Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

В марте Франциск I потребовал от Марии вернуть «Зерцало Неаполя», поскольку украшение являлось наследственной собственностью королев Франции, но она призналась, что отправила его брату в знак примирения. Генрих отказался отдать бриллиант, и разразился дипломатический скандал. Франциск попытался предложить за него 30 000 крон, но безуспешно. После этого о «Зерцале Неаполя» больше нигде не упоминалось. Ходили слухи о том, что Генрих изменил огранку бриллианта или стал по-другому называть его, но, судя по описаниям наряда короля в венецианских источниках, Генрих носил это украшение открыто.

В апреле 1515 года в Англию прибыл новый венецианский посол – Себастьян Джустиниан. Члены его свиты оставили несколько известных описаний молодого Генриха и его двора. Король желал произвести впечатление на венецианский Сенат, а потому в День святого Георгия велел своим сановникам сопровождать посла и его приближенных. Все они отправились на барке, оформленной в виде венецианского буцентавра, в Ричмонд, где собрался двор. Джустиниан и его коллега Пьетро Пасквалиго оставили отчеты об этом событии:

Хотя еще не отслужили мессу, нас вынудили позавтракать из опасения, как бы мы не упали в обморок, после чего через множество покоев, увешанных наипрекраснейшими гобеленами, сопроводили мимо рядов стражников в приемный зал.

Нас привели в величественный зал. Там стоял государь под балдахином из златотканой материи, расшитой во Флоренции: более дорогой вещи я не видал в жизни. Он опирался на свой золоченый трон, где лежала огромная подушка из золотой парчи, а поверх нее – длинный золотой церемониальный меч.

Король был прекрасен в костюме ордена Подвязки: на голове – шапка из красного бархата по французской моде, дублет его сшит по швейцарской моде, с полосами из белого и алого атласа, а рейтузы малиновые, в разрезах от колен вверх. К шее плотно прилегало прекрасное ожерелье, с которого свисал круглый бриллиант размером с самый большой грецкий орех из всех, какие мне доводилось видеть, и очень большая круглая жемчужина [ «Зерцало Неаполя»?]. Мантия его была из багряного бархата, подбитого белым атласом, с шлейфом длиной более четырех ярдов. Поверх мантии – очень красивая широкая золотая цепь, и на ней – медальон со святым Георгием, сплошь усыпанный бриллиантами. На левом плече красовалась подвязка, а на правом – «капюшон» с каймой из алого бархата. Под мантией у него висели ножны из золотой парчи, со вложенным в них кинжалом, а все пальцы были сплошь унизаны перстнями с драгоценными камнями.

Справа от короля стояли восемь рыцарей Подвязки, а слева находились несколько прелатов. Там же присутствовали шестеро служителей двора с золотыми жезлами, десять герольдов в плащах из золотой парчи, «украшенных гербами Англии», и «толпа знати, разодетой в златотканую парчу и шелка».

Поцеловав руку короля, Джустиниан «произнес речь на латыни, восхваляя его величество, которого превозносил со всем красноречием, какое только можно вообразить. По ее окончании мы слушали мессу, которую читал нараспев епископ Дархэма в сопровождении превосходного и достойнейшего хора дискантов. После этого мы прошли за королем к столу, и он подозвал нас, чтобы мы наблюдали за подачей блюд, которые были разложены на шестнадцати массивных золотых подносах. Как только король закончил трапезу, он отправил нас с архиепископом Йоркским и епископом Дарема в свой [приемный] зал, где для нас был приготовлен роскошный и весьма обильный обед, и по приказанию короля всем нашим соотечественникам и слугам тоже подали еду. Отобедав, мы достаточно долго находились в очень близком общении с его величеством»³⁰.

Джустиниана поразило великолепие двора, который «сверкал драгоценными камнями, золотом и серебром; роскошь была невиданная», а также снисходительность и дружелюбие короля; однажды, пишет венецианец, он «обнял нас без всяких церемоний и разговаривал очень свободно обо всем подряд на хорошей латыни и хорошем французском»³¹.

Так выглядел прием иностранного посла³², который появлялся при дворе только по вызову короля. Европейская дипломатия, как мы ее понимаем теперь, находилась тогда в зачаточном состоянии. Континентальные правители столетиями отправляли друг к другу посланников с особыми заданиями, но понятие постоянного представителя в то время было новым: их стали назначать в XV веке лишь некоторые итальянские государства. Первым послом при английском дворе стал венецианец, это произошло в 1483 году. Фердинанд и Изабелла отправили своего первого постоянного представителя в Англию в 1486-м, а французский посланник, неотлучно находившийся в стране, появился только в 1528-м. Сама Англия держала послов в Испании и Риме с 1505 года.

Большинство дипломатических представителей имели благородное происхождение, были хорошо образованны и знали себе цену. Как правило, они не получали квартир при дворе (это происходило только по воле государя)³³, но обычно подыскивали жилье где-нибудь неподалеку, и платил за него сам король. Джустиниан и его сотоварищи разместились в гостинице «Грейхаунд» и еще трех других домах Гринвича³⁴. Послу полагалось создавать благоприятное впечатление, которое отражало бы статус его повелителя, однако большинство монархов хронически недоплачивали своим посланникам, и тем зачастую приходилось раскошеливаться самим. Генрих всегда одаривал отправлявшихся домой послов набором посуды для буфета.

Обязанности посланника были весьма непростыми: следовало блюсти интересы своего государя, предоставлять ему нужную, часто конфиденциальную информацию в мельчайших подробностях и обычно в зашифрованном виде, а иногда разбираться с трудными случаями, требовавшими предельного такта. Некоторые посланники активно вмешивались во внутреннюю политику страны, куда были отправлены, и, случалось, превышали свои полномочия. Почти все они нанимали шпионов и осведомителей для выведывания государственных секретов или отыскивания скелетов в шкафах вельмож. Многие втягивались в придворные интриги, а некоторые попадали в очень неловкие ситуации, поскольку дипломатическая неприкосновенность соблюдалась не всегда. В этом отношении выделялся Уолси: он строго приказал Джустиниану показывать ему свои депеши перед отправкой в Венецию, а позже задержал папского нунция Франческо Кьерегато и пригрозил расправиться с ним. В 1524 году Уолси перехватил письма имперского посланника Лодевика Фландрского, сеньора ван Прата, и поместил его под домашний арест, так как ему не понравилось их содержание, а затем потребовал отозвать посла³⁵.

Сохранились многочисленные упоминания о том, что Генрих VIII принимал послов за обедом в приемном зале³⁶. Он взял за правило заводить доверительные отношения с иностранными представителями. Король легко очаровывал их и проявлял неожиданное дружелюбие, благодаря чему некоторые иностранцы принимали за чистую монету «секретную» информацию, которую он сообщал. Однажды Генрих так долго разговаривал с венецианским посланником, что тому пришлось извиниться и уйти – у него заболел бок, пока он стоял³⁷. В 1509 году пожилой посол Бадоэр более месяца болел, так как не мог приспособиться к английскому климату; не зная об этом, король вызвал его, а затем, по словам венецианца, «заплакал от жалости, ибо ему показалось, что меня вытащили из могилы»³⁸. Став старше, Генрих перестал проявлять фамильярность, зато стал бахвалиться и пускать пыль в глаза.

Пасквалиго описывал Генриха VIII как «красивейшего монарха, на какого когда-либо падал мой взгляд; выше среднего роста, с очень изящными икрами, светлой и чистой кожей, рыжими волосами, расчесанными гладко и подстриженными коротко, на французский манер, а также с круглым лицом, столь миловидным, что оно вполне могло подойти привлекательной женщине; шея довольно длинная и толстая. Через месяц ему исполнится 24 года»³⁹.

В Майский день 1515 года состоялось представление одной из самых грандиозных живых картин за все правление Генриха. Пасквалиго, Джустиниан и секретарь последнего Никколо Сагудино составили отчеты об этом событии. Рано утром король прислал двоих аристократов, чтобы те проводили послов в Гринвич, где они и «главные лорды королевства», сев на коней, на протяжении двух миль сопровождали королеву, роскошно одетую по-испански, к месту ее встречи с королем. «С ее величеством были 25 девиц на белых кобылах» с расшитой золотом сбруей; эти девушки «все надели платья из ткани с золотыми нитями и очень дорогой оторочкой»; рядом с этими прелестными созданиями, имевшими «великолепный вид», их госпожа выглядела «скорее некрасивой, чем наоборот». Екатерине было уже около тридцати, и по меркам эпохи Тюдоров она считалась дамой средних лет.

Кавалькада въехала в лес. Там был король верхом на Говернаторе, одетый «с ног до головы в зеленый бархат – шапка, дублет, рейтузы, туфли и прочее». Его окружали двести лучников стражи «в зеленых ливреях и с луками в руках», причем один был в наряде Робин Гуда; рядом с ним стоял мистер Вилье, одетый под девицу Мэрион, в красный киртл. Здесь же были около ста дворян. «Мы тут же увидели короля, который заставлял своего коня выделывать курбеты, и он исполнял такие трюки, что я задумался, уж не самого ли Марса вижу перед собой».

После потрясающего состязания лучников Робин Гуд обратился к королеве и спросил, не желает ли она вместе со своими дамами «войти в зеленый лес и посмотреть, как живут разбойники». Король поинтересовался, осмелится ли Екатерина «вступить в чащу, где так много лихих людей». Та ответила, что «куда пойдет он, туда и она». Генрих взял ее за руку и под звуки труб повел через лес к хитроумно устроенным беседкам и лабиринтам, украшенным цветами, травами и ветвями, а также полным певчих птиц, «которые весьма приятно заливались трелями». Внутри беседок стояли столы для «того, что здесь называют настоящим добрым завтраком».

«Сир, разбойники завтракают олениной, – сообщил королю Робин Гуд, – и вам придется довольствоваться нашей пищей». Генрих с радостью согласился, и лучники подали им с Екатериной дичь и вино. «В одной из беседок были триумфальные колесницы с певцами и музыкантами, которые в продолжение немалой части пира играли на органе, лютне и флейтах».

Через некоторое время король подошел к Пасквалиго и заговорил с ним по-французски в весьма дружелюбной манере. «Побеседуйте со мной немного, – начал он. – Король Франции, он такой же высокий, как я?» Пасквалиго ответил, что «между ними есть небольшая разница». «Он такой же крепкий?» – «Нет, не такой». – «А какие у него ноги?» – «Худые, ваше величество». Генрих засиял и, откинув в сторону полу дублета, хлопнул себя рукой по бедру со словами: «Взгляните сюда! И икры у меня тоже недурные».

Позже тем же утром вся компания проследовала обратно в сопровождении «картонных гигантов», изображавших Гога и Магога и водруженных на платформу для живых картин, а также поющих девушек – Майской девы и госпожи Флоры, – которые ехали на другой повозке. Обе колесницы «окружала стража его величества», «музыканты всю дорогу играли на трубах, барабанах и других инструментах, так что все это имело невероятно торжественный и пышный вид, следом двигались король, державшийся с необычайным достоинством, и королева, во главе толпы, превышавшей числом, думаю, 25 тысяч человек. По прибытии в Гринвич его величество отправился на мессу», надев поверх дублета «красивую накидку из зеленого бархата» и «ожерелье из ограненных алмазов необычайной ценности». Затем «послы беседовали с королем наедине»⁴⁰.

После полудня король, Саффолк, Дорсет и Эссекс блистали на турнире. Сагудино, наблюдавший за поединками, заявил: «Зрелище было восхитительным. Я не ожидал такой пышности, и его величество сражался, напрягая все свои силы, ради Пасквалиго, который в тот день возвращался во Францию, – вероятно, для того, чтобы он описал королю Франции увиденное им в Англии, особо упомянув о доблести короля»⁴¹.

Турниры продолжались несколько дней. Генрих выбрал напарниками двух молодых джентльменов, Николаса Кэрью и его свойственника Фрэнсиса Брайана, одолжив им доспехи и коней, «дабы подвигнуть всех юношей к воинским подвигам»⁴². Николас Кэрью был выдающимся турнирным бойцом, постоянно практиковался, славился бесстрашием и отвагой. Он снискал такую славу, что король приказал отвести ему особую площадку в Гринвиче и небольшой домик, чтобы облачаться в доспехи и хранить снаряжение.

Прекрасно владевший оружием Кэрью однажды после турнира выехал на площадку на коне в шорах, чтобы животное не пятилось от страха; трое мужчин принесли бревно длиной в двенадцать футов и поставили его на упор для копья на доспехе Кэрью. После этого всадник проскакал вдоль всей площадки «весьма уверенно», держа бревно наперевес, как копье, «ко величайшему восторгу и изумлению всех»⁴³. Двадцать лет спустя Ганс Гольбейн изобразил его в полном турнирном облачении, с копьем в руке⁴⁴. Генрих возвел Кэрью в рыцари; это случилось до 1517 года.

Фрэнсис Брайан, умный, разносторонне одаренный молодой человек, заслужил репутацию распутника и скандалиста. Он стал одним из ближайших спутников короля: его товарищем по турнирам, азартным играм, партнером по теннису и, как гласили слухи, сообщником по внебрачным связям. Брайан, сын сэра Томаса Брайана и Маргарет Буршье, дочери ученого лорда Бернерса, «появился при дворе очень молодым»⁴⁵. Его портретов не сохранилось, поэтому мы ничего не знаем о внешности этого удальца. Брайан, типичный придворный эпохи Возрождения, писал стихи⁴⁶ и прозу, а кроме того, прославился как солдат, моряк и дипломат. За неотразимым обаянием не было видно отпетого интригана, двуличного человека, распутника и манипулятора. Однажды во время поездки в Кале он потребовал «мягкую постель, а затем крепкую шлюху»⁴⁷. Полный внутренней энергии, Брайан был весьма красноречив и отличался злобным остроумием. Наблюдатели поражались тому, как фамильярно он беседует с королем, как откровенно высказывается и бесстыдно шутит⁴⁸. Брайан не отличался принципиальностью: приспосабливаясь к поворотам в политике короля, он беззастенчиво предавал друзей и менял свое мнение. В результате ему удалось оставаться в милости на протяжении всего правления Генриха. В 1515 году другой родственник Брайана, сэр Генри Гилдфорд, стал главным конюшим вместо Саффолка.

Быстро делал карьеру при дворе и кузен короля Генри Куртене, граф Девон. Он стал еще ближе к Генриху, когда у Саффолка появились другие обязанности, помимо придворных. А вот судьба брата Диего Фернандеса, духовника королевы, служила примером того, что может случиться с впавшими в немилость. Несколько придворных Екатерины пришли к королю с жалобами на то, что монах будто бы заводит любовные связи с женщинами. Генрих вызвал Фернандеса и предъявил ему обвинения. Брат гневно отверг их и язвительно заявил: «Если так плохо обращаются со мной, то с королевой – и того хуже». Вероятно, он намекал на Элизабет Блаунт, но, если даже нет, все равно это была явная дерзость. Король, разъярившись, предал Фернандеса церковному суду, который признал монаха виновным в прелюбодеянии. Генрих срочно велел отослать брата Диего обратно в Испанию. Тот возмущенно протестовал: «Никогда в вашем королевстве не имел я связей с женщинами. Меня, не выслушав, осудили бесчестные проходимцы»⁴⁹. Его сменил испанец Хорхе де Атека, тоже францисканец, которого за верную службу королеве назначили епископом Лландаффа. Атека был гуманистом и входил в круг Томаса Мора.

В мае Мария Тюдор и Саффолк вернулись в Англию. Король тепло принял их, и по его настоянию 13 мая они поженились вторично в церкви гринвичского монастыря Черных братьев, на глазах у всего двора⁵⁰. Однако шумных празднований не последовало, так как «королевство не одобряло этот брак»⁵¹. Среди гостей нашлись те, кто настаивал на казни Саффолка. Общественные настроения отразились в подписи к одной из копий со свадебного портрета Марии и Саффолка⁵². Придворный шут шепчет герцогу:

 
Парчой золотой не пренебрегай,
Пусть по чину тебе ткань с ворсом простая;
Ткань с ворсом тебя не продаст с головой,
Хоть сочтешься ты с золотою парчой.
 

Уолси, спасший Саффолка, превратил его из соперника в человека, ищущего покровительства; герцогу пришлось научиться сотрудничать с кардиналом и относиться к нему более дружелюбно. Однако теперь Саффолк стал зятем короля и пользовался «большим почетом и уважением», «он был вторым после Уолси человеком в Тайном совете его величества, где появлялся редко, разве что в тех случаях, когда обсуждались важные вопросы»⁵³. Саффолк часто был занят делами в других местах – к примеру, отстаивал интересы короля в Восточной Англии, что, разумеется, было весьма на руку Уолси.

Король из любви к сестре и своему другу милостиво сократил размер назначенного им штрафа, однако необходимость выплачивать его по-прежнему лежала на них бременем, хотя и не таким тяжелым, как утверждают многие современные писатели. С 1515 года Саффолк имел возможность тратить «большие суммы» на строительство, починку и расширение своих домов⁵⁴. Он возвел Саффолк-плейс – прекрасное кирпичное здание в своем наследственном поместье, располагавшемся в Лондоне, на берегу Темзы (сейчас в этом месте проходит Саутуарк-Хай-стрит) и переделал в античном духе свое загородное имение Уэсторп-холл в Саффолке, где Мария проводила бóльшую часть времени в окружении пятидесяти слуг⁵⁵. Кроме того, он имел еще пять поместий в Восточной Англии, Беркшире и Оксфордшире. Саффолк являлся ко двору гораздо чаще, чем Мария, однако и она бывала там время от времени. Как вдовствующая королева Франции, Мария была самой высокопоставленной дамой Англии после королевы Екатерины.

21
«Монарх, одетый лучше всех в мире»

На свадебном портрете Мария Тюдор изображена во французском капоре, имеющем вид венца, и платье с квадратным вырезом. Портрет ее сестры Маргариты Тюдор в похожем головном уборе написан примерно в то же время1. К 1515 году французская мода начала сменять фламандскую и итальянскую, господствовавшие до того при английском дворе, и сохранялась до середины 1540-х, когда предпочтение начали отдавать испанской. Одновременно с этим в придворном платье отражались немецкие и швейцарские веяния. В XVI веке мода менялась гораздо медленнее, чем теперь.

Англия тогда вступала в малый ледниковый период, которому было суждено продлиться до конца XVII столетия. «На улице всегда ветрено, и какой бы теплой ни была погода, местные жители обязательно носят меха. Летом никогда не бывает жарко, но и слишком холодно тоже», – писал один венецианец². Чтобы приспособиться к климатическим условиям, люди носили несколько слоев одежды: нижнюю рубаху или сорочку, дублет или киртл и, наконец, верхнее платье; два наружных слоя часто были из плотной материи и всегда с рукавами до запястья. Накидки для придворных обычно подбивали соболями или мехом рыси, самые богатые люди использовали набивку из пуха белой цапли.

При Тюдорах именно двор и знать задавали тон в моде. Одежда играла важную роль, подчеркивая положение и благосостояние человека, так как стоила невероятно дорого: чем роскошнее ткань и отделка, тем выше статус хозяина. В эпоху, когда большое внимание уделялось внешним проявлениям величия, это имело значение, и в течение всего позднего Средневековья и тюдоровского периода монархи один за другим издавали законы о роскоши, запрещая носить одежду из определенных материалов и цветов людям, не достигшим того или иного ранга. Мех горностая и соболя, а также белый зимний мех белки отводились для родовой знати; стоявшие ниже джентльмена не могли носить одежду, украшенную золотом или серебром; шелковые рубахи предназначались только для рыцарей и тех, кто стоял выше их; простолюдинам запрещалось надевать башмаки с очень широкими носками; лишь герцоги и маркизы имели право на костюмы из золотой парчи, а пурпурную одежду полагалось носить исключительно особам королевской крови. Существовало также множество правил относительно украшений с драгоценными камнями. Запреты в основном были нацелены на процветающих купцов и людей среднего класса, которые имели возможность обзавестись нарядами, зарезервированными для знати, и часто делали это, преступая закон, рискуя тем, что вещи будут конфискованы.

Одежда также могла нагружаться символами: вышитые эмблемы, цветы, геральдические знаки, украшения и расцветка – все это было завуалированными посланиями, сообщавшими о настроениях, сексуальных желаниях и политических пристрастиях. Мелкие детали были крайне важны для совершенства всего наряда; большой популярностью пользовались яркие цвета.

Между мужским и женским платьем существовали четкие различия. Дамы носили длинные юбки, мужчины – чулки и дублеты. Те и другие носили сложные головные уборы и в помещении, и на улице; на ноги надевали башмаки с широкими носками – «утиными клювами», – иногда имевшие завязки, а на прогулку верхом и на охоту выезжали в ботинках с квадратными носками. Вся обувь Генриха VIII сшита из мягкой кожи или бархата, иногда украшена аппликацией или растительным орнаментом из жемчуга³. Каждая пара королевских туфель стоила около 18 пенсов (22,5 фунта стерлингов)⁴.

В правление Генриха VIII мужчины, ложась в постель, стали надевать ночные рубашки, а женщины – сорочки или халаты; до того все спали нагишом. Генрих всегда спал в ночной рубашке, если не занимался любовью с женой⁵. И мужчины, и женщины носили ночные чепцы, так называемые biggins – украшенные вышивкой шапочки из белого льняного полотна, шелка или, в случае с королем, бархата⁶. Пожилые мужчины, законники и ученые мужи обычно носили такие чепцы под шапками и в дневное время. «Ночным платьем» во времена Тюдоров называли халат или капот – свободное одеяние на сквозной застежке, с длинными рукавами.

Мужские наряды в то время выглядели более броскими, чем сегодня. Рубашки были свободными, с кулиской на горловине. Вырезы в начале правления Генриха были глубокими, но позже стали небольшими и украшенными по краю оборкой, которая превратилась в елизаветинский плоеный воротник. Рейтузы делились на верхние и нижние, или бриджи и чулки. У Генриха они, как правило, были сшиты из шелка, кожи, бархата или атласа и окрашены в различные цвета, например в зеленый, белый или малиновый, так чтобы подходить к туфлям⁷.

Дублет представлял собой жилет или куртку с широкими плечами, юбкой, или «базами», прикреплявшейся к поясу, и отдельными рукавами, которые через небольшие отверстия пришнуровывали к проймам. Юбка раскрывалась спереди, чтобы был виден выступающий, снабженный украшениями клапан – «codpiece» (гульфик), открыто намекавший на мужское достоинство; его тоже подвязывали при помощи шнурков с наконечниками. Поверх дублета носили заплечную накидку, которая в правление Генриха, по мере того как король прибавлял в весе, становилась все короче и шире. В холодную погоду сверху надевали еще и длинный плащ, или мантию. Мужские береты представляли собой плоские шляпы с перьями и узкими полями, или кромками, которые украшали драгоценными камнями либо эмблемами. Шляпы короля стоили по 15 шиллингов (225 фунтов стерлингов) каждая. Их отделкой занимался мастер-плюмажист Герард ван Аркле. Большинство мужчин гладко брились и носили длинные волосы, как у мальчиков-пажей.

Отличительной чертой тогдашней моды были «разрезы». Считается, что они появились после битвы при Нанси (1477), когда победители-швейцарцы рвали на куски дорогие вещи, похищенные у побежденных бургундцев, и делали из них заплатки для своей одежды, поврежденной в бою. Эти импровизированные наряды переняли германские наемники, и они стали популярны в Германии, а позже – во Франции и в Англии. Сквозь разрезы в верхней одежде выпускали наружу подкладку; обычно так поступали с дублетами, рукавами и бриджами.

До нас дошли дразнящие своей отрывочностью описания одеяний Генриха VIII, созданные его современниками. Великолепие гардероба отражало королевский статус и заставляло пишущих мучительно подыскивать превосходные степени сравнения. «Он – монарх, одетый лучше всех в мире: его мантии – самые дорогие и самые великолепные, какие только можно себе представить, и на каждый праздничный день он надевает новые наряды», – расточал восторги один венецианец. Бадоэр был потрясен, увидев молодого короля в длинном одеянии из белого дамаста, сверкавшем бриллиантами и рубинами⁸. Портной Генриха Стефан Яспар, фламандец, сшил для него дублеты из синего и красного бархата на подкладке из золотой парчи, а также из расшитого золотом темно-красного атласа и длинные мантии из венецианского дамаста, серебристой ткани и златотканой парчи. Некоторые наряды Генриха были так густо расшиты драгоценными камнями и золотыми украшениями, что ткань почти не проглядывала. Король любил картинно появляться на публике в костюмах других стран и народов, по различным поводам облачаясь в венгерское, турецкое, русское, немецкое и прусское одеяния⁹. Его костюмы были отдушены лавандой, апельсином или придуманной им самим смесью мускуса, амбры, сахара и розовой воды¹⁰. В 1541 году он получил из Италии пару редких ароматизированных перчаток. Обычно перчатки для него заказывали дюжинами.

Король тратил на одежду по 8000 (2 400 000) фунтов стерлингов в год, однако носил далеко не все. Случалось, он заказывал золотую парчу, которую раскраивали для нового наряда, а потом решал, что ему хочется иметь что-то другое, и дорогой материал пропадал впустую¹¹.

В 1517 году Джеймс Уорсли, хранитель Королевского гардероба в лондонском Тауэре, составил список некоторых вещей Генриха, вверенных его попечению, в том числе «мантии, накидки из парчи и бархата, плащи, куртки и дублеты, глодкины (сюрко), базы, пояса, ремни, меха и соболя, „испещренные горностаи“[45]45
   «Испещренные горностаи» – меховые полосы, сшитые из отдельных шкурок и «испещренные» хвостами горностаев, для чего в готовом «меховом полотне» проделывали отверстия на равных расстояниях одно от другого, вдевали в них хвосты и закрепляли их.


[Закрыть], златотканая парча разных цветов, бархат, атлас, дамаст, сарсенет и полотно». Там имелись также мантия из блестящей пурпурной материи на подкладке из черной овечьей шерсти, накидка зеленого бархата на зеленой атласной подкладке, сюрко из белой с серебром парчи, подбитое желтой златотканой парчой, и пояс, украшенный тюдоровскими розами¹². Инвентарный список вещей Генриха, составленный в 1547 году, включал 41 платье, 25 дублетов, 25 пар чулок, 20 сюрко, 16 платьев (свободных сюрко), 7 джеркинов, 4 такера[46]46
   Такер – грудная вставка для рубахи или манишки.


[Закрыть], 10 сутан, 8 плащей, 15 испанских накидок, 23 пояса и перевязи, 3 кошелька, многочисленные головные уборы, рубахи, перчатки и подштанники, а также мантии орденов Подвязки, Святого Михаила и Золотого руна.

Большинство иностранцев держались мнения, что английские женщины одеваются плохо и нескромно. Тем не менее портреты свидетельствуют о том, что вырезы на платьях у них были не глубже, чем в других странах. Хотя Англия отставала от остальной Европы, если говорить о моде, дамы при дворе одевались роскошно – на их платья уходило не меньше десяти ярдов ткани. Это позволяло им ходить с обязательными длинными шлейфами, которые либо подтыкали петлей сзади, чтобы показать киртл, либо закидывали на руку¹³. Лифы плотно облегали фигуру вплоть до талии и имели широкий квадратный вырез с золотыми изделиями или драгоценными камнями по краю; вырез на спине был V-образным¹⁴ и стягивался шнуровкой. Створчатые металлические корсеты, части которых соединялись петлями – так называемые «боди», отделанные бархатом, кожей или шелком, – появились около 1530 года. В 1540-е годы квадратный вырез на платьях начал уступать место воротнику-стойке. Во время беременности женщины носили платья с лифами, имевшими шнуровку спереди, которую можно было постепенно ослаблять по мере увеличения объемов тела.

К 1530 году в обиход вошли фартингейлы, а юбки стали жестче и шире, теперь их распахивали спереди, чтобы показать надетый под них киртл. На талии женщины носили пояс-гирдл, к которому подвешивали на цепочке помандер. Рукава были отдельными частями костюма. В начале правления Генриха они плотно прилегали к запястью, манжеты оторачивали мехом или украшали вышивкой¹⁵. Позже крой рукавов усложнился, к ним стали прилагаться широкие сменные подрукавники с разрезами и фестончатыми обшлагами. При этом верхние рукава делали длинными, с отворотами, которые позволяли демонстрировать дорогую ткань или мех подкладки. Большинство женщин носили вязаные шерстяные чулки черного цвета на подвязках¹⁶. В качестве нательного белья использовали только сорочку или нижнее платье.

Не убирать волосы позволялось только незамужним девушкам и королевам во время государственных церемоний. Замужние дамы надевали капоры «из различных видов бархата, в соответствии с модой»¹⁷. Гейбл – капор в виде двускатной крыши – носили только в Англии, примерно с 1480 по 1540 год. Этот головной убор, напоминавший пятиугольную арку, характерную для позднего перпендикулярного стиля, обрамлял лицо и полностью скрывал волосы. Более ранние разновидности гейбла имели спереди длинные «уши», опускавшиеся на лиф платья, и два узких лоскута черной вуали, свисавшие сзади. Около 1515 года стало модно загибать «уши» вверх, а к 1536-му они стали короче – не ниже подбородка, – причем одно из них перекидывали поверх гребня капора, так что «это походило на раковину морской улитки-трубача». Такой гейбл мы видим на портрете Джейн Сеймур, написанном Гансом Гольбейном¹⁸. Гейблы шили из нескольких слоев бархата, подбивали шелком, украшали вышивкой и золотыми изделиями, укрепляли металлическими полосами или проволокой и фиксировали на голове с помощью декоративных булавок¹⁹. Вуали всегда были черными. Технология изготовления этих головных уборов изучена не до конца, кроме того, считается, что они имели символическое значение; сохранившиеся произведения искусства и литературы того времени содержат лишь отдельные намеки на него.

В 1520-х годах английские модницы стали носить французские капоры в форме полумесяца, которые любила Анна Болейн. Они изготавливались из тех же материалов, что и гейблы, и закреплялись на затылке поверх чепца из льняного полотна таким образом, чтобы волосы, разделенные на прямой пробор, сплетенные в косу и скрученные в узел, оставались открытыми. Черная, свернутая в трубку вуаль висела сзади. К 1540 году французский капор сделался популярнее гейбла и оставался в моде еще полвека. В конце правления Генриха женщины стали также носить шляпы с перьями, напоминавшие мужские береты, – часто поверх чепцов.

Парадную одежду, как правило, заказывали у профессиональных портных, которые обычно использовали заграничные ткани и отделочные материалы. Такие костюмы часто стоили дороже, чем современная дизайнерская одежда: один дублет или платье могли обойтись в сумму, равную годовому заработку простого работника²⁰.