голос срывался, сквозь слёзы она ничего не видела, а от боли даже плохо представляла себе, что происходит.

Лелий ушёл. А через момент появился Гай, бросился к Ацилии:

– Я не нашёл центуриона Фарсия, но подумал, что и без него всё обошлось… Что?.. Что делать теперь? – причитал, качал головой, охал, не зная, как помочь. – Надо врача… врача вызвать… Ох, не надо было вам вмешиваться…

– Помоги мне… – Ацилия, морщась от боли, попыталась подняться, держалась рукой за живот, второй – за Гая, еле-еле добралась до постели, легла, снова притягивая ноги к груди, лежала, дрожа всем телом. Гай закрывал одеялом, от страха руки его тряслись, слова с заиканием срывались с губ:

– Врача… О-о-о-х… Что же? Ч-что же делать теперь… Господин убьёт меня… Как же ж это…

Ацилия повернула к нему голову.

– Убери всё… Наведи порядок…

– Да-да… – Закивал головой, это было более понятно ему, знакомо. Собрал всё разбросанное по атриуму, расставил скудную мебель, что-то говорил, бормоча под нос. Сетовал чуть не плача.

– Гай? – позвала Ацилия, раб появился тут же. – Спасибо тебе, если бы не ты… Он не смог…

– Что вы? Что вы? Что я сделал-то?

Ацилия помолчала немного, дрожа всем телом, заговорила опять:

– Хочу попросить тебя… Пообещай, что сделаешь… – Обернулась ещё больше, ища его глаза, кивающую седую голову. – Пообещай, что не расскажешь никому о том, что случилось… – Голос её окреп, стал сильнее, она и сама не понимала, зачем это делает, зачем об этом просит. Может, в душе ещё надеялась, что всё обойдётся, что всё пройдёт, и она сумеет выкарабкаться из этого, но Гай отшатнулся. – Прошу тебя, Гай! Он не простит нам, ни тебе, ни тем более мне… Пообещай, прошу тебя, я сама что-нибудь скажу ему, сама… Ну?

– Хорошо-хорошо…

Согласился сильно быстро, и Ацилия не знала, стоило ли верить ему, но ей это было уже всё равно. Отвернулась к стене, обняла себя за плечи, закрыла глаза, дрожь озноба пробежала по всему телу.

Нет! Боги, только не это… Оставьте… Оставьте ей её ребёнка, её малыша…

«Я хочу его… Я хочу, чтобы он родился, я даже буду любить его отца, буду жить с ним, буду терпеть его… Боги святые, да что же это происходит?.. Ведь всё, всё, кажется, уже устроилось, мы даже перестали ругаться… А что теперь будет? Что будет?..»

В глубине живота появилась тянущая боль, стала обостряться, оформляться в более резкую, повторялась, накатывая, через время отступала, чтобы возвратиться вновь, более сильной.

Для Ацилии весь окружающий мир замкнулся теперь на этой боли, и всё, больше она уже ни о чём не думала. Первое время ещё терпела, пыталась сопротивляться, но через момент провалилась в беспамятство, ничего не видя и не слыша.

Один раз всего открыла глаза, увидела знакомое лицо врача Цеста, он что-то говорил ей, поил её каким-то сладким и терпким наваром из трав и мёда, Ацилия была так слаба, что даже не могла сопротивляться, только шепнула еле слышно:

– Мой ребёнок…

– Всё-всё-всё, – зашептал врач, опуская её голову на подушку. – Всё хорошо, спи, спи теперь…

И она снова провалилась куда-то, теряя связь с реальностью. Но это был далеко не сон. Потом опять пришла в себя, но лежала, наслаждаясь покоем, слабостью и тем, что ничего у неё не болит, даже глаза не открыла. Рядом разговаривали, и Ацилия узнала голоса своего хозяина и врача.

– Гай позвал меня только после обеда, она потеряла слишком много крови, я успел промыть ей желудок, но она ничего не соображала, только намучились… Даже не знаю, будут ли от этого какие-то результаты, если выпила яд утром, он уже попал в кровь…

– Яд? – удивился Марций, разглядывая бледное лицо рабыни.

– Более всего вероятно, иначе – почему? Спрашивал Гая, может, что случилось? Ну, упала там, ударилась, или что съела, – только плечами жмёт, ничего не знаю, сам поздно заметил, когда с неё уже столько вытекло… Если бы раньше… Если бы сразу, можно было бы ещё желудок промыть, и всё бы обошлось, а так…

– Что с ребёнком? – Голос Марция был хриплым.

Пауза. Голос Цеста сорвался:

– Я о чём и говорю, нету! Нету больше у неё этого ребёнка! Выкидыш! Я тут на подобное насмотрелся, слава богам! Что они тут только ни делают…

– Нет, нет, нет, не может быть, она не могла сама это сделать… – Марций мотал головой, не верил, не верил. Только сегодня утром он уходил от неё, он ещё поцеловал её в ухо, и она не злилась, она не показывала ничем, что думает сделать это, что собирается убить его ребёнка… О, боги святые…

– Конечно, сама бы она вряд ли за это взялась, кто-то надоумил, посоветовал, может, и яд даже дал, они тут ставят эксперименты… Ошибутся с дозой и хоронят потом… Хорошо вот хоть эту вот более-менее откачали, ещё, конечно, рано говорить о чём-то, она ещё сильно слабая…

Марций долго молчал, глядя куда-то в пространство. Да, всё, всё сходилось… Была у неё знакомая, старая волчица, она давно к ней таскалась… И тогда, в последний раз, когда ссорились, о чём она говорила? «Ребёнок этот – ошибка?» Так! Что не свяжет он нас, слишком мы разные, и лучше ему вообще не родиться… Она сама так говорила! Прямо в лицо ему, как вызов кидала!

Он застонал, стискивая виски запястьями.

– Ладно, Марций, это не твоя вина, просто ошибся ты, наверное, с выбором женщины…

– Нет! – Он аж дёрнулся всем телом.

Ацилия в это время уже спала и не слышала их разговора, снова провалившись в забытьё.

– Ну, тебе виднее. – Цест развёл руками.

– Я не ошибся, нисколько! Я влюбился в неё. – Поднял голову. – Ты же знаешь, что это, Цест? – Врач согласно кивнул головой. – Я хотел жениться на ней, хотел детей…

– Ладно, ты влюбился, а она? Ты с ней разговаривал?

– Ну-у…

– Женщин не поймёшь, ты ей всё, а она тебе… Тебе самому кажется, ты – лучший отец для её детей, а она сама себе отцов для своих детей выбирает, причём, чем подлее, тем более вероятно. Когда женщина любит, это видно, она глаз не сводит, по пятам ходит, тогда она для тебя всё сделает. Влюбленная женщина как на ладони, она для своего, одного, на всё… А другая коварно, подло, будет делать и говорить одно, а на уме – третье держать будет…

– Она не такая, нет… – Марций не верил ему.

– Ты вот всё тут рассчитал, спланировал, а она тебе – опа! – рано радуешься… Женщины непредсказуемые как кошки: ластится, мурлыкает, а потом ногтями хватит… Как они здесь, в лагере, друг друга подставляют, то еду отравят, то натравят кого…

– Значит, она меня, как дурака, вокруг пальца?

– Не знаю. Я скоро будить её буду, надо влить кое-чего, может, и спросишь, если ответит, но немного, она ещё сильно слабая… Может, скажет тебе чего… Я тебе, конечно, сожалею, ребёнка твоего мне жалко, видят боги, но я сделал всё, что мог. Сейчас главное – выходить девочку, может, она тебе, что интересное расскажет, может, я не прав… Родит тебе другого… Не похожа она на тех, что врут и подлости вытворяют… Может, это мне только такие попадались, а тебе повезло! – усмехнулся, тряхнув тёмными волосами, падающими на лоб.

Гай принёс с кухни отвар, и Цест занялся приготовлением раствора, мешал, добавлял чего-то.

– Самое главное – чтоб до утра дожила, а там переборет, если жить захочет… – Похлопал рабыню по бледным щекам. – Ацилия, девочка? Просыпайся! Пора! – Ацилия открыла огромные тёмные глаза, от бледности и болезни ставшие ещё больше, смотрела на врача, тот приподнял её голову, поднёс к губам чашу с отваром. – Пей, тебе сейчас надо… – Глотнула, оглядываясь по сторонам, заметила Марка, дёрнулась навстречу. – Ну-ну, ты чего? – Цест еле удержал её. – Обольёшься! – Марк шагнул ближе, а Ацилия уже не пила, смотрела на него во все глаза, а отвар так и стоял у губ. – Ну чего ты, Ацилия, пей! Пей же!

Подчинилась, размыкая зубы, а сама всё смотрит и смотрит. Что сказать ему? Ведь решила же, придумаю, что сказать, придумаю… А если Гай уже рассказал? Если и так всё известно? Молчала, глядя в самые его тёмные зрачки.

– Ну вот и молодец! Славная девочка! – Цест уложил её на подушку, подоткнул одеяло у шеи, у голых плеч. – Отдыхай теперь… Спи…

Она разомкнула губы, выдыхая с сухим горячим воздухом, смотрела на Цеста:

– Мой ребёнок…

И тут Марций не выдержал, бросился к ней, заговорил быстро, испепеляя взглядом, голос – резкий, не принимающий возражений:

– Что, твой ребёнок?! Это не твой ребёнок! Это был мой ребёнок! Мой! Он был, был! Потому что ты сама убила его! Вытравила его!.. Ты же давно этого хотела, давно говорила об этом и теперь добилась своего!.. Да ты… Ты после всего этого… – Он в бессилии замотал головой, не зная, какое слово подобрать, чтобы полнее выразиться. – А я-то к тебе… И что? Что получил?.. Где, где ты взяла этот проклятый яд? У своей старой знакомой, к которой ты всё ходишь? Чем ты убила его?.. И почему ты сама не умерла вслед за ним?

Ацилия смотрела на него во все глаза. Что, что он такое говорит? Как он может говорить ей такое? Это она, она звала его, просила его помощи, она нуждалась в нём! А он теперь во всём обвиняет её одну? Ну почему, почему ты всегда такой?..

Как хочешь, пусть всё будет так, как ты хочешь. Наверное, я слишком рано обрадовалась, слишком рано поверила в то, что люблю тебя… Мы и правда слишком разные, слишком другие…

Одна единственная крупная слезинка скатилась по её щеке, она смахнула её кивком головы, заговорила:

– Оставьте меня, пожалуйста… Прошу вас…

– Конечно, теперь можно ломать из себя и недотрогу, куда уж нам, плебеям немытым, это ты у нас…

– Всё-всё, Марк, успокойся! – Цест перехватил его, преграждая путь, закрыл её собой. – Ей нельзя волноваться, она ещё сильно слаба, ещё всё может быть, ей надо отдыхать, а ты набросился… Юпитер, сходи, проветрись, напейся, наконец, может, тебе полегчает, но на больную орать не позволю… – Вытолкал его в атриум, уводя подальше. – Я же думал ты по-человечески спросишь, а ты как с цепи сорвался, начал кричать… Ты представляешь, каково ей сейчас самой? Может, и она уже жалеет, что так получилось, а ты ей прямо смерти желаешь!.. В своём ли ты уме? Ты же сказал мне, что любишь её… Разве так любят?.. Иди, иди прогуляйся, развеешься…

Вытолкал декануса на улицу, а сам вернулся к больной. Она лежала на боку и плакала навзрыд, стирая слёзы со щёк ребром ладони.

– Ну ладно, ладно, успокойся, он просто погорячился, тебе сейчас главное отдыхать, а ты… Всё это пройдёт, будут и другие дети…

– Я не хочу других…

Цест только удивлённо приподнял тёмные брови. Что у них здесь происходит? Ничего не понятно. Один любит, другой?.. А кто их разберёт? Почему их мир не берёт, что им ещё надо?

* * *

Он и правда напился, даже спать остался у своего дружка в офицерской палатке, утром с больной головой только зашёл переодеться в форму, что-то бурчал на Гая, помогающего ему, про рабыню или про то, что случилось, не обмолвился и словом.

Весь день на работах думал и думал. Как могло такое случиться? Как могло это произойти? Зачем она это сделала?..

Ладно бы, если бы он сам ничего не знал об этом ребёнке, сделала бы втихую, сама себе, боясь его реакции, она же что-то говорила тогда, что военные детей не заводят (тоже где-то нахваталась!), но ведь она знала, что он его хочет, что он ждёт этого ребёнка, что он уже его любит! Зачем же она сделала это именно сейчас? Ему назло? Чтоб навредить больше? Чтоб разозлить? Чтоб вывести?..

Она всегда, всегда всё делала исподтишка, подло. И это – тоже…

Знала, чем больнее ударить, чем больнее всего достать… И сделала.

А он-то, дурак, размечтался. Уже трибуну старшему сообщил, чтоб в крепость перевели, где комнату для семейных дать смогут. Уже представлял себе его, этого сына своего, даже имя ему выбрал. А в том, что это был мальчишка, он уже не сомневался…

А она?..

Она одна всё перечеркнула. Раз – и всё! Сделала так, как хотела, как давно собиралась и ему предлагала.

Не будет ей прощения…

Никогда не будет…

Конечно, этот ребёнок привязывал её к нему. Она знала, что никогда не станет свободной, пока всё идёт так, как идёт…