Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

13
«Веселые занятия»

Летом 1509 года Генрих сообщил королю Фердинанду, что собирается посетить различные части своего королевства1. Об этом первом объезде страны королем известно очень мало, за исключением того, что он вышел на редкость продолжительным и включал посещение аббатства Рединг и Олд-холла в Гейнсборо (Линкольншир), резиденции Эдварда де Бурга, лорда Боро, который позже женился на Екатерине Парр.

Генрих путешествовал по стране почти каждое лето. Его целью было не только увидеть свое королевство и показаться подданным, но также насладиться охотой в своих владениях. На лето многие придворные возвращались в свои поместья – следить за сбором урожая, поэтому короля обычно сопровождала менее многочисленная свита, а иногда только выездной двор. Королева обычно отправлялась с мужем, хотя и не всегда.

Во время путешествия Генрих раздавал милостыню, делал пожертвования монастырям и одаривал отдельных людей². Он всегда брал с собой певчих Королевской капеллы, чтобы те участвовали в церковных службах и развлекали его на досуге, а также охотничьих собак, которых везли на повозках.

В отличие от своей дочери, будущей Елизаветы I, Генрих не рассчитывал на безмерно щедрое гостеприимство подданных, и его визиты не были настолько разорительными для них. Король старался пользоваться своими второстепенными резиденциями, а в первой половине правления останавливался также в гостевых домах и в монастырских покоях, отведенных специально для него. Иногда он гостил у кого-нибудь из придворных или представителей местной знати, становясь на время визита хозяином дома. В таких случаях его апартаменты, насколько было возможно, играли роль королевских покоев при дворе, а слуги располагались в самых удобных помещениях, пользуясь преимуществом перед обитателями дома³. Самые близкие к Генриху люди получали комнаты рядом с его покоями. Если в доме не находилось достаточно места для свиты короля, под жилища использовали амбары и конюшни либо на территории устанавливали шатры.

Обеспечение короля и его свиты жильем входило в обязанности старшего квартирмейстера, который строго учитывал ранг каждого⁴. Когда король останавливался в чьем-нибудь жилище, один из его джентльменов-ашеров отправлялся вперед и проверял, крепок ли дом, не протекает ли крыша, есть ли замки на всех дверях.

Поездки по стране, которые могли продолжаться до двух месяцев, совершались в период с июля по октябрь и тщательно планировались; маршрут указывали в подробных таблицах – «гестах». Планы короля менялись только в тех случаях, когда вспыхивала чума или портилась погода. Все проблемы, связанные с перемещением двора, решал главный конюший, а Совет Зеленого сукна отвечал за обеспечение продовольствием⁵, хотя хозяева всегда оказывали монарху щедрое гостеприимство. Делалось все для того, чтобы переезд короля из одного дома в другой проходил как можно более гладко. Наконец король возвращался в Лондон или в один из своих дворцов, расположенных в долине Темзы, где обычно оставался на зиму. В конце 1509 года вместе с королевой Екатериной, беременной в первый раз, Генрих проводил сезон зимних праздников во дворце Ричмонд на Темзе, в Суррее.

Ричмонд был настоящим шедевром времен Генриха VII – огромное здание в перпендикулярном стиле, с зубчатыми стенами, выстроенное по образцу герцогских резиденций Брюгге за 20 000 (более 6 миллионов) фунтов стерлингов на развалинах средневекового дворца Шин, который сгорел в ночь на Рождество 1497 года. Новый дворец, возведенный из красного кирпича и камня между 1499 и 1503 годом и переименованный королевским указом в Ричмонд (в честь графства, принадлежавшего Генриху VII до его вступления на престол), имел внутренний двор, а кроме того – множество больших эркерных окон и сказочных башенок разного вида, увенчанных колоколообразными куполами и позолоченными флюгерами. Дворец был окружен обширным оленьим парком⁶. Современник описывал Ричмонд как «рай земной, прекраснейший на вид»⁷. Во внутренних дворах были устроены фонтаны, разбиты фруктовые сады, «красивейшие и приятнейшие цветники» с клумбами в форме узлов, пересеченные широкими дорожками и украшенные изображениями королевских геральдических животных. Вокруг садов тянулись оригинальные двухъярусные галереи из дерева, предназначенные для прогулок, рядом находился комплекс строений для отдыха. В каменном донжоне, где помещались королевские апартаменты, лежавшие на толстых балках потолки были выкрашены в лазурный цвет и украшены золотыми розами и порт-кулисами – эмблемами Тюдоров. Там висели дорогие гобелены и портреты на досках, стены украшали фрески придворного художника Мейнарда Фламандца, на которых были запечатлены «благородные правители этого королевства в доспехах и одеждах из золота, такие как Брут, Хенгист, король Вильгельм Руфус, король Артур [и] король Генрих… с мечами в руках, имевшие вид смелых и доблестных рыцарей»⁸. В Ричмонде по желанию Генриха VII построили богато украшенную часовню и библиотеку. Дворец окружала «мощная кирпичная стена»; на каждом его углу возвышались башни, а в центре располагались главные ворота «из двух слоев древесины и сердцевины [ядровой древесины] дуба, обитые гвоздями и укрепленные прибитыми накрест железными полосами»⁹. Над ними красовался герб Генриха VII, который поддерживали красный дракон Уэльса и грейхаунд Ричмонда.

Именно в Ричмонде Генрих VIII отпраздновал свое первое Рождество в качестве короля. В честь этого события перед воротами дворца, там, где сейчас располагается луг Ричмонд-грин, устроили турнир, в ходе которого «было совершено много достопамятных ратных подвигов»¹⁰. Торжествами руководил некий Уилл Вайнсбери, исполнявший роль Князя Беспорядка; он бесстыдно попросил короля одолжить ему 5 (1500) фунтов. «Если вашей милости угодно будет дать больше, – лукаво добавил он, – я ничего вам не верну, а если ваша милость даст слишком мало, я попрошу еще!» Генрих решил, что это уморительно смешно¹¹.

Рождество во времена Тюдоров праздновали двенадцать дней, кульминация празднеств наступала 6 января, или в Двенадцатую ночь, на Богоявление. Пост заканчивался в канун Рождества; затем в течение двенадцати дней шли пиры, банкеты, представления, маскарады и увеселения под руководством Князя Беспорядка, или Главного Весельчака¹², со свитой из герольдов, магов и шутов, одетых в маскарадные костюмы. В это время при дворе чинопочитание уступало место веселью. Соблюдая средневековый обычай, Генрих VIII назначал мальчика епископом вместо своего старшего священника: в Виндзоре он однажды дал пареньку по имени Николас десять марок за выполнение этой роли.

На Рождество ко двору стекалось множество людей. Королевские дворцы, как и многие более скромные жилища, украшали ветками «падуба, лаврового дерева, побегами плюща и всем прочим, что в зимнее время могло быть зеленым»¹³; подданным часто дозволялось приходить и смотреть «красивые и яркие рождественские пантомимы»¹⁴. В очаге главного холла или приемного зала потрескивало огромное йольское бревно, собравшиеся пели рождественские гимны и танцевали, «к великой радости королевы и знати»¹⁵.

В эти дни устраивались пышные пиры. В Рождество к столу всегда подавали любимые всеми зимние блюда – студень из кабаньего мяса или свинины со специями и, возможно, жареных лебедей; но первым блюдом неизменно была голова кабана, «украшенная лавровым листом и розмарином», как пелось в старой песне, изданной в 1521 году королевским печатником Уинкином де Вордом. Для роскошного банкета на Двенадцатую ночь пекли особый пирог с сухофруктами в меду и специями. Внутрь клали горошину или фасолину; нашедший ее становился на ночь Царем Горохом или Королевой Фасолью. Однако из записей о платежах, делавшихся перед этим, становится ясно, что при дворе этих счастливчиков часто выбирали заранее, желая подстраховаться. На исходе Двенадцатой ночи лорд-стюард под пение хора Королевской капеллы приносил заздравный кубок с пряным элем, который подавал королю и королеве; затем его пускали по кругу¹⁶.

По случаю Рождества совершались торжественные богослужения. На протяжении рождественских праздников король каждый день слушал мессу в своей молельне, после чего отправлялся с процессией на утреню в Королевскую церковь, где фактически участвовал в службе. По мнению папского нунция, это было «весьма необычно», поскольку во время публичных молебнов Генрих обычно занимался делами¹⁷. Хор, как правило, пел «Gloria in excelsis»[37]37
   «Слава в вышних Богу» (лат.).


[Закрыть], за что король однажды наградил певчих 2 (600) фунтами стерлингов. На праздник Богоявления Церкви от имени королевы жертвовали золото, ладан и смирну.

Подарками обменивались не на Рождество, а на Новый год. Не только королева и члены семьи короля, но также каждый придворный и слуга преподносили государю подарки, самолично или через своего представителя, на красочной церемонии в зале для приемов. Дары – золотую и серебряную посуду, драгоценности и деньги – выставляли для всеобщего обозрения в буфетах или на столах, установленных на козлах. Королевские секретари вносили каждый предмет в список, после чего подарки отправляли в хранилище. Могущественнейшие вельможи соперничали друг с другом, преподнося королю самые ценные вещи или какие-нибудь новинки: кардинал Уолси регулярно дарил своему государю золотой кубок стоимостью 100 (30 000) фунтов стерлингов. В ответ Генрих дарил всем служителям двора, включая низших, посуду – например, кубки и чаши с королевским вензелем; все предметы подбирались в соответствии с рангом одариваемого.

В январе 1510 года Генрих устроил первый маскарад, которых впоследствии было множество. Однажды рано поутру он и одиннадцать его спутников переоделись Робин Гудом и разбойниками, натянув короткие куртки из зеленого сукна, производимого в городе Кендал (Кент), и скрыв лица под капюшонами. С луками, стрелами, мечами и небольшими круглыми щитами они ворвались в покои королевы, отчего Екатерина и ее дамы сильно «смешались». Тем не менее женщины согласились потанцевать с нежданными гостями, и только по окончании танца король и его приятели скинули капюшоны, открыв свои лица, к изумлению дам и веселью мужчин¹⁸.

В правление Генриха VIII наступило «бабье лето» эпохи рыцарства. Большую популярность приобрели турниры в бургундском стиле: их устраивали по случаю почти каждого придворного торжества или дипломатического визита, а также в мае и июне, чтобы участники совершили «почетные и полезные для здоровья упражнения»¹⁹ перед началом охотничьего сезона. На этих турнирах бились одни аристократы, поддерживая физическую форму в мирное время, так как король «не желал видеть молодых джентльменов неспособными к военным подвигам»²⁰. Турниры становились яркими общественными событиями, которые давали возможность Генриху и его придворным демонстрировать богатство и удаль перед иностранными послами. Успех на турнирной площадке был верным средством войти в милость к королю.

Существовали разные виды состязаний: «барьеры», когда противники сражались пешими на мечах, разделенные деревянной изгородью высотой по пояс, «по примеру Амадиса, Ланселота и других рыцарей древности»²¹; «турнэ» – бой на мечах между конниками; драматические схватки верховых рыцарей, вооруженных копьями, которые неслись друг на друга с противоположных сторон обнесенной деревянным частоколом площадки. В «тилтах» противники сражались попарно, а в «джоустах» – один на один. Участники турнира должны были обладать силой и храбростью, иметь верный глаз и отличное чувство времени, так как состязания представляли немалую опасность: некоторые бойцы получали ранения или даже погибали. Победить на турнире было почти так же престижно, как снискать славу на поле брани.

Именно на турнирах дух рыцарства получал наиболее явственное воплощение. Эти мероприятия сопровождались пышными живыми картинами и аллегориями, за которыми зрители наблюдали с крытых трибун. Участники помещали свои имена на «Древо Рыцарства»²² и могли прибыть в маскарадных костюмах (Генрих однажды появился в образе Геракла) на передвижных платформах для живых картин. Обычно участники и зрители двигались к площадке в составе большой процессии: во главе – конные маршалы турниров, за ними – пешие воины, барабанщики, трубачи, далее – лорды и рыцари, следовавшие по двое, все на конях, в пышной одежде, потом пажи, турнирные бойцы при оружии и, наконец, «его величество, в доспехах с головы до пят, окруженный тридцатью пешими джентльменами, облаченными в атлас и бархат»²³. Часто турниры продолжались по нескольку дней.

Сохранившиеся турнирные таблицы с записью очков, которые вели герольды, показывают, что баллы подсчитывали, ставя на листе вертикальные палочки и перечеркивая, а начисляли в соответствии с тем, какая часть доспехов противника была поражена: за удар по шлему полагался наивысший балл, за ним шел нагрудник и так далее²⁴. В «тилтах» конечной целью было сбить противника с коня или сломать его копье. Куртуазная любовь также играла свою роль. Рыцаря-победителя провозглашали чемпионом дня, и он получал награду от королевы или самой высокопоставленной из присутствовавших женщин. Бойцы на турнирах обычно бились за честь своих дам, дававших рыцарям в знак своей благосклонности шарфы, носовые платки и тому подобные предметы; те надевали их или помещали на видное место, выходя на площадку.

Король, будучи полным сил, молодым и храбрым, получал большое удовольствие от рыцарских подвигов²⁵. В шестнадцать лет, по свидетельствам современников, он упражнялся на турнирной площадке каждый день²⁶. Двенадцатого января 1510 года Генрих впервые публично участвовал в турнире. Они с Уильямом Комптоном появились на арене в Ричмонде, переодетые в костюмы, но поединок оказался яростным, и, когда Комптон в противоборстве с Эдвардом Невиллом был «сильно ранен и мог погибнуть», Генрих счел за лучшее покинуть поле битвы. Пока он уезжал прочь, кто-то знавший его секрет воскликнул: «Боже, спаси короля!» – после чего у Генриха не осталось иного выбора, кроме как «обнаружить себя». Присутствующие пришли в изумление – никто не помнил, чтобы король Англии участвовал в таком действе иначе как в качестве зрителя²⁷.

Комптон, к счастью, поправился, и Генрих продолжил блестяще выступать на турнирах, к вящему неудовольствию «старых отцов» из Совета, которые опасались, как бы он не поранился или, чего доброго, не убился. Чтобы успокоить их, король стал использовать специально изготовленные пустотелые копья, которыми нельзя было нанести слишком сильный удар. Но он все равно подвергал себя риску, «не имея ни уважения ни к кому, ни страха ни перед кем в мире»²⁸, и дважды, как мы увидим позже, едва не погиб.

Генрих был буквально одержим турнирами. Он регулярно тренировался, скакал с копьем наперевес, чтобы сбить с шеста надетое на него кольцо, отрабатывал удары на скаку по подвешенному к столбу щиту или чучелу, прикрепленному к вращающейся перекладине. Его любимыми противниками были Комптон, Невилл, Бекингем, но прежде всего – Брэндон, которому вскоре изготовили костюм для участия в поединках, схожий с королевским.

Уже в 1510 году Луис Карос отмечал: «Есть много молодых людей, кои преуспевают в этом виде воинского искусства, но среди них наиболее заметен, усерден и увлечен боями сам король, который никогда не упускает случая присутствовать на них»²⁹. В 1515 году венецианский посол сообщал, что Генрих бился на турнирах «восхитительно». В тот день король пригласил его вместе со свитой «посмотреть, как он участвует в поединках, и более тридцати раз на скаку сшибался с противниками, а однажды сбил с лошади лучшего турнирного бойца в королевстве [Брэндона?], опрокинул его лошадь и все прочее. Затем он снял шлем, подошел к окнам, возле которых мы были, разговаривал и смеялся с нами, к нашей великой чести и к удивлению всех свидетелей этого»³⁰.

В другой раз, одетый в «золотую ткань с поднятым ворсом», король «выглядел как святой Георгий во плоти», когда вступил на турнирную площадку³¹. В том же 1515 году Джустиниан с восторгом наблюдал, как в течение трех часов «король превосходил всех остальных, многократно потрясая копьем и сбив с коня одного из своих противников»³². Рисунок, где Генрих изображен во всеоружии, готовый вступить в поединок, хранится в Британской библиотеке.

Благодаря личному участию и энтузиазму короля английские турниры стали известны во всей Европе, где такие мероприятия считались крайне важными для обеспечения международного престижа королевства. Однако жизнь короля не состояла сплошь из геройства. В январе 1510 года Генрих отправился, во главе процессии, открывать первую в его правление сессию парламента в Вестминстере. Он выглядел великолепно в алой церемониальной мантии с горностаевой опушкой и длинным шлейфом. Король шел под пологом, который держали монахи Вестминстерского аббатства; перед ними шествовали аббаты в митрах, епископы, герольды, архиепископ Уорхэм, герольдмейстер ордена Подвязки, королевский жезлоносец и герцог Бекингем: последний нес церемониальную шапку, а его наследник, Генри Стаффорд, – церемониальный меч. Король прослушал мессу в аббатстве, сидя на троне, и вошел в зал парламента, где надел церемониальную шапку. Графы Оксфорд и Суррей встали слева от трона, и лорд-канцлер произнес речь³³.

Генрих с нетерпением ожидал рождения сына и наследника. Он заказал новый покров для купели, льняные полотенца для крещального обряда, роскошную колыбель, обитую алой златотканой парчой с вышитым королевским гербом, простыни для постели королевы, пеленки для заворачивания ребенка, кровати для кормилицы и качальщиц колыбели, а также треногое «кресло стенаний» для родов, похожее на современные родильные кресла с вырезом в сиденье, но обтянутое золотой парчой и снабженное позолоченной чашей для крови и последа³⁴.

Однако 31 января у королевы начались преждевременные роды; боль была такой, что она поклялась пожертвовать свой самый дорогой головной убор храму Святого Петра Мученика в Испании в обмен на счастливый исход. К сожалению, дочь родилась мертвой. Публичного объявления об этом не делали, и только через четыре месяца несчастная мать заставила себя сообщить королю Фердинанду о своей утрате. Хотя Бог не ответил на ее молитвы, она сдержала слово и отправила головной убор в Испанию³⁵.

Король скрыл свое разочарование и в масленичный вторник удивил придворных: впервые после постигшего его несчастья он публично принял участие в торжествах, создав новый прецедент. Это произошло в Вестминстере, на банкете в честь иностранных послов. Король и королева привели дам и дворян в зал парламента; Генрих лично проводил каждого гостя к его месту и только после этого сел рядом с Екатериной за высоким столом. Вскоре он поднялся, стал ходить вокруг столов и беседовать с женой и послами, а затем исчез вместе с графом Эссексом. Через некоторое время оба вернулись одетыми «на турецкий манер», с ятаганами в руках, с шестью джентльменами в прусских нарядах и факельщиками, черными, как мавры. Побыв некоторое время в этом образе, король опять удалился, потом появился в коротком багрово-синем дублете со вставками из золотой парчи. После этого он и другие джентльмены танцевали с дамами. Генрих встал в пару со своей сестрой Марией³⁶. С тех пор монарх не стеснялся выступать в роли устроителя зрелищ.

День святого Георгия, покровителя Англии и Благороднейшего ордена Подвязки, приходится на 23 апреля. Именно в этот день Генриха провозгласили королем, и он официально праздновал его как свой день рождения. Святой Георгий был его героем, а кавалером ордена Подвязки принц Генрих стал в возрасте четырех лет. Каждый год 23 апреля король устраивал заседание орденского капитула там, где находился сам, – не обязательно в Виндзоре. За тридцать семь лет его правления капитул двадцать четыре раза собирался в Гринвиче.

Основанный в 1348 году Эдуардом III орден Подвязки был главным, наиболее престижным объединением рыцарей в Англии, видоизмененным в подражание бургундскому ордену Золотого руна Эдуардом IV, который построил церковь Святого Георгия в Виндзоре, и Генрихом VII. Сын последнего, Генрих VIII, питавший страсть к старинным рыцарским ценностям и всячески подчеркивавший собственное величие, также уделял ему особое внимание.

Членами ордена были сам монарх и двадцать пять рыцарей-компаньонов, которые покидали его только в случае смерти или опалы. Назначение на освободившиеся места осуществлялось во время ежегодного капитула. Каждое заседание капитула сопровождалось великолепным пиром; в Виндзоре его устраивали в холле Святого Георгия. Рыцари надевали «синюю бархатную накидку с подвязкой на левом плече, подбитую белым сарканетом, [и] алые рейтузы на бедрах»³⁷. У каждого на ноге была голубая³⁸ шелковая подвязка с золотой пряжкой и вышитой розой Тюдоров (подвязка являлась старейшим знаком отличия ордена), а на шее – золотая цепь, вошедшая в обиход при Эдуарде IV или Генрихе VII. Генрих VIII в 1510 году постановил, что цепь должна состоять из двенадцати тюдоровских роз в окружении голубых подвязок, перемежающихся двенадцатью узлами с кисточками; на ней висел «Великий Георгий» – украшенный драгоценными камнями медальон с изображением святого, убивающего дракона. Рыцарям дозволялось носить знаки отличия только в День святого Георгия и во время больших придворных праздников, поэтому в 1512 году Генрих учредил «Малого Георгия» для ежедневного ношения. Этот медальон подвешивали на золотую цепочку или голубую ленту и иногда дополняли редкими камеями. Известно, что у короля имелось три «Малых Георгия»³⁹.

В восточной части нефа часовни, на замковом камне свода, изображен герб Генриха VIII, окруженный гербами рыцарей Подвязки; они же изображены на геральдических табличках. Легенда гласит, что слова, ставшие девизом ордена: «Honi soit qui mal y pense» («Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает»), впервые произнес Эдуард III, упрекнув придворных, засмеявшихся, когда подвязка его любовницы графини Солсбери упала на пол во время танца. Каким бы ни было реальное происхождение этой фразы, она стала личным девизом государя. Подвязку даровали в знак великого почета и дружбы иностранным правителям, таким как император Максимилиан I, который, по обычаю, ответил на этот знак внимания: в 1505 году Генрих, будучи принцем, стал кавалером ордена Золотого руна. Ганс Гольбейн запечатлел его с соответствующими знаками отличия на фреске в Уайтхолле (1537).

Впервые капитул ордена Подвязки при Генрихе VIII собрался в Гринвиче в 1509 году, но выборы новых членов отложили до мая в связи с кончиной прежнего короля. Полноценный капитул и пир состоялись в апреле 1510 года.

Майский день, изначально – языческий праздник плодородия, считался одним из главных торжеств года. При дворе по этому случаю всегда веселились, король «маёвничал» с большим размахом, и празднества длились до четырех дней. В «майское утро» все отправлялись «развлечься в леса и на луга»⁴⁰ – поборники нравственности не одобрили бы многого из происходившего там, – а позже устраивали спортивные состязания, скачки, рыцарские поединки и танцы вокруг майского дерева. После этого обычно подавали пирожные и сливки⁴¹. Первого мая 1510 года «его милость, будучи молодым и не желая проводить время в праздности, встал очень рано, чтобы принести цветы боярышника и зеленые ветки, сам свежий и роскошно одетый, и все его рыцари [были] в белом атласе… и каждый пошел со своим луком и стрелами в лес для стрельбы, и так они вернулись ко двору, каждый с зеленой веткой на шапке»⁴².

В том же месяце Генрих вновь появился на турнирной площадке в Гринвиче. «Король Англии почти каждый день развлекается, бегая по кругу, участвуя в конных и пеших боях. Два дня в неделю назначены для турнира, который будет продолжаться до праздника Св. Иоанна»⁴³.

Екатерина снова ждала ребенка, но есть свидетельства того, что Генрих уже не делил с ней ложе. Двадцать восьмого мая Луис Карос, чей отчет – судя по всему, основанный на придворных сплетнях – является единственным источником сведений об этом случае, сообщал:

Недавно случилось так, что две сестры герцога Бекингемского, обе замужние, жили во дворце. Одна из них – любимица королевы, а другая, как говорят, очень нравится королю, который ухаживал за нею. Иные же говорят, что виной всему не король, а молодой человек, его фаворит, по имени Комптон, который, как говорят, вел любовную интригу для короля, и это более правдоподобно, ибо король выразил большое неудовольствие тем, что я сейчас расскажу. Фаворитка королевы очень беспокоилась о своей сестре и позвала своего брата-герцога, своего мужа и мужа сестры, чтобы посоветоваться, как быть. В итоге, пока герцог находился в личных покоях сестры, которую подозревали в связи с королем, Комптон пришел туда, чтобы поговорить с нею, увидел герцога, который преградил ему путь, повздорил с ним, и герцог упрекнул его, наговорив много резких слов. Король был так оскорблен, что отругал герцога. В ту же ночь герцог покинул дворец и не возвращался несколько дней. Одновременно с этим муж той дамы ушел, увел с собой жену и поместил ее в монастырь за шестьдесят миль оттуда, чтобы никто не мог ее видеть.

Король, поняв, что виной всего стала сестра той дамы, фаворитка королевы, на следующий день после отъезда первой выгнал вторую из дворца и с нею – ее мужа. Полагая, что есть и другие женщины на службе у фаворитки, которые ходят по дворцу и тайком выслеживают каждое незаметное движение, чтобы донести королеве, король готов был удалить их всех, если бы не опасался слишком большого шума. После этого едва ли не весь двор понял, что королева сердится на короля, а король – на нее, и между ними разразилась буря. Королева не скрывает своего недоброжелательства по отношению к Комптону, и король очень сожалеет об этом⁴⁴.

У Бекингема было две сестры: Анна Стаффорд, жена сэра Джорджа Гастингса, позже графа Хантингдона, и Элизабет Стаффорд, жена Роберта Ратклиффа, лорда Фицуотера, обе – придворные дамы королевы Екатерины. Из отчета Кароса неясно, кто из них был предметом внимания короля, а кто – доносчицей, однако известно, что Комптон некоторое время состоял во внебрачной связи с леди Гастингс и позднее выстроил заупокойную часовню, где ежедневно возносились молитвы о ее душе и о посмертном благополучии членов его семьи⁴⁵; резонно предположить, что именно она дала повод к скандалу. Однако из письма Кароса складывается впечатление, что в тот момент Комптон являлся посредником между королем и упомянутой дамой. Карос держался именно такого мнения, и, если бы все было иначе, королева, конечно, не разгневалась бы так сильно, хотя в любом случае расстроилась бы из-за публичного позора, постигшего близкую к ней даму: это бросало тень на ее собственную честь и репутацию. Раз придворные дамы шпионили за королем, значит у Екатерины уже тогда имелись подозрения.

Видимо, король не успел зайти так далеко, как хотел, к тому времени, когда все раскрылось, чем отчасти объясняется его ярость. Он проявил характерную для себя щепетильность; во внебрачных отношениях с женщинами Генрих старался соблюдать величайшую осмотрительность, и поэтому сохранившиеся свидетельства о его любовных похождениях в лучшем случае фрагментарны. Немногие известные факты позволяют предположить, что Генрих обычно искал развлечений на стороне, когда его жены были беременны и интимные отношения между супругами ставились под запрет, особенно в связи с тем, что будущность его династии с течением времени подвергалась все большей угрозе. Подтверждается мнение о том, что Генрих относился к совокуплению в браке по большей части как к средству обретения потомства и считал, что мужчина должен искать удовольствие не в супружеской постели.

История с сестрами Стаффорд стала для Екатерины унизительным уроком и показала ей, что перечить супругу в таких случаях бесполезно. Как многие мужчины в то время, Генрих полагал, что имеет право ухаживать за другими женщинами, но при этом ожидал от жены безупречной чистоты. Вскоре Екатерина поняла: чтобы сохранить достоинство и избежать оскорбительных публичных ссор, лучше закрывать глаза на внебрачные похождения супруга и быть благодарной ему за то, что он не позорит ее, открыто выказывая свою страсть.

Несомненно, у Генриха были увлечения. Свидетельства о них весьма отрывочны, но, взятые вместе, дают убедительную картину. В 1515 году Джустиниан говорил, что Генрих «не подвластен никаким порокам»⁴⁶, однако французский посол в Риме тогда же утверждал, что король – «юнец, [который] не интересуется ничем, кроме девушек и охоты, и транжирит почем зря отцовское наследство»⁴⁷: это вызвало большое неудовольствие английского посла при папском дворе, считавшего такие слова неуважительными по отношению к своему государю. Джордж Уайетт, внук Томаса Уайетта, придворного поэта Генриха, сообщает, что король бросил ухаживать за одной дамой, когда его друг, сэр Фрэнсис Брайан, проявил к ней интерес. Вероятно, Генрих также пользовался благосклонностью Элизабет, прекрасной сестры Брайана, которая была замужем за сэром Николасом Кэрью, тоже придворным и фаворитом короля; Генрих подарил ей «немало прекрасных бриллиантов и жемчугов и бесчисленное множество драгоценностей» – все это, строго говоря, являлось собственностью королевы⁴⁸. Около 1528 года король увлекся ветреной миссис Амадас, женой Роберта Амадаса, хранителя Сокровищницы; эта дама, подверженная истерикам и странным видениям, не скрывала того, что Уильям Комптон предоставил свой дом на Темз-стрит для их свиданий⁴⁹. Это делает правдоподобным утверждение Кароса о том, что в истории с леди Стаффорд Комптон действовал по поручению Генриха.

В 1533 году Реджинальд Поул, двоюродный брат короля, заявил, что Анна Болейн, отказываясь спать с Генрихом, помнила о том, «как скоро он пресыщался теми, кто становился его любовницами»⁵⁰. Врач короля Джон Чеймбер описывал его как «чрезвычайного любителя женщин», склонного к «похотливым фантазиям»⁵¹. Даже Уильям Томас, автор хвалебной биографии Генриха, написанной незадолго до его смерти, признавал: «Нельзя отрицать, что он был человеком очень чувственным, и неудивительно, ибо, хотя отец обучил его всевозможным наукам, позже он стал предаваться всяческому разгулу и чрезмерной любви к женщинам».

Враги Уолси попрекали его тем, что он – «королевский сводник, показывает ему, какие женщины превосходнее всего и имеют наилучший цвет лица⁵², и хотя тот решительно отвергал это обвинение, оно не лишено оснований. Позже один автор-католик утверждал, что „король Генрих предавался трем печально известным порокам – распутству, алчности и жестокости, но два последних проистекали и вырастали из первого“»⁵³. Придворный Елизаветы сэр Роберт Нонтон позже повторял слова, ставшие к тому времени общим местом: Генрих никогда не щадил ни мужчину, на которого гневался, ни женщину, которую желал⁵⁴.