Текст книги "Олимпийские игры. Очень личное"

Глава 4. Золото для Украины

Последняя золотая медаль Олимпиады-94 в фигурном катании одним судейским голосом была присуждена украинской фигуристке, чемпионке мира-1993 шестнадцатилетней Оксане Баюл.

Для того чтобы в Норвегии олимпийской чемпионкой стала американка Нэнси Керриган, было сделано все. С ней носились как с писаной торбой. Более десятка предсоревновательных пресс-конференций с Керриган в главной роли начинались обращением к журналистам: «Будьте корректны – ни слова о деле „Керриган – Хардинг!”»

Темная криминальная история с покушением, спланированным (как выяснилось) одной американкой для того, чтобы вывести из борьбы другую, к началу Игр всем порядком поднадоела. По инерции в один из первых дней Игр журналисты посетили пресс-конференцию Тони Хардинг, но складывалось впечатление, что вопросы ей задают тоже автоматически, давно на самом деле устав копаться в подробностях этого дела.

Как бы то ни было, зал Олимпийского Амфитеатра, где состязались фигуристы, уже во время технической программы женщин был заполнен до отказа.

Весьма занимательным был состав сидящей на трибунах публики. По заявкам олимпийских комитетов на каждую страну было выделено не более чем по десять – двенадцать входных билетов. На Америку – семьдесят. Судя по количеству национальных флагов на трибунах, соотношение остальных зрителей было примерно таким же. Болели, естественно, за Керриган.

Комментарии американки сводились к одному: «Несмотря на все последствия покушения, я – в прекрасной форме. Никогда еще не каталась лучше. Спасибо за веру и поддержку». А между строк читалось: «Я приехала побеждать. И ничто не сможет воспрепятствовать этой победе».

В технической программе судьи вывели американку на первое место. Было абсолютно ясно, что для окончательной победы Керриган нужно только не упасть в произвольной. Других героев общественное мнение просто не допускало. И уж тем более призрачными казались шансы украинки Баюл.

Это для официальных лиц она была украинкой. А для всего мира – русской. По негласным законам фигурного катания, Россия, уже выигравшая в Лиллехаммере три золотые и две серебряные медали, должна была просто-таки в обязательном порядке отдать четвертую. Именно по этой причине восемь лет спустя в Солт-Лейк-Сити лишили золота Ирину Слуцкую. Золотых российских медалей на тех Играх было не три, а две, но все равно Ира попала «под раздачу».

Другое дело, что украинские тренеры были отнюдь не склонны считать свою спортсменку русской. До развала СССР Оксана вообще ни разу не попадала в поле зрения руководства сборной. В пятнадцать лет, уже представляя Украину и впервые приехав на свой взрослый чемпионат, она стала чемпионкой мира. Через год фаворитом приехала в Лиллехаммер.

Но на последней тренировке перед заключительным прокатом случилось ЧП. Оксану ударила коньком еще одна претендентка на медаль, немка Таня Шевченко.

Пострадали – и достаточно серьезно – обе. Получилось так, что и Баюл, и Шевченко с разных концов катка заходили на прыжок и спинами друг к другу, то есть вслепую, по какому-то ужасному стечению обстоятельств оказались на одной линии. И обе спохватились лишь в воздухе. На огромной скорости Шевченко рассадила лезвием конька ногу Баюл, а та, запоздало выставив вперед руки, попала сопернице точно в солнечное сплетение. Таню со льда унесли. Оксана доехала до бортика сама, но тут же была отправлена в госпиталь, где на поврежденную ногу наложили швы.

По жребию Керриган вышла на лед в финале второй в последней группе – впереди Баюл. Каталась она хорошо. Но, выполнив программу-минимум, то есть не сорвав ни одного элемента, тем не менее оставила впечатление абсолютно трезвого расчета. Потому что назвать вдохновением нескрываемый восторг спортсменки, заранее уверенной, что проиграть ей не позволят, было бы натяжкой.

Триумф американки вышел еще более эффектным, чем можно было бы предположить накануне. Почву для него подготовила, по иронии судьбы, та самая злоумышленница Хардинг. Начать с того, что на лед, когда на табло загорелось ее имя, она не вышла. Только по истечении второй минуты ожидания, уже под сменивший аплодисменты оглушительный свист встрепанная Тоня появилась из-за кулис, словно тряпи́чная кукла, вышвырнутая чьей-то сильной и безжалостной рукой. Можно было подумать, что кататься она не собиралась вообще. Несмотря на меняющиеся на секундомере цифры и лимит времени (по правилам ИСУ, если спортсмен опоздал на три минуты, он должен быть снят с соревнований), Хардинг, повернувшись спиной к судейской ложе, демонстративно стала завязывать шнурки. А через минуту после начала катания, сорвав подряд два прыжка, в истерике подъехала к борту, указывая на развязавшийся ботинок.

Думаю, в любом другом случае дисквалификация была бы неминуемой. Но Хардинг являла собой столь жалкое зрелище, что рефери – Бритта Лундгрен и ее ассистент Герхардт Бубник – сочувствующе закивали головами, тем самым дав добро на повторный прокат программы, но вызвав бурю негодования у практичных американских телекомментаторов: из-за нарушения расписанного до секунд графика они рисковали не уложиться в прямой эфир.

Второй сбой в расписании произошел после того, как лед покинула Керриган: крохотные инкубаторские девчушки в униформе минут десять собирали цветы и никак не могли унести их со льда – огромные охапки то и дело выскальзывали из детских ручонок. Баюл же, заметно нервничая, нарезала круги, стараясь не наехать на сыплющиеся с трибун букеты…

* * *

Вряд ли ее тренер Галина Змиевская знала, как поддержать ученицу в этой ситуации. Я вспомнила свое давнее интервью с величайшим итальянским тренером Карло Фасси, который за тридцать лет работы с американскими фигуристками подготовил нескольких легендарных чемпионок мира – Пегги Флемминг, Дороти Хэмилл, Джил Тренари.

– Когда спортсменка выходит на лед, она должна быть уверена в том, что в этот момент во всем мире нет ее красивее, очаровательнее и сильнее, – говорил Фасси. – И вина тренера, если он не смог найти единственно правильных и нужных для этого слов.

Глядя на то, как по очереди тренеры сжимали у бортика руки своих учениц, словно отправляя на заклание, и на то, какая надежда и плохо скрытая мольба о помощи светились в глазах спортсменок, я понимала, что Фасси абсолютно прав. Но и здесь Керриган располагала колоссальной форой – в ее неотразимости и могуществе была громогласно убеждена вся Америка, а может быть, и весь мир.

– …Галина Яковлевна, что вы сказали Оксане перед стартом?

– Нам здесь страшно не везло. После того как неудачно выступил Витя Петренко, во многом – из-за рассыпавшихся перед ним коньков эстонского фигуриста, я просто была в шоке. И ничего хорошего от этих Игр, честно говоря, не ждала. Но понимала, что не имею права это показать. Сказала только: «Держись, девочка». А сама подумала, что если нам не поможет Бог, то рассчитывать больше не на что.

* * *

Со стороны все выглядело бесшабашно просто: перекрестившись и традиционно поплевав через левое плечо, Оксана отправилась на ледяной эшафот, словно на вечеринку.

Одному Богу было известно, чего ей стоила эта показная веселость…

– Я не помню ничего, и ни о чем не могла думать, – рассказывала она мне после пресс-конференции. – Ужасно болела нога, ныла спина, – видимо, я повредила ее, когда упала. Правда, перед соревнованиями ко мне подошла Шевченко вместе с немецким врачом, и он сделал мне две новокаиновые блокады. А заодно дал горсть таблеток, после которых я стала хоть чуть-чуть ориентироваться в происходящем. И все равно боль была какой-то одуряюще тупой.

Ночью, после феерической победы Баюл и столь же невероятного поражения Керриган, журналисты, не успевшие в Хамар, наблюдали за повторной трансляцией состязаний и потрясенно спрашивали: «Как?» Не было ни одного, включая и нас, очевидцев, человека, кто мог бы объяснить доступными и привычными словами, как мог этот взахлеб рыдающий от испытанного ребенок справиться с тем, что преподнесла ему олимпийская судьба. Но справился же, и как!

– Оксана, что случилось на последних минутах катания? Ты изменила программу?

– Я должна была прыгать каскад, состоящий из тройного и двойного прыжков. Но вместо тройного тулупа необъяснимо для себя сделала двойной. И решила, что, пока музыка не кончилась, надо срочно исправляться. И прыгнула еще раз. А вообще, честно говоря, не помню. Что-то прыгала, прыгала и не могла дождаться, когда закончится музыка.

– А почему так плакала после проката?

– Увидела оценки на табло и никак не могла их сосчитать. Просто не понимала, много это или мало. И от боли. Так жалко себя было.

На следующий день в главном пресс-центре Лиллехаммера снова была пресс-конференция Керриган, на которой впервые за две недели зал поражал обилием пустых мест.

Впрочем, наверное, я преувеличиваю. Накануне вечером в Хамаре перед журналистами был разыгран еще один, заключительный, спектакль. Серебряный призер Игр потребовала, чтобы вход на аудиенцию с ней был свободным только для американцев, а для остальных – сколько останется мест. И прибыла в сопровождении свиты из двадцати восьми человек на двадцать минут раньше чемпионки. Но вопросов почти что не было. Когда я поинтересовалась у коллеги из CBC, почему, на его взгляд, Керриган не выглядит расстроенной, он, не задумываясь, ответил:

– Для нее спорт – бизнес. И поражение – не что иное, как неудавшаяся сделка…

Глава 5. Цена медали

На обратном пути из Норвегии в Россию, в самолете Осло – Москва на моих глазах российский фристайлист Сергей Шуплецов за пять тысяч долларов расстался со своей первой и единственной серебряной олимпийской медалью. «Очень нужны деньги», – сдавленным голосом произнес он, и на скулах заходили желваки.

Год спустя Сергей погиб в автокатастрофе. Я же, порой вспоминая о нем, как наяву вижу именно эту грустную картинку…

Возможно, когда таких медалей несколько, расстаться с одной, тем более за солидную компенсацию, – не такая уж большая потеря. Но практика говорит об ином. Олимпийское золото для человека, который его выиграл, – бесценно. И ни одна награда в мире не идет с ним ни в какое сравнение.

Объяснить феномен Олимпийских игр мир пытается на протяжении многих десятилетий.

– Я до сих пор не могу понять, что это такое, – говорил выдающийся тренер по фигурному катанию Валентин Николаев, подготовивший вместе с Галиной Змиевской двух олимпийских чемпионов – героиню Лиллехаммера Баюл и Виктора Петренко, выигравшего в 1992-м в Альбервилле. – У меня высшее техническое образование. Знаю и могу объяснить, почему самолеты летают. Но когда смотрю на самолет, то по-человечески не понимаю, почему «это» не падает на землю. Так и с Олимпийскими играми. Все их отличие от любого крупного турнира заключается лишь в отсутствии рекламы на бортах. Судьи те же, участники те же, программы те же. А турнир совершенно другой. И напряжение на этом турнире несравнимо ни с чем.

Об Олимпийских играх трудно писать достоверно, наблюдая за ними со стороны. Сопричастность – в любом качестве, будь ты журналист, врач или велосипедный техник, – кружит голову, притягивает, отравляет душу единственным желанием: увидеть победу своего спортсмена. Возможно, поэтому на то время, что продолжаются олимпийские баталии тех или иных Игр, все остальные события на планете уходят на второй план.

Олимпийские интервью, взятые сразу после победы, в которых спортсмен обстоятельно рассказывает о том, как именно боролся и побеждал, – редкость. Как правило, все говорят одно и то же: «Счастлив. Ничего не помню».

И то и другое – неправда. В большинстве случаев у чемпиона остается лишь одно желание: закрыть глаза и ни о чем не думать. И полное опустошение.

Еще тяжелее бывает тем, кто проиграл…

Олимпийское золото – страшная вещь. Оно неизменно ломает жизнь на «до» и «после». По одну сторону, на этапе восхождения – нечеловеческий труд и великая цель. По другую – уже совсем другая жизнь и недопустимость мысли, что ты можешь стать вторым.

Возможно, я никогда в жизни не поняла бы этого, если бы сама не прошла через олимпийскую мясорубку в 1976-м. Но, как бы то ни было, в Лиллехаммере не приходилось сомневаться, что все великие фигуристы-профессионалы, временно вернувшиеся в большой спорт как раз перед теми Играми, приехали туда именно за победой. Двукратная олимпийская чемпионка Катарина Витт. Победители Игр-1988 Брайан Бойтано, Екатерина Гордеева и Сергей Гриньков. Триумфаторы Альбервилля Наталья Мишкутенок и Артур Дмитриев, Виктор Петренко. Британцы Джейн Торвилл и Кристофер Дин, выигравшие олимпийское золото в 1984-м в Сараево…

Проиграли все, кроме Гордеевой и Гринькова.

* * *

Пожалуй, здесь необходимо отступление.

Моим любимым спортивным журналистом всегда был Станислав Токарев. Когда в середине восьмидесятых меня взяли внештатным стажером в газету «Советский спорт», он работал там же. И вот однажды, закончив работать, мы вместе двинулись в сторону метро. У Токарева сильно болела нога, он шел, опираясь на палку, и всю дорогу допытывался у меня, на кой черт мне вообще нужен этот хлеб. По его словам – горький и неблагодарный.

Несколько лет спустя, когда Токарева уже не стало, в одной из его книг я обнаружила слова: «Бывает, идет на старт тот, кто тебе дорог, ты сердцем чувствуешь приближение неудачи и не имеешь права отвести взгляд. И нет большего горя, чем видеть несчастье друга и писать о нем».

Спорт в этом отношении – жестокая штука. Победа Гордеевой и Гринькова в Лиллехаммере заставляла ликовать, а поражение Мишкутенок и Дмитриева рвало душу. Восторг, вызванный выступлением Оксаны Грищук и Евгения Платова, переплетался с отчаянием: именно к этой медали почти двадцать лет безуспешно шли Майя Усова и Александр Жулин…

В день танцевального финала в Хамаре я так и не смогла вернуться обратно в Лиллехаммер. Последний автобус давно ушел, я же сидела на полу под дверью раздевалки и ждала, когда оттуда выйдут Майя и Саша. На часах было полвторого ночи, журналисты и участники давно разъехались, завершив танцевальную пресс-конференцию, на которой серебряные призеры Игр так и не появились. И я совершенно искренне не понимала, как можно уйти, не поглядев в глаза и не сказав какие-то слова поддержки тем, кто проиграл.

Что говорить людям, жизнь которых только что на моих глазах разлетелась в мелкие куски, я не знала. Да и говорить ничего не пришлось: так и не дождавшись фигуристов, я уехала из Хамара самым ранним автобусом, чтобы вернуться туда снова ближе к вечеру на выступления фигуристок-одиночниц и заранее запланированное интервью с еще одним проигравшим – Кристофером Дином.

О беседе мы договаривались еще до финала, и у меня не было никаких сомнений в том, что Дин не придет. Он был слишком раздавлен проигрышем. Как и Джейн. За месяц до Игр, выиграв чемпионат Европы, фигуристы говорили, что готовы к любому развитию событий. В том числе – к поражению. Но когда Торвилл и Дин стояли в Лиллехаммере на третьей ступени пьедестала, было слишком очевидно, что они были готовы к поражению в любой день, кроме этого…

На интервью Дин пришел. Сел рядом со мной на трибуне и уже спокойно сказал:

– Мы все равно ни о чем не жалеем. Дело ведь не только в медалях. А прежде всего в вызове – самим себе. Знаете, когда мужчина в возрасте влюбляется в молоденькую девушку, он во всем старается прыгнуть выше головы, совершенно не думая в тот момент, насколько оправданно его поведение в глазах окружающих. И чем бы ни кончилась такая любовь, воспоминания о том времени, когда ты был способен ради чего бы то ни было становиться лучше, сильнее, самоотверженнее, остаются на всю оставшуюся жизнь. Так и мы. И не самое главное, что взаимности не получилось…

Похожий разговор состоялся у меня и с Бойтано. С ним, как и с английскими танцорами, я познакомилась за год до Лиллехаммера – на чемпионате мира в Праге. Бойтано рассказывал, что с большим интересом работает комментатором, иногда пишет газетные колонки в USA Today. Тогда же он произнес зацепившую меня фразу:

– Журналисты обычно предпочитают чемпионов и штампуют в общем-то похожие друг на друга интервью. На мой взгляд, гораздо интереснее в этот момент взять в оборот проигравшего.

Эти слова я напомнила ему в Лиллехаммере. Бойтано грустно усмехнулся:

– Наверное, мне не стоило снова лезть в это пекло… Нам часто кажется, что мы никогда не будем похожи на людей старшего поколения. Не будем одеваться так, как они, не будем так рассуждать. Многие предупреждали меня, что я делаю ошибку, возвращаясь в любительский спорт. И в глубине души я был абсолютно уверен, что им просто не дано понять, чем я руководствуюсь. Я чувствовал себя сильным, намного сильнее, чем был шесть лет назад. У меня появился опыт, которого не могло быть и не было в Калгари…

Но только сейчас я по-настоящему понял причину своего поражения. Спортсмен должен жаждать борьбы, а я жаждал только победы. И когда понял, что уже не смогу за нее бороться, то, естественно, расстроился, но трагедией, какой по идее должно было стать поражение – и какой оно всегда было для меня, – это поражение не стало. Более того, я был абсолютно доволен многими вещами: тем, как прыгал, что все-таки неплохо справился со всей программой в целом. Но все мои маленькие успехи просто смешны на том фоне, на котором вели борьбу остальные фигуристы. И даже не только призеры…

* * *

Нечеловеческую боль в глазах проигравших в Лиллехаммере я помню до сих пор. Помню, как в день лыжного мужского марафона, точнее, ближе к вечеру, когда Владимир Смирнов – русско-шведский казах, как шутливо называли его друзья и журналисты, поскольку официально Смирнов выступал именно за Казахстан, а постоянно жил в Швеции, – выцарапал все-таки золото, а кумир всей Норвегии – трехкратный олимпийский чемпион Альбервилля Вегард Ульванг – остался девятым, на кухню, где мы с Кулаковой, Сметаниной и Скобликовой отмечали «свою» победу, заглянул хозяин дома. В руке он держал запыленную бутылку домашнего самогона.

Пили мы тогда за Смирнова и Ульванга. Хотя героем Игр стал совсем другой норвежец – Бьорн Дэли.

– Я никогда не буду болеть за Дэли, – упрямо стучал по столу кулаком хозяин. – Ульванг – он настоящий. Парень с севера. Все, чего добился, – заработал сам. Своим трудом и упорством. А Дэли – южанин. А это… – хозяин раздраженно поморщился, – как у вас – грузины. Я знаю, что говорю! В юности несколько лет учился в инженерно-строительном институте в Санкт-Петербурге. Тогда он назывался Ленинградом, но это не важно… Южные люди не умеют заставлять себя тяжело работать. Да, Дэли талантлив. Много выиграл. Но для меня он никогда не встанет вровень с Ульвангом. Да и со Смирновым тоже.

Норвежец опрокинул очередную стопку, немного помолчал…

– Я рад, что Смирнов выиграл. Нет, правда. Уж если не Ульванг…

* * *

…В память о той Олимпиаде на моей московской кухне до сих пор висят занавески, которые я сшила, вернувшись из Лиллехаммера. Точно такого же цвета и фасона – с подхватами из толстых, заплетенных в косу матерчатых жгутов – как на кухне того маленького и гостеприимного норвежского деревенского дома. И каждый раз, когда на них падает взгляд, я вспоминаю последний вечер, пожилого хозяина, искренне болевшего за наших спортсменов, и его слова, сказанные нам на прощание, когда уже были подведены медальные итоги Игр:

– Все-таки Норвегия – очень маленькая страна. Это справедливо, что она проигрывает великой России…

1996 год. Атланта

Глава 1. Бардак вселенского масштаба

В день закрытия Игр в Атланте все журналисты пресс-центра с напряжением ждали выступления президента Международного олимпийского комитета Хуана Антонио Самаранча. По уже сложившейся на нескольких Олимпиадах традиции он неизменно вставлял в свою прощальную речь слова: «Эти Игры были лучшими в истории». В этом и заключалась интрига: скажет Самаранч нечто подобное в этот раз или нет?

Он сказал. Формально прилагательного «лучшие» в его речи не было. Но там тем не менее хватало иных хвалебных эпитетов. И пресс-центр, услышав это, хором взвыл в возмущенном негодовании.

Незадолго до моего отъезда в Атланту в редакцию «Спорт-Экспресса» приехал американский журналист – собственный корреспондент журнала Sports Illustrated Джефф Лилли. Он готовил большой блок интервью с российскими коллегами на тему грядущей Олимпиады. В качестве одного из собеседников ему и подсунули меня – как олимпийскую чемпионку.

На вопрос американца о том, что я думаю по поводу Игр в Атланте, я необдуманно ляпнула:

– Ничего хорошего. Насколько мне известно, основное население Атланты – это негры. Как показывает мой личный опыт, когда за организацию чего бы то ни было берутся черные, порядка не жди. У большинства из них слишком приблизительные представления как о дисциплине, так и о пунктуальности.

Джефф аж подпрыгнул: «Елена, я тебя умоляю, не произноси таких слов. Я не могу написать слово „негр” в своем материале!»

Я пожала плечами.

– Мне-то что за дело? Не можешь – найди другие слова. Ты же спросил меня, что я думаю? Вот именно это я и думаю. По крайней мере у меня нет никаких оснований считать иначе…

* * *

Выбор Атланты в качестве столицы Игр-1996 многим казался странным. До 1984 года Игры для стран-хозяев были, пожалуй, лишь делом престижа и отличной возможностью дать мощный толчок развитию спорта в целом. Олимпиада в Лос-Анджелесе стала переломной: доказала, что при грамотной постановке дела главные соревнования современности способны приносить сумасшедшие прибыли всем, кто так или иначе участвует в их организации. Поэтому и драки за право проведения Олимпиад вышли на новый уровень.

Казалось бы, Игры-96, которым суждено было пройти в год столетия современных Олимпиад, просто-таки обязаны состояться в Афинах – там, где, собственно, и родилась древняя олимпийская традиция. Но на выборах Афины проиграли. Поговаривали, что виной всему деньги, ведь именно в Атланте расположены штаб-квартиры «Кока-Колы» и телегиганта TBS.

Ну а в Атланте начался бардак. Все призывы МОК к оргкомитету с просьбами хоть как-то ограничить в дни Игр количество частного транспорта на улицах наталкивались на железобетонный ответ: «Мы не можем посягать на права американского народа!» В итоге работа транспортной системы то и дело блокировалась, хотя и без того была организована чудовищно. Например, чтобы попасть из пресс-центра в бассейн (три минуты и восемь долларов на такси, из которых семь брали только за факт посадки в машину), нужно было в течение сорока минут добираться до главного транспортного узла, делать пересадку, причем ждать автобуса приходилось от двадцати минут до часа, и ехать еще сорок минут в обратном направлении.

Как-то последний по расписанию, почти полуночный автобус прессы, отходящий от олимпийского бассейна, подхватил, едва отъехав от остановки, пяток местных зрителей и отправился развозить их по станциям метро. Журналисты были в ярости. Возможность закончить работу хотя бы на полчаса раньше на Олимпиадах, где порой приходится работать круглосуточно, весьма принципиальна. Однако на это возмущение от толстенной черной американки-водителя последовал убийственный ответ: «Это – американские граждане. А мы – на американской земле. Права соотечественников для меня первостепенны!»

Когда скандал в салоне вспыхнул по полной программе и «приблудную» публику были готовы если не линчевать, то на полном ходу выбросить из автобуса, негритянка спокойно заглушила мотор на перекрестке, открыла переднюю дверь, достала из бардачка пару гамбургеров и со словами «Надоели вы мне все…» ушла в ночь.

Волонтеры информационных служб в Атланте регулярно занимали на стадионах чуть ли не всю трибуну прессы (другие места были полностью проданы зрителям) и не могли связно ответить ни на один вопрос.

«Зачем вам понадобилась эта работа?» – не выдержала я как-то в гимнастическом зале. «Почему нет? – искренне удивилась собеседница, необъятным желеобразным обликом как две капли воды напоминавшая уже упомянутую мною даму за рулем. – Во-первых, дали форму. Во-вторых, я с утра до вечера бесплатно смотрю гимнастику. Знаете ли, нравится. Вы видели, кстати, сколько у меня автографов на бейсболке? Кормят, опять же, три раза в день бесплатно. Где взять протоколы? Ну, я, право, не совсем в курсе. Может быть, вам стоит спросить где-нибудь там, на улице? Там есть палаточка, из которой вроде бы носят бумажки…»

Иногда действия волонтеров и вовсе теряли всякую логику.

Как рассказывали мне обитатели Олимпийской деревни, в один из дней Игр охранники здания, где располагался Макдональдс, вдруг ни с того ни с сего запретили выносить на улицу мороженое. На этажи гостиничных корпусов, где жила российская делегация, по нескольку дней подряд не загружали прохладительные напитки. Нет, злым умыслом нигде не пахло: так, халатность и непоколебимая уверенность в том, что все, что делают американцы, они делают правильно.

Чем ближе было закрытие Игр, тем больше мелких деталей начинало откровенно резать глаз и вызывать раздражение. Неистовые американские болельщики были готовы под завязку заполнять трибуны даже во время предварительных соревнований, несмотря на проливной дождь или палящее солнце. Но как только выяснялось, что в финале не будет спортсменов США, трибуны пустели. Особенно заметно это было в состязаниях борцов, боксеров. Проплешины на зрительских местах бросались в глаза даже в телевизионных репортажах.

Да и сами репортажи оставляли желать лучшего. Американские операторы без конца показывали выступления лишь «своих» спортсменов. Одна из газет опубликовала письмо, присланное жительницей какого-то маленького городка руководству ТВ-компании, обслуживавшей Игры. «Я очень благодарна вам за возможность увидеть всех наших спортсменов, – писала американка. – Но иногда, знаете ли, хочется посмотреть и на тех, кто выигрывает медали…»

Апофеозом этого бреда для меня стал один из гимнастических финалов. В гимнастике соперники очень редко проявляют недоброжелательность по отношению друг к другу, сколь бы жесткая борьба ни разворачивалась между ними на помосте. Зрители, как правило, тоже поддерживают всех без исключения. Особенно тех, кто падает. Это легко объяснить: слишком жесток этот вид спорта. Слишком тяжелой ценой достаются медали и звания. Слишком рано там начинают понимать, что такое боль и какими страшными могут быть травмы. Когда же в Атланте с бревна в самом начале комбинации, не попав ступней на снаряд, упала россиянка Оксана Ляпина, зал в едином порыве взревел от восторга.

Так что каждую из выигранных в Атланте российскими спортсменами золотых медалей можно было смело причислять к подвигу.