Текст книги "Путь к сердцу"

– Я сама предложила, – решила я спасти ситуацию, – у твоей мамы была не самая удачная обувь.

– Почему я не удивлен? – протянул мальчик. – Мам, расскажи Марине, как мы пошли однажды в поход, и ты чуть не отправилась туда в юбке, – рассмеялся Марат и снова убежал вперед.

– В юбке? В поход? Серьезно? – спросила я, еле сдерживая смех.

– Это было совсем не так! Мы собрались, и я просто чуть не забыла переодеться. Я не собиралась идти в поход в юбке. Я же не совсем… сумасшедшая, – пробормотала она и двинулась вперед.

– Конечно, – ответила я, скорее, сама себе и пошла вслед за ней.

Мы сидели на возвышении небольшого пляжа, пока Марат плескался у воды и строил замки из мокрого песка. Я водила палочкой по земле, вырисовывая непонятные узоры.

– Он определенно счастлив. Ему тут очень нравится. Спасибо, что предложила погостить у вас, – сказала Ирина, наблюдая за увлеченным игрой сыном. – Он так редко бывает простым мальчишкой. Постоянно что-то читает, узнает, изучает. Я не успеваю следить за тем, как он взрослеет. А тут для него столько нового, что он по-настоящему похож на восторженного ребенка. А не на маленького профессора, как обычно. Спасибо, Марина.

– Не за что. Мне приятна ваша компания. А бабушка, похоже, уже в него влюбилась. Может, освободит меня ненадолго от вопросов, когда я остепенюсь и нарожаю кучу детей.

– А ты не хочешь?

– Что? Кучу детей?

– Ну, не знаю… семью? Насчет кучи детей это, конечно, сложный вопрос, но, вообще, ребенка?

– Я как-то не думала об этом. Я не против детей в принципе, но никогда не мечтала о белой фате, младенце в колыбельной и тому подобном. Просто как-то… Не знаю, – пробормотала я, понимая, что мы ходим по краю очень скользкой темы. И я не была готова выворачивать свою душу перед Ириной Викторовной и признаваться в том, что о принце я точно не мечтаю. О принцессе – возможно. Но я не знала, как она к этому относится в принципе, а сообщать об этом на острове – было опасно. Мало ли, она захочет тут же сбежать, а лодка всего одна. Неловкости мне не хотелось. Поэтому я не спешила с таким признанием.

– Марат говорил, что ты почти не помнишь свою маму?

– Говорил?

– Да, но… Извини, это не мое дело. Кстати, вот еще одна моя чудесная черта – люблю совать свой нос, куда не надо, – улыбнулась она и чуть выпрямилась. – Я не хотела лезть в душу.

– Да нет, все нормально, – успокоила я ее. – Тут нет трагичной истории или чего-то такого. Точнее… может, какой-то трагизм все же есть, но не настолько, чтобы я не могла об этом говорить. Меня воспитывали папа и бабушка. Мама ушла, когда я была совсем маленькой, а потом ее не стало. Вот и вся история.

– И ты не была… Ну, не знаю, обижена или рассержена на нее?

– Честно? Не особо. Меня хорошо воспитывали. Я была окружена любовью и заботой. Мне не на что жаловаться, – пожала я плечами. – За исключением тех случаев, когда папа пытался готовить, – засмеялась я. – Я иногда думала, что он хочет от меня избавиться таким образом.

– Все так плохо? – рассмеялась Ирина Викторовна.

– Даже не представляете, – покачала я головой. – Боже. У этого человека золотые руки, но когда он берет в них продукты… пиши пропало. У него даже вода подгореть может.

– Бывает, – усмехнулась она, снова переводя любящий взгляд на сына.

Мы вернулись к вечеру. Ужин уже был на столе, Марата ждал компот из ягод, а нас – домашнее бабушкино вино. Потом Виктория Павловна и бабушка чуть не подрались из-за того, кто будет убирать со стола, в итоге, они пришли к компромиссу – свалили все на меня. И пока бабуля показывала гостям свои огородо-грядочные владения, я закончила с уборкой.

Когда все разошлись по своим спальням, я лежала на своей старой большой кровати и смотрела в потолок, на котором отражались тени деревьев от света большой луны, и понимала, что впервые за долгое время я действительно прожила день. Я чувствовала полноту жизни и ее вкус. Это был насыщенный, хороший, замечательный день.

27

2012

Я сидела в небольшом уютном и очень теплом кафе, наслаждаясь ощущением, как, слегка покалывая, отогреваются ладони. Я обхватила большую чашку с капучино и смотрела на узор из пенки, которым бариста украсил мой напиток. Колокольчик у входной двери звякнул, и я подняла голову. Вошел высокий красивый блондин с аккуратной модной стрижкой. Осмотрел зал, нашел взглядом меня, кивнул, подошел к стойке и, что-то сказав стоящему за ней пареньку в фартуке, направился ко мне. Большой комок тут же подкатил к горлу. Я встала, и около минуты мы молча смотрели друг на друга. Наконец, Веня улыбнулся и сделал шаг вперед, раскрывая объятия. Я тоже шагнула и обхватила его обеими руками. Больше сдерживаться я не могла. Слезы выступили на глазах, и я судорожно, будто утопающий в спасательный круг, вцепилась в его плечи. Он погладил меня по спине и тихо сказал:

– Успокойся. Я рядом. Я с тобой.

Мы несколько минут так простояли. Молча. Наверное, люди вокруг думали, что мы брат и сестра, которые не виделись много лет. Или влюбленные после расставания. Мне было плевать, как мы выглядим, впервые за долгое время мне стало чуточку легче. Я смогла вдохнуть чуть глубже, чем все несколько месяцев до этого. Наконец, я смогла его отпустить, и мы сели за столик. Официант принес Вене заказанный кофе, а мы продолжали молча сидеть и смотреть друг на друга.

Веня первый нарушил молчание:

– Твои вещи все здесь? – спросил он, взглядом указывая на два огромных чемодана на колесиках, что стояли сбоку от меня.

– Да. Все, что нажито непосильным трудом, – грустно усмехнулась я.

– Не так уж и мало, – улыбнулся Веня. – Остановишься у меня, а там разберемся, – тут же добавил он.

– Веня, спасибо, но я не думаю…

– Вот и не думай, – оборвал он меня. – У меня две комнаты. Места хватит.

– Я имею в виду, что ты не обязан… Я забронировала номер в гостинице, поживу там, потом подыщу что-нибудь подходящее.

– Значит отмени бронь. Не хватало еще, чтобы мой друг мотался по каким-то притонам, когда у меня есть хорошая светлая комната, – проворчал Веня.

– Ты меня, должно быть, ненавидишь. Я не звонила тебе почти пять лет, а теперь прошу у тебя помощи.

– Ты не просишь, я сам предлагаю. И нет, я тебя не ненавижу. Не выдумывай.

– Веня, ты не представляешь, какой сволочью я себя чувствую…

– Не сейчас, Марина, – серьезно сказал он. – Не здесь. Давай мы доедем до меня, ты примешь душ, отдохнешь, а потом мы достанем бутылку чего-нибудь крепкого, и ты мне расскажешь то, что захочешь, ладно?

– Ладно, – согласно кивнула я и вздохнула, чувствуя, как глаза снова начинает пощипывать.

– Хочешь, поедем прямо сейчас?

– Да. Пожалуйста.

Была ранняя весна, погода не радовала теплом, кое-где все еще лежал снег. Я наблюдала серый пейзаж из окна, пока мы ехали до дома Вени. Когда мы поднялись в его квартиру, я поняла, что он не обманул, сказав, что спальня светлая и довольно уютная. Я приняла ванну, немного отдохнула, согрела свои конечности, а когда вышла, то обнаружила в большой комнате, которая должна была стать моим временным пристанищем, накрытый стол. Веня успел сварганить немудреный салат, порезал фрукты, колбасу, сыр и завершала весь этот натюрморт бутылка хорошего виски.

– Я не знаю, стала ли ты нормально пить, но виски хорош, – сказал он, указывая на диван.

– Нормально пить? – усмехнулась я.

– Ну, по крайней мере, не «улетать» с полбокала.

– Тогда стала. Я вполне могу выдержать раза три-четыре по полбокала, – сообщила я и села на диван.

– Это, безусловно, хорошая новость. Тогда предлагаю за встречу.

– Согласна.

Мы полчаса проболтали о пустяках. Веня рассказал, что это уже третья его съемная квартира, и что он планирует в скором будущем покупку своей собственной жилплощади. Мы поговорили о его родителях, его работе, жизни в целом. Так или иначе, разговор близился к главному – почему я здесь, и что происходило все эти годы, пока мы не общались. Когда оттягивать стало бессмысленно, я налила нам еще виски, уселась поудобнее и глубоко вздохнула.

– Ты же слышал о ней?

– Об Александре Бойцовой? Известной певице, которая дает концерты даже за границей? Конечно. Я же включаю иногда телевизор и читаю газеты.

– Ну, вот. Все началось в тот год, когда ты уехал поступать. Я подала документы в технический ВУЗ, меня приняли, я начала обучение. А она со своим продюсером тогда только поднималась. Выступала на городских мероприятиях, в ДК, у нее даже был концерт во Дворце спорта, представляешь? Половина зала была пустая, но уже что-то. Она тогда расстроилась, конечно. Ей хотелось всего и сразу. Всегда резкая была, хватала за жабры. Продюсер считал это успехом, она – провалом. Потом накопили на студию, она записала несколько своих песен. Новых, знаешь. Взрослых. Продюсер, еврей, к слову, отправил ее учиться правильно петь. Дыхание там, постановка голоса, тренировка связок. Она росла. Действительно росла на моих глазах. Потом выложила запись в сеть. Ее заметили. Это через год – полтора было. Потом другой продюсер, тоже еврей. Смешно. С первым она распрощалась легко, без грусти и ностальгии. Даже подло как-то. Я еще удивлялась, как она так могла. Бок о бок с ним больше года каждый день, и так просто отпустила. А она посмотрела на меня, как на ненормальную, и сказала, что он исчерпал свои возможности, а ей нужно двигаться дальше. Я тогда не задумалась об этом. Потом только поняла. Что так она со всеми делала – требовала, отдавала, а когда чувствовала, что все, больше не получит ничего – прощалась. Новый продюсер предложил ей переехать. А я что? Я с ней. Она мой мир. Точнее, была. Была моим миром. Перевелась на заочку, поехали. Я работала и училась сама. Ездила на сессии. А она пела. Боже, Веня, как она пела. Учителя разбудили в ней то, что видят только профессионалы. Весь талант полез наружу. Ты и сам слышал, из каждого утюга ее песни. Тогда и кончились провалы. Началась слава. Сольники, постоянные разъезды. Я, как собачка, за ней. Пока она на репетиции – я в учебниках. Тогда уже, конечно, я работать не могла нормально. Подрабатывала на стороне, удаленно. С ней мы виделись только по вечерам, и то не всегда. Сколько раз я убирала остывший ужин, потому что она так и не вернулась с репетиции. Потому что новая идея, новая песня, новые ноты. Талант, настоящий талант – это тяжело, Вень, это очень трудно. Иногда она тащила меня с собой на репетиции и спрашивала, что я думаю. Слушала внимательно. Тогда еще слушала. А на концертах я непременно в первом ряду сидела. Она шутила всегда, что без моих слез концерт пройдет плохо. После выступления мы запирались в гримерке, и она отдавалась мне с той же страстностью, с которой только что по сцене прыгала. Ради таких моментов стоит жить. Ревновала я ее, ой, как ревновала. Слухи же в этой гнилой тусовке быстро разносятся. Сколько ассистенток, музыканток, фанаток пытались к ней подобраться. Но она не терпела сцен ревности. Говорила, что либо я ей верю, либо нет. Я верила. А что мне оставалось? Тут не было выбора. Да, она не изменяла, я знаю. Но все эти малолетки и прожженые тусовщицы столько нервов у меня «отобрали», что ужас просто. Я могла уйти давно. Когда только начались эти ее психи, поиск чего-то нового, ей тогда казалось, что она застряла. Что выдала все, что было. Это жуткое время было. Она ни с кем не хотела разговаривать, к себе не подпускала. Даже номер отдельный сняла. Сидела там неделю, представляешь? Не вылезая. Потом вышла – глаза сияют, нашла, говорит. Через неделю хит ее вышел. Потом еще несколько. Я радовалась. Не песне, а что она в себя пришла. Про меня вспомнила. Голос ее хриплый по утрам, глаза эти прозрачные. Господи, я только ради них и жила, ради этих моментов. Потом, когда у нее очередной кризис наступил, все еще хуже стало. Она даже концерты отменяла. Мы тогда в Лиссабоне были. Отвернулась от всех. Больно было. Каждый раз, когда она отказывалась от меня, было больно. Потом очередной хит. И я поняла, что перед каждой песней, что действительно выстрелит, у нее упадок полнейший. Терпела, а что делать? Ни один, ни один человек не имел надо мной такой власти, как она. Даже страшно было. Она была моей силой, моей жизнью, моей целью. Я заканчивала институт. Сдала все, диплом, все дела. Думала, ну, вот теперь-то может, больше времени будет. На нас. Но куда там. Она совсем уже ничего не видела кроме музыки. Могла неделю не появляться, сидела все в студии, оттачивала каждую ноту. Ей максимум был нужен, всегда. Никаких полу-оттенков, только либо черное, либо белое. Максималистка страшная. А в последний год я даже не помню, сколько раз мы сексом занимались. Не до этого ей было. Не до меня. И поняла я, что моей она и не была никогда. Только видимость. Любила, да. Но любила она какой-то своей, только ей понятной извращенной любовью. Настоящие отношения у нее были с музыкой. С этой гитарой чертовой, да с микрофоном. Вот с кем полноценный роман. А я нет. Я, как дополнение. И поняла я, что никогда у нас не будет этого простого и такого нужного мне «мы». Не с ней. И был выбор – ждать, когда она решит, что и я исчерпала свои возможности, что больше не даю ничего, да и что ей уже ничего не нужно от меня, или уйти. Сохранив хоть немного себя. Она ледяная тогда стала совсем, Веня. Я глаза ее обожала. Они такие зимние у нее, почти прозрачные. Сумасшедше красивые. Только ясно потом стало, что зимние они, потому что для людей тепла в ней нет. Все, что было, она музыке отдавала. А мне – что оставалось. Это было совсем уж не много, знаешь. И я ушла. Просто собрала вещи и уехала. Сначала домой, к отцу. Не ела, не пила. Лежала и в потолок смотрела. Песен ее слушать вообще не могла. Многие же мне она посвящала. А там столько воспоминаний. За пять-то лет. Я ушла просто – записку оставила, что не могу так больше, и все. А она даже не позвонила. Ни звонка, ни смс. Но это и хорошо. Позвони она, я бы наверняка вернулась. Никогда не могла отказать ей. Ни разу. Вся моя жизнь – она. Веня, так больно мне в жизни ни разу не было. Сколько меня ее глаза да голос во снах преследовать будут, я не знаю. Она сожгла дотла меня. Вывернула наизнанку. Скучаю по ней жутко, невыносимо. Честно, думала не переживу эту зиму. Я после Нового года ушла. Который встретила в одиночестве – она репетировала. Так странно было – мы познакомились зимой, и разошлись тоже зимой. Разошлись. Не то слово. Скорее, я оторвала ее от себя. Или, вернее сказать, себя от нее? Самая страшная зима была. Самая страшная. Когда ты живой, но как будто бы умер. Не знаю, доведется ли мне хоть раз еще испытать такое. Не уверена, что хочу. Нельзя так. Без оглядки растворяться. Потому что не останется ничего. А собирать себя заново – трудно. Поэтому и приехала сюда – здесь воспоминаний нет. А ты есть. И если простишь меня, дуру, то здесь и останусь.

Веня долго молчал. И я молчала. Потом он налил еще в стаканы виски и посмотрел на меня.

– Почему ты не звонила? Когда было трудно, плохо? Почему? Ты же не думала, что я тебе не отвечу?

– Стыдно было, Веня. Сама эту жизнь выбрала. Ее выбрала. Что уж жаловаться. А самое смешное, скажи мне тогда, пять лет назад, как все кончится, я бы снова все повторила. Особенно первое время. Тогда, правда, все было хорошо. Так что я бы все повторила. Может, только на вокзале, когда тебя провожать приходила, подошла бы. Попрощалась.

– Ты приходила меня провожать?! – Веня вытаращился на меня, не донеся стакан до рта.

– Ага. Видела, как ты с чемоданами в поезд садился. А родители тебе махали. Деловой такой, взрослый.

– Но почему… Почему ты не подошла?

– Не знаю, Веня, не знаю, почему. Спроси меня об этом пять лет назад. Может, стыд, может, гордость. Не знаю. Тогда казалось, что все неправы, кроме меня. Думала, что никто не понимает, что это за чувство. Папа старался тоже намекнуть, что я не своей жизнью живу, а ее. Но я не слушала. Никто не нужен был, понимаешь? Только она. Ее глаза и ее голос. И ничего больше.

Веня задумчиво смотрел в стакан, потом залпом осушил его и поставил на столик.

– Ладно. Главное, что ты сейчас здесь, – он посмотрел мне в глаза и искренне улыбнулся. – И все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – еле слышно повторила я, стараясь в это поверить.

Все же с другом мне повезло.

28

Я сидела на деревянном, сколоченным папой диванчике, что стоял около клумбы на поляне, и подставляла лицо ласковым утренним солнечным лучам. Конец лета был не за горами, но в эти дни стояла удивительно жаркая погода. Особенно сегодня. Я в очередной раз убедилась, что отпуск был хорошей идеей, поскольку в такую жару в городе было бы невыносимо. О смоге и потных коллегах мне регулярно сообщал Веня в смс или когда звонил по вечерам.

Он спокойно воспринимал нашу дружбу с Ириной Викторовной и ее семьей. Иногда лишь мягко поддразнивал меня на ее счет. Но я всегда умудрялась «отбить» его словесную подачу.

Около меня стояла чашка с кофе и молоком, и я думала, что сегодня можно будет и позагорать. Три дня, что мы были здесь, мы даже не купались. Постоянно находились какие-то дела. Мы гуляли по подножию скалистых гор, на самом верху которых стояли мощные ели. Катались на лодке, на соседской лошади, играли в бадминтон. Марат возился с бабушкиным «скотом» в виде собак и кошек. Я всерьез думала, что если бы ему разрешили, то Марат и ночевать остался бы в собачьей будке.

Когда я поняла, что мне уже становится жарко, и подумала, что самое время достать из сумки купальник, я услышала голоса, раздававшиеся из дома. Повернув голову, я замерла. И я очень надеялась, что мой рот не был открыт в тот момент, когда на крыльце дома показалась Ирина Викторовна. В раздельном купальнике. В чертовом маленьком купальнике. В одной руке у нее была книга, в другой она держала небольшое покрывало, а на голове у женщины были модные солнцезащитные очки. Она опустила их и нацепила на нос, потом мило мне улыбнулась и прошла на середину поляны.

– Еще только одиннадцать утра, а на солнце уже почти тридцать градусов, – сказала она, расстилая покрывало. – Надо ловить момент. Пусть все думают, что я была на море, – хихикнула она и опустилась на плед.

– Ага, – прокашлявшись, ответила я и отвела глаза. Зрелище было, конечно, еще то. Я подозревала, что у нее хорошая фигура, но чтобы настолько – это было выше моих сил. Я увлеченно рассматривала траву под ногами, когда снова услышала ее голос.

– А ты не любишь загорать? – Ирина Викторовна перевернулась на живот и открыла книгу. Легче мне не стало. Ее пятая точка тоже была весьма хороша.

– Люблю. Я загораю. И тоже буду. Загорать. Позже, – пробормотала я бессвязными фразами и покраснела, еле оторвав глаза от ее задницы.

– Все нормально? – голова женщины смотрела в мою сторону. Но из-за очков я не видела, куда был направлен ее взгляд, поэтому мне оставалось только надеяться, что она не заметила, что я красная, как помидор.

– Да, я… – меня «спас» Марат. Он выскочил из дома и через секунду оказался около меня.

– Марина, пойдем на речку? С утра у самого берега плавают мальки, твоя бабушка сказала, что их легко поймать даже стаканом. А если стоять неподвижно ногами в воде, то они будут кусать пальцы, – его глаза буквально горели.

– М-да, а в Тайланде мы за такое развлечение отдали кучу денег, – пробормотала Ирина Викторовна.

– В Тайланде другая рыба. Это не совсем одно и то же, – улыбнулась я и снова повернулась к мальчику. – Конечно. Может, переоденемся сразу? Сегодня можно искупаться. Жара стоит недели две, вода как следует прогрелась после тех дождей, что были тут недавно.

– Да! – восторженно воскликнул Марат и убежал обратно в дом.

– Там… На речке безопасно? Ну, не глубоко? Он умеет плавать, но все же, – неуверенно спросила Ирина Викторовна, чуть приподнимая очки.

– Все будет в порядке. Там глубоко только в средине реки и выше по течению. До туда пешком не так просто добраться, – успокоила я ее. – Вы будете тут? Или присоединитесь?

– Пожалуй, я поваляюсь на травке с книгой, если ты не против. И, кстати, если устанешь от Марата – отправляй его ко мне. Я серьезно, – улыбнулась она, вновь надевая «авиаторы».

– О, не думаю. Мне с ним весело, – пожала я плечами, говоря со всей искренностью.

– Хорошо.

Я развернулась, чтобы уйти, но услышала, как она снова окликнула меня.

– Марина?

– Да? – я снова повернулась, стараясь смотреть ей в глаза, точнее, в очки, а не на ее тело.

– Спасибо тебе. За все, – я увидела ее обворожительную улыбку и почти забыла, куда я шла.

– Не за что. Я… Я пойду, – встряхнув головой, я пошла в дом за купальником.

Мы до обеда носились по реке с Маратом за мальками. Брызгались теплой водой, купались. Я притащила большой и толстый лист пенопласта, и мы плавали на нем, скидывая друг друга в воду. Я выигрывала в соревновании «Кто дольше продержится на ногах на листе пенопласта» ровно до того момента, пока на берегу не появилась Ирина Викторовна. Увидев ее в купальнике, с развевающимися на легком ветру волосами, я забыла о равновесии и через минуту уже оказалась в воде. Мое падение сопровождалось громким смехом Марата и Ирины Викторовны.

Когда мы все вместе сидели и обедали, я поняла, что такая реакция моего тела и разума на женщину – нехороший знак. Это было похоже на то, что она начинает мне нравиться куда больше, чем друг. И если раньше я могла как-то игнорировать потуги своего мозга открыть мне глаза, то теперь это делать становилось все сложнее. В кого-кого, а в нее-то точно мне влюбляться нельзя. Натуралка, старше меня на несколько лет и с ребенком. Кажется, я ничего не забыла?

Пока я раздумывала над этим, поглощая первое и второе, я немного успокоилась. Влюбиться? Нет. Я не влюбляюсь. Я не испытывала этого чувства уже несколько лет. Не может же быть так, что мои эмоции, наконец, проснулись, причем к тому, к кому совершенно не нужно. Нет. Это ерунда какая-то. Вероятно, мне просто напекло голову. А что? Я не надела бейсболку, в отличие от Марата, а на улице было выше тридцати градусов жары. Точно. Это все жара.

Этим же вечером я сидела у костра на берегу реки. После ужина мы все впятером поиграли в карты, причем моя бабушка всех «обула», попили чай с печеньем и разошлись по комнатам. Марат так набегался за день, что уже в девять вечера сонно хлопал глазами, пока Ирина Викторовна с Викторией Павловной не увели его наверх.

На берегу вдоль реки росли невысокие ивы, а наш и соседские дома стояли на возвышении. Так что мне было прекрасно видно, как наши временные «постояльцы» погасили свет в комнатах и, видимо, улеглись.

Дым от костра отгонял назойливых комаров, воздух был комфортно теплым, и у меня была пара бутылок пива с собой в рюкзаке. Моя бабуля оказалась любительницей нефильтрованного, так что я регулярно привозила ей несколько бутылок, когда приезжала. Ей нравился сам вкус, поэтому иногда она баловала себя стаканчиком пенного. Остальную часть бутылки обычно допивала я. Это был наш маленький секрет от отца, потому что он вообще думал, что кроме бокала вина бабушка ничего из алкоголя не пьет. Но благодаря мне она попробовала и настоящий шотландский виски, и ликер, и коньяк. Остатки бутылок она хранила в погребе, называя его «баром». А отец всегда удивлялся, когда на столе появлялся какой-нибудь хороший алкоголь.

Я скучала по тем временам из моего детства, когда я вот также сидела у разведенного костра и думала, мечтала, что-то представляла, периодически подкидывая палки и поленья в огонь.

Я вытянула ноги, сидя на поваленном и кем-то принесенном бревне, и, закрыв глаза, слушала стрекотание сверчков. Размеренный тихий гул ночной жизни разрезал звук чьих-то шагов. Я нахмурилась и повернула голову в сторону тропинки между кустов. Все уже легли спать, кто может болтаться в одиннадцать вечера по берегу?

Но я довольно быстро получила ответ на свой вопрос, увидев знакомую фигуру в темноте.

– Не спится? – улыбаясь, спросила я, чуть пододвигаясь на бревне.

– Ага. Виктория Павловна храпит, как лесоруб. Она всегда храпит, стоит ей пригубить немного вина. Я не помешала? – Ирина Викторовна подошла ближе и скромно встала рядом с бревном.

– Нисколько. Наслаждаюсь тишиной. Можете присоединиться, – я показала рукой на место рядом с собой и еще немного переместилась.

– Спасибо, – женщина села рядом и посмотрела на костер.

– Хотите пива? У меня есть еще бутылка.

– О, да у тебя тут вечеринка, – усмехнулась она. – Да, не откажусь.

– Ну, не совсем вечеринка, скорее, маленькое веселье. Я в детстве постоянно до ночи сидела на берегу, пока глаза не начинали слипаться, – я порылась в рюкзаке и протянула ей бутылку.

– Спасибо. А твоя бабушка не волновалась за тебя?

– Нет, она всегда могла увидеть меня в окно. Вы ведь так и поняли, что я здесь? – усмехнулась я, делая очередной глоток прохладного пива.

– Да, я встала приоткрыть форточку и увидела огонь. Поняла, что кроме тебя, больше тут сидеть некому.

– Это точно. Я единственная полуночница. Когда я была маленькой, в округе не было детей моего возраста. Были либо совсем маленькие, либо слишком взрослые. Поэтому никаких странных компаний, беснующейся молодежи, ничего такого. Все соседи друг друга знают. Так что тут всегда было безопасно.

– Это хорошо. У меня в детстве не было такого волшебного места, – тихо сказала Ирина Викторовна, не отрывая взгляда от огня.

– А где прошло ваше детство? – спросила я, не имея ни сил, ни желания, в свою очередь, отрывать взгляд от нее.

Огонь лизал недавно подброшенные поленья, а его свет падал на наши лица. Я же смотрела в ее глаза и поражалась той теплоте, что в них была. Всегда. Добрые, теплые глаза. Как лето. Они казались в свете огня янтарными, будто светящимися изнутри. Этот вид просто завораживал.

– Я выросла в маленьком городке, где все друг друга знали. У нас пятиэтажек-то было штук пять на весь район. Остальные все двух и трехэтажные дома. Бараков много было. Но сейчас их уже снесли, конечно. В одном из бараков я и выросла. Окончила школу и уехала поступать в другой город. Он был больше по размеру и более крупно населенный. Потом встретила отца Марата, снова переехала, перевелась в другой институт и уже обосновалась, как мне кажется, окончательно. Это вкратце, – улыбнулась она, мельком бросив на меня взгляд.

– А… ваши родители? – осторожно поинтересовалась я, наблюдая за движением ее губ. Клянусь, это были самые красивые губы на свете, и я не могла перестать на них пялиться.

– О, их давно нет. Я была поздним ребенком, и когда Марат родился, их не стало.

– Мне жаль, – пробормотала я, не зная, что еще сказать.

– Спасибо. В общем, теперь мой дом там, где я живу сейчас. Но теперь я думаю о том, что неплохо бы иметь и такое место, как это. Где можно отдохнуть, расслабиться, перевести дух, так сказать. Иногда устаешь от всего этого. От работы, от однообразных забот. И даже… – она на мгновение задумалась, – чувствуешь себя одиноко, что ли. Ну, иногда. Нечасто. Но все равно. Хотя, должна сказать, что с появлением в моей жизни Марата и Виктории Павловны, одиноко мне почти не бывает, – она посмотрела на меня и улыбнулась уголками губ.

Я молча кивнула и отвернулась к костру. Сначала ее родители, а потом муж ее бросил с ребенком на руках. Бедная женщина. Конечно, ей бывает одиноко. А кому нет?

Я смотрела на огонь и злилась на себя. Она мне тут про свою семью рассказывает, про свои чувства, и это не самые счастливые истории, к слову, а я пялюсь на нее, как голодная собака на кость. Просто замечательно, Марина. Человечности в тебе хоть отбавляй.

– У вас растет очень умный и порядочный сын. И это ваша заслуга. Вы должны гордиться тем, что воспитали такого парня, – сказала я, решив перейти на более позитивную тему.

– Спасибо. Думаю, заслуг Виктории Павловны тут не меньше. Иногда она видит его чаще, чем я.

– Все равно. Редко встретишь сейчас таких детей.

– Меня до сих пор беспокоит вопрос о его отце, но Марат упорно твердит, что не хочет иметь с ним ничего общего. Я просто не хочу, чтобы он, когда вырастет, пожалел об этом. Ребенку нужен отец, – грустно сказала она, допивая уже половину бутылки. Она пришла на полчаса позже меня и уже «догнала».

– А почему вы снова не вышли замуж? – задала я вопрос, который хотела задать уже очень и очень давно.

– Когда, Марина? – рассмеялась женщина. – Какой мужчина согласится быть не на первом и даже не на втором месте? Если и не на третьем или четвертом.

– Ну… Тот, для которого важны вы, – ответила я. Я чувствовала ее взгляд на себе.

– Значит, я таких не встречала, – усмехнулась она. – У меня есть два очень важных человека в моей жизни. И есть работа, которая, по сути, тоже является моим ребенком. Я, может, и рада найти того, кто будет рядом, но… Это же надо, чтобы он понравился Марату, а Марат – ему. Плюс Виктория Павловна. Я не собираюсь лишаться этой женщины, даже если выйду замуж. Она мне, как мать. Потом работа. Она для меня тоже очень важна. Тут очень много тонкостей, – сказала Ирина Викторовна и тоже вытянула ноги. – Я просто считаю, что если где-то и есть мой человек, то он найдется. Придет и будет рядом.

– Хорошие слова, – улыбнулась я, поднимая бутылку.

Еще около часа мы просидели у костра, разговаривая ни о чем и обо всем. И с каждой рассказанной историей, с каждым услышанным мнением, в моей голове все прочнее закреплялась мысль, насколько же прекрасна эта женщина. Как будто из какой-то сказки. Ее взгляд на разные вещи, ее мировоззрение в целом просто покоряли меня. У нее были свои правильные принципы, свои ценности. И это было так искренне, что я невольно подумала, как же повезет человеку, которого она выберет себе в спутники жизни.

Когда температура опустилась ниже, и тепло от огня уже не слишком помогало, мы направились в дом. Пробираясь между кустов, Ирина Викторовна шла впереди меня на несколько шагов, освещая дорогу фонариком на телефоне. Я шла за ней и, тоже освещая себе путь фонариком, слышала, как она наступает сланцами на сухую землю. В следующий момент что-то произошло. Я услышала какой-то чавкающий звук, потом поняла, что женщина остановилась, раздался ее сдавленный всхлип, и уже через секунду я увидела, как она резко развернулась и с широко открытыми глазами кинулась за мою спину.

– Марина, что… что это там? Боже, посмотри, что это! Это прыгнуло мне на ногу! – она вцепилась мне в плечи с такой силой, что я даже сжала руку в кулак, чтобы не заорать. Откуда в ней вообще столько силы? На вид она хрупкая и тоненькая.

Я посветила на то место, где только что была Ирина Викторовна, и увидела небольшую лягушку, которая, очевидно, «шла» к себе домой и случайно прыгнула на ногу женщины. Видимо, чавкающий звук, что я слышала – было простым кваканьем.