Текст книги "Серая Женщина"

– Нам без Бесси будет плохо, – вздохнул Найтен. – Но Господь сжалится над нами и, может быть, к тому времени приберет на небеса и позаботится ничуть не хуже, хотя она очень к нам добра. Ее сердечко тянется к тебе. Но, парень, три сотни фунтов еще надо добыть. Ты же знаешь, что деньги я храню в чулке, но как только там наберется пятьдесят фунтов, отвожу их в банк, в Рипон. В последний раз там дали мне расписку на двести фунтов. Еще пятнадцать лежат в чулке. А сотню и теленка от рыжей коровы я предназначил Бесси: она так обрадовалась, когда узнала.

Бенджамин быстро взглянул на отца, пытаясь понять, говорит ли тот правду: то, что сомнение закралось в его сознание, как нельзя лучше говорит о его характере.

– Нет, не смогу собрать, не смогу, хоть и желал бы помочь вам со свадьбой, – покачал головой Найтен. – Можно продать черную телку: она принесет десять фунтов, но из них придется часть потратить на семена. В прошлом году урожай не задался, и я думал, что постараюсь… Вот что я тебе скажу, парень! Пожалуй, сделаю так: как будто Бесси дала тебе в долг свою сотню, а ты в обмен дашь ей расписку. Получишь все деньги в банке Рипона и попытаешься получить за две сотни то, что тебе обещали за три. Я не собираюсь обманывать этого умника, но ты должен получить то, что обещано. Иногда мне кажется, что тебя дурят, а сейчас не хочу, чтобы ты кого-то сам обдурил. Не хочу, чтобы ты недодал партнеру даже медный фартинг, но в то же время не могу допустить, чтобы он обманул тебя.

Чтобы объяснить эти слова, следует заметить, что некоторые из счетов, на оплату которых Бенджамин получал от отца деньги, были изменены таким образом, чтобы покрыть другие, менее почтенные расходы. Однако простой старый крестьянин достаточно сообразителен, чтобы понимать, что платит за те или иные вещи значительно больше, чем они стоят.

После недолгого раздумья Бенджамин согласился взять двести фунтов, пообещав наилучшим образом использовать их на устройство в бизнесе, и все же проявил стремление заполучить и те пятнадцать, что лежали в чулке. Как наследник отца, он счел их своими. Больше того, в этот вечер он холоднее обычного обращался с Бесси, поскольку даже в воображении завидовал предназначенной ей сотне фунтов. Странное дело: о не доставшихся ему пятнадцати фунтах Бенджамин думал больше, чем о тех заработанных тяжким трудом и скопленных отцом двух сотнях, которые должен был получить. Тем временем Найтен пребывал в необычно приподнятом состоянии духа. Старик обладал настолько щедрым и добрым сердцем, что испытывал истинную радость, помогая двум молодым людям устроить свое счастье, пусть даже ради этого пришлось пожертвовать значительной частью собственного состояния. Сам факт безусловного доверия к сыну делал Бенджамина более достойным в глазах отца. Огорчало его лишь то обстоятельство, что если все получится, как задумано, то Бенджамин и Бесси будут жить вдали от родной фермы. И все же он наивно надеялся, что Господь не оставит их, да и загадывать так далеко незачем.

Тем вечером Бесси пришлось выслушать от дядюшки немало непонятных намеков. Найтен не сомневался, что Бенджамин обо всем ей поведал, хотя на самом деле тот не сказал кузине ни слова.

Когда старики легли спать, Найтен честно поделился с женой новостью: признался, что обещал сыну деньги, и объяснил, какой жизненный план должны они осуществить. Изменение в назначении денег немного испугало бедную Эстер, ведь она так долго с тайной гордостью думала о них как о вкладе в банке, но ради Бенджамина с готовностью согласилась расстаться с накоплениями. Вот только на что могла понадобиться такая сумма? Сомнение вскоре развеялось мыслью, что не только их мальчик устроится в Лондоне, но и Бесси отправится с ним в качестве жены. Эта огромная перемена в жизни затмила любые вопросы о деньгах, и всю ночь Эстер вздрагивала и вздыхала от расстройства из-за предстоящей разлуки. Утром же, когда Бесси месила тесто для хлеба, сидевшая возле очага в непривычной пассивности тетушка вдруг сказала:

– Наверное, нам придется покупать хлеб в лавке. Вот уж не думала, что когда-нибудь настанет такое время!

Бесси взглянула на нее удивленно.

– Ни за что не стану есть их мерзкий хлеб. С какой стати ты вдруг заговорила о чужом хлебе, тетя? Это тесто поднимется так высоко, как воздушный змей на южном ветру.

– Я-то уже не могу так же хорошо месить тесто, как прежде: спина болит. Так что, когда уедешь в Лондон, нам придется покупать хлеб.

– Вовсе не собираюсь в Лондон, – решительно возразила Бесси, залившись краской то ли от какой-то мысли, то ли от предпринятых усилий, и принялась месить с новой энергией.

– Как только наш Бен станет партнером какого-то важного лондонского адвоката, сразу же заберет тебя к себе.

– Послушай, тетушка, если дело в этом, то не расстраивайся, – успокоила ее Бесси счищая с рук тесто, но по-прежнему не поднимая глаз. – Прежде чем устроиться где бы то ни было, Бен еще двадцать раз передумает. Иногда сама себе удивляюсь: уверена, что, едва выйдя за порог, он сразу обо мне забывает, а я все еще о нем вздыхаю. Постараюсь на сей раз забыть его не позже чем через месяц.

– Как не стыдно, девочка! Ведь он думает о тебе и строит планы. Только вчера разговаривал с твоим дядюшкой и очень толково все ему объяснил. Вот только нам будет очень тяжело без вас обоих.

Тетушка заплакала без слез, как умеют плакать только пожилые люди, и Бесси поспешила ее утешить. Они долго говорили о том о сем, горевали, выражали надежду и строили планы на будущее – до тех пор, пока одна не успокоилась, а другая втайне не почувствовала себя счастливой.

Вечером отец и сын вернулись из Хайминстера, завершив финансовую операцию обходным путем, что вполне удовлетворило старика, но было бы куда лучше, если бы тот вложил половину бдительности, которую уделил надежному переводу денег в Лондон, в проверку правдивости благовидной истории о грядущем партнерстве. Однако он ничего не знал о подобных аферах, а потому действовал так, как велела встревоженная душа. Домой старик вернулся усталым, но вполне довольным. Конечно, не в таком приподнятом настроении, как накануне, но с достаточно легким сердцем, если учесть, что завтра предстояло проводить сына в дальний путь. Бесси, приятно возбужденная утренним рассказом тетушки о планах кузена – как всем нам хочется верить в желаемое! – выглядела особенно хорошенькой в своей яркой, румяной юной прелести. Не однажды Бенджамин подстерегал ее по пути из кухни в молочную, обнимал и целовал. Родители охотно закрывали глаза на вольное поведение сына, но с каждым часом все в доме становились заметно грустнее и тише, задумываясь об утреннем расставании. Бесси тоже успокоилась, а вскоре немудреной хитростью заставила Бенджамина сесть возле глубоко опечаленной матушки. Увидев сына рядом и завладев его рукой, старушка принялась гладить ладонь и бормотать давно забытые ласковые слова, с которыми обращалась к нему в раннем детстве. Материнские нежности быстро утомили Бенджамина. До тех пор, пока удавалось кокетничать и заигрывать с Бесси, он не скучал и не испытывал сонливости, но сейчас принялся громко зевать. Бесси захотелось дать кузену подзатыльник за неприличное поведение: вовсе незачем было так откровенно демонстрировать скуку. Матушка проявила больше терпения.

– Ты устал, мой мальчик! – проговорила Эстер, нежно положив руку сыну на плечо, но тот внезапно поднялся и заявил:

– Да, чертовски устал! Пожалуй, пойду спать.

Небрежно и торопливо поцеловав всех, даже Бесси, как будто действительно чертовски устал изображать влюбленного, Бенджамин ушел, предоставив родным возможность тоже подняться наверх.

Утром Бенджамин почти рассердился, увидев, что все поднялись пораньше, чтобы проводить его в путь, и ограничился весьма необычным прощанием:

– Ну, дорогие, когда увидимся в следующий раз, надеюсь, что лица у вас будут веселее, чем сегодня. С таким видом вполне можно отправляться на похороны, и уж точно ничего не стоит испугать человека настолько, чтобы тот сбежал из дому. По сравнению со вчерашним днем сегодня, Бесси, ты просто дурнушка.

Бенджамин уехал, а родные вернулись в дом и, не рассуждая об утрате, занялись обычными хозяйственными делами. Вести долгие разговоры было некогда, так как во время короткого визита юриста многое осталось незавершенным, и сейчас пришлось работать вдвойне. Тяжелая работа спасала в долгие грустные дни.

Поначалу нечастые письма Бенджамина состояли из восторженных рассказов об успехах. Пусть подробности процветания тонули в тумане, но сам факт процветания утверждался уверенно и убедительно. Затем письма стали короче, реже, да и тон изменился. Спустя примерно год после отъезда сына Найтен получил послание, которое немало его рассердило и глубоко озадачило. Что-то пошло не так. Что именно, Бенджамин не сообщал, но в заключение не просто просил, а почти требовал, прислать остаток отцовских сбережений – будь то в чулке или в банке. Надо сказать, что год этот выдался нелегким: среди коров распространилась эпидемия, и Найтен пострадал ничуть не меньше, чем соседи. Соответственно, когда он решил восполнить потерю, цена животных оказалась значительно выше, чем в былые времена. Оставленные Бенджамином в чулке пятнадцать фунтов сократились до трех с небольшим, и теперь он так бесцеремонно их требовал! Прежде чем поделиться содержанием письма (в тот день Бесси и Эстер отправились на рынок в повозке соседа), Найтен взял перо, чернила, бумагу и написал не слишком грамотный, однако ясный и четкий ответ: Бенджамин получил свою долю, а если не смог как следует распорядиться деньгами, тем хуже для него. Отцу больше нечего ему дать.

Ответ был написан, запечатан, адресован и отдан совершившему круг и возвращавшемуся в Хайминстер сельскому почтальону еще до того, как Эстер и Бесси вернулись с рынка. Приятный день был наполнен встречами, разговорами и местными сплетнями. Цены держались высокими, так что торговля прошла успешно. Выручка оказалась добротной, настроение хорошим, усталость терпимой, а мелкие новости разнообразными и многочисленными. Женщины не сразу заметили, что их рассказы не увлекают остававшегося дома слушателя, но поняв, что причина дурного настроения главы семейства кроется вовсе не в хозяйственных неурядицах, потребовали немедленно рассказать, что случилось. Гнев Найтена не остыл, напротив – от постоянных раздумий лишь усилился и вылился в решительных, конкретных выражениях. Так что, прежде чем история достигла завершения, обе женщины если не рассердились, то расстроились ничуть не меньше хозяина. Прошло немало дней, пока чувства смягчились, потускнели и стерлись. Бесси успокоилась первой, потому что постоянная занятость стала естественной отдушиной. Работа послужила заменой множества резких слов, которые хотелось произнести, когда в последний приезд кузен чем-то обижал и расстраивал. С другой стороны, Бесси с трудом верила, что Бенджамин мог написать отцу такое письмо, если только действительно не сложились отчаянные обстоятельства. Вот только как деньги могли потребоваться так скоро после полученной огромной суммы? Бесси достала все свои сбережения: сохраненные с детства маленькие подарочки из монеток в шесть пенсов, несколько шиллингов и выручку за яйца от двух куриц, считавшихся ее собственными, – пересчитала, сложила и получила немногим больше двух фунтов – точнее говоря, два фунта пять шиллингов семь пенсов. Оставив себе один пенс в качестве основы нового накопления, она аккуратно упаковала остальные деньги и отправила по лондонскому адресу Бенджамина с таким письменным сопровождением:

«От доброжелательницы.

Дорогой Бенджамин! Дядя потерял двух коров и крупную сумму. Он очень рассержен и еще больше огорчен, поэтому в настоящее время больше ничего нет. Надеюсь, что посылка найдет тебя таким же здоровым и благополучным, какими покидает нас. Помним и любим. Возврата не требуется.

Твоя преданная кузина Элизабет Роуз».

Отослав сверток положенным образом, Бесси снова запела во время работы. Ответа она не ждала, и больше того: до такой степени доверяла курьеру (который отвозил посылки в Йорк, откуда те отправлялись в Лондон почтовой каретой), что не сомневалась: если вдруг почтальон, карета или лошади вызовут вопросы, то он сам поедет в Лондон, – поэтому ее нисколько не волновало отсутствие сообщения о получении денег.

«Передать что-то знакомому человеку, – сказала она себе, – совсем не то, что сунуть что-то в щель ящика, который никогда не видела изнутри. И все же письма каким-то образом доходят». (Надо заметить, что вскоре эта вера в непогрешимость почты потерпела крах.) И все же в глубине души Бесси мечтала о благодарности Бенджамина и хотя бы нескольких словах любви, которых так давно не слышала. Больше того, она даже думала – когда день за днем, неделя за неделей проходили без единой строчки, – что, возможно, кузен поспешно завершает дела в шумном утомительном Лондоне, чтобы приехать в Наб-Энд и поблагодарить лично.

И вот однажды, когда тетушка наверху проверяла летние сыры, а дядюшка трудился в поле, почтальон принес в кухню письмо. Даже сейчас сельский почтальон не слишком ограничен во времени, а в те дни писем приходило мало. Из Хайминстера в тот район, где располагалась ферма, корреспонденцию присылали раз в неделю, и по такому случаю почтальон утром лично доставлял каждое письмо адресату. Вот и сейчас, присев на край буфета, он принялся рыться в большой сумке и пробормотал:

– В этот раз Найтену пришло что-то странное. Боюсь, новости не обрадуют, поскольку здесь сверху стоит штамп «Отдел недоставленных писем».

– Спаси нас Господь! – воскликнула Бесси и, побледнев, почти упала на ближайший стул, но уже в следующий миг вскочила, вырвала из рук почтальона злополучное письмо и вытолкала его из дому с напутствием: – Уходите, пока тетушка не спустилась.

А сама что было силы, помчалась в поле, чтобы разыскать Найтена, а разыскав, задыхаясь, выпалила:

– Дядя! Что это? О, говорите скорее! Он умер?

Руки старика задрожали, глаза наполнились слезами.

– Посмотри сама и скажи, что там.

– Это ваше письмо Бенджамину. А на нем слова: «По данному адресу не проживает». Поэтому они отправили письмо обратно тому, кто его написал. То есть вам, дядя. Ах, до чего же я испугалась этого гадкого штампа!

Найтен взял письмо и принялся крутить в руках, пытаясь понять то, о чем сообразительная Бесси догадалась с первого взгляда, но он пришел к иному выводу и горько произнес:

– Он умер! Мальчик умер, так и не узнав, как я пожалел о своих грубых словах. Ах, мой сын! Мой сын!

Старик сел на землю там, где стоял, и закрыл лицо натруженными ладонями. Возвращенное письмо содержало ласковое обращение к сыну с подробным объяснением причин, не позволивших прислать деньги. И вот Бенджамин умер. Конечно, старик мгновенно решил, что сын скончался от голода в диком, чужом, враждебном городе. Все, что он смог сказать в первую минуту, это слова раскаяния:

– Мое сердце, Бесси, разбито!

Одну руку он прижал к груди, а второй прикрыл глаза, словно больше не желая видеть дневной свет. Бесси тут же опустилась рядом, обняла, принялась целовать и утешать.

– Все не так плохо, дядюшка! Он не умер. Письмо об этом не говорит, не думайте о худшем. Просто переехал на другую квартиру, а ленивые почтальоны не знают, где его искать, вот и отослали письмо обратно вместо того, чтобы обойти дом за домом, как сделал бы Марк Бенсон. Я не раз слышала, что на юге живут бездельники. Нет, он не умер, а просто переехал, и скоро сообщит нам свой новый адрес. Может быть, тот адвокат его обманул, и пришлось искать место подешевле, чтобы сэкономить, вот и все, дядя. Не огорчайтесь так, ведь нигде не сказано, что Бенджамин умер.

К этому времени Бесси уже плакала от волнения, хотя твердо верила в свою версию и с облегчением читала злополучное письмо. Вскоре она принялась уговаривать дядюшку встать с сырой травы и даже попыталась его поднять. Наконец ей это удалось, и, с трудом сделав шаг, Найтен пробормотал:

– Весь дрожу.

Бесси заставила его двигаться, чтобы согреться, а сама продолжила снова и снова повторять свои объяснения, всякий раз начиная одними и теми же словами: «Нет, он не умер, а просто переехал…» И далее следовала очередная версия.

Найтен качал головой и старался поверить, однако в глубине души не сомневался в своей правоте. Вернувшись домой вместе с Бесси (племянница не позволила продолжить работу), хозяин выглядел таким больным, что жена решила, будто он простудился, да и сам он с радостью лег в постель, потому что горе лишило его сил. Ни Найтен, ни Бесси больше ни разу не упомянули о письме даже в разговорах друг с другом, а она нашла способ укоротить язык Марку Бенсону, представив тому собственный розовый вариант событий.

Через неделю Найтен встал с постели, и внешне, и физически постарев на десять лет. Жена бранила его за то, что, наверное, сел отдыхать на мокрую траву, но к этому времени и сама уже начала переживать из-за затянувшегося молчания Бенджамина. Писать она не умела, но не раз заставляла мужа отправить мальчику письмо и узнать, как тот живет. Некоторое время Найтен отмалчивался, а потом наконец пообещал написать в следующее воскресенье. Воскресенье всегда было для него днем написания писем, а в ближайшее он к тому же впервые после болезни собрался в церковь. В субботу, вопреки уговорам жены и племянницы, он решил ехать на базар, заявив, что перемена обстановки пойдет только на пользу, но вернулся усталым и немного отстраненным. Вечером, как обычно отправившись в коровник, он позвал Бесси с собой, чтобы подержать фонарь, пока он осмотрит больное животное, а когда они отошли от дома, достал из кармана маленький сверток и попросил:

– Пришей это на мою воскресную шляпу, хорошо? Может, станет немного легче, потому что я точно знаю, что мальчик умер, хотя не говорю об этом, чтобы не огорчать вас со старухой.

– Хорошо, дядя, пришью, если… но он не умер, – рыдая, пообещала Бесси.

– Знаю, знаю, девочка. Не хочу, чтобы другие разделяли мое мнение, но из уважения к сыну все-таки надену лоскуток крепа. Конечно, хорошо было бы заказать черный сюртук, но бедняжка, хоть и плохо видит, все равно поймет, что это не мой обычный воскресный костюм, а кусочек крепа, даст Бог, не заметит. Только пришей аккуратно и ловко, как ты умеешь.

Итак, в церковь Найтен отправился с креповой лентой на шляпе – такой узкой, какой Бесси сумела ее сделать. Противоречивость человеческой натуры настолько очевидна, что, не желая, чтобы жена узнала о его убежденности в смерти сына, старик почти обиделся, что никто их соседей не заметил символ траура и не спросил, к кому он относится.

Прошло еще немало времени, но никаких известий ни от самого Бенджамина, ни о нем не было, и семейство настолько взволновалось и забеспокоилось, что Найтен перестал скрывать свои подозрения, но бедная Эстер всей душой и всем сердцем отвергала печальную мысль. Она не могла и не хотела верить – ничто на свете не заставило бы ее поверить, – что единственный сын Бенджамин умер, не простившись с матерью и не сказав последних слов любви. Никакие доводы не могли ее переубедить. Она не сомневалась, что даже если бы все естественные способы коммуникации нарушились, а смерть наступила мгновенно и неожиданно, материнское сердце все равно сразу почувствовало бы правду. Время от времени Найтен радовался надежде жены, хотя нередко ждал сочувствия в своем горе и печальном недоумении, что и как они сделали неправильно в воспитании сына, отчего тот принес родителям столько переживаний. Бесси же искренне разделяла убеждение и тети, и дяди, а потому по очереди соглашалась с каждым, но за эти несколько месяцев утратила юношеское очарование и задолго до назначенного природой срока превратилась в женщину средних лет. Теперь она очень редко улыбалась и никогда не пела.

Удар настолько болезненно сказался на состоянии здоровья и энергии обитателей Наб-Энда, что потребовались разнообразные изменения и приспособления. Найтен больше не мог, как прежде, распоряжаться двумя помощниками, а в страду брать на себя значительную долю работы. Эстер утратила интерес к молочному производству, тем более что зрение ее заметно ослабло. Теперь Бесси пришлось трудиться в поле, ухаживать за коровами, взбивать масло и варить сыр. Делала она все хорошо: уже не весело, но с суровой сноровкой, и ничуть не расстроилась, когда однажды вечером дядюшка сообщил, что соседский фермер Джоб Киркби предложил купить у него столько земли, что останется пастбище только для двух коров и никакой пашни. В то же время фермер Киркби вовсе не претендовал на дом, но был бы рад использовать для своего растущего стада некоторые хозяйственные постройки.

– Мы обойдемся Хоки и Дейзи. Летом они будут давать восемь-десять фунтов масла на продажу и избавят от лишних забот, которые все больше меня пугают, – объяснил Найтен.

– Да, – согласилась жена. – Тебе не придется ходить далеко в поле; останется только холм Астер. А Бесси больше не надо будет трудиться над сыром. Хватит масла и сливок. Я всегда любила сливки, хотя их и получается немного. К тому же там, откуда я родом, никогда не использовали пахту.

А когда женщины остались вдвоем, Эстер призналась:

– Благодарю Бога за то, что получилось так. Всегда боялась, что Найтену придется продать и дом, и ферму. И тогда, вернувшись из своего города, Бенджамин ничего бы здесь не нашел. Он ведь уехал туда за успехом. Не горюй, девочка, когда-нибудь нагуляется и вспомнит о доме. Да, в Евангелии есть хорошая история о блудном сыне, который довольствовался тем, что ел со свиньями, но потом все-таки вернулся к отцу[67]67
  Притча о блудном сыне. Лк, 15:11–32.


[Закрыть]. Уверена, что наш Найтен простит мальчика, снова полюбит и окружит заботой больше, чем я, так и не поверившая в его смерть. Для него это станет воскрешением.

Фермер Киркби купил значительную часть принадлежавшей ферме Наб-Энд земли, а оставшуюся работу по содержанию двух коров разделили три пары умелых рук с небольшой посторонней помощью. Семейство Киркби оказалось достаточно приятным в общении. Джон Киркби, суровый сдержанный холостяк, исправно трудился и редко с кем-нибудь разговаривал, но Найтен почему-то вообразил, что он неравнодушен к Бесси, и с опаской ждал развития событий. Он впервые столкнулся с последствиями собственной веры в смерть сына и, к своему удивлению, обнаружил, что вера эта не настолько крепка, чтобы увидеть в Бесси жену другого мужчины, а не того, с кем она была помолвлена чуть ли не с пеленок. Но поскольку пока Джон Киркби не заявлял девушке о своих намерениях (если вообще их имел), то Найтен лишь изредка испытывал ревность от лица пропавшего сына.

И все же пожилые и охваченные глубокой печалью люди порой раздражаются, хотя впоследствии сами сожалеют о своем раздражении. Случались дни, когда Бесси приходилось немало терпеть от дядюшки, но она так искренне его любила и так высоко ценила, что, несмотря на горячность нрава в отношениях с другими людьми, никогда не отвечала резким или невежливым словом. А наградой за кротость ей служила уверенность в его глубокой любви и в родственной преданности милой нежной тетушки.

И вот однажды, в конце ноября, Бесси пришлось стерпеть от дядюшки куда больше обычного. Правда заключалась в том, что одна из коров Киркби заболела, и Джон Киркби надолго задержался в коровнике. Бесси беспокоилась о животном и готовила на своей кухне лечебный отвар, которым в теплом виде его следовало напоить. Если бы не присутствие Джона, то не нашлось бы человека, более озабоченного здоровьем соседской коровы, чем Найтен, – как из-за его природной доброты, так и из-за гордости своей репутацией знатока в отношении коровьих недугов. Но поскольку Джон оставался рядом, а Бесси ему помогала, Найтен предпочел не вмешиваться, заявив:

– Ничего страшного в этой болезни нет, просто парни с девушками постоянно о чем-то шепчутся.

Следует заметить, что Джону было под сорок, а Бесси почти двадцать восемь, так что вряд ли стоило называть их парнем и девушкой.

Когда в половине шестого Бесси принесла молоко от своих коров, Найтен велел ей запереть двери и больше не бегать в темноте и холоде по чужим делам. Удивленная и обиженная резким тоном, Бесси все-таки смолчала и спокойно села ужинать. Дядюшка давным-давно взял в привычку каждый вечер, перед сном, выходить на улицу, якобы чтобы посмотреть, какая завтра будет погода. Когда в половине девятого он взял свою палку и сделал два-три шага от открывавшейся в комнату двери, Эстер положила ладонь на плечо племянницы и объяснила:

– Его мучает приступ ревматизма, вот почему он такой нервный. Не хотела спрашивать при нем, но как там бедное животное?

– Очень плохо. Когда я уходила, Джон Киркби собирался идти за ветеринаром. Думаю, им придется остаться в коровнике на ночь.

Когда начались переживания, дядюшка стал по вечерам читать вслух главы из Библии. Читал медленно, сбивчиво, часто задумывался над каким-нибудь словом и в конце концов произносил его неправильно. Но сам факт присутствия Книги успокаивал старых несчастных родителей, помогал чувствовать себя в безопасности в присутствии Бога, испытывая надежду на будущее – пусть неясное и туманное, но сулившее отдых преданным душам. Это короткое тихое время – Найтен в роговых очках, яркая жировая свеча между его серьезным сильным лицом и Библией, Эстер по другую сторону камина с внимательно склоненной головой: старушка то и дело кивала или тихо вздыхала, но временами, когда слышала обещание радости, истово произносила: «Аминь!», Бесси возле тетушки, возможно, порой отвлекавшаяся на мысли о хозяйстве или о ком-то, кого нет рядом, – эти минуты умиротворения дарили семейству такое же глубокое утешение, какое дарит усталому ребенку колыбельная песня. Но в этот вечер Бесси, сидевшая напротив окна с несколькими геранями на низком подоконнике и расположенной рядом двери, из которой меньше четверти часа назад выходил и возвращался дядюшка, вдруг увидела, как деревянная щеколда тихо поднимается, как будто кто-то хочет неслышно проникнуть в комнату.

Испугавшись, Бесси посмотрела еще раз, более внимательно, но движение больше не повторилось. Она решила, что, когда Найтен вернулся и запер дверь, щеколда просто не встала на место, и почти убедила себя в напрасной тревоге. И все же, прежде чем подняться к себе, подошла к окну и вгляделась в темноту. Ничего и никого. Полная тишина. Семейство спокойно улеглось спать.

Дом был немногим лучше хижины. Передняя дверь открывалась в общую комнату, над которой располагалась родительская спальня. Налево из общей комнаты, под прямым углом ко входу, находилась дверь в маленькую гостиную, которой Эстер и Бесси очень гордились, хотя она вовсе не была такой же удобной, как первая комната. Здесь на каминной полке лежали красивые раковины и стоял букетик лунника. Возле стены возвышался комод, в буфете хранился яркий семейный сервиз, а пол покрывал пестрый ковер. Однако ничто здесь не создавало такого же впечатления домашнего уюта и аккуратности, как в общей комнате. Над гостиной помещалась спальня, которую в детстве занимал Бенджамин. Даже сейчас она содержалась в полном порядке, как будто ждала возвращения хозяина. Вот уже лет восемь-девять в его кровать никто не ложился. Время от времени старая мать потихоньку приносила жаровню с углями, чтобы согреть комнату, и основательно проветривала постель, но делала она это в отсутствие мужа, никому не говоря ни слова. Бесси, в свою очередь, не предлагала помощь, хотя при виде безнадежной материнской заботы глаза ее часто наполнялись слезами. Шли годы, и постепенно спальня Бенджамина превратилась в склад ненужных вещей, а один из ее углов отныне служил хранилищем зимних яблок. Слева от общей комнаты, если встать лицом к камину напротив окна и входной двери, располагались еще две двери: правая вела в помещение наподобие черной кухни с наклонной крышей и выходом на хозяйственный двор. Левая дверь открывалась на лестницу, под которой притулился чулан с различными хозяйственными сокровищами, а дальше находилась молочная, над которой спала Бесси. Окно ее маленькой комнатки открывалось как раз на наклонную крышу черной кухни. Ни на первом, ни на втором этаже окна не защищались ни шторами, ни ставнями. Дом был построен из камня; небольшие двустворчатые окна наверху были окружены тяжелыми каменными конструкциями, в то время как длинное низкое окно в общей комнате разделялось тем, что в более солидных зданиях называется средником.

В тот вечер, о котором я рассказываю, к девяти часам все уже легли в постели. Это произошло даже позже обычного, поскольку долго жечь дорогие свечи считалось непозволительной роскошью, и семейство ложилось рано даже по сельским меркам. Почему-то сегодня Бесси никак не могла уснуть, хотя обычно погружалась в глубокий сон уже через пять минут после того, как голова касалась подушки. Ее тревожила болезнь коровы Джона Киркби и возможность возникновения эпидемии, но сквозь домашние заботы пробивалось воспоминание о странном, необъяснимом движении дверной щеколды. Сейчас она уже не сомневалась, что ничего не вообразила, а действительно увидела все собственными глазами. Жаль, что странное явление произошло в то время, когда дядя читал Библию, иначе она смогла бы быстро встать, подойти и убедиться, что происходит. Мысли обратились к сверхъестественным силам, а потом как-то незаметно перешли к Бенджамину – дорогому кузену, товарищу по детским играм и первому возлюбленному. Бесси давно считала его навсегда потерянным для себя, если не мертвым. Но именно это отношение дарило абсолютное, свободное прощение всех обид. Она думала о нем с нежностью, как о том, кто мог сбиться с пути в последние годы, но жил в воспоминаниях невинным ребенком, воодушевленным подростком, красивым дерзким юношей. И если спокойное внимание Джона Киркби выдавало его отношение к Бесси, если он действительно питал к ней чувства, то она неосознанно сравнивала обветренное лицо и фигуру мужчины средних лет с лицом и фигурой того, кого хорошо помнила, но уже не надеялась увидеть. От подобных мыслей Бесси разволновалась, устала лежать в кровати, долго крутилась и вертелась, уже потеряв надежду на сон, и вдруг внезапно крепко уснула.

Точно так же внезапно она проснулась и села в постели, прислушиваясь к тому шуму, который ее разбудил, но некоторое время больше не повторялся. Звук доносился из комнаты дяди. Должно быть, Найтен встал, но минуту-другую не двигался. Затем дверь открылась, и на лестнице послышались тяжелые шаркающие шаги. Бесси подумала, что тетушке стало плохо, торопливо вскочила, дрожащими руками кое-как оделась, открыла дверь спальни и услышала, как отпирается входная дверь, раздается приглушенное шарканье ног нескольких человек и тихие, но грубые проклятия. Бесси мгновенно все поняла: дом стоял на отшибе, дядюшка пользовался репутацией человека зажиточного, и разбойники притворились, что заблудились, зашли спросить дорогу или что-то в этом роде. Как хорошо, что корова Джона Киркби заболела! Вместе с соседом в коровнике дежурили еще несколько мужчин! Бесси вернулась в комнату, открыла окно, выскользнула по наклонной крыше и босиком, задыхаясь, побежала к коровнику.