Текст книги "Олимпийские игры. Очень личное"

Глава 4. Репортаж из полицейского участка

По-моему, это была пятница. Впрочем, это совершенно точно была пятница, потому что все репортажи, запланированные на субботний номер, были переданы в Москву с утра, впереди маячил выходной – последний на Играх в Атланте – и по этому поводу в офисе «Спорт-Экспресса» планировалась грандиозная вечеринка с участием соседей по пресс-центру, журналистов французской L’Equipe. На сдвинутых в центре столах громоздилась нарезанная закуска, черная икра и в меру запотевший «Сабонис» – так на нашем журналистском сленге именовалась трехлитровая бутылка водки «Smirnoff».

Прыжки в воду – заключающий соревнования мужчин финал на десятиметровой вышке – я намеревалась посмотреть по телевизору. По уговору с шефом бригады Владимиром Гескиным мне в этот день было дозволено не ехать в бассейн. С одним, правда, «но»: в случае победы Дмитрия Саутина я была обязана любым способом – хоть лично, хоть по телефону – взять у него интервью.

Свой первый финал в Атланте – на трехметровом трамплине – Саутин проиграл. Не попал даже в призеры. И я почему-то решила, что парень просто не в форме. Соответственно, и ехать в бассейн не видела никакого смысла. Тем более что после предварительных соревнований на вышке Дима шел вторым.

Телевизор в пресс-центре мы тоже включили не сразу. Но когда включили, выяснилось, что после второго из шести произвольных прыжков Саутин опережает ближайшего соперника на десять с лишним баллов. После третьего разрыв увеличился до 30,24. После четвертого он уже составлял 49,05. Космический показатель…

– Сейчас кому-то придется ехать в бассейн… – сочувственно произнес мой коллега Сергей Родиченко. И, взглянув на часы, стрелки которых приближались к одиннадцати ночи, добавил, повернувшись в мою сторону: – Пойдем, несчастная… Я провожу тебя до такси.

Такси перед пресс-центром не оказалось. Первая машина появилась из-за угла спустя пятнадцать минут, когда на тротуаре, помимо меня, уже скопилась целая группа страждущих. Все вместе мы бросились наперерез автомобилю, и в этот момент на проезжей части вдруг нарисовался лилово-черный, бритоголовый, двухметрового роста регулировщик.

– Вернитесь на тротуар, – вопил он во весь голос. – Это – приказ!

Я уже успела первой распахнуть дверь машины, поэтому посчитала, что ко мне эти вопли не относятся. Полицейский вцепился в мою руку и стал оттаскивать меня в сторону. Недолго думая, я наотмашь ударила его по запястью.

В следующую секунду моя рука оказалась вывернутой за спину, и черные пальцы сменились металлическим кольцом. Сопротивляться почему-то больше не хотелось…

В полицейском отделении было почти пусто. Несмотря на все попытки Родиченко прорваться вместе со мной внутрь, его не пропустили – оставили ждать в коридоре. В комнате трое столь же здоровенных, как и мой сопровождающий, негра лениво пили кока-колу и смотрели телевизор. Почему блюстители законности выбрали для просмотра прыжки в воду, было полной загадкой: параллельно транслировали баскетбол.

Видимо, мне просто повезло. И я нахально прямо в наручниках уселась перед экраном досматривать финал, предварительно потребовав начальника. Его не было.

Впрочем, в тот момент и мне было не до него: Саутину оставалось выполнить заключительную попытку.

* * *

Десятиметровая вышка оставалась в Атланте последней Димкиной надеждой и, в какой-то степени, последней надеждой белых: синхронных прыжков в программе Олимпиад тогда еще не было, и все три предыдущие золотые медали в индивидуальных видах были выиграны китайцами.

В 1979 году, когда китайские прыгуны впервые появились на международных соревнованиях (это случилось на Универсиаде в Мехико), Саутин еще и не начинал прыгать в воду. В бассейн он пришел вместе с тренером Татьяной Стародубцевой два года спустя – из гимнастики. В 1991-м Дмитрий впервые выиграл юниорское первенство Европы. В 1992-м завоевал бронзовую медаль на Олимпийских играх в Барселоне. В 1993-м стал первым на взрослом чемпионате Европы на десятиметровой вышке, а еще через год выиграл чемпионат мира. Правда, уже тогда его «вышечное» будущее выглядело крайне неопределенным: у Димы начались серьезные проблемы с кистью руки.

Уберечься от подобных травм в прыжках с вышки еще не удавалось никому. Постоянная нагрузка на кисти рук при входе в воду неизменно приводит к растяжению связок – столь привычному, что на боль просто не обращаешь внимания. Бинтовать кисть целиком, чтобы зафиксировать ее в неподвижном положении, нельзя: нарушается чистота входа в воду. Без бинтов каждый прыжок становится пыткой.

К олимпийскому сезону рука у Саутина превратилась в комок пульсирующей боли: в запястье защемились нервные окончания, началось воспаление сухожилий. Врачи рекомендовали лишь один метод, и тот – неприемлемый: перестать прыгать с вышки. Оставалось терпеть.

Самое удивительное, что, несмотря на травму, приблизиться к Саутину на каких бы то ни было соревнованиях олимпийского сезона не удавалось никому. Перед Играми газета USA Today опубликовала статью, озаглавленную «Русский робот», подразумевая несокрушимость чемпиона мира. Американским журналистам было проще думать именно так: в этом случае поражение своих прыгунов, у которых против китайцев не было ни единого шанса, выглядело не столь обидным. Однако, увидев заголовок, больше всех оскорбились именно американские прыгуны: в их кругах Саутин уже несколько лет имел уважительное прозвище The Man – Человечище! Что тут скажешь – действительно, последняя надежда белых…

Точка была поставлена Саутиным эффектно: он стал олимпийским чемпионом и единственным спортсменом, которому за последний прыжок была почти единогласно выставлена высшая судейская оценка – 10 баллов.

* * *

…Кажется, в этот момент я завизжала. Во всяком случае, офицер, который периодически в течение соревнований пытался выяснять, говорю я по-английски или нет (в чем я решительно не сознавалась), подошел снова. Уже вместе со своим шефом – сонным полутораметровым черным колобком, который был поперек себя шире, и обиженным мной громилой.

– Она меня побила, – плаксиво нудил регулировщик.

– Вы его ударили потому, что он – черный? – грозно спросил колобок.

– Говорите, пожалуйста, медленнее, – наивно хлопая глазами, попросила я, выгадывая время. – Я очень плохо понимаю по-английски.

Начальник чуть ли не по буквам повторил:

– Вы ударили нашего сотрудника потому, что он – черный?

В голове тревожно звякнул предупреждающий сигнал. Я улыбнулась, продолжая строить из себя идиотку.

– Вообще-то мне наплевать, черный он, зеленый или красно-коричневый. В моей стране мужчины так не ведут себя по отношению к дамам. Мне рассказывали, что в Америке – тоже. Видимо, обманули… Зовите консула и переводчика, сэр! Я действительно не понимаю, чего вы от меня хотите…

Толстяк уже молча, с тяжелым вздохом открыл ключом наручники и положил передо мной предусмотрительно составленный его служащими протокол, предписывающий явиться 15 августа в городской суд Атланты. За избиение полицейского.

– Вы всерьез рассчитываете, что я это подпишу? – почуяв близкую свободу, язвительно поинтересовалась я. – Консула, босс, консула…

Он лишь устало махнул рукой: «Вы можете идти…»

История имела совершенно неожиданное продолжение. Ни в какой суд я, естественно, не явилась и всю обратную дорогу из Атланты в Москву выслушивала соболезнования коллег относительно того, что американскую визу мне, скорее всего, не дадут больше никогда в жизни. А спустя пару месяцев в США полетел мой младший брат. В России у него был солидный по тем временам оружейный бизнес, он мотался на все без исключения профильные выставки, одна из которых и проходила в 1996-м в Атланте.

К тому же по образованию Михаил был военным переводчиком. Прекрасно владел английским в самых разнообразных его диалектах, был чертовски обаятелен и без труда находил общий язык со всеми заграничными партнерами. Один из этих партнеров и пригласил его на прием, который по случаю выставки был организован главным полицейским управлением города.

В процессе совместного выпивания и последующего братания с блюстителями порядка Мишка вслух вспомнил инцидент, «приключившийся в Атланте с его любимой сестрой». Шеф полиции изменился в лице:

– Господи, это был такой позор… Не представляете, сколько времени нам пришлось потом отдуваться за те Игры. Мои охламоны ухитрились точно так же приволочь в участок в наручниках жену канадского посла, посчитав, что она как-то не так переходила улицу… А вашей сестре передайте, умоляю, что если когда-нибудь она захочет еще раз приехать в Атланту, она будет персональным гостем всего нашего управления…

Вернувшись в Москву и изложив мне в красках всю эту историю, Михаил потянулся за сумкой и извлек из нее полицейскую фуражку с кокардой и нагрудный, величиной с ладонь, эмалевый номерной знак.

– А вот это меня просили передать тебе лично в руки. Считай, что это – скальп…

Глава 5. Перекур с легендой

Под раскидистым деревом у служебного входа в олимпийский бассейн стоял четырехкратный олимпийский чемпион Грег Луганис и курил. Захотелось зажмуриться и потрясти головой. Что с того, что двадцать лет назад мы выступали с ним на одних Играх в Монреале? Там Луганис был всего-навсего дебютантом – шестнадцатилетним дарованием американской команды, которому, несмотря на феноменальное выступление, так и не удалось победить. Но потом он дважды стал олимпийским чемпионом в Лос-Анджелесе, дважды – в Сеуле, несколько лет снимался в различных голливудских студиях, играл в бродвейском мюзикле, наконец признался в том, что со времен Сеула ВИЧ-инфицирован и написал книгу о своей жизни, которая разошлась по стране миллионным тиражом. То есть превратился в легенду. А легенды, согласитесь, не могут просто так стоять под деревом и курить.

И все-таки это был он.

Я подошла сзади и безразлично произнесла: «Мне говорили, что в Америке не курят».

Боже, сколько радости было в его глазах!

– К черту Америку! Ты давно здесь? Мы же не виделись тысячу лет.

– Ты комментируешь соревнования?

– Нет, только смотрю. Не так часто, кстати. Но каждый раз думаю о том, что это – очень большая часть моей жизни. Лучшая часть. – И задумавшись, вдруг добавил: – А Сюн Ни прыгает до сих пор…

У китайца Сюна Ни Луганис выиграл в Сеуле на десятиметровой вышке 1,14 балла. Многие посчитали тогда его победу несправедливой, но она была фактом. И сразу после тех Игр Луганис объявил, что заканчивает карьеру.

Думаю, в истории прыжков в воду не было более драматичной судьбы. Для начала эта судьба отняла у Луганиса совершенно реальную возможность стать шестикратным олимпийским чемпионом: Олимпийские игры 1980 года, на которые пришелся самый расцвет карьеры Луганиса, американские спортсмены были вынуждены пропустить из-за бойкота. В спорте не очень приветствуется сослагательное наклонение, но в том, что Луганис без труда выиграл бы в Москве оба вида прыжковой программы, не сомневался никто.

Самая первая серебряная медаль Монреаля так и осталась в коллекции американца единственной наградой не высшей пробы. Я же всегда помнила мальчишку, горько плачущего в закутке под вышками на бортике бассейна.

* * *

– Ты помнишь это, Грег?

– Еще бы. Это был один из самых тяжелых моментов в моей жизни. Дело в том, что вся моя подготовка к тем Играм была подчинена одной-единственной цели – выиграть у двукратного олимпийского чемпиона Клауса Дибиаси. Мой тренер Сэмми Ли сам дважды побеждал на Олимпиадах, он прекрасно знал, что это такое, и готовил меня к борьбе на самом высоком уровне. Более того, приехав в Монреаль, мы оба понимали, что у меня практически нет слабых мест. Когда в финале я завалил предпоследний прыжок – три с половиной оборота вперед, Сэмми так ругался, так кричал на меня… Пожалуй, я впервые видел своего тренера в таком состоянии. Да и сам был совершенно раздавлен случившимся. Чувствовал, что подвел всех сразу – тренера, страну, свою семью, друзей, людей, которые в меня верили… Казался сам себе абсолютно бессмысленным, бесполезным, не заслуживающим внимания и снисхождения существом. Ощущать все это в шестнадцать лет было настолько невыносимо, что я непрерывно думал о самоубийстве и одно время был очень близок к тому, чтобы эту идею реализовать.

– Именно по этой причине ты через год расстался с Сэмми?

– Официально причина была другой. Сэмми не мог посвящать тренерской работе все свое время, и я параллельно начал работать с Роном О’Брайаном. Какое-то время они занимались со мной совместно, а незадолго до чемпионата мира-1978 мы с Сэмми решили, что О’Брайан – как раз тот тренер, который мне нужен. И я сделал окончательный выбор в его пользу.

В то же самое время и я, и тренер чувствовали, что монреальская история не прошла бесследно. Что-то надломилось. И в нем, и во мне. Наверное, поэтому Сэмми и не препятствовал расставанию…

Немногие знали, что в конце 1979-го, узнав о том, что США намерены бойкотировать Игры в Москве, Луганис был готов даже на то, чтобы сменить гражданство. Приемный отец прыгуна был греком по национальности, и в семье всерьез обсуждали вариант выступления в Москве за сборную Греции. Беда была в том, что у Луганиса-старшего не оказалось греческого паспорта, а процедура восстановления документа заняла бы слишком много времени, чтобы успеть решить вопрос с гражданством сына.

На чемпионат мира-1982 в Гуаякиль Грег ехал фантастически мотивированным. Ведь туда должен был приехать Александр Портнов, который стал олимпийским чемпионом в Москве на трехметровом трамплине, и показать миру, «кто в доме хозяин», было для Луганиса делом чести. Портнова он опередил на том чемпионате на 121 балл. То есть вообще мог бы не выходить на заключительный прыжок: все равно остался бы первым.

После Олимпийских игр в Сеуле я много раз думала о том, что в спорте, несмотря на всю его непредсказуемость, все-таки существует некая высшая справедливость. Луганис ведь проиграл в Монреале не только из-за собственной ошибки, но и потому, что все без исключения судьи откровенно были на стороне Дибиаси: хотели, чтобы итальянец закончил карьеру с третьей золотой медалью. Так что четвертое олимпийское золото Грега в Сеуле вполне можно было считать компенсацией за ту, отчасти украденную, победу.

Когда я озвучила эту мысль, спортсмен улыбнулся:

– Возможно, ты права. Просто сам я об этом никогда не думал. За шесть месяцев до Игр у меня обнаружили ВИЧ, а по тем временам это однозначно считали приговором. В какой-то степени меня спасли прыжки в воду. Мой доктор, который одновременно был моим близким родственником, убедил меня продолжать тренировки. Сказал, что готов взять на себя всю медицинскую сторону моей подготовки, оставив мне и Рону О’Брайану лишь тренировочные заботы.

Это оказалось очень правильным решением. Каждые четыре часа, в том числе и среди ночи, мне требовалось принимать сильнодействующие лекарства. Разговаривать о своей болезни я ни с кем не мог, не думать о ней – тоже, поэтому с головой ушел в тренировки. Работал до полного изнеможения. Так, что размышлять о посторонних вещах просто не оставалось сил. Думаю, что моя физическая форма стала тем самым фактором, который помог благополучно справиться с лечением. Это было очень тяжелым испытанием в прямом смысле слова. Большинство людей с ВИЧ-инфекцией умирали в те годы как раз оттого, что организм не выдерживал столь агрессивного медикаментозного вмешательства.

Дополнительной мотивацией была мысль о том, что Игры в Сеуле станут для меня последней возможностью выразить признательность болельщикам, тренерам, своей семье. Я ведь был искренне уверен в том, что не доживу до тридцати.

– Знаешь, я часто думала о том, что твоя ужасная травма в Сеуле, когда в предварительных соревнованиях ты разбил голову, ударившись о трамплин, на самом деле сослужила неплохую службу. Вышибла, прости за каламбур, все лишние мысли из головы, и тебе стало некогда нервничать.

– Вот в этом ты совершенно права. В предварительной серии мне повезло в том, что в запасе оставалась одна попытка, и что врач успел наложить швы до того, как нужно было выходить на заключительный прыжок. Ну когда я все-таки пробился в финал, то прекрасно понимал, что каждая попытка может стать для меня последней. Вот и фокусировался на каждом отдельно взятом прыжке как никогда в жизни.

* * *

Рассуждая о собственных достижениях, Луганис тогда сказал:

– Не раз задумывался, почему это получилось именно у меня? Я ведь вполне отдаю себе отчет в том, что добился в прыжках в воду очень высоких результатов. Мне кажется, главный секрет заключается в том, что я очень рано начал профессиональные выступления. В полтора года родители уже занимались со мной акробатикой и танцами, в три я начал выступать перед публикой, а когда подрос и занялся прыжками в воду, то параллельно с тренировками в бассейне ходил в гимнастическую секцию.

В танцевальных классах меня научили не только держать весь рисунок танца в голове, рассчитывая каждый шаг, но и как бы видеть себя со стороны. Такую визуализацию танца я впоследствии перенес в свои тренировки в бассейне. Подозреваю, что именно это дало мне возможность гораздо лучше, чем другие спортсмены владеть телом в воздухе. Я всегда совершенно точно знал, зачем делаю то или иное движение. И, соответственно, не делал лишних…

Разговаривая с легендарным спортсменом, я рискнула напомнить ему и о том, как сильно сокрушался его первый тренер Сэмми Ли, узнав, что Грег, завершив карьеру, принял участие во Всемирных гей-играх, тем самым открыто заявив о своей нетрадиционной ориентации. По мнению Сэмми, это было серьезным ударом по прыжкам в воду: в те времена считалось, что люди не очень охотно отдают детей в тот вид спорта, который может ассоциироваться в их сознании с гомосексуализмом. И мне казалось, что осуждение столь близкого человека для Грега должно было стать еще одним ударом. Но Луганис отреагировал на вопрос спокойно:

– Видишь ли… К тому времени я уже давно не был маленьким мальчиком. Мне было прекрасно известно, насколько высок процент самоубийств среди тинейджеров-геев. Эти дети сходили с ума от одной только мысли, что они – не как все, и не знали, как вообще с этим жить. Очень важно, как мне кажется, знать, что ты такой не один и что в этом на самом деле нет ничего такого, чтобы сознательно превращать свою жизнь в кошмар. И уж тем более отказываться от нее. Для меня к тому же всегда было важно говорить людям правду о себе. Не прятать в чулане скелеты, которые кто-то когда-нибудь вытащит наружу и начнет меня шантажировать. Я всегда жил честно и открыто. Поэтому и решился на этот шаг.

– И что было потом?

– Потом пошли письма. Сначала – десятками, потом сотнями, тысячами. Люди писали, что я в прямом смысле слова спас им жизнь. Или их детям. Это, собственно, и было для меня главным подтверждением того, что я поступил правильно. Во всяком случае, курю я не от того, что у меня тяжелая жизнь. Иногда, кстати, бросаю. Как-то не курил восемь лет, но потом умер мой отец, и я снова начал покупать сигареты. Потом бросил опять, но вскоре из жизни ушла мама… Все, что мне от них осталось, – эти три кольца с драгоценными камнями. Отцовское, материнское и то, что отец подарил маме, когда они усыновили меня. Эти кольца сделаны таким образом, что соединяются в одно целое. Я никогда их не снимаю.

Что касается моей послеспортивной жизни, даже ломки особенной не было. Я стал играть в театре, участвовал во всевозможных бродвейских постановках, то есть занялся именно тем, чему меня в свое время учили в театральной школе. Своего рода отложенная профессия, можно сказать. Живу я в том же доме, что купил в Калифорнии еще до Игр в Сеуле. Для меня Малибу – это возможность жить уединенно и быть очень близко к дикой природе. Многие места представляют собой совершенно нетронутые уголки дикой жизни. С оленями, койотами, очень красивой растительностью. Мало кто понимает, насколько тяжело постоянно находиться на виду у множества людей, каждый из которых ждет от тебя соответствия каким-то собственным представлениям. У меня дома четыре собаки, и я очень ценю их общество, поскольку понимаю, что это – единственное общество, которому нет дела до того, кто я такой, насколько знаменит или богат. Они просто меня любят. А я – их.

Глава 6. Мгновения последней надежды

Вадим Богиев медленно и, как мне показалось, предельно устало снял с шеи золотую медаль, сошел с пьедестала и опустился на колени в центре ковра. Снял заранее расшнурованные туфли-борцовки, из-за пазухи бережно вытащил мокрое от пота трико и положил рядом. Поцеловал ковер. И, уже не оборачиваясь на сиротливо лежащие вещи, вновь направился к пьедесталу. Над трибунами повисло недоуменное молчание.

– Так прощаются навсегда, – произнес за моей спиной на трибуне кто-то из борцов. – Он что, с ума сошел?

Через несколько минут Богиев подтвердил в телевизионную камеру:

– Я ухожу. Это решение – окончательное.

А еще чуть позже, когда, все еще не веря услышанному, я разыскала его в тренировочном зале, Вадим вдруг очень по-взрослому сказал:

– Знаете, я где-то прочитал: «Жизнь – это то, что происходит вокруг, пока мы строим иные планы». Вот мои планы. – Богиев вытащил из-за пазухи медаль. – Золотая – я на зуб пробовал. Только все равно не хочу, чтобы жизнь проходила мимо…

* * *

Я очень любила работать на соревнованиях по борьбе. Отчасти – из-за Мамиашвили, к которому всегда испытывала глубокую симпатию и благодарность за тот давний «автомобильный» случай нашего знакомства. Отчасти – из-за Карелина, с которым мы по-настоящему подружились после Барселоны и за всеми выступлениями которого я, соответственно, следила. Отчасти потому, что на борцовских соревнованиях я всегда встречала множество знакомых еще со времен монреальской Олимпиады людей, с которыми выступала в одной команде. Ваню Ярыгина, Сослана Андиева, Левана Тедиашвили…

Но главная причина заключалась, пожалуй, в том, что борьба дарила массу непередаваемых эмоций. Этим, наверное, и отличаются единоборства от любой другой спортивной категории. Два человека, которые бьются за одну медаль, – что может быть более напряженным, бескомпромиссным, а порой – откровенно жестоким и кровавым?

За четыре месяца до Игр в Атланте в полуфинале девятого для себя чемпионата Европы, который проходил в Будапеште, Карелин был травмирован. В поединке с белорусским борцом Василием Дибелко у него оторвалась большая грудная мышца. Травму нельзя было даже обезболить – мышца оторвалась прямо под плечевым суставом, и слишком велик был риск затронуть нервные окончания. Сняться с турнира Карелин отказался категорически. Кроме обычных капитанских аргументов («Вышел на ковер – борись»), был и еще один: с трибуны за Карелиным наблюдала его жена Ольга. Каким-то непостижимым образом он выиграл тот финал и, посадив Ольгу на самолет, поехал в госпиталь.

Из гематомы тогда откачали полтора литра крови. После операции, которая шла почти три часа, ведущий хирург Венгрии Иштван Беркеш сказал, что полноценно тренироваться Карелин сможет через два месяца. Хотя сам борец не сильно обольщался: лица врачей на консилиуме были достаточно красноречивы.

Единственное, о чем он тогда попросил хирурга, – чтобы подробные данные об операции не публиковались хотя бы пару месяцев. Понимал прекрасно, что соперникам совершенно ни к чему знать об этом.

Беркеш обещание сдержал. А спустя четыре месяца Карелин третий раз стал олимпийским чемпионом.

В зале для пресс-конференций на него было страшно смотреть. Александр опустился на стул и закрыл глаза. Я тихонько подошла к столу и, не решаясь побеспокоить, положила перед чемпионом фотографию. Этот снимок, сделанный на одном из тренировочных сборов нашим фотокорреспондентом, явно понравился Карелину. И он как-то обмолвился, что очень хотел бы его иметь.

Когда Александр увидел фотографию, у него не нашлось сил даже поблагодарить: он лишь кивнул и снова закрыл глаза, поудобнее пристроив рядом с собой на столе больную руку.

Когда-то он пришел в борьбу, отчаянно мечтая стать чемпионом мира. А в Атланте сказал: «Все чемпионаты мира, вместе взятые, не стоят Олимпийских игр…»

* * *

Самое страшное для спортсмена – проиграть Олимпиаду на последней секунде выступления. Так в Атланте проиграл пятиборец Эдик Зеновка: споткнулся за метр до финиша и упал, не дотянувшись до черты. На последней секунде в олимпийском бассейне проиграл Андрей Корнеев.

На огромном экране в пресс-центре тогда долго повторяли этот заплыв в замедленной съемке: Корнеев – плавно делает завершающий гребок на двухсотметровой дистанции брассом и столь же плавно касается финишной стенки. Третьим. Он лидировал 199 метров. А на последнее финишное усилие не хватило сил…

За шестнадцать лет до Игр в Атланте телевидение так же безостановочно гоняло точно такой же заплыв брассом у женщин на Играх в Москве. Последний гребок лидера – Светланы Варгановой, две руки, тянущиеся к финишному бортику, и следом табло, высветившее результат: 2.29,54. И имя чемпионки – Лина Качюшите.

Победа Вадика Богиева – невысокого парнишки, который в обычной жизни, когда знакомился с девушками, для солидности называл себя Вольдемаром, была из той же серии: на последних секундах основного времени он провел прием, который после не смогли мне объяснить ни трехкратный олимпийский чемпион Александр Медведь, ни двукратные – Ярыгин и Андиев.

Еще более необъяснимой стала победа в более тяжелой категории Хаджимурада Магомедова.

В финале Хаджимураду предстояло бороться с корейцем по имени Ян Хьюн Мо. Слабых борцов в сборной этой страны в Атланте не было. Это признавали все. Называли и причину: с тех пор как президентом национальной федерации стал некто Ли – ни много ни мало владелец компании Samsung Electronics, – в стране начался борцовский бум. Благодаря покровительству Ли финансовые дотации борцовским клубам стали зашкаливать за любые разумные пределы. Соответственно, появились и результаты.

На всех финалах с участием своих спортсменов в Атланте Ли сидел в шаге от помоста в ложе для почетных гостей рядом с восьмидесятидвухлетним президентом Международной федерации борьбы Миланом Эрцеганом, королем бумажной промышленности Японии господином Шиото и прочими не менее влиятельными персонами. Мне успели рассказать, что практически никто никогда не слышал, как Ли отдает приказания свите: обычно бывает достаточно лишь взгляда.

Основное пятиминутное время поединка завершилось при равном счете, и пошел отсчет дополнительных трех минут. В этот момент человек, сидящий рядом с Ли, чуть наклонился в сторону ковра, где находились корейские тренеры, а вся почетная ложа возбужденно охнула: «господин «Самсунг»» официально объявил цену корейской победы. Три миллиона долларов.

До конца схватки оставалось две минуты… одна… тридцать секунд…

Никто не сомневался, что все происходящее на ковре однозначно будет истолковано в пользу корейца. «Что он тянет? – чуть ли не простонал на трибуне Андиев в адрес Магомедова. – Второго-то шанса не будет!»

В этот момент Ян Хьюн Мо схватил Магомедова поперек корпуса и начал поднимать в воздух на самой кромке ковра. Десять секунд до конца… семь… пять…

На борцовском языке все происходившее называлось так: кореец провел захват нырком, попытался перевести россиянина в партер. Вывернуться из подобного положения практически невозможно.

Следующие три секунды схватки можно было снимать на пленку и продавать как учебное пособие. Причем за большие деньги. Магомедов сам потом так не смог объяснить, каким образом ему удалось остановить почти законченный бросок соперника. «Я все время думал о том, что второго шанса у меня может не быть, – повторил он слова Андиева. И добавил: – Если честно, я ничего не понял сам».

Судья поднял вверх руку, запястье которой было схвачено синей, в тон трико российского борца, лентой. На электронном табло стояло время: 7.59.

* * *

Еще одно знакомство, которому было суждено растянуться на многие годы, началось в Атланте за два дня до окончания Игр. Это был заключительный день турнира борцов-вольников, и мне было приказано (именно приказано) явиться в зал. Во время Игр все становятся предельно суеверными, поэтому, прощаясь со мной в зале после победы Магомедова, Андиев безапелляционно сказал: «Чтобы была! Когда ты в зале, нам везет. Я сам прослежу, чтобы твое место на трибуне никто не занимал…»

Я, как всегда, немного опоздала. Влетела в зал в тот момент, когда из-за кулис к помосту шел совершенно неизвестный мне парень. Я даже толком не поняла, что именно привлекло мое внимание. Скорее всего, глаза – огромные, пронзительно черные и полностью отрешенные от окружающей суматохи. И спокойная уверенность.

Автоматически обернувшись ему вслед, я увидела на спине борца буквы «Россия» и лишь после этого потянулась за протоколом, в котором было проставлено: «76 кг. Финал. Бувайсар Сайтиев»…

С противоположной стороны на помост тяжело поднимался чемпион барселонской Олимпиады кореец Парк Ян Сун.

В тот момент я еще не знала о российском борце ничего, за исключением того, что в 1995-м он стал победителем первенства мира среди юниоров и почти сразу же – взрослым чемпионом мира. Но успела заметить сомнение, мелькнувшее в глазах олимпийского чемпиона Монреаля-76 дзюдоиста Сергея Новикова: по сравнению с солидным Парком восемнадцатилетний тонкокостный Бувайсар смотрелся мальчишкой.

Однако на пятой минуте поединка, когда зал окончательно уверовал, что борцам будет дано дополнительное время, Сайтиев нырнул в ноги Парку, и тела соперников сплелись в какой-то невообразимый клубок. За десять секунд счет из нулевого стал 4:0 в пользу российского спортсмена.

Еще через сорок пять секунд прозвучал сигнал аута – и телекамеры дали крупно лицо чемпиона. Кожа на щеке у него была содрана до крови. Кровь виднелась и в уголках рта…

С помоста Сайтиева торжествующие болельщики унесли на руках. Это золото стало первым в истории борьбы высшим спортивным достижением, автор которого – чеченец. Когда чемпиона наконец отпустили и я подошла его поздравить, виновник торжества протянул руку и слегка смущенно представился: «Бусик».

«Его умение терпеть – феноменально, – рассказывал мне Сергей Хачикян, один из тренеров Сайтиева в красноярской школе легендарного тренера Дмитрия Миндиашвили. – Терпеть и работать».

В Красноярск Бусик приехал из Хасавюрта, где остались мама, сестры, братья – шестеро человек в семье. Чуть позже, после трагедии в семье родного брата матери, Сайтиевы забрали к себе четверых осиротевших племянников. Но как в любой нормальной чеченской семье, никому не приходило в голову делить детей на родных и приемных.