Текст книги "Бремя прошлого"

И если какой-нибудь мужчина выглядел хорошо в вечернем костюме, то это был он, Эдди. На красавце Эдди был старый обеденный сюртук па от Сэйвил Pay, и он выглядел так, как будто был рожден аристократом. Сюртук сидел так, словно был сшит специально для него.

Меня, да я уверена, что и Бриджид также, не оставляла мысль о том, что в такой же мере, как для Шэннон с Эдди, этот вечер вполне мог стать прощальным и для нас с нею. Не то чтобы мы ожидали самого худшего, но в нашем возрасте всегда стремишься не упустить возможности повеселиться, посмаковать каждую минуту, допуская, что это твоя последняя минута. Кроме того, кто знает, когда мы нашли бы новый предлог для такой вечеринки? Поэтому-то Бриджид превзошла себя в организации угощения, а я достала из подвала последние бутылки лучших старых вин па и последнюю бутыль двадцатилетнего шампанского.

Я облачилась в шифоновое платье цвета красного тюльпана от Валентине семидесятого года, плотно и чувственно охватывавшее тело до бедер и падавшее восхитительным многослойным водопадом вокруг моих жалких, костлявых воробьиных лодыжек. На ногах у меня были атласные сандалии, в тон платью; и целый пуд бесполезных, но впечатлявших украшений: плетеное золотое ожерелье, браслеты и серьги, унизанные красными, синими и зелеными драгоценными камнями, купленными па для мамми на базаре, когда они были в Индии. Браслеты приятно позвякивали при каждом движении руки, а серьги посвистывали около лица, что мне очень нравилось. В свои рыжие локоны я воткнула гардению. Я вылила на себя порядочно духов, нарумянила щеки и подкрасила губы, накинула сверху палантин в тон платью, отороченный красными перьями, и теперь была готова встретить своих гостей.

Мы стояли в холле, любуясь друг другом и тревожно поглядывая на часы, так как Джоанна запаздывала. И вот она, наконец, показалась на лестнице. Она спускалась к нам, как величественная богиня, в простом неотрезном черном шелковом платье до пола от Кэлвина Кляйна, без единого украшения. Мы в восхищении затаили дыхание, и я подумала, как был бы доволен Боб Киффи своими женщинами, если бы мог видеть их в этот вечер.

Точно в девять часов стали съезжаться гости, поскольку в Ирландии никто не соблюдал вежливого опоздания, и, кроме того, они просто не могли дождаться начала вечера, когда можно будет от души повеселиться. Мы четверо образовали шеренгу хозяев, принимавших парад, и я с удовольствием представляла моих новых любимцев своим старым друзьям и десяткам молодых людей, прибывших ради этого вечера из Дублина, Корка и Голвея и остановившихся у своих друзей или родственников в их холодных больших домах.

Но в Арднаварнхе в этот вечер холодно не было. Подобно нам, она выглядела наилучшим образом: в каждом камине пылал огонь, и вся она, как невеста, была украшена цветами. Даже на далматских догах были красные банты, хотя мудрые оранжевые коты отказались от подобных дешевых украшений. Скоро полилось рекой шампанское и завязались разговоры, а к старинным потолочным балкам поплыли звуки музыки. Я отошла к стене и смотрела на всех танцевавших, смеявшихся, болтавших между собой и думала о том, как много вечеров, должно быть, видела Арднаварнха. Как много торжеств и как много скорби…

Что-то в этом вечере было такое, что подействовало на мою голову, как крепкое вино, возникло какое-то волнение, которым мне хотелось поделиться со всеми. И я смеялась, радовалась, глядя на моих прекрасных юных гостей, танцевавших и веселившихся. Мне хотелось, чтобы они унесли с собой память об Арднаварнхе, чтобы через много лет они могли оглянуться назад и сказать друг другу: «Помнишь тот волшебный вечер в Арднаварнхе? И старую Моди Молино? Как прекрасен был тот старый дом и как элегантна была старая Моди… А разве то, что приготовила Бриджид, не было пищей богов?»

Уж если говорить о пище, то пора было ужинать. Я взяла в руки охотничий рог, принадлежавший отцу Лилли и Сил как Главному охотнику, и приложила его к губам. Пронзительный охотничий сигнал заметался между стенами, и моя победная музыка пригласила всех гостей к столу. Оркестр прервал музыку на полуноте и направился в бар, гости же с хохотом принялись пожирать приготовленное Вероломной Бриджид, хотя говорили, что все было так красиво, что было просто жалко есть. Бриджид гордо стояла у стола, принимая комплименты гостей, с раскрасневшимся лицом и тревожной улыбкой. Я вложила в ее руку бокал шампанского и сказала:

– Бриджид, моя дорогая старушка, разве это не самый лучший вечер из всех, которые когда-либо видела Арднаварнха?

– Вы всегда так говорите, Моди, – отвечала она мне, улыбаясь.

– А разве это не так? – возразила я, возвращая ей улыбку.

Но на этот раз это действительно был самый лучший из всех приемов в Арднаварнхе, и никому не хотелось уходить, даже когда забрезжил рассвет; и разве не было со мной моих очаровательных «внучат»? И кто знает, когда я теперь увижу их снова?

53

После их отъезда я тоскливо слонялась по дому, как брошенная собака, и даже у моих догов был несчастный вид; они ходили за мной с опущенными хвостами, постукивая когтями по дубовым доскам пола. Непрекращавшийся дождь делал еще более мучительней нашу ностальгию по жизни.

– Сколько лет прошло, – спрашивала я себя, глядя на серо-зеленый, насквозь пропитанный дождем сад, – с тех пор как я последний раз куда-нибудь ездила? Десять? А может быть, пятнадцать? Господи! – воскликнула я, приняв решение расстаться со своей меланхолией.

Взлетев по лестнице к себе, я достала из верхнего ящика туалетного столика свои сапфиры, вспомнив о словах Эдди, что если их продать, то это обеспечит мне жизнь с комфортом до конца дней, и громко расхохоталась.

– Черт с ним, с комфортом! Я создана для приключений!

Радостно смеясь, довольная собой, я с сияющим видом спустилась вниз.

– Бриджид! – громогласно распорядилась я тоном, не допускавшим возражений. – Упакуйте наш багаж. Мы летим в Нью-Йорк… на «Конкорде».

Я чувствовала себя как трехлетняя кобыла перед стартовым барьером, когда спустя неделю самолет оторвался от земли, хотя должна признать, что оставшиеся на земле служащие аэропорта пришли в ужас от моего багажа.

Мне думается, что такой пароходный сундук, как мой, не часто можно было бы увидеть, где бы то ни было, тем более, как они с опаской заметили, в пассажирском самолете.

Бриджид была одета в свое лучшее черное платье и легкие башмаки (я запретила надевать «веллингтоны», хотя она по секрету от меня все же сунула их в багаж), слава Богу, без гольфов. На голове у нее была большая шляпа с перьями, и моей фетровой было, наверное, стыдно своей более чем скромности, зато мой темно-синий костюм – «Шанель» шестьдесят четвертого года с золотыми пуговицами и белым галуном – выглядел последним криком моды, а белые перчатки, синие туфли на высоких каблуках и жемчуг в точности соответствовали требованиям к одежде настоящей леди. О, мы с Бриджид выглядели великолепно. Когда мы взлетали, она перекрестилась и вцепилась в мою руку, а я улыбалась от охватившего меня волнения, и мы полетели в неизвестное, чтобы узнать, кто был убийцей Боба Киффи.

Мне всегда нравился Нью-Йорк. Это пышный город, а у меня, как вы знаете, к этому слабость, и особенно я обожаю большие отели. Мы вышли из длинного лимузина с тонированными стеклами у величественного подъезда отеля «Ритц-Карлтон». Я сдвинула шляпу точно на необходимый угол и, поправив свои рыжие локоны, тронула за плечо швейцара, который тут же вызвал целую бригаду посыльных, чтобы разделаться с нашим багажом. После этого я, чувствуя себя в своей стихии, как королева, вошла в вестибюль. К нам кинулся администратор. Он в один момент распорядился горой добротных старинных кожаных чемоданов и саквояжей, обклеенных за долгие годы этикетками отелей, пароходов и железных дорог.

– Мы благодарны вам за то, что вы остановились у нас, мадам Молино, – сказал администратор, сообразив, о каком классе идет речь.

– О, я не путешествовала целую вечность, – отвечала я, переходя на подчеркнутый ирландский акцент, что я так хорошо умела делать, когда это бывало мне нужно.

У Бриджид был усталый вид. Она не привыкла к поездкам, как я, поэтому я отправила ее в постель, велела принести крепкого чая, и притом в кружке, как она любила, а не в чашке, и коричный тост.

– Пришла моя очередь поухаживать за вами, Бриджид, – твердо сказала я ей, – и я буду вам прислуживать.

Бриджид вздохнула, как счастливый человек, вытянулась на громадной, просто королевской, кровати и стала переключать каналы телевизора, как если бы занималась этим всю свою жизнь. Я погладила ее по руке, поцеловала в щеку и сказала, чтобы она, если хочет, вообще не вставала с постели, пока мы будем здесь, потом оставила ее наедине с коричным тостом и ушла в роскошную гостиную, чтобы все обдумать.

Сбросив туфли, я уселась на элегантную софу и, откусывая печенье, стала выстраивать в уме цепочку наследия Лилли – ее несчастий и жертв. Где-то в этом перечне кроется разгадка тайны. Но с чего начать?

Я сняла телефонную трубку и позвонила Шэннон в Наитакет.

– Алло, – отозвалась она, удивляясь тому, что кто-то мог ей позвонить.

– Это Моди! – прокричала я, так как мне никогда не верилось, что на расстоянии многих и многих миль меня смогут услышать, если я буду говорить тихо. – Я в Нью-Йорке, остановилась в «Р.К.».

– Это церковь? – смущенно спросила она.

Я рассмеялась.

– Это «Ритц-Карлтон», глупенькая. Мы с Бриджид приехали, чтобы помочь вам раскрыть эту тайну, и я теперь думаю, с чего следует начать. А как дела у вас? Ничего нового?

– Ничего, – грустно ответила она.

– Ну, так вот, я только что прошлась по всему списку «жертв» Лилли и решила, что если убийство связано с прошлым, а это, кажется, именно так, то нужно найти потомков этих «жертв». Я уже составила их список, и почему бы вам с Эдди не приехать сюда, в Нью-Йорк, чтобы начать действовать?

Они приехали следующим же утром, и сердце мое затрепетало при взгляде на их полные нетерпения лица. Войдя ко мне в номер, они словно озарили его каким-то новым светом, молодые и красивые, такие доверчивые и одновременно так неуверенные в удаче, какими могут быть только дети и влюбленные.

Мы поздоровались, и я с подъемом сказала:

– Это правильно, что мы с Бриджид приехали вам помочь; вы одни вряд ли продвинетесь далеко в своем расследовании. Ну а теперь за дело. Прежде всего, как мне кажется, мы должны узнать, что случилось с Дэниелом и Финном О'Киффи.

У Эдди ушло не много времени на то, чтобы выяснить, что брокерская фирма «Джеймс энд компании» по-прежнему играет большую роль в деловой жизни и что ее председателем является господин Майкл О'Киффи Джеймс. И лишь чуть больше потребовалось для того, чтобы убедиться в том, что знаменитая сеть магазинов «Дэн стор» представляет собою ту самую сеть, основателем которой в Бостоне был на рубеже веков Дэниел О'Киффи, и что теперь ее возглавляет популярный сенатор Джим О'Киффи.

Я позвонила господину Майклу Джеймсу, объяснила ему, кто я такая, что приехала из Ирландии, и выразила уверенность в том, что наши семьи были знакомы в былые времена.

– Несомненно, – смеясь, согласился он и пригласил нас прямо сразу приехать к нему.

Мы с Шэннон принарядились, напудрили носы и причесали волосы. Она была в джинсах и в коротком облегающем красном жакете, а на мне были платье от Сен-Лорена семьдесят пятого года светло-зеленого бутылочного цвета и шляпа с тонкой вуалеткой и серебряным пером.

Кабинеты в офисе фирмы «Джеймс энд компании» были еще более роскошными, чем тогда, когда здесь начинал работать Финн О'Киффи. Прежний дом был давно снесен, и на его месте воздвигли современный небоскреб, который не принадлежал Бобу О'Киффи. Майкл Джеймс вышел из своего кабинета нам навстречу. Это был рослый рыжеволосый мужчина, выглядевший в свои шестьдесят лет старше, чем я ожидала. У него были карие глаза, и в нем не было ничего общего с брюнетом ирландцем Финном, если не считать широкой улыбки и непринужденного очарования.

– У меня такое ощущение, что я знал вас всегда! – воскликнул он, взяв мою костлявую руку обеими своими и широко улыбаясь. – Я знаю о большинстве Молино из рассказов папы.

В его глазах что-то промелькнуло, когда он добавил:

– Моим отцом был Финн О'Киффи, как вы знаете.

– Я этого не знала, – озадаченно проговорила я и услышала глубокий вздох Шэннон. – Позвольте представить вам Шэннон О'Киффи, – добавила я. – Она ваша родственница.

Я объяснила, что Шэннон правнучка Финна и Лилли.

Он откинул назад голову и рассмеялся.

– Да будет ли конец сюрпризам, обрушивающимся на старого человека? Простите меня, – тут же извинился он перед Шэннон, – я вовсе не хотел быть бестактным.

Майкл помолчал и, нахмурившись, добавил:

– Подождите-ка, выходит, что вы дочь Боба О'Киффи?

– Да, – ответила она, гордо вздернув подбородок.

– Мне действительно очень жаль, – сказал он, взял её руку и ласково погладил ее. – Боб был прекрасным человеком, и никто из нас здесь, в фирме «Джеймс энд компании», не мог поверить в то, что произошло. Боб был мошенником не больше, чем королева Англии. И это было просто скандально, когда средства массовой информации набросились на него, словно коршуны.

– Спасибо, – проговорила Шэннон с робкой улыбкой, потому что симпатия – это единственное, что вызывает слезы. – Именно из-за отца мы и пришли сюда.

Шэннон умоляюще посмотрела на меня, и я, волнуясь, рассказала Майклу Джеймсу о нашей уверенности в том, что Боб был убит и что мы не успокоимся, пока не узнаем, кто это сделал.

– Я не буду вдаваться в подробности, потому что это слишком долгая история, – сказала я, – но мы уверены, что убийство каким-то образом связано с прошлым и с Лилли Молино.

– А, с этой знаменитой Лилли, – задумчиво заметил Майкл.

– Точнее, печально известной, – добавила я.

Майкл кивнул.

– Вы, должно быть, правы. Отец рассказывал эту историю, когда мне было восемнадцать лет. Я только что окончил школу и собирался поступить в Йельский университет. Он тогда ушел на пенсию и жил в доме на Луисбург-сквер, где когда-то работал младшим конюхом. Он позвал меня к себе в кабинет и сказал: «Майкл, ты многого не знаешь обо мне; существуют такие вещи, о которых, возможно, я тебе никогда не скажу, но я хочу, чтобы ты знал, из какой среды я вышел. Я хочу рассказать тебе о некоторых наших корнях в Ирландии и о женщине, которую любил больше всех на свете, и о том, как глупая мужская гордость может принести больше вреда, чем пуля. Действительно, было время, когда я, потеряв ее, был готов пустить себе пулю в лоб».

Это было в пятьдесят пятом году, если мне не изменяет память, ему было за восемьдесят, но он все еще был строен и красив, с седыми волосами и с теми прекрасными, серыми глазами, которых я, к сожалению, не унаследовал. Я родился похожим на свою мать, Мадлен Уиттиер Джеймс. Мама была высокой блондинкой приятной наружности, очень общительная, всегда смеялась, и, как я догадываюсь, судя по тому, что слышал о Лилли, именно поэтому ее и любил папа. Он говорил, что у нее был прямой характер и что он всегда точно знал свое место рядом с нею.

Мама была намного младше его. Отец познакомился с нею на июльском пикнике в доме друзей в Саутгемптоне. Тогда ему было шестьдесят пять лет, хотя он с гордостью говорил мне, что выглядел лет на пятьдесят. Красивый и богатый, он поглядывал на многих женщин, но, как он сказал, сразу понял, что она была той единственной, необходимой ему.

Мама умерла, когда мне было четырнадцать лет, и отец чувствовал себя, как брошенная собака. Он не знал, что ему делать без нее, что делать с собою. Он решил было вернуться в офис, но его ум уже не мог сосредоточиться на бизнесе. Я уехал учиться, он остался один и появлялся в самое неожиданное время, увозил меня на ленч или на футбольный матч. Отец постепенно оправился от потрясения, но говорил мне, что ему будет недоставать ее до конца его дней. «Она была моим лучшим товарищем, – говорил он мне. – Я ни разу не пожелал ни одной другой женщины при жизни твоей матери».

И вот в один прекрасный день отец позвал меня к себе в кабинет и впервые рассказал мне о том, где он родился, – в той маленькой лачуге с земляным полом в Коннемэйре. «Я не говорил тебе об этом раньше, – продолжал он, – потому что стыдился этого. Потому-то все так и осложнилось. Но теперь я старый человек, и мне кажется, что будет лучше, если ты услышишь обо мне от меня самого, чем, если в будущем для тебя откроются какие-нибудь неожиданные вещи. И никто не посмеет сказать, что твой отец что-то скрыл от тебя!»

И он рассказал мне историю о себе, о Лилли и о Лайэме. Рассказал все. И о своем брате Дэниеле, о существовании которого я даже не подозревал.

«Дэн умер человеком богаче Креза, – с гордостью говорил папа. – Мы, О'Киффи, преуспели в этой новой стране. Но, шагая по дороге успеха, каким-то образом потеряли друг друга». Он бросил на меня проницательный взгляд и продолжал: «Итак, теперь ты знаешь все о своих давно потерянных родственниках и о твоем исчезнувшем единокровном брате. Странные люди, они никогда не пытались встретиться с тобой, но если когда-нибудь это сделают, ты, по крайней мере, будешь знать правду».

Я спросил отца, не пытался ли он когда-нибудь разыскать Лайэма, и он с ноткой вины в голосе сказал, что пытался, но было уже слишком поздно. Лайэм исчез, и его никогда больше никто не видел.

Майкл взглянул на меня и задумчиво проговорил:

– Должно быть, Лилли была необычной женщиной.

– Да, это так, – согласилась я. – Но теперь я знаю, что Боб О'Киффи был сыном Лайэма, а значит, Шэннон ваша кузина. Итак, – торжествуя, сказала я Шэннон, – вы больше не одиноки в этом мире.

Майкл Джеймс рассмеялся.

– Вы можете рассчитывать на меня всегда, когда вам понадобится помощь, – ласково сказал он ей. – И я буду рад, если вы приедете в любой свободный уик-энд к нам и познакомитесь с моей семьей. В Сэг Харбор добраться очень просто, и там всегда найдутся одна или две свободные комнаты.

Шэннон порозовела от удовольствия и учтиво поблагодарила Майкла, а я сказала ему, что, поскольку она наследница Лилли и вступает во владение большими деньгами, ей может понадобиться также и его деловой совет.

– Итак, мы исключаем вас из списка подозреваемых в убийстве и теперь должны заняться следующим подозреваемым, – заключила я, и изумленный Майкл уставился на меня вопрошающим взглядом.

– Подозреваемый в убийстве? – повторил он. – Может быть, вы думали, что это я убил Боба Киффи?

– Это была лишь гипотеза, – возразила я. – Но теперь, когда мы познакомились с вами, мы знаем, что это сделали не вы.

– Как вы это узнали? – с любопытством спросил он.

– Чувствую нутром, – твердо ответила я. – Или, если хотите, женская интуиция. А, в общем и то, и другое. Я в этом уверена.

Мы попрощались, пообещав друг другу связаться в скором будущем, и отправились на поиски следующего фигуранта нашего списка – сенатора Джима О'Киффи.

54

Я всегда любила поезда. В них есть какое-то очарование романтики, обещание чего-то, что-то более волнующее, возбуждающее, с чем не сравниться самолету. Поэтому-то я так обрадовалась, когда Шэннон предложила ехать в Вашингтон, для встречи с сенатором Джимом О'Киффи, на поезде. Бриджид ехала с нами, придя в восторг от предстоявшего посещения Белого дома, куда намеревалась сходить, пока мы будем допрашивать сенатора.

Джим О'Киффи был общительным человеком, убежденным – в своего деда – холостяком, пользующимся репутацией любителя женской компании. Над его широким лбом темнела буйная шевелюра, словно прошитая серебром на висках. Такого же серебристого оттенка были и его серые глаза, а улыбка, как справедливо говорили, могла очаровать даже птиц на деревьях.

О'Киффи оглядел нас оценивающим взглядом с головы до ног, когда мы вошли в его кабинет в здании сената.

– Две прекрасные рыжие головки, – заметил он, шагнув нам навстречу с протянутой для приветствия рукой. – Какой счастливый день! Должен ли я сказать вам о том, что покорен с первого взгляда?

С первых же минут стало ясно, что язык его был таким же серебристым, как и описанные выше детали, но голос его звучал искренне, когда он выражал Шэннон соболезнование. Джим сел рядом с нею на широкую софу и, поглаживая ей руку, говорил, совсем как Майкл Джеймс, что никогда, ни на минуту, не верил в виновность Боба Киффи.

– А уж я-то насмотрелся подобных вещей, занимаясь своим бизнесом, – заметил он, слегка нахмурившись.

Я взглянула на Шэннон, не отрывавшую от него повлажневших глаз, и вздохнула. Все тем же нутром я почуяла, что и сенатор Джим О'Киффи тоже не убивал Боба, но тогда, с надеждой подумала я, может быть, он скажет нам что-то такое, что приведет нас к тому или к той, кого мы искали.

Я быстро объяснила ему, что нам удалось выяснить, что Шэннон приехала ко мне, чтобы узнать подробности всего того, что происходило в прошлом, и что таким образом мы можем разобраться в настоящем.

– Вы имеете в виду историю Лилли Молино? – спросил он, опять-таки повторив вопрос Майкла Джеймса.

По-видимому, оба брата О'Киффи хранили память о ней в своих сердцах и головах, передавая легенду о ней от поколения к поколению, как сделала и я, рассказав все Шэннон.

– Я не многим могу вам помочь, хотя, если моя помощь понадобится, постараюсь сделать все, что в моих силах, а пока позвольте рассказать вам, что я помню о жизни деда.

Он был из тех рослых, похожих на медведей бородатых мужчин, которые всегда находили отклик во мне. Они выглядят как-то более солидно, более надежно, чем все другие, и я понимала его привлекательность для избирателей и его популярность в средствах массовой информации. Сенатор Джим О'Киффи, подобно большинству ирландцев, был прирожденным рассказчиком, и его ровный голос гипнотизировал, как звук волн, облизывающих берег. Мы с жадностью слушали его воспоминания.

– Дедушка Дэниел О'Киффи был большим оригиналом, – начал Джим, глядя на нас с улыбкой. – Когда я родился, он был уже старым человеком, а умер, когда ему было за девяносто, и, знаете, он до конца сохранил свой мощный голос и те живость и величие, которые, кажется, унаследовал и я. И хотя он был инвалидом, никогда не выглядел развалиной, как другие старики. Могу побиться об заклад, что, умирая, он выглядел не многим хуже, чем когда за него вышла замуж Лилли, разве что был более тучным и, разумеется, поседел. Ну и, конечно, эта инвалидная коляска. Дед манипулировал ею, словно это был танк, разъезжал по дому, как боевой командир, раздавая направо и налево приказания, командуя слугами, собаками и секретарями; постоянно контролировал дела в своих «Дэн сторах». Он работал до самого конца, и в день его смерти я был с ним.

Мы были тогда на его вилле в Портофино, где он женился на итальянке, с которой познакомился в девятнадцатом году. Он влюбился в ту сельскую местность и в нее. В этой женщине было все, чего недоставало Лилли: она была, добрая, кроткая, из семьи, зарабатывавшей себе на жизнь. Ее мать и отец управляли небольшой тратторией, деньги в которой оставляли местные жители, случайные туристы да пассажиры дорогих яхт, бороздивших в летние месяцы воды Средиземного моря, хотя городок Портофино был в то время еще совсем небольшим и неразвращенным.

Когда у Дэна случилась та стычка с братом, он не пожелал больше иметь с ним ничего общего. И подобно всем нуворишам того времени, а может быть, именно как таковой, он, оставив политику, купил себе большую, ослепительную белую великолепную яхту и месяцами плавал по морям с кучкой друзей, знакомясь с миром и живя в свое удовольствие. С яхты же продолжал управлять своей магазинной империей, как если бы по-прежнему сидел в своем офисе здесь, в федеральном округе Колумбия.

– Он был одним из самых популярных сенаторов в Вашингтоне, как теперь я сам, – улыбнулся нам Джим с обезоруживающим отсутствием скромности, и мы вежливо вернули ему улыбку. – Но бизнес Дэна отнимал у него все больше и больше времени, и, становясь все более зависимым от своей инвалидной коляски, он решил уйти из политики. Говорили, что то был грустный день в Вашингтоне, когда сенатор Дэн О'Киффи вышел из своего кабинета, чтобы больше туда не возвращаться. Он провел в сенате много законов в защиту иммигрантов и бедняков и был настоящим другом народа. У него, должно быть, был миллион друзей и доброжелателей, и говорили, что прием, который он дал в мини-Белом доме у себя в Мэриленде, был одним из самых лучших, когда-либо состоявшихся в этом городе, и о нем до сих пор вспоминают старожилы.

Именно тогда дед познакомился и женился на Марии Аинунсиате, которую всегда называл Нанси. Брачная церемония состоялась в местной церкви, через год у них родился сын Патрик, мой отец, а вскоре после этого и две его сестры. Дед купил прекрасный участок земли на обрывистом берегу над морем и построил там роскошную розовую виллу с колоннадой.

– Это, пожалуй, был самый красивый из когда-либо виденных мною домов, – улыбнулся в мою сторону Джим, – но я никогда не был в Арднаварнхе, и дедушка Дэн говорил мне, что этот дом не выдерживал никакого сравнения с нею. Он говорил, что во всем мире нет такого прекрасного места, как Коннемэйра. Помню, я спросил его, почему он не вернется туда, если там так хорошо, и тогда-то дед рассказал мне эту историю.

Мне было девять лет, и я, как всегда, проводил лето на вилле «Фаворита» с дедом и бабкой. Они делили свое время между мэрилендским домом в зимние месяцы и яхтой и виллой весной и летом. Я любил те долгие, жаркие летние дни. То было ощущение свободы, которого я никогда не испытывал в Вашингтоне, где мой папа помогал управлять «Дэн сторами». Впрочем, он всегда был лишь наследным принцем, но не королем, потому что дедушка Дэн никогда не отрекался от трона в его пользу, и папа взял в свои руки полный контроль над делом только после его смерти.

С годами, из-за малой подвижности, да и из-за склонности к доброй итальянской пище, дедушка сильно прибавил в весе и, помню, велел сделать специальную лебедку, которая переносила его из коляски на яхту в некоем подобии люльки из брезента и веревок под его крики, и ругань команды. Это мне всегда было смешно, и когда дед благополучно оказывался на борту, он улыбался мне со словами: «Ну, сынок, теперь твоя очередь». И приказывал повторить ту же операцию со мной, но велел каждый раз слегка помочить меня, опустив до воды; я визжал и вопил, наполовину от страха, наполовину от восхищения, а он покатывался со смеху.

«Теперь ты знаешь, каково мне», – говорил он каждый раз, понимая, что мне это нравится, как и вообще больше нравилось бывать с ним, чем с моими родителями.

С ним всегда было весело. Он знал множество всяких историй; на вилле и на яхте всегда толпилось множество друзей, новых и старых, потому что он привлекал к себе людей с такой же легкостью, с какой к нему стекались деньги. И все благодаря тем же качествам – умению пользоваться словом и радоваться жизни.

Он рассказал мне историю о Лилли и его брате. «Поскольку ты следуешь по моим стопам и входишь в политику, для тебя не должно быть никаких семейных тайн», – сказал мне тогда дед.

Не забывайте, что мне было всего девять лет от роду, и единственной моей мечтой в то время было стать рыбаком, выходить по утрам на лодках в это подернутое туманной дымкой синее море и возвращаться по вечерам со сверкающим уловом, а потом бражничать в барах и тратториях, подобно отцам моих друзей. Такова была предпочтительная для меня модель жизни, но у дедушки были другие планы.

«Я вижу в тебе черты политика, – сказал он мне однажды, изучая мое лицо. – И хочу, чтобы твое образование поставило тебя на правильный путь. Может быть, даже в Белый дом».

Я видел, как засияли его глаза при мысли о том, что О'Киффи займет кресло в Овальном кабинете. Но прошло много времени, прежде чем я понял, каким бы триумфом это было для него, какой победой и над его прошлым, и над его братом Финном, и над Лилли, и вообще над всеми Молино.

Я всегда считал досадным то обстоятельство, что они с Финном не помирились перед его смертью, но дурная кровь уходит слишком глубоко. Я всегда подозревал, даже зная, что он обожает бабушку Нанси, а не надеется ли он втайне, что к нему вернется Лилли.

Ну а дальше вы знаете: он умер в следующем году, так и не повидав больше ни Лилли, ни Финна. А я выполнил его волю и стал вторым сенатором О'Киффи. Я рад, что поступил именно так и что был его внуком.

Джим посмотрел на нас задумчиво, покачивая головой.

– Мой отец умер пять лет назад, и, насколько я знаю, он тоже так и не приезжал в Коннемэйру. Мы, наверное, единственные ирландцы, ни разу не бывавшие на своей прежней родине, может быть, потому, что прошлое всегда было покрыто завесой тайны и несчастья, а еще потому, что вилла, где долгие годы, до самой своей смерти, бабушка жила одна, всегда была семейным домом и местом, куда все собирались на летние месяцы.

Мы, улыбаясь, поблагодарили его за рассказ.

– Ну вот, теперь, когда вы, наконец, знаете, что Молино вовсе не такие уж плохие, может быть, вы выберете время и навестите нас, – тепло пригласила я. Мне нравились его открытость, привлекательная внешность и обаяние. – Я приглашаю вас, Джим О'Киффи. Я буду ждать встречи с вами и могу гарантировать, что Арднаварнха встретит вас как долгожданного блудного сына.

Джим рассмеялся и пригласил нас на ленч в большой ресторан, где Шэннон, Бриджид и я так разевали рот, глядя на живые лица виднейших политиков и других знаменитостей, что почти забыли о превосходной еде, хотя, надо сказать, Бриджид просмаковала каждую деталь сервировки и подававшихся блюд, сравнивая с собственной кухней явно не в пользу последней.

Сенатор Джим отвез нас на вокзал в своем лимузине, и мы расстались после искренних объятий и поцелуев как старые друзья.

– До встречи в Коннемэйре, – крикнул он, когда мы уже махали ему платками из окна вагона, и я почему-то была уверена, что эта встреча состоится.

– Что дальше? – спросила Шэннон по возвращении в «Ритц-Карлтон».

Бриджид вернулась в свою огромную постель, прихватив с собой коричный тост и чай, и я долго слышала гвалт футбольного матча, доносившийся из ее телевизора. Эдди сидел рядом с Шэннон, мы потягивали шампанское, призванное восстановить силы, и думали о нашем следующем ходе.

Я вздохнула.

– Боюсь, что на очереди партнеры, – сказала я, – так как кого-то еще заподозрить просто невозможно. Сначала Брэд, потом Джек.

– Отлично. Но на этот раз с вами пойду и я, – заявил Эдди, – потому что уверен, что это их рук дело.

Мы удивленно воззрились на него, и он добавил: