Текст книги "Вспомни меня"

Глава 18

Я слышу церковные колокола – радостный золотистый перезвон несется по небу. Кажется, это свадьба, потому что я в великолепном платье, пенящемся и закручивающемся вокруг ног в танце. Я и есть невеста? Платье белое, и все смотрят только на меня. Это пьянит сильнее чем шампанское, я смеюсь и легкомысленно покачиваюсь, хмельная от любви. Чья-то ладонь касается моего плоского, юного живота, и сильная рука, с черными завитками волос под белыми манжетами, обвивается вокруг моей талии. Счастливая, я оборачиваюсь и запрокидываю голову для поцелуя, но прежде чем наши губы соприкасаются, я открываю глаза и отдергиваюсь, словно обожженная…

Вскрикнув, я просыпаюсь. Сердце колотится как сумасшедшее. Мужчина, которого я собиралась поцеловать, – это Роб, точно. Так невероятно странно узнать кого-то снова, пусть и во сне… Я едва помню Роберта и не запоминаю лица, и все же я абсолютно уверена, что это был покойный муж моей сестры. Почему он мне вдруг приснился? Наверное, все из-за тех фотографий. Свадебные снимки засели у меня в мыслях и сплелись с моими обычными ночными видениями.

Я опять иду в комнату Джоанны и беру в руки ее фото, представляя себя вместо нее в белом платье. Роб обнимает меня, гости поздравляют нас обоих. Надо сказать, он был красив и обладал той беспечной самоуверенностью, которая мне всегда нравилась, – насколько я могу судить по обрывочным воспоминаниям о своих пылких подростковых влюбленностях и неудачных отношениях с неподходящими мужчинами в молодости. Совершенно не тип Джоанны. Хотя, как говорят, противоположности сходятся. По этой логике мне самой нужен какой-нибудь практичный, здравомыслящий человек, бухгалтер или юрист, который любит книги по военной истории и каждое воскресенье надраивает свою машину, пока я отвожу детей на балет или футбол. Когда-то такая перспектива вызвала бы у меня только презрительный смешок, а сейчас мне хочется плакать от ее недостижимости.

В дверь стучат, и я едва не роняю фотографию. Тихонько поставив ее на место, как будто даже это можно услышать снаружи, я на цыпочках подхожу к лестнице. Внизу сквозь стекло виден неясный силуэт. Опять настойчивый стук, и женский голос окликает:

– Сара, вы здесь, дорогая?

Узнать его мне не удается, как я ни стараюсь. Точно не констебль Краун или детектив-сержант Нур – они бы не сказали «дорогая». А вот Сэм Новак из программы поддержки могла бы использовать подобное обращение. Кого я не впускаю – просто незваную гостью, как мне хочется думать, или официальное должностное лицо из полиции, со всеми вытекающими отсюда последствиями? Я решаю положиться на судьбу и начинаю очень медленно спускаться по лестнице. Если незнакомка уйдет прежде, чем я доберусь до холла, так тому и быть. Я сделала все, что могла.

Однако та терпеливо ждет. Увидев мой силуэт через стекло, она с облегчением произносит:

– А, вот и вы, дорогая.

С опаской приоткрыв дверь, я вижу на пороге молодую женщину с каштановыми волосами до плеч и россыпью веснушек, с сочувственно наклоненной головой.

– Здравствуйте, Сара, милая. Как вы?

Гостья говорит так, будто мы знакомы, и протягивает мне магазинный торт в открытой картонной коробке. Морковный, с толстым слоем глазури – один из моих любимых. Значит, правда меня знает или просто случайное совпадение? Голоса я так и не могу припомнить.

– Просто невозможно поверить – я хочу сказать, здесь, у нас, и такое. Я очень-очень вам соболезную! Ваша сестра была чудесной женщиной, прекрасным человеком, ведь правда же?

Я киваю. Да, наверное. Мой взгляд падает на торт. Ужасно большой – как я его весь съем? Гостья, похоже, заметив мое замешательство, продолжает:

– Довольно глупо с моей стороны, да? Я про торт. Просто не знала, как было бы уместно выразить свое сочувствие. Давайте я занесу его внутрь, у вас руки поранены.

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, она берет у меня коробку и проскальзывает в коридор.

– Сюда, милая?

Слабый след от кровавого отпечатка моей ладони на стене нельзя не заметить, однако незнакомка молча проходит в кухню, где сильно пахнет отбеливателем, и опускает торт на кухонную стойку.

– У вас чудесный вид на сад! – говорит гостья, выглядывая в окно. Там, за розами, в глубине стоят высокие деревья и одиноко качаются качели на ветру. – Эти дома строились с умом, в расчете на семью, правда? Такой простор. Не то что новые, которые сейчас лепят один на другой возле участка Моррисонов. Там кошке повернуться негде, а уж детям побегать вообще места нет. А как, вы думаете, он попал внутрь?

Внезапная смена темы повергает меня в шок. Женщина поворачивается ко мне, и я замечаю, что ее взгляд падает на пол, на едва видимые очертания пятна от крови Джоанны, на место, где она умерла.

– Это случилось здесь? Ох, милая, как вы только держитесь?

В горле у меня першит. Я откашливаюсь.

– Простите, я вас не знаю. У меня в голове сейчас…

– Конечно-конечно, дорогая, не извиняйтесь, – обрывает она меня. – Я Лиза, ваша соседка, из дома тридцать два, прямо по дороге. Мы все просто в ужасе – так близко от нас… Давайте-ка я заварю вам чашку чаю, милая, на вас лица нет.

Она начинает хлопотать с чайником, открывает и закрывает дверцы шкафчиков, а я думаю – наверное, это одна из тех соседок, которых показывали в новостях. Удивительно, как уверенно она ведет себя на незнакомой кухне, как быстро все находит – молоко, чайные пакетики, ложки… Понятно, уже бывала здесь, когда заходила к Джоанне.

Не умолкая ни на секунду, Лиза отрезает мне порядочный кусок. Торт отличный – совсем не сухой, с толстым слоем глазури, а это всегда самое вкусное. Мы устраиваемся в гостиной; я слежу только, чтобы гостья не села на место Джоанны. В болтовне то и дело проскальзывают вопросы, на которые я стараюсь отвечать – неудобно отмалчиваться, когда к тебе так добры. После чая и торта я чувствую себя гораздо лучше.

– У полиции есть какие-то зацепки? Страшно даже подумать, что убийца еще где-то рядом. У нас ведь дети как-никак.

Я качаю головой:

– Мне они ничего не говорят.

– Вас ведь они тоже забирали… – Фраза многозначительно повисает в воздухе, потом Лиза отрезает мне еще кусочек торта. – Просто чтобы поровнее было, милая.

– М-м… – не знаю я, что ответить.

– Вы не против, если я воспользуюсь вашим туалетом, дорогая? После родов мышцы таза у меня совсем никуда не годятся. Нет-нет, сидите – я знаю, где у вас что. Отнесу торт на кухню и на обратной дороге загляну, куда мне надо.

Она подхватывает кружки и хлопотливо уносится из комнаты. Я ем второй кусок и думаю, что сказала бы об этом мать – две порции торта на завтрак. Вот оно, моральное разложение! Морковными тортиками дорога в ад вымощена… Представив себе это, я чуть не фыркаю от смеха и едва успеваю сдержаться – дверь открывается, впуская вернувшуюся Лизу. Та странно на меня смотрит. Да, со стороны, наверное, выглядит диковато: понесшая тяжелую утрату веселится, поедая сладости, всего через несколько дней после того, как ее сестра была убита в этом самом доме.

– Торт хороший, правда? Из мини-пекарни Ирвина на Солтерс-корт. Попробуйте у них как-нибудь еще кофейный – умереть можно!

Повисает неловкая пауза.

– Очень вкусно, благодарю вас. Спасибо за заботу…

– Пожалуйста, дорогая, – улыбается Лиза. – Ну, я, пожалуй, пойду. Потом еще как-нибудь загляну. В такое время не обойтись без друзей и соседей. Нам нужно сплотиться, держаться всем заодно.

Шагнув вперед, она неловко обнимает меня – маленькая, легкая, сильно надушенная. Я чувствую запах лака для волос «Эльнетт», аромат моего бунтарского отрочества.

– Не провожайте, дорогая, я выйду сама.

Однако я все же упрямо следую за ней по коридору – хочу убедиться, что входная дверь надежно заперта. Потом подхожу к окну и выглядываю в щелку между занавесками. Лиза выходит за калитку, возле которой стоят еще какие-то люди. Она что-то говорит им, и они все разом оглядываются на дом. Я тут же в испуге отступаю назад.

Вернувшись в кухню, я вижу торт и аккуратно вымытые кружки, поставленные сушиться. Вспоминаю наш разговор – ее вопросы, мои спутанные ответы… Интересно, сколько еще соседей явится с сочувствием и тортиками, а на самом деле, чтобы удовлетворить свое любопытство? Наклонившись, я прикладываю руку к пятну на полу, словно пытаясь ощутить связь с Джоанной через следы ее ДНК. Однако чувствую только слегка шероховатую поверхность, налет от чистящих средств на подушечках пальцев.

Не поднимаясь с пола, я сижу и обдумываю визит незваной гостьи. Звонит телефон, потом переключается на голосовую почту: это доктор Монкс сообщает, что оставил повторный рецепт на мои лекарства в пункте выдачи, и просит обращаться, если мне понадобится что-то в это тяжелое для меня время. Сразу становится немного легче – жить проще, зная, что я не останусь без таблеток. Моя тревожность уже поднялась до такой степени, что сводит челюсти, а мысли в голове навязчиво бегут по одной и той же колее, никак не желая отвлечься от визита Лизы.

Если она такая близкая знакомая, что пришла с тортом, то почему я не помню, чтобы Джоанна хоть раз о ней говорила? Конечно, я не особо дружу с соседями, но уж не должна была забыть того, кто знает, где у нас что в доме. Эта мысль свербит у меня в мозгу, не давая покоя, как болячка, которую расчесываешь снова и снова. Лиза из дома тридцать два… Я достаю свою книгу важных для меня людей и просматриваю записи о соседях, вчитываясь в аккуратные подписи Джоанны. Вот Алан. Мэри, живущая напротив, с пуделем Пикинсом. Помню, она очень настаивала, чтобы его имя было записано правильно, когда мы делали ее фото. Для дома двадцать восьмого снимка нет – его сдают студентам, там бесконечный калейдоскоп юных лиц и недорогих машин на парковке. Молодежь, правда, довольно прилежная, и шума от них немного. В тридцатом живет семейство Шах, они держатся сами по себе, хотя со всеми неизменно вежливы, а их дети учатся в лучшей государственной школе, и рюкзаки у них пухнут от учебников. Место под фото обитателей дома тридцать два почему-то пустует, только краткая надпись изящным почерком сестры: «Деннис и Элза». У меня перехватывает дыхание. Это Лиза как-то успела вытащить снимок? Может быть, я неправильно разобрала ее имя? Лиза, Элза – набор букв почти тот же самый. Они просто перепутались у меня в голове, или Джоанна ошиблась, когда писала? Или, например, Деннис развелся с Элзой, и Лиза – его вторая жена? Загадка не дает мне покоя, я верчу ее в мыслях так и сяк.

Беспокойно бродя по дому, я брызгаю на себя духами Джоанны, надеясь хоть в ее запахе найти умиротворение. Я привыкла к одиночеству, мы с сестрой не сказать, чтобы были неразлучны, но сейчас ощущение пустоты в доме буквально давит. Минута тянется за минутой. Даже собственное дыхание в звенящей тишине кажется оглушительным.

Чувствуя знакомую нарастающую тревогу, я понимаю – нужно что-то делать, или мне не избежать серьезной панической атаки. Обыскав дом, я нахожу несколько просроченных таблеток валиума в бельевом ящике. Проглатываю парочку и открываю бутылку красного. Всего полбокала, просто чтобы снять напряжение. Шагая из комнаты в комнату, я вдруг снова попадаю в коридор. Номер тридцать два всего через пять домов отсюда. Добежать и минуты не понадобится. Может быть, хоть избавлюсь от навязчивых мыслей. Накинув джинсовую куртку и сунув ноги в кроссовки, я поскорее выскакиваю наружу, пока сомнения не парализовали мою решимость.

На улице моросит дождь, заливая свечки и барабаня приглушенными очередями по целлофановым оберткам букетов. Я бегу по улице, в лицо дует свежий ветерок и брызжет влагой, но это даже приятно. Я добираюсь до номера тридцать два, слегка запыхавшись. Аккуратный домик с высаженными на лужайке гортензиями и припаркованной «хондой джаз». Я медлю, переводя дыхание и придумывая, что бы сказать. Да просто еще раз поблагодарю за торт. Вы были так добры ко мне и все такое.

Однако дверь мне открывает какой-то худой сутулый старик с кустистыми седыми бровями. На подбородке у него кусочек туалетной бумаги, прилепленный на место пореза от бритья. Походка нетвердая, руки дрожат, глаза смотрят с опаской. Подозревает во мне какую-нибудь аферистку?

Скоро становится ясно, что старик не совсем ориентируется в реальности, а мое появление только все ухудшило.

– Лиза? Нет тут никакой Лизы. А вы кто?

– Я Сара, из дома двадцать два. Ко мне заходила женщина по имени Лиза, она сказала, что живет здесь.

– Здесь? Нет тут никого.

– А Элза? – в отчаянии спрашиваю я, хотя и так все понятно.

– Элза? Она здесь при чем? – Старик вдруг приходит в возбуждение, трясет головой, на его мутных глазах выступают слезы. – Вы ее видели?! Она идет сюда?! – Он делает шаг вперед и бросает взгляд вверх и вниз по улице. – Идет?! Где вы ее видели?

– Нет, нет, – встревоженно бормочу я. – Пожалуйста, Деннис, вернитесь в дом. Я просто ошиблась. Зайдите обратно.

Я пытаюсь взять его под руку, однако в таком состоянии у него вдруг откуда-то появляются силы, и он почти отшвыривает меня в сторону.

– Элза! Элза! – кричит он во весь голос, дико озираясь по сторонам. – Сюда, милая! Я приготовлю нам чаю! Элза!

Старик оборачивается ко мне, по его лицу текут крупные слезы.

– Я знаю, она ищет меня. Она потерялась. Элза!

На шум из соседнего дома выходит смуглый мужчина в костюме.

– Деннис, Деннис, что такое, приятель? – Повернувшись ко мне, он шепотом спрашивает: – Кто вы? В чем дело?

– Я ищу женщину по имени Лиза. Она сказала, что живет здесь, а он вдруг распереживался… – Я утираю лицо. – Я не хотела… она просто сказала, что живет здесь…

– Вы из дома дальше по улице? – спрашивает мужчина, беря ладонь Денниса и мягко ее поглаживая. – Где ту бедную леди…

– Да, это моя сестра.

Решение прийти сюда было ужасной ошибкой. Старик по-прежнему бормочет, повторяя имя Элзы, – так разлученные животные призывают друг друга.

– Соболезную вашей потере, – говорит мужчина то ли мне, то ли ему. – Не поможете? Дома он немного успокоится.

Рука у Денниса мягкая и сухая, как старая бумага. Ногти длинноваты – похоже, он уже с трудом ухаживает за собой. Теперь, вблизи, я вижу пятно на его пуловере и ощущаю обычный запах старика, который нечасто моется. Я знаю, как легко пустить это на самотек, особенно когда никому нет дела, принимаешь ли ты вовремя душ, ешь или нет, жив ли ты вообще… В доме, однако, пока чистота и порядок, только воздух затхлый. Чувствуется, что жизнь здесь постепенно вытесняется смертью.

Сосед называет мне свое имя – Мо Шах. Он, видимо, уже не первый раз успокаивает Денниса и сейчас очень тактично и заботливо усаживает его на вытертое кресло с высокой спинкой, слегка лоснящимися от долгого использования подлокотниками и вышитой подушечкой, подложенной под поясницу. Рядом стоит маленький столик с кружевной салфеткой, где под рукой все необходимое – пульт от телевизора, лекарства, коробка с бумажными носовыми платками, местная газета и очки. Похоже, здесь старик и проводит большую часть времени совсем один. Пока Мо ходит на кухню, я остаюсь с Деннисом, сидя на краешке дивана – весьма вероятно, кощунственно заняв место Элзы. Мне не перестает казаться, что я вижу перед собой собственное будущее: вот так же и я буду медленно сходить с ума от горя и одиночества, запертая в собственном доме, не сводя глаз с пустоты, которую когда-то заполняла Джоанна.

Мо возвращается с чашкой чая для Денниса и провожает меня до двери.

– А где на самом деле Элза? – спрашиваю я.

– Умерла два года назад. Тяжелый удар для Денниса, они были женаты пятьдесят один год. Он сильно сдал. Не знаю, сколько еще он протянет один… Так кого вы искали?

– Лизу. Молодая женщина, она приходила ко мне сегодня, сказала, что живет в доме тридцать два.

Мо задумчиво причмокивает губами. Кожа у него очень гладкая, цвета конского каштана, но теперь я замечаю у него кое-где седые волоски и морщинки в уголках глаз.

– Ума не приложу, кто это может быть. Вы уверены, что дом тридцать два по нашей улице?

Я киваю с несчастным видом.

– Простите, я не хотела расстраивать Денниса. У меня не особенно получается общаться с людьми.

– Вам самой сейчас нелегко. Я очень сожалею о вашей утрате. У вас ведь есть сын, по-моему?

– Племянник.

– Он приедет сюда, к вам?

Я вспыхиваю. Мне неловко признаться, что Джеймс не остался со мной в такое время.

– Мы пока не решили. Надо сперва прийти в себя…

Мо кивает.

– Что ж, если вам что-то понадобится, вы знаете, где меня искать. Сейчас я лучше вернусь к Деннису, посмотрю, как он.

– Спасибо, вы очень добры.

Идя домой, я не могу избавиться от ощущения, что из окон домов невидимые люди выглядывают на улицу и обсуждают меня. Может быть, и Лиза где-то здесь, смеется сейчас над моей ошибкой?

Заварив чаю, я снова беру книгу и только теперь замечаю, что пара фото выпали из страниц и завалились за диван. На одном молодая женщина – Шарлин Уокер; вроде бы она вела детскую группу при церкви и несколько лет приятельствовала с Джоанной. Другое фото запечатлело пожилую пару у их дома. Я переворачиваю снимок. «Деннис и Элза, № 32». Деннис здесь куда крепче, непринужденно и уверенно опирается на калитку, другая рука обнимает плечи жены, позирующей с немного натянутой улыбкой. Знали они уже тогда о своем будущем, проявлялись ли уже первые признаки ее болезни и его подступающей деменции? Догадывались ли о том страшном несчастье, что скоро на них обрушится?

Я пролистываю другие страницы с фотографиями. Кто-то из этих людей может быть убийцей моей сестры. Вот Кармен, коллега Джоанны, с оливковой кожей и серебряной прядью в темных волосах. Столько людей входило в нашу жизнь и выходило из нее… В основном, конечно, последнее, постепенно наш мир сузился до совсем небольшого круга общения. Здесь, в книге, попадаются имена, которых я не слышала годами. Например, Симона, домашний парикмахер. Мне она нравилась, и почему мы потеряли с ней связь? Барри и Джин, жившие напротив. Они переехали в Уэльс, на побережье. Пару лет мы получали от них открытки, потом и те пропали…

На одной из страниц мне попадается Саймон Кармайкл. Странно, что его фото до сих пор на месте. Другие, с кем Джоанна встречалась достаточно долго – Пол из Бирмингема, таскавший ее на скачки и бросивший, стоило бывшей жене поманить его пальцем, и обольститель в модном костюме, которого мы окрестили донжуаном на пенсии, когда выяснилось, что у него одновременно было еще две женщины, – безо всяких церемоний отправились в мусорное ведро. А вот Саймон Кармайкл остался… Я смотрю на него – лицо самое обычное, и все же есть в нем какая-то открытость, и улыбка искренняя, не одними губами. Чувствуется, что человек уверен в себе и доволен жизнью. Наверное, он стал бы Джоанне хорошей парой, но однажды вдруг взял и исчез без следа. Как стало известно от его домовладельца, уехал за границу. Наверное, тоже вдруг объявилась жена, о которой мы не знали. С тех пор прошло года три или четыре, однако сестра так и не выкинула фото. Действительно ли Саймон вдруг вернулся? Могла ли она выяснить о нем что-то, из-за чего он готов был пойти на убийство?

Глава 19

Хоть я и ждала полицейских, два детектива на пороге с удостоверениями в руках застают меня врасплох. Одно их присутствие заставляет меня ощущать себя преступницей. Они наверняка чувствуют это, так что я усиленно стараюсь изображать невиновность – и я ведь правда невиновна! – а в итоге выгляжу скованно, неестественно и максимально подозрительно.

Детективы составляют странную пару – миниатюрная темноволосая женщина в сером брючном костюме, с короткой стрижкой «под мальчика», которая только подчеркивает ее молодость, и здоровяк с большим животом и капельками пота на верхней губе. Когда я открываю дверь, повисает странная выжидающая пауза. Я почти уверена, что женщина – детектив-сержант Нур, – но не хочу рисковать. К тому же, мне кажется, здесь некая проверка – она хочет понять, реальна ли моя прозопагнозия, или это не более чем хитроумная уловка, чтобы каким-то образом скрыть свою роль в убийстве Джоанны. Ну уже нет, я не попаду в ловушку.

Женщина улыбается и как бы даже одобрительно кивает, словно признает, что я ее раскусила. Она показывает свое удостоверение со значком – это действительно Нур. Своего бочкообразного спутника она представляет как детектива-констебля Роулинсона. Он явно старше ее – что неудивительно, – но ниже званием. Любопытно, как у них получается работать в паре…

Я провожу посетителей в гостиную, где нас встречают немытые кружки, печальный холмик использованных бумажных салфеток и одеяло с подушкой на диване. Вчерашние несвежие трусики я запихиваю ногой под диван, однако недостаточно быстро – по насмешливой улыбке Роулинсона понятно, что он все видел. Убрав постель, освобождаю место для Нур. Она аккуратно присаживается, скрестив ноги и выставив напоказ шикарные черные туфли на каблуках. Я замечаю, какие у нее тонкие лодыжки, да и запястья как у ребенка. Разве полицейские не сдают нормативы по физподготовке? Не представляю, как эти двое могли бы их пройти.

Нур отправляет Роулинсона приготовить чай. Интересно, каково выполнять приказы того, кому наверняка даже алкоголь в магазине не продадут?.. Из кухни доносится какой-то грохот, и меня так и подмывает пойти проконтролировать, что там творит здоровяк. Может, его привлек гигантский торт? Я одергиваю себя – нельзя судить людей по их внешнему виду. Это у меня от матери, та была совершенно нетерпима к «смертному греху обжорства». Что, любопытно, она сказала бы о моей сегодняшней диете: восемьдесят процентов морковного торта и двадцать процентов диазепама?

Нур как раз хочет обсудить мои лекарства. В руках у нее пачка каких-то бумаг, с моего места не прочитать. За последние годы я много чего принимала: трамадол от боли, сертралин от депрессии, ксанакс от тревожности и еще кучу всего. Были какие-то таблетки, которые мы называли синими шипучками, от них у меня кружилась голова как от шампанского, и антидепрессант «потолстин» с побочным эффектом в виде набранного веса. О прогрессе в моем лечении свидетельствует то, что сейчас я обхожусь усеченным набором препаратов: прегабалин от тревожного расстройства и панических атак, прописанный доктором Монксом, и иногда обезболивающие, которые назначила доктор Лукас.

– Сара, вы принимаете лекарства постоянно? – спрашивает Нур, просматривая свои записи.

– Да, от тревожности. – Я вдруг понимаю, что в беспокойстве неосознанно заламываю руки, словно проситель перед каким-нибудь королем, и прячу ладони между коленей. – Некоторые расстройства при травмах мозга сильно осложняют жизнь.

Нур кивает, не отрываясь от бумаг. Возвращается Роулинсон, неся чай, и обменивается с ней многозначительным взглядом. Наверняка везде сунул свой нос. Не знаю, правда, что они рассчитывали найти. Мне скрывать нечего.

– Можно ли употреблять алкоголь в период приема ваших лекарств?

– Это не одобряется, но я выпиваю совсем немного. Джоанна не позволила бы мне…

– Вы спорили с ней из-за этого?

Спорили? Скорее, дело сводилось к тяжелым вздохам, закатыванию глаз и ядовитым замечаниям. Я в ответ молча злилась, но своего не упускала. На самом деле так можно описать все наши взаимоотношения.

Нур тем временем продолжает:

– Нам также нужно обсудить вашу активность в социальных сетях, Сара. Мы изучили ваш профиль на «Фейсбуке»…

Я фыркаю от смеха.

– Зачем мне профиль, если я и анфас никого не узнаю?

– Там не только лица, – поясняет мне Роулинсон как идиотке. – Люди обмениваются сообщениями. Читать и писать вы ведь можете?

Его тон не нравится ни мне, ни Нур, которая кидает в его сторону сердитый взгляд. Здоровяк закатывает глаза и отходит к окну, качая головой. Его определенно так и разбирает сорваться на ком-нибудь из нас или даже на обеих сразу.

– Вот распечатки некоторых из ваших постов на «Фейсбуке», – поясняет Нур, вытаскивая из папки еще несколько страниц.

Я с изумлением смотрю на них. Да, здесь мое имя, название города и фото какой-то женщины с двойным подбородком и светлыми волосами, зачесанными назад и кое-как собранными в хвост.

– Это я?

Нур кивает.

– Да, хотя снимок, очевидно, старый.

Ясно. Это когда я принимала те жуткие таблетки.

Я с интересом просматриваю распечатки. Судя по ним, я создала страничку два года назад, а писать что-то начала только последние пару месяцев, оставив несколько непристойных комментариев о том садомазо фильме, по которому все мамашки сходили с ума. И еще лайкнула совершенно отвратительный праворадикальный пост…

Вспыхнув, я поднимаю голову.

– Честное слово, я здесь ни при чем! Я не стала бы такое писать. И я не расистка! Первый раз все это вижу, клянусь вам!

Нур протягивает мне еще один лист. Десятого декабря я поставила статус «расстроена» с соответствующим эмодзи и написала: «Когда тебя пытаются контролировать, зная, что тебе это не нравится… Кто не был на моем месте – не судите».

Обновление от 29 декабря. Статус: «злюсь». «Родных не выбирают. Кровь не водица – чушь какая!»

Я пожимаю плечами. Ничего не понимаю.

– Я не писала этого. Меня вообще никогда не было на «Фейсбуке».

Нур с непроницаемым видом передает мне еще листок. Статус: «злюсь», рядом картинка мультяшного персонажа с паром, идущим из ушей, и ниже: «Сестры – кто их только придумал?! Сил моих больше нет! Гр-р-р!»

Под записью стоит один лайк. Какая-то женщина с ярко-розовыми волосами, о которой я первый раз слышу, но мы с ней «друзья». Мойра Браун. На ее вопрос «Что случилось солнц?» я отвечаю: «Джоанна меня бесит! Не дает денег и только выносит мне мозг чтобы я искала работу. Ноет и ноет. Понятно почему она не замужем. Убить ее готова хоть она мне и сестра!!!» Мойра откликается: «Узбагойся солнышко!», добавив россыпь сердечек.

У меня буквально челюсть отвисает.

– Я никогда раньше этого не видела! Вы должны мне поверить! Я не писала такого!

– Вы говорили, что у вас бывают перемены настроения и вспышки гнева. В прошлом вы страдали от провалов в памяти. Вы употребляете алкоголь, несмотря на прием сильнодействующих препаратов. Ранее сюда уже вызывали полицию в связи со случаем домашнего насилия. А эти сообщения ясно показывают неприязненные отношения с сестрой и месяцами растущее напряжение, что создало весьма взрывоопасную обстановку в доме.

Я сглатываю.

– Понимаю, как все выглядит, но, честное слово, я не регистрировалась на «Фейсбуке», у меня нет ни аккаунта, ни пароля! – кричу я в отчаянии.

– Но вообще в соцсетях вы есть, ведь так? – негромко спрашивает Нур.

Я понимаю, что притворяться нет смысла. Она знает ответ.

– Да, я общаюсь на форуме для перенесших травмы мозга.

По спине пробегает холодок. У них старый компьютер Джеймса, значит, они могут увидеть мои посты. Этот форум – моя единственная связь с внешним миром. Там я могу быть сама собой и не всегда выгляжу белой и пушистой. Иногда я ною, жалуясь на Джоанну; впрочем, и другим опекуны порой встают поперек горла. Мы так сильно зависим от них, настолько находимся под их контролем, что время от времени ощущаем унижение и обиду. Можно же анонимно излить душу в Сети, спустить пар, чтобы в реальной жизни оставаться милыми и благодарными за все, что они для нас делают?

Я вдруг краснею, вспомнив, что на форуме есть еще и разделы «легкого содержания», где моя интернет-личность тоже оставила кое-какой след, коротая длинные пустые дни, в полной уверенности, что никто никогда не свяжет ее со мной настоящей. Просто немного онлайн-флирта и ролевых игр, ничего такого, особенно между взрослыми людьми, которые никогда не встретятся в реальности – ведь даже я, со своим довольно легким по сравнению с другими расстройством, практически не выхожу из дома. И все же сейчас меня охватывает стыд при мысли, что Нур и Роулинсон прочтут те сообщения.

– Вы, наверное, думаете, что все про меня поняли, – говорю я, защищаясь. – Но этот форум – моя группа поддержки. Мы помогаем друг другу морально. И все мы порой жалуемся на тех, кто о нас заботится. На самом деле, не только мы – супружеская жизнь тоже не поцелуйчики-обнимашки круглые сутки, семь дней в неделю. У вас нет права осуждать меня – вы не были в моей шкуре.

Нур кивает:

– Вы ведь понимаете, что мы не могли обойти это своим вниманием, Сара. Мы должны исследовать все обстоятельства.

– Пока вы, похоже, занимаетесь только мной, а я никогда бы не причинила вреда Джоанне. Тем временем маньяк рыщет на свободе. Вы уже говорили с этим Алексом с ее работы? Сестра всегда его недолюбливала. И она рассказывала, как что-то узнала о ком-то.

Нур терпеливо улыбается.

– Мы исследуем все обстоятельства, – успокаивающе повторяет она.

Роулинсон, в отличие от нее, словно на иголках.

– Давайте к делу, нам нужно провести следственный эксперимент, – напоминает он.

Они хотят еще раз подробно, шаг за шагом, восстановить все события того вечера. Адвокат сказал мне, что исследование пятен крови подтвердило мои показания – я всю ночь пролежала без сознания в коридоре, а тело Джоанны было сброшено со стула, который преступник потом убрал. Также на ее запястьях и у рта обнаружили неглубокие следы – возможно, от веревок, хотя ни их, ни кляпа найти не удалось. Это плюс травмы пока единственное, что препятствует моему аресту, создает обоснованное сомнение, как сказал Снелл. Однако добавил, что полиция может выдвинуть альтернативную версию, которая также объясняла бы все нестыковки. И похоже, сейчас они рассчитывают, что я им с ней помогу.

Я прохожу на кухню и тайком осматриваюсь, пытаясь увидеть ее глазами полицейских. Сразу замечаю почти пустую бутылку вина, кучу немытых кружек и остатки морковного торта. Моя паника растет, внутри все переворачивается от одной мысли, что придется вновь возвратиться в тот вечер. Он и так всегда со мной, как тик в глазу, как тень на краю поля зрения, как бесконечная пленка фильма ужасов, снова и снова проматывающаяся в голове. Я сжимаю кулаки, и ногти впиваются в ладони. Только бы у меня хватило сил!

Нур оглядывается, сверяясь с записями.

– Простите, Сара, нам необходимо понять, как все произошло, – говорит она, не поднимая головы.

Роулинсон, облокотившись на кухонную стойку, складывает руки на груди. Весь его вид выражает едва сдерживаемую угрозу. На кого она направлена – на меня или на Нур?

– Я хочу, чтобы вы мысленно вернулись к тому вечеру, представили себе его воочию, вспомнили все, что тогда видели и слышали. Малейшая деталь может дать зацепку. Готовы?

Я киваю. У меня перехватывает горло, становится нечем дышать. Рука инстинктивно взлетает к шее. Копы не замечают, что мне плохо, хотя у меня, наверное, уже губы посинели. В полиции ведь учат оказывать первую помощь, правда? Я пытаюсь успокоить себя – ничего страшного не происходит, такое с тобой уже бывало, и не умерла ведь, – но в мыслях неотвязно бьется одно: сможет Нур сделать трахеостомию, если понадобится? Под взглядом Роулинсона я продолжаю мять горло, стараясь вдохнуть хоть немного воздуха, а голос внутри все нагнетает и нагнетает: «Господи, господи, на этот раз все по-настоящему, я сейчас задохнусь, правда задохнусь!..»