Текст книги "Лорды Белого замка"

Глава 13

Олбербери, Шропшир, сентябрь 1195 года

Хависа Фицуорин беседовала во дворе замка с бродячим торговцем, раскладывавшим на красной ткани свои товары, когда стражник выкрикнул, что вернулся лорд ле Брун.

– У меня есть еще серебряные иголки, – сказал торговец. – Невероятно тонкие! Через шелк пройдут – и дырочки не оставят.

Хависа прикрыла глаза от солнца ладонью и посмотрела в сторону ворот.

Чувствуя, что теряет внимание потенциальной покупательницы, разносчик заговорил чуть громче:

– Видите эту белую мазь из лепестков роз? Руки будут мягкие, гладкие – ни один мужчина не устоит, чтобы не поцеловать их.

– Пожалуй, я возьму, – хихикнула служанка Хависы, – но только, чур, ты вернешь мне деньги, если не подействует.

– Что вы, уважаемая, это исключено! С моим кремом вы будете желанны повсюду, отсюда и до самого мыса Лендс-Энд, обещаю вам.

Не обращая внимания на их шутливую перепалку, Хависа пошла к воротам. С тех пор как муж с сыновьями отправились в Лондон, дабы ускорить рассмотрение дела о возвращении им Уиттингтона, прошло уже почти три недели. Фицуорины были верными сторонниками Ричарда, исправно вносили деньги на Крестовые походы и пожертвовали на выкуп короля доход от всей шерсти, за год настриженной с овец. Взамен же они рассчитывали на справедливое решение по их делу. Теперь, когда Хьюберт Уолтер стал юстициарием, Брюнин от души надеялся, что справедливость наконец-то восторжествует.

Два сержанта отперли ворота и с трудом раскрыли створки внутрь, пропуская отряд всадников. Наученная опытом, Хависа отошла подальше от лошадей, которые подняли своими копытами целое облако пыли. Осень стояла уже на пороге, но в воздухе было еще по-летнему сухо. Сердце Хависы преисполнилось гордости, когда она увидела, как ее мужчины натягивают поводья и спешиваются. Муж и сыновья были полны жизненной силы, красивы, как на подбор, и теперь, хотя и на короткое время, они принадлежали ей.

Брюнин спрыгнул с коня и тотчас обернулся, ища глазами супругу. Под его выразительными черными глазами залегли темные круги – следы усталости, и он старался беречь левую ногу: старая рана досаждала, когда он уставал. Но даже сквозь слой дорожной пыли, пребывая под грузом усталости, он весь так и светился ликованием.

– Вернули! – неистово закричал он, увидев жену. – Родная, нам вернули Уиттингтон!

Хависа бросилась в объятия мужа. Сжимая жену крепко, как щит в бою, Брюнин развернул ее и поцеловал. Хависа почувствовала вкус пыли у него на губах и соленые капли на колючей щеке – то ли пот, то ли слезы.

– Это замечательная новость, любовь моя! Тебе надо было сразу послать мне весточку, чтобы мы устроили пир и отпраздновали победу!

– Ну уж нет, я хотел сам тебе это сказать, – прошептал он ей на ухо. – И показать. – Он сунул руку под котту и достал свернутый лист пергамента, скрепленный печатью юстициария.

– Что это? – спросила Хависа, взяв у него пергамент.

– Решение Хьюберта Уолтера о том, что Уиттингтон снова принадлежит нам.

Хависа переводила глаза с мужа на пергамент и обратно. Она засмеялась, причем в смехе этом отчетливо сквозило недоумение.

– И все? Так просто? Тебя не заставили прыгать через горящие обручи, как собаку в бродячем цирке?

– Пусть бы только попробовали!

Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, но Хависа не хотела отравлять мужу удовольствие и разрушать своими сомнениями эйфорию, в которой он сейчас пребывал. Что ж, возможно, Хьюберт Уолтер и впрямь отдал Фицуоринам Уиттингтон в награду за их неизменную верность королю. Еще раз обняв супруга, Хависа повернулась, чтобы поздороваться с сыновьями. Заключенная одновременно в полдесятка жарких объятий, она поняла, что мальчики счастливы не меньше отца. Даже на лице у Филипа, самого спокойного и уравновешенного из всех их детей, сияла широкая улыбка. Уильям просто лучился от радости, а Фульк не скрывал ухмылку от уха до уха. Еще бы! Он ведь был наследником и от этого приобретения выигрывал в полной мере.

– И что теперь? – спросила Хависа, когда оруженосец Брюнина полностью разоружил своего лорда и унес хауберк, чтобы почистить и смазать его.

В углу спальни служанки наполняли горячей водой овальную кадку. Хависа твердо придерживалась правила, согласно которому путешественникам – хоть гостям, хоть членам семьи – следовало первым делом предложить помыться, почистить одежду и освежиться. Мальчики могли позаботиться о себе сами, воспользовавшись, если необходимо, кадками для стирки белья, а Хависа осталась с мужем. Ванну поставили в их покоях, что давало супругам возможность побыть наедине, а также позволяло Брюнину успокоить ноющие суставы и мышцы, не выставляя свою слабость на всеобщее обозрение.

С трудом шевеля ногами, он подошел к лохани, лег в дымящуюся воду и расслабился, издав стон наслаждения.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил Фицуорин.

– Как ты собираешься действовать дальше? Нельзя ведь просто подъехать к воротам Уиттингтона с решением суда в руках и приказать Фицроджеру покинуть территорию?

– Могу себе представить! – хохотнул Брюнин. – Мигом схлопочу стрелу в горло. – Он ополоснул лицо и провел руками по волосам. Хависа с сожалением отметила, что на голове у него теперь стало больше белого, чем черного. – Нет, нам нужно дождаться официального извещения от юстициария, за которое я должен заплатить пошлину в сорок марок. – Он глянул на жену, скривившись. – Да, знаю, опять расходы. Но ничего, не разоримся, зато, как только извещение будет у меня на руках, я смогу потребовать, чтобы королевские чиновники выдворили из Уиттингтона Мориса Фицроджера.

– Он наверняка будет сопротивляться, – обеспокоенно заметила Хависа. Хотя Брюнин, безусловно, и опытный воин, однако он уже не молод, так что совершенно ни к чему лишний раз брать меч в руки.

– А как же! – ответил ей муж с ледяной улыбкой. – Ну да ничего, он ведь получит взамен приличную компенсацию. Королевский замок в Уорфилде, так предлагает Хьюберт Уолтер.

Хависа принесла ему бокал пряного вина, и Брюнин залпом выпил. Рука его лежала на бортике, а ноги пришлось слегка согнуть, чтобы поместиться в ванне.

– Когда ты получишь извещение? – спросила Хависа.

– Как только закончатся все юридические формальности. – Блеск в глазах супруга чуть угас, он устал, и морщины на его стареющем лице обозначились резче. – Ладно, не станем торопить события. Главное, что наконец-то признали наши законные права на Уиттингтон. На это ушло больше сорока лет, но теперь я знаю, что мои сыновья будут пожинать плоды победы. Уиттингтон снова будет принадлежать Фицуоринам, и это произойдет уже совсем скоро. Интуиция никогда меня не подводит. – Брюнин улыбнулся вымученной улыбкой. – Вот сейчас, например, она говорит мне, что я уже не так молод, чтобы угнаться за своими сыновьями, не заплатив за это впоследствии.

– Вино и ванна взбодрят тебя, – ответила Хависа, стараясь не показать, насколько огорчена этими его словами, которые удивительным образом совпали с ее собственными мыслями. Увы, здоровье у мужа теперь уже не такое богатырское, как некогда, и уставать он и впрямь стал гораздо быстрее. Но вслух сказала: – Не сомневаюсь, что наши сыновья в это время подсчитывают синяки и ссадины, которые получили, пытаясь угнаться за отцом.

– «Fulco filius Warini debet xl m. pro habendo castello de Witinton sicut ei adiuticatum fuit in curia regis, – гнусаво читал секретарь. – Фульку Фицуорину присуждается уплатить пошлину в сорок марок за передачу в его владение замка Уиттингтон, согласно решению, принятому королевским судом».

Морис Фицроджер вцепился в львиные головы, украшавшие подлокотники кресла в большом зале Уиттингтона, и заскрежетал зубами. Лицо его потемнело, а вены на шее и на виске вздулись, став похожими на веревки. Секретарь, заметив сии тревожные признаки, аккуратно положил свиток на стол и начал бочком-бочком отходить в сторону. Посланец, который принес письмо от знакомого Мориса, работающего в департаменте юстициария, уже предусмотрительно ретировался.

– Раньше я увижу этого ублюдка в аду! – прохрипел Морис. – Пусть платит пошлины, сколько ему заблагорассудится! А этой писулькой может подтереться! – И с этими словами он резко вскочил на ноги, схватил со стола пергамент и сунул документ в пламя факела. – Уиттингтон принадлежит моему роду, и так будет всегда!

Огонь зашипел, пожирая свиток. Капли красного воска разбрызгались по полу, как кровь.

– Я не понимаю, – сказал Верен, старший отпрыск Фицроджера. – Столько времени уже прошло. Почему теперь вдруг суд вынес решение в его пользу?

– Почему? – презрительно скривив губу, переспросил Морис. – Да потому, что Брюнин лижет задницу кому надо, а где его язык не достает – там папаше помогает старший сыночек. Эта семейка целует зад архиепископу Кентерберийскому. Им благоволит сам Хьюберт Уолтер, а нынче его слово в стране – закон.

Он выпустил из рук последний клочок документа, чтобы пламя не обожгло ему пальцы, и затоптал горящий пергамент, размолотив его каблуком.

– Но, папа, что же нам теперь делать?

Морис пришел в ярость.

– «Папа, что же нам теперь делать?» – зло передразнил он писклявый голос Верена. – Хнычешь, как младенец в пеленках! У тебя что, своего ума нет?

Верен стал пунцовым.

– Есть, конечно, но я полагаюсь на родительский опыт. И как почтительный сын…

– Оставь на время свою почтительность! – раздраженно рявкнул отец. – Скажи, сынок, как, по-твоему, нам следует поступить? – поинтересовался он с вызовом и насмешкой.

Верен нахмурился, мучительно соображая, затем неуверенно спросил:

– Драться?

– После того как суд официально вынес решение в пользу Фицуорина? Да у тебя каша вместо мозгов! Почему, как ты думаешь, за все то долгое время, пока Фицуорины оспаривали Уиттингтон, они ни разу не пытались взять его приступом?

– Боялись, что у них не хватит сил?

– Нет, мой мальчик! – оскалил зубы Морис. – Любое применение оружия поставило бы их вне закона и лишило права официально претендовать на замок. Если мы сейчас поднимем против них оружие, то автоматически станем преступниками, и тогда уже нас будут выселять не одни Фицуорины, а все землевладельцы Шропшира. А с ними мы уж точно не справимся.

– Я бы подал встречный иск, – вступил в разговор младший сын Мориса, Гвин. – Даже если Фицуорин и водит дружбу с Хьюбертом Уолтером, последний занимает слишком высокое положение, чтобы вопрос о том, кто владеет Уиттингтоном, стал для него принципиальным. И к тому же мы тоже вполне можем кое с кем подружиться – да хоть с секретарями, которые исполняют указания Уолтера. – И Гвин выразительно похлопал по кошелю, висевшему у него на поясе.

Морис одобрительно оглядел младшего сына. Толковый парень, что и говорить. Эх, до чего же досадно, что он родился вторым! Отцу порой казалось, что мозги Верена застряли в утробе матери и Гвин, выбираясь наружу, прихватил их с собой.

– А что, это мысль, – кивнул Морис. – Да и не всегда же Хьюберт Уолтер будет королевским юстициарием. Он и так уже архиепископ Кентерберийский и папский легат. Столько должностей этот тип захапал, как бы не подавился или не лопнул от жадности!

Гвин погладил жидкую соломенную бородку:

– Если Фицуорины в большом фаворе у Хьюберта Уолтера, то наверняка есть другие важные люди, которым они перешли дорогу. Помнишь, ходили слухи о том, что Фульк-младший поссорился с принцем Иоанном?

Морис закусил губу и задумался. Некоторое время помолчал, а затем произнес:

– Да, что-то такое было. Подробностей не помню, но это легко выяснить. Принц Иоанн владеет землями на границе с Уэльсом, и если он и впрямь затаил обиду на семейство Фицуорин, то мы этим можем воспользоваться.

Гвин кивнул и посмотрел на отца, задумчиво прищурив глаза:

– Для нас станет удачным совпадением, если с Брюнином Фицуорином вдруг произойдет какой-нибудь несчастный случай…

Это прозвучало не как утверждение, но, скорее, как вопрос.

«Да Гвин не только забытые братом мозги прихватил, но и хитроумное коварство», – подумал Морис. Откровенно говоря, он не знал, стоит ли этим гордиться или нет. Ведь, как известно, иногда говорят «коварство», чтобы не сказать «бесчестье».

– Ну, это как посмотреть, – не согласился Морис. Подойдя к столу, он налил себе из кувшина вина и продолжил: – Не забывай, что у Фицуорина шестеро сыновей, и все такое же отродье, как их папаша. – Он болезненно поморщился, вспомнив стычку в Освестри. – Избавимся от одного дьявола – тут же придется иметь дело со всеми остальными.

– Но мы должны их остановить, потому что, если Фицуорины вступят во владение замком, у нас ничего не останется.

– Поверь, мой мальчик, – с чувством произнес он, – больше всего на свете я хочу вытащить меч и изрубить на куски весь этот поганый род, а ошметки сбросить во чрево ада, но… Если мы сделаем это, то одновременно уничтожим и себя. Нет, мы будем выжидать. – На лице его появилась ледяная улыбка. – Ведь не зря говорят, что имущество гораздо легче отстоять, чем завоевать.

Глава 14

Винчестер, лето 1198 года

Мод подошла к кровати и опустилась на колени, чтобы поцеловать украшенную епископским перстнем руку деверя.

– Дочь моя, – хрипло сказал Хьюберт и устало улыбнулся.

Губы у него потрескались, а дыхание было несвежим. Пот блестел в складках вялых щек и пропитал волосы вокруг тонзуры, так что они торчали каштановыми пучками.

«Неужели умирает?» – подумала Мод. У Теобальда в мыслях явно было то же самое. Они получили срочное письмо от домашнего секретаря юстициария, в котором говорилось, что архиепископ слег с лихорадкой.

– Хьюберт. – Теобальд тоже поцеловал церемониальное кольцо, а потом обнял брата.

Ввалившиеся глаза больного осветила веселая искорка.

– Не переживай понапрасну, Тео: ты старший, и я не намерен умирать раньше тебя. У меня на земле осталось еще слишком много дел, чтобы отправиться на небеса прямо сейчас.

Хьюберт попытался приподняться и облокотиться на подушки, но его сразил приступ мучительного кашля.

Теобальд помог брату сесть, а Мод принесла разбавленного вина. Хьюберт жадно выпил и, задыхаясь, опустил голову обратно на подушку.

– Но все равно, спасибо, что пришли.

– Глупец ты! – с чувством сказал Теобальд. – Загонишь себя в могилу работой.

– Лучше на себя посмотри, – парировал Хьюберт. – Ты ведь тоже не сидишь дома, праздно грея пятки у камина.

– Но я ведь не архиепископ Кентерберийский, папский легат, юстициарий, а также канцлер одновременно, – сказал Теобальд. – Всего-то занимаюсь сборами с турниров, выполняю функции выездного судьи да управляю парой поместий – жалкие мелочи по сравнению с тобой. И не говори, что я переживаю понапрасну. Как ни крути, ты не послал бы за мной, если бы сам не считал, что заболел очень серьезно.

Хьюберт потянулся к завязкам на вороте ночной сорочки:

– Не скрою, Тео, я был очень болен, но я искренне верю, что с Божьей помощью скоро поправлюсь.

– А потом что? Снова загонишь себя, доведя до очередной болезни?

Хьюберт сочувственно глянул на Мод:

– С тобой он так же круто обходится?

Мод переводила взгляд с одного брата на другого. На лице Теобальда отразилось раздражение. Она знала, как он переживает за Хьюберта. Знала и то, что, попрекая больного человека, ничего не добьешься, только еще больше рассердишь его. Нужно держаться непринужденно и сохранять хорошее расположение духа.

– Исключительно для моего же блага, как он сам утверждает, – ответила она, скромно опустив ресницы.

Теобальд издал какой-то невнятный звук, полный негодования. Хьюберт тихонько засмеялся, но опять раскашлялся, и ему снова пришлось прибегать к помощи вина. Когда кашель прошел, Хьюберт похлопал брата по плечу горячей от лихорадки рукой:

– Я облегчу твои страдания, Тео. Тебе будет приятно узнать, что сейчас один из моих секретарей переписывает набело письмо королю Ричарду о моей отставке. Я ухожу с поста юстициария. Как ты справедливо заметил, я не могу всем угодить, и, по правде говоря, на первом месте для меня должен все-таки стоять Бог.

– Рад слышать. – Теобальд скрестил руки на груди и попытался напустить на себя суровый вид. – А что это ты вдруг надумал?

– Вообще-то, я уже давно к этому готовился. Я ведь даже обучал Джеффри Фицпетера, который примет у меня дела. Ты разве не рад?

– Я обрадуюсь еще сильнее, когда тебе станет лучше и ты сможешь встать, – проворчал Теобальд. – А пока ты в постели, я буду твоим сторожевым псом и прослежу, чтобы ты даже мизинцем не пошевелил.

– Тогда я умру не от переутомления, а от скуки! – испуганно запротестовал младший брат.

– То есть ты находишь мое общество до смерти скучным?

– Нет, конечно! Не передергивай, Тео.

Мод оставила братьев продолжать спор, от которого, как она подозревала, оба втайне получали удовольствие. Теобальд прекрасно знает, когда остановиться, чтобы не утомить Хьюберта.

Слуги внесли во дворец их багаж: окованный медью дорожный сундук с одеждой, разобранную на части кровать, которую вновь соберут в гостевой комнате, раму для вышивания и прялку. Мод не знала, как долго они будут здесь гостить. Хьюберт явно серьезно болен, но сохраняет достаточную для споров ясность ума и вообще, похоже, пошел на поправку.

Она призадумалась о предстоящей отставке деверя. С одной стороны, Теобальд немало выигрывал оттого, что Хьюберт занимал должность юстициария, но, с другой стороны, на нем лежало и больше ответственности. Вдобавок приходилось проводить немало времени в разъездах, что не слишком радовало Мод.

С недавних пор Теобальд начал тосковать по более спокойной жизни. На доходы Хьюберта он основал несколько религиозных общин: Августинианское аббатство в Эмаундернессе близ Кокерсенда и еще несколько монастырей в Ирландии. Теобальд часто заговаривал о том, что хорошо бы вернуться туда. Ирландия неудержимо притягивала его. Внезапная серьезная болезнь брата заставила Тео серьезно призадуматься о жизни, но Мод чувствовала, что муж ее и без того вот уже некоторое время назад начал потихоньку приводить свои дела в порядок.

Она задумчиво разглядывала их разобранную на части супружескую кровать. Они по-прежнему делили это широкое ложе, когда Теобальд ночевал дома или когда Мод путешествовала с ним, но по большей части лишь предавались там сну. Изредка муж заключал ее в объятия и, бормоча слова любви, проникал в ее тело, но подобное случалось нечасто и, честно говоря, не доставляло Мод особой радости. Правда, боли, как в самый первый раз, она больше не испытывала, но само действо по-прежнему оставалось для нее неприятным. Чаще всего Теобальд относился к Мод как к бесполому товарищу. Он беседовал с женой, использовал ее в качестве слушателя, чтобы развивать перед ней свои идеи, иной раз ворчал, облегчая душу, или вслух размышлял на злободневные темы, пользуясь безопасностью супружеской постели, где его слышали только одни уши. И за это Мод любила мужа и беспрекословно даровала ему свое тело в тех редких случаях, когда Теобальд жаждал обладать им.

Молодые мужчины пытались соблазнить ее, полагая, что Теобальд наверняка не удовлетворяет супругу, но Мод отвергала их намеки с ледяным презрением. Все они хотели лишь одного – запустить руки под платье молоденькой красотки, и это их откровенное вожделение казалось ей отвратительным. Когда Мод вместе с Теобальдом посещала турниры, рыцари наперебой вызывались украсить копье знаком ее благоволения, и иногда ей приходилось отдавать свою ленту, но исключительно для пользы дела, поскольку Теобальд отвечал за сбор взносов с тех, кто надеялся заслужить себе славу на ристалище. Теперь у Мод имелся целый запас лент, купленных специально для этой цели. С того первого турнира, когда она отдала Фульку Фицуорину ленту из косы, она никогда больше не удостаивала ни одного рыцаря предметом своего личного туалета.

Иногда турниры посещал и Фульк, но он держался на расстоянии, впрочем, и Мод тоже не стремилась с ним сблизиться. Самое большее, они вежливо кивали друг другу, проходя мимо. Если по случайности на турнирном пиру эти двое садились рядом, то беседовали учтиво, но натянуто, упорно стараясь не встречаться глазами.

Поскольку слава Фулька и его отряда привлекала большое количество публики, доходы от турниров неизменно оказывались высокими, что не могло не радовать Теобальда. Мастерство Фулька было так велико, что его сравнивали с великим Уильямом Маршалом в юности. В любовных баталиях он тоже снискал себе награды: как неодобрительно отметила Мод, не только от женщин вроде Гунильды, но и от других, более благородного происхождения, чью кровь взволновало выступление храброго воина на ристалище. Они желали, чтобы и в их постели Фульк тоже проявил себя героем.

– Леди Уолтер? – обратился к Мод стоявший в дверях стройный миловидный юноша с оливковой кожей и темными живыми глазами. – Не знаю, помните ли вы меня, – сказал он с поклоном. – Нас представили друг другу на вашей свадьбе. Меня зовут Жан де Рампень, я состою в свите его преосвященства.

– Да, конечно помню, – ответила Мод.

Это было правдой лишь наполовину, но, занимая определенное положение в свете, она быстро научилась говорить любезности, необходимые для поддержания связей. Мод представляли очень многих, и хотя лицо этого молодого человека действительно было ей смутно знакомо, она не могла связать его ни с какими определенными воспоминаниями.

– Я рад, что лорд Теобальд приехал, – сказал молодой рыцарь. – В присутствии близкого человека его высокопреосвященство поправится быстрее. Думаю, лорд Теобальд – один из немногих людей, которых мой господин послушает. Если старший брат велит его преосвященству лежать в постели и отдыхать, то вполне может быть, что он так и сделает, – усмехнулся молодой человек. – Когда он вас вызывал, то и впрямь верил, что находится на пороге смерти, да, честно говоря, и все мы тоже так считали. Слишком много его преосвященство на себя взвалил.

– Он это уже и сам признал. Мне кажется, это у них семейная черта.

– А мой господин сказал вам, что собирается оставить пост юстициария в пользу Джеффри Фицпетера? – (Мод кивнула.) – Я должен доставить соответствующее письмо королю Ричарду, как только секретарь перепишет все начисто.

Мод вгляделась в собеседника пристальнее. Она мысленно приставила к чисто выбритому подбородку короткую черную бороду и нарядила юношу в котту из ярко-красного сукна, вместо его нынешнего неброского одеяния песочного цвета. И, щелкнув пальцами, воскликнула:

– Я вспомнила! В Ланкастере вы играли на лютне и пели балладу о фее с серебряными волосами, которая стала графиней Анжуйской! – Мод улыбнулась. – Мне показалось тогда, что вы весьма искусны.

– Спасибо, миледи! – Он ослепительно улыбнулся и стал похож на благородного разбойника. – Иногда я действительно путешествую под видом трубадура. Играть на лютне – полезное умение, всегда можно заработать себе ужин музыкой.

– Я и понятия не имела, что вы состоите в свите Хьюберта.

– Откуда ж вам было это знать, – пожал Жан плечами. – Я был оруженосцем у лорда Теобальда, вашего мужа, но затем отправился в Крестовый поход с лордом Хьюбертом. – Он склонил голову набок, и в глазах у него вспыхнул озорной огонек. – Когда я приезжал в Ланкастер, со мной был Фульк Фицуорин. Он тоже некогда служил оруженосцем у вашего супруга.

– Да, я знаю. – Из тона Мод моментально исчезла теплота.

– Фульк – мой лучший друг, но я уже некоторое время не видел его.

Она окинула Жана ледяным взглядом и сказала:

– Тогда, возможно, вам следует поездить по турнирам и прогуляться по тавернам. – Но тотчас прикусила язычок, сообразив, что ее слова, должно быть, прозвучали резко и осуждающе, хотя вовсе не ее забота, как Фульк Фицуорин распоряжается своей жизнью.

Улыбка Жана стала шире.

– Ну уж нет, миледи! У меня и так в жизни достаточно приключений.

Дверь открылась, и из комнаты больного вышел Теобальд. Мод обрадовалась, заметив, что сейчас муж выглядит более жизнерадостным, нежели когда они приехали. Он явно разделял ее мнение, что Хьюберт пошел на поправку.

– Жан! – радостно воскликнул он и, стремительно подойдя к молодому рыцарю, обнял его. – Как поживаешь?

– Хорошо, милорд! А вы?

Пробормотав извинения, Мод пошла звать своих служанок: надо было разбирать сундуки.

Сев на свою буланую лошадку, Брюнин Фицуорин прислушался к свисту осеннего ветра, который безжалостно хлестал всадника не только по лицу, но и по правой руке, сжимающей поводья. Грудь его перетягивала тугая повязка, стесняющая дыхание. Осенние леса, окружающие замок в Уиттингтоне, несмотря на увядание, были одеты в богатые еще одежды из бронзы, золота и позеленевшей меди. На фоне режущей глаз синевы неба красота осеннего леса была столь яркой, что болезненно отдавалась в сердце. Однако боль эта не шла ни в какое сравнение с тем тягостным чувством, что вызывал в Фицуорине вид замка посреди болотистой местности за лесами, Уиттингтона, принадлежащего ему по праву рождения. Замок этот был такой близкий, что, казалось, можно было коснуться его рукой, и при этом недостижимый, словно звезда. Брюнин смотрел на беленый частокол и караульное помещение; на крыши деревянных строений внутри крепостных стен; на аккуратные завитки кухонного дыма, сочащегося сквозь ставни; на расхаживающих по стене часовых, от копий которых отражались лучи яркого солнца.

– Милорд, это небезопасно, – заметил рыцарь Ральф Грас, которого Брюнин взял с собой.

Отец Ральфа арендовал земли у Фицуоринов, а сам Ральф когда-то изучал военное ремесло в качестве одного из оруженосцев Брюнина.

Фицуорин холодно улыбнулся, не отводя взгляда от замка. Боль немного притупилась, из острой став ноющей.

– И все-таки я рискну.

Молодой человек ничего не сказал, но Брюнин почувствовал в его молчании невысказанный вопрос.

– Вчера вечером прибыл гонец от королевского двора, – пояснил Фицуорин. – Хьюберт Уолтер уступил свой пост юстициария Джеффри Фицпетеру.

Ральф поднял брови:

– Это плохая новость, милорд?

Брюнин поморщился:

– Хьюберт Уолтер даровал мне в королевском суде право на Уиттингтон, но исполнение этого решения было отложено до тех пор, когда Морису Фицроджеру предоставят другое поместье в качестве компенсации. Только теперь я сомневаюсь, что дело сдвинется с места. Мы не ладим с Фицроджером, и он, как человек принца Иоанна, не заинтересован в том, чтобы исполнять волю Уолтера.

Брюнин говорил тихо. В его словах проскальзывала горечь, хотя он старательно ее скрывал.

Вчера вечером он был менее сдержан. К счастью, поскольку посланец прибыл поздно, он доставил письмо к нему в частные покои, где свидетельницей страшного гнева мужа оказалась лишь Хависа.

– Всю жизнь – одни напрасные ожидания, сплошная ложь и нарушенные клятвы! – Рассвирепев, он швырнул кубок через всю комнату и вслед за ним отправил также кувшин, а сундук пнул так сильно, что чуть не сломал себе ногу. – Уже больше трех лет, как Уиттингтон по праву отдан мне, а меня до сих пор заставляют ждать! Надоело уже выглядеть идиотом! Проклятье!

И дабы подкрепить свои слова, лорд Фицуорин швырнул в стену подсвечник, после чего Хависа во весь голос завопила, чтобы он немедленно прекратил. Брюнин в ответ взревел, как разъяренный бык, поднял кулак, некоторое время испуганно разглядывал его, и… вся оставшаяся ярость взорвалась у него внутри, пронзив грудь полосой раскаленного свинца. Брюнин потом смутно припоминал, как сидел на кровати, согнувшись пополам от боли, а Хависа обхватила его рукой, и в глазах жены застыл ужас. К счастью, боль отступила, но, уходя, словно забрала с собой что-то очень важное, оставив в его душе ощущение страшной пустоты.

Хависа не хотела, чтобы Брюнин сегодня утром выезжал из Олбербери, но не могла остановить мужа. Умом он понимал, что жена права, но ничего не мог с собой поделать. Потребность видеть Уиттингтон стала навязчивой идеей, которая изгоняла из головы все остальные соображения. И вот теперь Брюнин сидел под укрытием деревьев и смотрел на замок, пока глаза не заслезились от напряжения.

– Мой отец всю жизнь положил на распри, пытаясь вернуть себе Уиттингтон, – сказал он. – Я был юношей, когда мы потеряли замок, но до сих пор помню, как стоял на стене и смотрел в сторону Уэльса.

– А как случилось, что вы его потеряли? – с любопытством спросил Ральф.

Брюнин начал без выражения, будто рассказывал сказку, которую твердил так часто, что выучил назубок.

– Валлийцы вторглись в Уиттингтон в последние годы правления короля Стефана, пока мы были в Олбербери. Когда мой отец подоспел с солдатами, нападавшие уже захватили замок и вырезали весь гарнизон. – Фицуорин скривился, словно от слов, которые он произносил, у него стало горько во рту. – Их предводителем был Роджер де Поуис. Наполовину нормандец, наполовину валлиец. У него уже имелось к тому времени несколько владений, но Уиттингтон понадобился этому типу, дабы поднять собственный престиж. – Брюнин раздраженно дернул рукой, и его лошадь пошла боком. Он туго натянул поводья, пытаясь сдержать не только коня, но и себя. – Ни у короля Стефана, ни у принца Генриха не было желания затевать войну в Уэльсе, равно как и войну друг с другом. Уиттингтон остался во владении де Поуиса, а нам отдали Алвесто: тогда говорили, что это временно, дескать, после смерти Роджера Уиттингтон нам вернут. – Он глянул на Ральфа. – Все, кто потерял тогда владения, на чьей бы стороне они ни сражались, должны были получить обратно земли, принадлежавшие им во времена Генриха Первого, когда еще не начались распри. Но королевское обещание не стоит и пера, которым оно подписано, – процедил Брюнин. – И теперь я вынужден издали смотреть на то, что принадлежит мне по праву, но, повелением клятвопреступника, находится в руках вора.

В последний раз он окинул взглядом обнесенный частоколом замок и флаги, развевающиеся на зубчатых стенах, а затем резко развернул коня и пришпорил его.

Они скакали рысью друг за другом сквозь лес, намереваясь выехать к дороге, соединявшей Освестри и Шрусбери. Но как только пересекли небольшую прогалину, путь им преградил отряд охотников с собаками и ястребами. Ветер завывал между деревями, словно во время морского шторма, и Брюнин чувствовал его всем телом. Ветер бил, сносил, хлестал людей в своем неистовом порыве.

Великолепный сокол-сапсан восседал на перчатке Мориса Фицроджера, мешая тому вытащить меч из ножен. Зато все спутники Мориса, включая его сыновей, немедленно обнажили оружие. Фицроджер поднял левую руку, останавливая их. Движение это было медленным и осторожным, чтобы не испугать птицу.

– Полагаю, вы пришли взглянуть на то, что не можете забрать, – презрительно сказал Морис Брюнину. – Хотя у вас на щите и изображены волчьи зубы, вам уже нечем кусаться.