Текст книги "Серая Женщина"

Я слушала и лихорадочно соображала, что теперь делать, но мозг оставался глухим к смыслу сказанного за исключением тех моментов, когда речь шла обо мне: очевидно, тогда инстинкт самосохранения просыпался сам и пробуждал сознание. Я напрягала слух и в то же время пыталась унять дрожь в руках и ногах, чтобы не выдать себя, ловила каждое сказанное слово, не осознавая, какое из предложений окажется удобнее, но ясно понимая, что в любом случае единственный шанс на спасение приближается. Пугало меня лишь то, что муж направится в свою спальню прежде, чем я успею использовать этот шанс, и тогда, скорее всего, заметит мое отсутствие. Он заметил, что запачкал руки (я вздрогнула, ибо это наверняка была кровь), а потому должен пойти к себе и вымыть их, но что-то изменило его планы и они вышли из комнаты все вместе – через дверь в галерею, – а я осталась в темноте наедине с трупом!

Вот наконец настал тот момент, когда надо было срочно что-то предпринимать, но я не смогла пошевелиться, и дело не в затекших руках и ногах, а в лежавшем рядом мертвом теле. Вдруг показалось, да и сейчас еще порою кажется, что ближайшая ко мне рука поднялась в молящем жесте и снова упала в безысходном отчаянии. Подчиняясь наваждению – если это было наваждение, – я громко вскрикнула в безумном ужасе, и звук собственного странного голоса разрушил заклятие. Я переползла к самому дальнему от трупа краю стола, как будто несчастный мертвец действительно мог меня схватить, осторожно поднялась на ноги и замерла, ухватившись за столешницу, не в силах сообразить, как поступить дальше. И в этот миг, с трудом удерживаясь на грани обморока, услышала из-за двери тихий голос Аманды:

– Мадам!

Преданная компаньонка все это время следила за развитием событий, а увидев, как трое бандитов прошли по галерее к лестнице, спустились во двор и скрылись в противоположном крыле замка, и услышав мой крик, прокралась к комнате, где меня оставила. Звук родного голоса придал сил, и я пошла прямо на него. Где находилась я, и откуда доносился голос, не понимала, но точно знала, что должна дойти или умереть. Не знаю, кто из нас открыл дверь, но я упала на грудь подруги и так крепко вцепилась в нее, что заболели руки. Аманда, не говоря ни слова, подхватила меня, отнесла в спальню и уложила на кровать. Больше ничего не помню: сразу потеряла сознание, а в себя пришла от ужаса, что муж где-то рядом, чтобы услышать мои первые слова, заметить малейшие признаки опасной осведомленности и убить. Еще долго я не осмеливалась дышать полной грудью, не открывала глаз, боялась издать хоть звук. Слышала, как кто-то тихо, осторожно ходит по комнате, но не из любопытства или желания убить время, а с определенной целью. Кто-то выходил и снова возвращался, а я оставалась в неподвижности, чувствуя, что смерть неизбежна, но желая облегчить агонию. Снова накатила слабость, но, погружаясь в спасительное забытье, я вдруг услышала рядом голос Аманды:

– Выпейте это, мадам, и пойдемте со мной. Все готово. Надо спешить.

Она подложила мне ладонь под голову, чуть приподняла и что-то влила в рот. Она еще что-то говорила тихим, спокойным голосом, так непохожим на ее обычный уверенный тон. До моего сознания наконец дошло, что она все подготовила к побегу, даже остатки ужина рассовала по карманам. Она не сказала, откуда все знает, а я не спрашивала. Ни разу не поинтересовалась и потом: мы обе строго хранили свой страшный секрет, но могу предположить, что она спряталась в соседней гардеробной и все слышала.

Больше того, я вообще не осмеливалась с ней говорить, как будто подготовка к ночному побегу из кровавого логова представляла собой самое обычное дело. Она отдавала распоряжения – короткие и точные, без объяснений, словно ребенку, – и я послушно их исполняла, часто подходила к двери и прислушивалась, а потом с тревогой смотрела в окно. Я же не видела ничего, кроме ее фигуры, боялась хотя бы на миг отвести взгляд и в глубокой ночной тишине не слышала ничего, кроме ее мягких движений и гулкого, тяжелого биения собственного сердца. Наконец спасительница взяла меня за руку и в темноте повела через гостиную в ужасную галерею, где начинавшие бледнеть прямоугольники окон отбрасывали на пол призрачный свет. Я послушно шагала следом, ни о чем не спрашивая, потому что после пережитого ужаса свято верила в человеческое сочувствие. Мы свернули не направо, а налево, миновали анфиладу моих гостиных с кроваво-красной позолотой и попали в то неведомое крыло замка, которое выходило на лежавшую параллельно, далеко внизу, большую дорогу. Затем Аманда повела меня по подвальным коридорам, куда мы спустились, и остановилась возле открытой двери. Здесь холодный резкий ветер с улицы впервые вдохнул в меня жизнь. Дверь вела в сводчатое помещение с окном, но не застекленным, а лишь забранным железными прутьями, два из которых едва держались. Судя по всему, Аманда это знала, поскольку с легкостью вытащила их, а затем помогла мне выбраться на свежий воздух.

Мы обогнули угол замка: она впереди, я за ней, и вдруг я ощутила, как она крепче сжала мою руку, а уже в следующее мгновение тоже услышала далекие голоса и удары лопаты по земле.

Мы не произнесли ни звука: молчаливое прикосновение казалось безопаснее, надежнее и выразительнее. К большой дороге пришлось пробираться через заросли, и мы то и дело спотыкались, набивая шишки и синяки, но физическая боль помогала справляться с моральными мучениями.

Я до такой степени верила Аманде, что не осмеливалась говорить даже во время остановок, когда она решала, в какую сторону идти дальше, наконец она сама нарушила молчание:

– Помните, с какой стороны вы подъехали к замку?

Не в силах говорить, я молча показала направление.

Мы свернули в противоположную сторону и продолжили путь. Примерно через час дорога резко пошла в гору, но отдохнуть мы отважились, лишь высоко поднявшись по склону, а потом шли все время вверх и влево, до тех пор, пока не рассвело. Осмотревшись в поисках приюта, мы наконец осмелились шепотом заговорить. Аманда рассказала, что заперла дверь между спальней мужа и моей. Я же, словно во сне, вспомнила, что она также заперла дверь между моей спальней и гостиной, а ключ забрала с собой.

– Сегодня он вряд ли вспомнит о вас: после такой-то ночи, меня хватятся первой, но обнаружат пропажу только сейчас.

Помню, что эти ее слова заставили меня умолять продолжить путь. Казалось, что, думая об отдыхе и надежном укрытии, мы теряем драгоценное время, но Аманда не сочла нужным как-то отреагировать на мои слова. Надежного укрытия мы так и не обнаружили и прошли немного дальше. Горный склон круто пошел вниз, и в ярком свете утра мы внезапно увидели перед собой проложенную речкой узкую долину. Примерно в миле от нас поднимались голубые дымки деревни; где-то поблизости со знакомым мне шумом загребало и выливало воду колесо невидимой мельницы. Стараясь держаться как можно ближе к кустам и деревьям, мы прокрались к небольшому мостику, несомненно, связывавшему деревню с жизненно важным мукомольным делом.

– Подходящее место, – заключила Аманда.

Мы проникли под мост, взобрались на каменную опору и устроились на широком выступе. Она накормила меня и что-то съела сама, потом расстегнула свой широкий темный плащ, заставила положить голову ей на колени и надежно укрыла нас обеих, чтобы не осталось ни одного светлого пятнышка. Мы хоть и дрожали от сырости и холода, но все-таки отдыхали от одного лишь сознания, что идти уже не столь необходимо, тем более в светлое время. Жаль, что под мост никогда не проникало даже солнечного лучика: вскоре сырая тень стала невыносимой, и я начала бояться, что, прежде чем наступит ночь и мы продолжим путь, всерьез заболею. К тому же к полудню пошел дождь, и пополняемый тысячей мелких горных ручьев поток набрал силу и помчался по камням с оглушительным шумом и холодными брызгами.

Время от времени из тяжелой дремоты выводил звук лошадиных копыт над головой: иногда мерных и неспешных, явно везущих груз, а порой гулкий и быстрый, сопровождаемый пытавшимися перекричать реку голосами всадников. Наконец день иссяк. Нам не оставалось ничего иного, как по колено войти в воду, чтобы выбраться на берег. Там мы остановились, дрожа от холода и страха. Мужество покинуло даже Аманду, и она решила:

– Что бы там ни было, а ночевать нужно в укрытии.

Действительно, дождь лил безжалостно. Я промолчала, не сомневаясь, что нас настигнет смерть, оставалось лишь надеяться, что это произойдет не от руки убийцы. Подумав с минуту, Аманда приняла решение и повела меня вверх по реке, к мельнице. Знакомые звуки, запах пшеницы, белые от муки стены – все напомнило о доме. Показалось, что необходимо стряхнуть ночной кошмар и проснуться на берегу Неккара прежней счастливой, веселой девочкой. Аманда постучала в дверь. Ответа пришлось ждать долго. Наконец слабый старческий голос спросил, кто там и что нужно, и Аманда сказала чистую правду: что две женщины ищут укрытия от непогоды. Однако старуха с подозрением возразила, что вроде бы разговаривает с мужчиной, и лишь когда убедилась, что на крыльце действительно стоят две женщины, отперла тяжелую дверь и впустила нас. Старуха оказалась служанкой и не была ни злой, ни жадной, она просто выполняла приказ хозяина-мельника во время его отсутствия ни в коем случае не впускать мужчин. Но что, если две женщины – это так же плохо? А с другой стороны, поскольку мы не мужчины, обвинить ее в непослушании невозможно, а в такую погоду даже собаку выгнать жалко. Со свойственной ей сообразительностью Аманда велела никому не говорить о нашей ночевке, тогда и обвинять будет не в чем. Посоветовав молчание как самый надежный путь к безопасности – разумеется, в отношении не только мельника, но и других людей, – она быстро помогла мне снять мокрую одежду, затем ловко повесила ее, так же как и укрывавшую нас обеих собственную коричневую накидку, возле большой печи, согревавшей комнату с той эффективностью, какой требовали слабеющие жизненные силы старухи. Бедная служанка не переставала рассуждать о том, ослушалась ли она хозяина или нет, причем делала это настолько сварливо, что я усомнилась в ее способности смолчать, когда понадобится. Постепенно она перешла к совершенно лишнему рассказу о том, куда и зачем отправился мельник. Так мы узнали, что хозяин отправился на поиски своего землевладельца, господина Пуасси. Тот не вернулся с охоты, поэтому управляющий решил, что с ним что-то случилось, и созвал на помощь всех соседей, чтобы прочесать и лес, и склон горы. Затем говорливая старуха поведала, что хотела бы занять место экономки в каком-нибудь хорошем месте, где больше слуг и меньше работы. Здесь живется очень одиноко и скучно, особенно после того, как сын хозяина ушел на войну. Затем она приступила к ужину – такому скромному, что, если бы даже ей пришло в голову нас угостить, еды все равно бы не хватило. К счастью, мы нуждались только в тепле, а оно, благодаря заботам Аманды, постепенно возвращалось в измученные тела. После ужина старуха задремала, но мысль о нашем присутствии в доме не давала ей покоя, и она прозрачно намекнула, что пора и честь знать, но мы ее принялись умолять не выгонять нас. Вдруг в ее сонную голову пришла какая-то идея, и она предложила нам залезь по лестнице на некое подобие чердака, нависавшего над половиной кухни, где мы сидели. Мы послушались – что еще оставалось делать? – и оказались в просторном помещении, ничем не отделенном от края, с которого не составляло труда упасть вниз. Иными словами, мы оказались в кладовке или в мансарде. Здесь хранились постельные принадлежности, стояли комоды и шкафы, лежали мешки для муки, зимние запасы орехов и яблок, тюки со старой одеждой, сломанная мебель и многое другое. Как только опасные незнакомки оказались наверху, старуха довольно усмехнулась, убрала лестницу, видимо, решив, что теперь мы не сделаем ничего плохого, и снова села за стол дремать и ждать возвращения хозяина. Мы же, воспользовавшись случаем, устроили примитивные постели и с радостью улеглись в уже высохшей одежде, согревшись и надеясь уснуть в тепле, чтобы отдохнуть и приготовиться к грядущему неведомому дню. Только уснуть никак не удавалось, а по дыханию Аманды я поняла, что она тоже не спит. Сквозь щели в полу чердака мы видели кухню, скудно освещенную лампой на противоположной стене.

Глава 3

Глубокой ночью с улицы донеслись голоса, потом послышался стук в дверь, и сквозь щели мы увидели, как старуха поднялась и впустила хозяина – явно навеселе. К моему ужасу, следом за ним вошел трезвый и злой Лефевр. Войдя, они продолжили начатое ранее обсуждение, но вскоре мельник прервал разговор, отругал старуху за то, что уснула, и в пьяном гневе, даже с рукоприкладством, выгнал бедную служанку из кухни, отправив спать. Оставшись вдвоем, они с Лефевром продолжили обсуждать исчезновение господина Пуасси. Судя по всему, Лефевр вместе с другим сообщником моего мужа провел весь день и часть ночи, якобы помогая искать пропавшего, а на самом деле стараясь направить отряд по ложному пути. По паре хитрых вопросов я поняла, что попутно Лефевр надеялся напасть на наш след.

Хотя мельник считался арендатором и вассалом господина Пуасси, мне показалось, что он поддерживал тесные отношения с месье де ла Турелем – во всяком случае, представлял, какую жизнь вел Лефевр и прочие слуги замка, хотя о многом даже вряд ли догадывался. Кроме того, он был серьезно заинтересован выяснением судьбы землевладельца, не подозревая Лефевра ни в убийстве, ни в насилии. Он много говорил, выдвигая различные предположения и догадки, в то время как Лефевр пристально наблюдал за собеседником из-под густых бровей. Очевидно, он не собирался сообщать, что жена хозяина сбежала из бандитского логова, но даже не сказав о нас ни слова, наверняка жаждал нашей крови и при любом повороте событий надеялся нас поймать. Спустя некоторое время он встал и, простившись, ушел. Мельник запер за ним дверь и отправился спать. Здесь и я наконец уснула, спала долго и крепко, а наутро, проснувшись, увидела, что Аманда, приподнявшись на локте, внимательно смотрит вниз, в кухню.

Я тоже посмотрела и прислушалась. Мельник и двое его помощников громко что-то обсуждали. Оказывается, старуха, вопреки обыкновению, не развела в печи огонь и не приготовила хозяину завтрака, только что ее обнаружили в кровати мертвой – неизвестно, то ли в результате побоев, то ли по естественным причинам. Должно быть, мельника слегка тревожила совесть: он слишком много рассуждал о том, как хорошо относился к своей служанке и как часто та говорила, что счастлива жить в его доме. Помощники, кажется, не очень верили, но не хотели обижать хозяина, поэтому предложили побыстрее похоронить покойницу. Все трое вышли, оставив нас на чердаке в полном одиночестве, и мы впервые осмелились заговорить, хотя и шепотом, постоянно прислушиваясь. Аманда смотрела на события более оптимистично, чем я, и заметила, что не умри старуха, нам пришлось бы срочно скрываться, поскольку служанка наверняка донесла бы на нас хозяину, а затем весть непременно дошла бы до тех, от кого мы прятались. А теперь у нас появилось время и место для отдыха, а также возможность переждать первую, самую горячую стадию погони. Остатки провизии и запасенные на зиму фрукты вполне могли спасти нас от голодной смерти. Опасаться следовало лишь одного: если на чердаке кому-нибудь что-нибудь понадобится, но даже в этом случае, слегка переставив ящики и мебель, можно будет оборудовать надежное укрытие. Рассуждения немного меня успокоили, но волновал вопрос, как нам теперь отсюда спуститься: единственного средства спасения – лестницы – больше не было, – но Аманда заверила, что сумеет соорудить некое подобие из лежавшей тут же веревки. Ее вполне хватит на десять футов, а чтобы скрыть сам факт нашего присутствия, ее можно будет унести с собой.

Те два дня, что нам пришлось прятаться, Аманда провела с пользой: пока мельник отсутствовал, исследовала все ящики и сундуки. В одном обнаружила мужской костюм – очевидно, принадлежавший сыну хозяина, – и примерила. Выяснив, что тот вполне подходит, коротко обрезала волосы, попросила меня выщипать ее черные брови, как будто они сбриты, разрезала на куски старые пробки и засунула за щеки, до неузнаваемости изменив форму лица и голос.

Все это время я лежала, совершенно потрясенная. Тело мое отдыхало и набирало силу, но сама я находилась в состоянии тупого идиотизма, иначе не смогла бы с таким необъяснимым интересом наблюдать за энергичными усилиями Аманды по изменению внешности. Помню, как при очередном успехе новой хитрой затеи почувствовала, что на моем оцепеневшем лице появилась улыбка.

Но во второй день она потребовала усилий от меня, и тогда отчаяние вернулось. Пришлось позволить покрасить светлые волосы гниющей скорлупой грецких орехов, зачернить зубы и ради маскировки даже добровольно сломать передний зуб, но нелепые усилия не добавили надежды на спасение от страшного мужа. К вечеру третьего дня состоялись похороны умершей служанки, поминки закончились, и помощники уложили мельника в кровать, потому что сам он двигаться уже не мог. На некоторое время они задержались в кухне, со смехом обсуждая новую служанку, а потом ушли, закрыв, но не заперев дверь. Все, теперь ничто не могло нам помешать. В одну из ночей Аманда испытала лестницу и даже сумела ловким движением снять с крючка. Из старой одежды она соорудила тюк, чтобы больше походить на странствующего торговца с женой, и водрузила себе на спину. При помощи дополнительной одежды утолстила мою фигуру, а свой женский костюм спрятала в глубине одного из сундуков, откуда достала костюм мужской. С несколькими франками в ее кармане – единственными деньгами, которые у нас были, – мы спустились по лестнице, сняли ее с крючка и вновь вышли в холодную ночь.

Прячась на чердаке, мы успели обсудить будущий маршрут. Аманда объяснила, что ее вопрос, как только мы вышли из Ла-Рош, о том, с какой стороны я приехала, имел целью избежать преследования в направлении Германии. Теперь же она считала необходимым отправиться в те края, где мой немецкий акцент вызовет наименьшее подозрение. Я подумала, что и сама она говорила не совсем обычно: месье де ла Турель называл ее произношение нормандским диалектом. Но об этом я не упомянула, а лишь согласилась с предложением направиться в сторону милой сердцу родины, поскольку надеялась, что там мы окажемся в безопасности. Увы! Я забыла, какое тяжелое время переживала вся Европа, лишившись законов и защиты со стороны государства. Не стану сейчас описывать, как мы плутали, не осмеливаясь спросить дорогу, как жили, как справлялись с подступившими опасностями и со страхом новых опасностей. Упомяну лишь о двух приключениях по дороге во Франкфурт. Первое, хотя и роковое для невинной леди, послужило причиной моей безопасности. О втором расскажу, чтобы вы поняли, почему я не вернулась в свой бывший дом, как надеялась, прячась на чердаке в доме мельника. В результате я впервые представила, каким образом может сложиться будущая жизнь. Не могу выразить, насколько во время скитаний привязалась к своей доброй и верной Аманде. Впоследствии иногда боялась, что ценила ее за то, что она обеспечивала мне безопасность. Но нет, это было не так – во всяком случае, не только так и не прежде всего так. Однажды она призналась, что спасает не только мою жизнь, но и свою, но мы не осмеливались обсуждать грядущие трудности и пережитый ужас, лишь порой планировали будущее, да и то ближайшее. Далеко заглядывать не осмеливались, так как по утрам не знали, увидим ли закат. Аманда знала о свирепости банды месье де ла Туреля значительно больше, чем догадывалась я. К тому же то и дело, едва вообразив, что нам наконец-то ничто не угрожает, мы обнаруживали следы погони. Помню, как однажды, после трехнедельных скитаний по пустынным местам, опасаясь спросить дорогу, но и не жалея показаться бродягами, вышли к придорожной кузнице, хозяин которой оказывал и услуги ветеринара. Я устала до изнеможения, и Аманда заявила, что, несмотря ни на что, мы останемся здесь ночевать. Она храбро вошла в дом и назвалась странствующим портным, готовым в обмен на ужин и ночлег для себя и жены выполнить любую необходимую работу. Этот план она успешно осуществляла уже дважды, ведь отец ее работал портным в Руане в детстве она часто ему помогала, и в результате освоила все тонкости профессии вплоть до характерных присвистов и восклицаний, которые во Франции красноречиво свидетельствуют о принадлежности к гильдии. В этой кузнице, как и в большинстве других одиноко стоящих сельских домов, не только имелся солидный запас ожидавшей починки одежды, но и ощущалась естественная жажда новостей, которые мог принести странствующий портной. Ноябрьский день уже клонился к вечеру, когда мы уселись – Аманда со скрещенными ногами на придвинутом к окну большом кухонном столе, а я за ней, возле другой части того же костюма, время от времени выслушивая строгие замечания «мужа». Внезапно Аманда обернулась и произнесла одно-единственное слово:

– Мужайтесь!

Я ничего не заметила, поскольку сидела в тени, на мгновение страшно перепугалась, а потом собралась, чтобы вынести новое, пока еще неведомое испытание.

Кузница, где подковывали лошадей, находилась возле дома и выходила окнами на дорогу. Я услышала, как прекратился ритмичный стук молотов. Всадник подъехал, спешился и ввел лошадь в помещение. Яркий свет жаровни позволил Аманде увидеть лицо человека и представить то, что действительно произошло.

Перекинувшись с всадником парой слов, кузнец ввел его в кухню, где мы сидели.

– Ну-ка, женушка, поднеси господину чашу вина и пригоршню галет.

– Да, мадам, и еще что-нибудь перекусить, пока подковывают моего коня. Спешу: к ночи должен попасть в Форбак.

Жена кузнеца зажгла лампу – пять минут назад Аманда попросила ее об этом. До чего же мы обрадовались, что она не исполнила просьбу раньше! Сидели в потемках, делали вид, что усердно шьем, но на самом деле ничего не видели. Лампу поставили на печку, возле которой мой супруг – ибо это был он – встал, чтобы согреться. Через некоторое время медленно повернулся, осматривая комнату и обращая на нас не больше внимания, чем на мебель. Сидя на столе со скрещенными ногами и что-то тихо насвистывая, Аманда низко склонилась над работой. Месье де ла Турель снова повернулся к печке, протянув руки. Он уже выпил вино, съел галеты и теперь спешил продолжить путь.

– Очень тороплюсь, хозяйка. Попросите мужа ускорить процесс – заплачу вдвойне.

Хозяйка отправилась в кузницу, а месье де ла Турель снова повернулся к нам. Аманда насвистывала какую-то мелодию, он подхватил ее и секунду-другую тоже свистел, но тут вернулась жена кузнеца и отвлекла его внимание.

– Момент, сеньор. Всего один момент. Из передней правой подковы вылетел гвоздь, но муж сейчас его заменит. Если этого не сделать, то возникнут проблемы.

– Мадам права, – согласился с хозяйкой месье де ла Турель, – но я очень спешу. Если бы мадам знала причины, то поняла бы мое нетерпение. Когда-то счастливый муж, а теперь покинутый и преданный, я разыскиваю любимую жену, которая обманула доверие и сбежала – несомненно, к любовнику, – забрав все драгоценности и деньги. Возможно, мадам видела ее или что-то слышала. Беглянку сопровождает вульгарная, дерзкая особа из Парижа, которую я сам нанял в качестве горничной, не подозревая, какое растление впускаю в дом!

– Разве такое возможно? – всплеснув руками, воскликнула добрая женщина.

Чтобы лучше слышать, Аманда стала свистеть тише.

– Вот я и преследую распутниц. – Красивое женственное лицо приняло яростное, демоническое выражение. – Они от меня не убегут, но каждая минута промедления приносит несчастье. Разве мадам не испытывает сочувствия?

Месье де ла Турель натянуто, неестественно улыбнулся и вместе с хозяйкой отправился в кузницу, чтобы поторопить мастера.

Аманда на миг перестала свистеть:

– Держитесь так же, не меняйте выражения лица. Через несколько минут он уедет, и опасность минует.

Предупреждение оказалось своевременным: я чуть было не сломалась и не бросилась ей на шею, – и мы продолжили свое занятие: она насвистывала и шила, а я делала вид, что ей помогаю. Очень хорошо, что все получилось именно так: вскоре месье де ла Турель вернулся за хлыстом, который положил на стул и забыл. И вновь я ощутила один из тех его острых, быстрых взглядов, которые мгновенно охватывали все пространство.

Затем мы услышали, как он уехал. Стало уже слишком темно, чтобы продолжать работу, поэтому я отложила иглу и дала волю чувствам. Вернулась жена кузнеца – действительно доброе создание. Аманда сказала ей, что я устала и замерзла, и хозяйка предложила сесть возле печки, чтобы согреться, а сама принялась собирать ужин – из-за нашего присутствия и щедрой оплаты со стороны месье не столь скудный, как обычно. Хорошо, что она предложила мне выпить немного сидра, иначе я не выдержала бы напряжения, несмотря на предупреждающий взгляд Аманды и упорные попытки при любых обстоятельствах соответствовать роли. Чтобы прикрыть мое волнение, она перестала насвистывать и завела беседу, так что к тому времени, когда вернулся кузнец, они с хозяйкой уже вовсю разговорились. Кузнец сразу вспомнил благородного джентльмена, который так щедро заплатил и оттого получил полное сочувствие. И муж и жена пожелали, чтобы преследователь поймал беглянку и наказал по заслугам. А затем разговор принял оборот, вполне обычный для тех, кто ведет тихую монотонную жизнь. Каждый пытался перещеголять остальных в рассказе о каком-нибудь ужасном событии. Истории о дикой таинственной банде разбойников во главе с Гансом-потрошителем[81]81
  Под этим именем известен преступник Иоганнес Бюклер (ок. 1778–1803).


[Закрыть] напугали меня едва ли не до смерти и даже ограничили красноречие Аманды. Глаза ее стали огромными от ужаса, щеки побледнели, и впервые она взглядом попросила у меня помощи. Необходимость действовать заставила встать и обратиться к хозяевам с просьбой отпустить нас с мужем отдыхать, так как мы очень устали в пути, а утром предстояло рано встать, чтобы перед уходом закончить работу. Кузнец ответил, что если встанем прежде него, то, значит, мы действительно ранние пташки, а хозяйка поддержала мою просьбу благожелательной суетой. Еще бы одна такая же история, какие они рассказывали, и Аманда наверняка упала бы в обморок.

Как бы то ни было, а ночной отдых вернул ей силы. Мы встали, вовремя завершили работу и разделили с семьей щедрый завтрак. Предстояло продолжить путь, но теперь мы уже знали, что в Форбак идти нельзя, и все-таки верно представляли положение города между нами и Германией, куда держали путь. Два дня блуждали, и, подозреваю, сделав круг, вернулись на дорогу в Форбак всего на лигу-другую ближе дома кузнеца. Поскольку по пути мы ни у кого ничего не спрашивали, я понятия не имела, куда идем, когда вдруг оказались в небольшом городке с добротной большой гостиницей, расположенной в самом центре. Стало казаться, что в городах безопаснее, чем в безлюдной сельской местности. Несколько дней назад мы продали мое кольцо странствующему скупщику, который был слишком доволен возможностью приобрести вещь значительно дешевле настоящей стоимости, чтобы попытаться выяснить, как она попала к бедному портному. Полученные деньги позволили нам остановиться на ночь в гостинице и собрать всю доступную информацию о дальнейшем маршруте.

Сняв маленькую спальню на противоположной стороне просторного двора, над конюшней, мы поужинали в самом темном углу трактира. Несмотря на голод, мы очень спешили, опасаясь, что кто-нибудь из посетителей нас узнает. В середине ужина во дворе остановился дилижанс, и большинство вышедших из него пассажиров сразу направились в трактир, где мы сидели, онемев от страха, поскольку дверь в зал открывалась напротив стойки портье, откуда был виден вход с улицы. Среди пассажиров оказалась молодая белокурая особа в сопровождении пожилой горничной-француженки. Юное создание вскинуло головку, презрительно содрогнулось от вида общего зала с его не слишком изысканными запахами и сомнительными компаниями и по-французски, но с заметным немецким акцентом, потребовало предоставить частные апартаменты. Мы услышали, что дама путешествовала в отдельном отсеке. Возможно, из гордости бедная молодая госпожа избегала общения с попутчиками, чем вызвала всеобщее презрение. Все эти мелкие подробности впоследствии сыграли немаловажную роль, хотя в тот момент Аманда лишь шепотом заметила, что волосы заносчивой немецкой фрау точно такие же, как мои – те, которые она обрезала на чердаке и во время одной из экспедиций в кухню сожгла в печи.

Поспешив закончить ужин, мы оставили веселых путешественников продолжать трапезу, а сами удалились, пересекли двор, попросили у конюха фонарь и по грубо сколоченной лестнице поднялись в отведенную нам каморку над конюшней. Ни двери, ни люка здесь не существовало: только дыра, из которой торчала лестница. Окно выходило во двор. Отчаянно уставшие, мы тут же уснули, но спустя какое-то время меня разбудил шум внизу, в стойлах. Прислушавшись, я разбудила Аманду, предварительно прикрыв ей рот ладонью, чтобы в полусне не выдала нас неосторожным восклицанием. Внизу мой муж разговаривал с конюхом: я не сомневалась, что голос принадлежит ему, и Аманда со мной согласилась, хотя пошевелиться и проверить догадку мы не решились. Не меньше пяти минут месье де ла Турель отдавал распоряжения, а потом вышел из конюшни. Осторожно подкравшись к окну, мы увидели, как он пересек двор и вернулся в гостиницу. Предстояло решить, что делать дальше. Конечно, первое, что пришло в голову, это немедленно бежать, но своим исчезновением мы побоялись вызвать подозрение. А потом конюх вышел из конюшни и запер дверь снаружи.

– Надо попытаться выбраться через окно, – предложила Аманда. – Конечно, если вообще имеет смысл уходить.

По здравом размышлении пришло понимание. Удалившись без оплаты, мы возбудили бы погоню, тем более что идти предстояло пешком, а значит, поймать нас ничего не стоило. Мы сидели на краю кровати, дрожали от страха и обсуждали положение, в котором оказались, когда через двор донесся веселый смех: с фонарями в руках компания из дилижанса медленно расходилась по комнатам на ночлег.

Мы снова забрались в кровать и крепко прижались друг к другу, словно нас преследовали разбойники и могли в любой момент убить. Глухой ночью, когда глубокая тишина предшествует наступлению нового дня, во дворе раздались осторожные шаги. Внизу повернулся в скважине ключ: кто-то вошел в конюшню. Это мы не столько услышали, сколько почувствовали. Конь слегка вздрогнул, переступил с ноги на ногу, а потом тихо заржал, узнавая хозяина. Вошедший обратился к животному с двумя-тремя тихими словами, а потом вывел его во двор. Словно кошка, Аманда неслышно подскочила к окну, выглянула, но не осмелилась произнести ни звука. Ворота на улицу открылись. Короткая пауза, чтобы всадник поднялся в седло, и конская поступь стихла вдали.