Текст книги "Сокровище Голубых гор"

Под этим храбрым натиском бунтовщики рассыпались во все стороны, но ножей из рук не выпустили.

Вдруг по палубе пронесся душу раздирающий вопль: «Помогите, помогите!.. Погибаю!»

Этот вопль раздался как раз вовремя, чтобы предупредить выстрел капитана в грудь вызывающе стоявшего перед ним лоцмана.

Забыв о только что происшедшем, все бросились в ту сторону, откуда неслись вопли. Эрмоса, довольный, что отделался только угрозой быть застреленным, кинулся туда же.

Один из матросов, оказалось, упал в воду. Отчаянно цепляясь за борт плота, он страшно бился в воде, покрывавшейся вокруг него окровавленной пеной, и нечеловеческим голосом вопил, очевидно от боли. Лицо несчастного искажалось страшной судорогой, а глаза, полные выражения неописуемого страха, выходили из орбит.

Ретон, подоспевший первым, схватил его за руку и мощным усилием втащил на плот, но тут же с криком ужаса отскочил назад.

– Бедняга!.. О господи! – сдавленным от волнения голосом вскричал старик, закрывая лицо руками.

Такой же ужас выражался и на лицах матросов, не говоря уже о капитане и его пассажирах. Да и было чему ужасаться: у злополучной жертвы своей неосторожности и как раз единственного человека из всей команды, не принимавшего участия в заговоре, были как ножом отрезаны обе ноги под самым животом. Он сидел с удилищем, надеясь поймать хоть что-нибудь для утоления общего голода. Увидев высунувшийся из воды нос какой-то большой рыбы, несчастный от радости так сильно наклонился вперед, что потерял равновесие и свалился в воду, где ему моментально отхватила обе ноги своими железными зубами та самая акула, которая все время держалась под плотом в ожидании новой добычи.

– Ну, он не выживет, – заметил лоцман, нагнувшись над умирающим товарищем и тщетно силясь скрыть плотоядную улыбку, мелькнувшую у него на лице при мысли, что телом несчастного можно будет воспользоваться для утоления голода.

VII. Ядовитая рыба

Глубоко взволнованный и огорченный, дон Хосе нагнулся над пострадавшим и печально произнес:

– Бедный Эскобадо! Мужайся, мы тебе сделаем перевязку – живут и без ног…

Устремив на него уже потухающий взгляд, умирающий еле слышно пробормотал: – Ради бога, добейте… меня скорее, прекратите мои мучения!

– Потерпи немного. Я дам тебе болеутоляющее средство. Сейчас принесу, – успокаивал его капитан, порываясь бежать за своей аптечкой.

– Напрасно! – стонал Эскобадо. – Не жить… уж… мне… Докончите меня – не давайте так… страдать!

– Боцман, хоть кусок парусины скорее! – крикнул капитан. – Нужно остановить кровь…

– Капитан, – возразил старик, – все равно минуты его сочтены, и мы только продлим его мучения.

– Без рассуждений! Делай, что тебе приказывают! Я обязан испробовать все средства для спасения человека, – раздраженно перебил капитан.

– Конечно, нужно остановить кровь, пока еще можно, – подал голос лоцман, а про себя со свирепой плотоядностью прибавил:

«Вкуснее будет мясо!»

Несмотря на протесты умирающего, капитан сделал ему перевязку и отправился за имевшимся у него в аптечке наркотическим средством.

Несчастный так метался и ужасно стонал, что девушка и повариха не выдержали и убежали в слезах.

– Капитан! – крикнул вдогонку дону Хосе лоцман. – Всадите лучше ему в сердце тот выстрел, который был предназначен мне. В самом деле, прекратите его мучения.

– Я не имею права напрасно лишать человека жизни, – отозвался дон Хосе.

– Да ведь все равно минуты его сочтены, и вы только…

– Молчать! Я знаю, что я делаю.

Порция опиума в воде, данная умирающему, действительно уменьшила его страдания. Он закрыл глаза и замолк; только судорога, временами сотрясавшая его жалкое туловище, и хриплое дыхание доказывали, что жизнь в нем не совсем еще угасла.

Капитан стал возле него на колени и принялся шептать над ним молитвы. Матросы, столпившиеся в ногах умирающего товарища, думали о том, что каждого из них ожидает такой же мучительный конец, если не от зубов морского чудовища, то от голода.

Вдруг Эскобадо, испустив протяжный вздох, замер. Грудь его перестала вздыматься, и тяжелого, прерывистого дыхания не стало слышно.

– Кончился! – глухо произнес капитан, приложив руку к сердцу умиравшего. – Вот уже второй.

– Ну, этот на пользу нам! – пробурчал себе под нос Эрмоса.

– Прикройте его. Вечером опустим в море, – распорядился дон Хосе, поднимаясь на ноги.

Лоцман с несколькими товарищами из наиболее терзаемых голодом выступил вперед и проговорил сквозь стиснутые зубы:

– Что же, капитан, вы и этого хотите пожертвовать проклятой акуле? Мало ей двух его ног?

– Приищите ему другую могилу, – холодно ответил капитан, пожав плечами.

– Мы уже приискали, – резко ответил лоцман и, обращаясь к товарищам, прибавил: – Поставьте почетную стражу к покойному и не подпускайте к нему никого со стороны. Он наш и должен остаться нашим.

Потрясенный трагическим событием, капитан удалился под навес и молча опустился на скамью рядом с девушкой, даже не пытаясь остановить ее рыданий. Мрачный и угрюмый сидел в своей каютке дон Педро; он стерег оружие с боевыми припасами. Ретон, удалившись на свой пост, зорко наблюдал за движением на палубе. Старик ожидал новой дикой выходки со стороны бунтовщиков, больше не признававших над собой никакой власти.

Так как навес находился как раз перед входом в каюту, то дон Педро был всего в нескольких шагах от своей сестры и капитана и мог свободно с ними переговариваться.

– Что это сделалось с вашими людьми, дон Хосе? – спросил он. – Раньше они были такие покорные и человечные, а тут вдруг взбеленились.

– Малокультурных людей продолжительный голод часто доводит до полного озверения, – отозвался капитан. – С этим нужно считаться и быть настороже. Если им удастся захватить нас врасплох – мы погибли и очутимся у них в желудках.

– Да неужели они в самом деле решатся на людоедство? – с ужасом вскричала девушка, отирая слезы. – Мне это кажется невозможным.

– Вот увидите, что будет, сеньорита, – сказал капитан. – Я не ручаюсь, что они не набросятся теперь на труп своего погибшего такой ужасной смертью товарища.

– Почему же вы не прикажете скорее спустить его в воду? – спросил молодой человек.

– Из опасения встретить отчаянное сопротивление, поэтому и отложил до наступления темноты. Тогда, быть может, удастся украдкой спровадить тело… Впрочем, едва ли ему дадут пролежать в покое столько времени, – задумчиво прибавил он. – Вообще наше положение отчаянное.

– Так не позволять же этим зверям съедать труп на наших глазах! – в ужасе вскричал молодой человек.

Капитан молча потеребил концы своей бороды, потом вдруг встал и вышел из-под навеса, крепко сжимая в руках карабин.

Вся команда попряталась между бочками и ящиками, загромождавшими часть палубы, и растянулась в тени. Зной стоял такой, что почти нечем было дышать. Пылающее солнце слепило глаза. Тяжелое безмолвие царило над затерявшимся в океане плавучим дощатым островком, лениво раскачивавшимся на зеркальной поверхности водной глади. Кругом все еще ничего не было видно, кроме безотрадной пустыни безбрежного океана. Куда ни обращался полный отчаяния взор капитана Ульоа и его верного боцмана, всюду виднелась одна и та же картина: сверху, как раскаленное железо, жгло неумолимое небо, а внизу, точно расплавленная сталь, сверкали неподвижные морские воды.

Сравнивая эту водную пустыню с песчаной сахарской, дон Хосе вдруг увидел приближавшийся к плоту фрегат. Огромная птица с быстротой молнии рассекала воздух, хотя ее блестящие крылья казались почти неподвижными. Подняв свою дальнобойную двустволку, капитан прицелился в птицу.

– Если бы удалось свалить этого пернатого великана, всем хватило бы понемногу, и мои очумевшие от голода молодцы, быть может, хоть на время успокоились бы, – пробормотал он, продолжая тщательно прицеливаться.

Два выстрела, один за другим, раздались в тот самый момент, когда фрегат проносился над палубой, и огромная птица, усиленно затрепетав крыльями, тяжело грохнулась у подножия мачты.

Вообразив, что капитан выстрелил в кого-либо из их товарищей, все матросы выскочили из-за своих прикрытий, размахивая ножами и топорами, которые они все время не выпускали из рук. Но увидев убитую птицу, сразу поняли, в чем дело.

– Охота была вам, капитан, тратить заряд на эту дрянь! – презрительно заметил Эрмоса. – Напрасно трудились; у нас на борту есть другая, более лакомая и обильная закуска.

– У тебя карабин заряжен, Ретон? – обратился сеньор Ульоа к боцману вместо ответа лоцману.

– Да, капитан.

– Давай его сюда. А мой вот возьми, его нужно зарядить. Запасшись новой двустволкой, дон Хосе, с пылающими от едва сдерживаемого гнева глазами, обернулся к Эрмосе и крикнул:

– Ты опять за свое? Повтори-ка, что ты сказал!

Чувствуя, что начинается новое действие их страшной драмы, команда сплотилась вокруг своего предводителя. К дону Хосе примкнули боцман и дон Педро, оба вооруженные.

Несколько мгновений Эрмоса молчал, очевидно, взвешивая в уме возможные последствия своих слов, затем решительно проговорил:

– Что ж, и повторю. Я сказал, что не стоило труда убивать эту птицу, которой хватит не больше как на троих. Ведь теперь не прежние дни, когда у нас всего было вдоволь и мы искали в пище разве только разнообразия.

– А разве что-нибудь хуже, чем ничего! – продолжал дон Хосе.

– Бывает, что иногда и хуже. Вы знаете, капитан, что у нас на борту есть нечто, чем гораздо лучше можно утолить голод всех нас, нежели эта дрянь… Вы сами можете воспользоваться ею, если брезгуете нашим угощением.

– Каким? – грозно спросил дон Хосе.

– А! Вы все еще разыгрываете из себя ничего не понимающего? – насмешливо произнес лоцман. – Ну, я объясню, если вам так желательно. На наше счастье, судьба послала смерть товарищу Эскобадо. Вот его тело и послужит нам…

– И ты осмеливаешься говорить мне такие гнусности в лицо?! – вне себя крикнул капитан.

– Голодный человек на многое может осмелиться, – мрачно ответил лоцман. – Мы дошли до такого состояния, что готовы на все, лишь бы утолить мучающий нас голод. Не правда ли, товарищи?

Гул одобрительных возгласов послужил ему ответом.

– Негодяи! – воскликнул честный моряк, содрогавшийся и перед тем, что задумала озлобленная голодом команда, и перед необходимостью усмирять ее лишним кровопролитием. – Неужели вы за несколько дней так озверели, что потеряли всякую совесть и стыд? Не узнаю в вас своих прежних добрых товарищей и примерных людей.

– Пустое брюхо ничего не чувствует, кроме голода, – пробурчал Эрмоса, все-таки невольно опустив глаза перед пылавшим негодованием взором капитана.

– Нет, я все-таки не допускаю мысли, чтобы вы позволили себе совершить такую гнусность у меня на глазах, – говорил дон Хосе, надеясь смягчить очерствевшие сердца.

– Мы вас не заставим насильно смотреть, капитан. Можете уйти. Не мешайте только нам делать то, к чему нас вынуждает необходимость, – не сдавался лоцман.

– Друзья, подумайте, ведь это ваш бывший товарищ! Как же вы можете решиться трогать его с такой ужасной целью насыщения им? Опустите лучше его тело скорее в воду – по крайней мере, у вас не будет соблазна и вы избавитесь от страшного греха, – продолжал дон Хосе, стараясь говорить как можно сдержаннее.

– Нет, капитан, мы на это не согласны! – вскричало несколько решительных голосов.

– Ну так я заставлю вас, негодяи!.. Я еще ваш капитан! Сию минуту опустить в воду тело умершего! Слышите? Иначе буду стрелять в вас, как в бешеных зверей!

– Стреляйте! Мы все заодно, и ни один из нас не будет повиноваться вам в этом деле, – неустрашимо заявил Эрмоса.

– Да ведь это самый настоящий бунт.

– Ну, бунт так бунт. Называйте, как хотите, – от этого ничего не изменится. Над нами сейчас только одна власть – голодный желудок.

– А я повторяю, что я еще ваш командир, и приказываю тотчас же опустить мертвое тело в море! – вскричал Ульоа. – Это мое последнее слово! – прибавил он, прикладывая к плечу карабин.

Но вместо того чтобы повиноваться, команда с угрожающим видом окружила мертвое тело, опасаясь, как бы боцман или дон Педро не бросили его в воду.

– Расходитесь, мерзавцы! – громовым голосом снова крикнул Ульоа.

– А, черт бы тебя побрал! – воскликнул, в свою очередь, Эрмоса, подскакивая к нему с поднятым ножом. – Что ты все пугаешь нас своим оружием? Не с голыми руками и мы. Эй, товарищи, за мной!

Грянул выстрел, и предводитель бунтовщиков упал мертвый к ногам капитана: пуля пробила ему навылет висок.

Рев ужаса и ярости со стороны мятежников потряс воздух. Затем вдруг воцарилось гробовое молчание. Казалось, на несколько мгновений все оцепенели.

– Прости мне, Господи! Этот несчастный сам напрашивался на свою смерть! – прошептал Ульоа, подняв глаза к небу.

Матросы поспешно ретировались на противоположный край плота, в бессильной ярости потрясая своими ножами, которые не могли соперничать с ружьями. Решительность действий капитана привела всех в смущение. Никто не ожидал, что он исполнит свою угрозу. К тому же некоторые, как и сам убитый, воображали, что им удастся овладеть огнестрельным оружием, находившимся в распоряжении капитана.

В этот момент послышался сильный треск, а вслед за тем и голос боцмана:

– Ветер поднимается! К парусу скорее! Близок берег!

Услыхав эту многообещающую радостную весть, команда со всех ног бросилась поднимать парус; все сразу забыли и о голоде, и о смерти своего предводителя, и, быть может, даже о мести. Один Эмилио остался на месте, кусая себе до крови губы.

Действительно, с востока вдруг подул ветер, с каждой секундой крепчавший, и море сразу зарябилось грядами все возраставших волн.

Ульоа шепнул дону Педро и его сестре, чтобы они не отходили далеко от него и от боцмана. Капитан опасался нападения на них со стороны команды.

Подгоняемый ветром и постепенно ускоряя ход, плот весело пошел вперед, оставляя за собой широкий пенистый след. Сердца всех наполнились надеждой на скорое достижение берега, который, наверное, был недалеко.

– Этот ветер принес нам спасение: он предупредил страшную бойню и еще кое-что, – заметил боцман. – Благодарение Творцу, смилостившемуся наконец над нами.

– Боюсь, как бы ты не ошибся, Ретон, – возразил со вздохом капитан, – ведь голод у них все-таки скажется, как только пройдет радостное возбуждение этой минуты; тогда повторится все, что произошло.

– Едва ли, раз убит у бунтовщиков предводитель, – заметил дон Педро. – Толпа без вожака – то же, что тело без головы.

– Выберут нового, – сказал Ульоа, – и, по всей вероятности, Джона.

– Ну и пусть! Отделаемся и от него, – пробурчал Ретон.

– Не желал бы я еще раз поднимать оружие против своих людей, которые до сих пор были так преданны и покорны. Уж одно то, что пришлось покончить с несчастным Эрмосой, тяжелым гнетом лежит на моей совести, – проговорил с новым вздохом Ульоа.

– Однако он едва ли задумался бы всадить вам нож в живот, капитан, и его совесть совсем не смутилась бы. Да и этот североамериканец уж показал, на что он способен, – возразил боцман.

– Разумеется, зарезать себя или кого-либо из своих друзей я не дам и постараюсь предупредить это самыми суровыми мерами, – энергично продолжал Ульоа. – Но, повторяю, это было бы для меня новым тяжким испытанием. Дай Бог скорее увидеть берега Новой Каледонии. Тогда мы избегнем возобновления бунта и всех связанных с ним ужасов.

– Да, капитан, – начал было Ретон, машинально, по привычке, оглядываясь по сторонам. – Ба! А где же убитая вами птица? – вдруг вскричал он, не видя ее на палубе и, очевидно, только теперь вспомнив о ней.

– Подхватили матросы, – поспешил ответить молодой человек. – Пока вы возились с умиравшим Эскобадо, трое из них воспользовались случаем и стащили ее. Я видел это, но промолчал, чтобы не возбуждать лишних недоразумений.

– Эх-ма! – с досадой проговорил старик. – А я было порадовался, что есть чем угостить сеньориту.

– Спасибо, мой добрый Ретон, – отозвалась девушка. – Я не так страдаю от голода, как вы, быть может, думаете. Чувствую только сильную слабость.

– Бедная сестра! – с глубоким вздохом пробормотал молодой Бельграно.

– Не будем унывать, друзья мои, – утешал своих собеседников Ульоа, стараясь бодриться и сам. – Только бы немного продержался этот попутный ветер – и мы спасены от всех наших невзгод: до берега теперь, как говорится, рукой подать.

Действительно, Новая Каледония должна была быть не особенно далеко от того места, где находился плот. На это указывали многие признаки: доносившееся изредка благоухание лесов, мелькавшие в отдалении стаи береговых птиц, а главное, то и дело плывшие навстречу обломки исполинских деревьев, известных под названием ризофоров, густой чащей окаймляющих берега острова. Кроме того, все чаще и чаще стала показываться вокруг плота разных пород рыба, но, к сожалению, приближение огромного плавучего сооружения, на котором так страшно стучали ударявшиеся друг о друга предметы, заставляло испуганных морских обитателей скорее скрываться под водой. Между ними особенно много было дельфинов длиной в полтора метра, отличающихся стройностью формы, тупым рылом и чем-то вроде черного бархатного плаща, покрывающего их спину. Проходя мимо плота, эти дельфины издавали какой-то странный звук, похожий на резкий визг, высоко подпрыгивали в воздух и, к великому огорчению моряков, тут же исчезали под водой. Быть может, это выражение страха вызывалось не столько видом плавучего островка с людьми, сколько присутствием под ним акулы, неотвязно сопутствовавшей ему.

В тех морях, где водятся эти прожорливые чудовища, хоть одно из них всегда сопровождает плоты и даже целые суда, нагруженные неграми, чуя добычу.

Несмотря на свою плохую постройку и большую тяжесть, плот все-таки продвигался вперед со скоростью от трех до четырех узлов. Будь получше оснастка, ход его был бы быстрее.

Устроив себе на носовой части нечто вроде навеса, вся команда собралась там и, не сводя глаз с горизонта, ожидала появления вдали горных вершин желанной земли. Жажда скорее достичь берега была так сильна у моряков, что они в эту минуту совершенно забыли о мертвых телах, лежавших посреди палубы и из-за страшной жары уже показывавших признаки скорого разложения.

Капитан, опасавшийся нового припадка людоедства со стороны своей команды, сам, с помощью боцмана, стащил бы трупы в воду, но ему препятствовало другое опасение: как бы это не вызвало бурного протеста, который пришлось бы опять усмирять оружием.

– Лучше их не раздражать, – говорил он боцману, предлагавшему скорее убрать мертвецов. – Подождем до ночи и посмотрим, решатся ли они приступить к разлагающимся телам для утоления своего голода.

Ровно в полдень ветер вдруг переменился и стал дуть с севера, к тому же слабее, чем утром. Потом и этот ветер совсем затих, что было очень дурным признаком.

Перед заходом солнца капитан и боцман внимательно оглядывали небосклон, не высказывая, однако, вслух своих впечатлений, чтобы не давать повода к преждевременным разочарованиям команды. И сделали очень умно, потому что смутные очертания, которые они сначала приняли за гору, при ближайшем рассмотрении оказались надвигавшимся темным облаком, и вспыхнувшая было в их сердцах радость сменилась горечью.

– Только этого еще недоставало! – прошептал капитан, обращаясь к боцману. – Ведь эта тучка, так быстро приближающаяся к нам, предвещает новый шторм.

– Да, – так же тихо отвечал старик, сумрачно сдвинув свои густые седые брови, – не иначе как шторм. Хороша будет эта ночка!

– Едва ли мы ее переживем, мой старый друг, – продолжал Ульоа. – Это сооружение, – он кивнул на плот, – совершенно не приспособлено противостоять сильному напору шквала… Но только смотри, пока об этом никому из команды ни слова! Что их преждевременно смущать?

– Знаю, капитан, не беспокойтесь. Сами увидят – тогда другое дело… Может быть, при такой угрозе у них и мысли переменятся.

В тяжелом раздумье, сильно угнетенный и озабоченный, капитан прошел под навес, где сидели его пассажиры, и молча опустился там на ящик, служивший, между прочим, и скамьей. Взглянув на хмурое лицо дона Хосе, молодые люди сразу поняли, что угрожает новая беда; но ни у дона Педро, ни у его сестры в этот момент не повернулся язык спросить, чего еще ожидать.

С носовой части неслись крики громко споривших матросов. Судя по некоторым долетавшим оттуда словам, шел оживленный спор о близости или отдаленности берега.

Сумерки сгустились раньше обычного, и на небе не было ни одной звездочки. Вскоре на глухо шумевший Великий океан с беспомощно повисшими на нем досками, нагруженными кучкой людей, спустился непроницаемый, зловещий мрак.

Капитан и сидевшие возле него молодые люди, подавленные тяжелыми предчувствиями, хранили гробовое молчание. Шум же со стороны матросов продолжался.

Вдруг воздух сделался горячим и удушливым, как обыкновенно бывает перед сильной бурей; и грудь сдавило точно свинцовой тяжестью. Дышать стало нечем. К счастью, это продолжалось недолго: пронесся сильный порыв ветра и повеяло спасительной свежестью. Но этот порыв был предшественником надвигавшегося урагана.

В десятом часу вечера, когда уже и команда стала понимать, что предстоит новая борьба с разнузданной стихией – борьба, в которой едва ли им уцелеть, – в море, с восточной стороны плота, вдруг вспыхнула ослепительно яркая полоса. Свет был так ярок, что напоминал обычные в северных странах сияния на небе.

– Светящаяся рыба! – вскричал капитан, вскочив на ноги и подбегая к борту плота. – Это наше спасение…

Вдруг до его слуха донесся звук, похожий на хруст костей.

– Ретон! – крикнул он не своим голосом, чувствуя, что у него от ужаса стынет в жилах кровь. – Ко мне! Скорее! Кажется, они начали…

Взяв наперевес карабин, дон Хосе бросился к тому месту, где лежали трупы погибшего Эскобадо и убитого мятежника Эрмосы. Он не ошибся: окружив тесным кольцом эти трупы, команда принялась уже разрезать их ножами и разрубать топорами.

– Негодяи! Что вы делаете?! – грозно спросил он.

– Собираемся ужинать, капитан, – послышался в ответ спокойно-насмешливый голос Эмилио.

– Ах, и ты уже так заговорил! – воскликнул с искренним огорчением дон Хосе. – Значит, я напрасно считал тебя лучшим. Прочь отсюда! Не то перестреляю всех, как бешеных собак!

– Будет вам бесноваться попусту, капитан! – проговорил Джон, новый предводитель мятежников. – Неужели вы предпочитаете вместо нас кормить акул?

– Но ведь вы не дикари, чтобы питаться телами своих товарищей! – пробовал капитан воздействовать на самолюбие своих людей. – Разве это по-христиански?

– Что же прикажете делать, если мы поставлены в такие условия, когда уже не приходится разбирать, христиане мы или нет? – возразил Джон. – Голод-то, я думаю, одинаково мучителен для всех.

– Об этом не спорю, – продолжал Ульоа. – Но у честных людей при любых страданиях берет верх совесть, не допускающая их унижать свое человеческое достоинство ради облегчения страдания бренной плоти… Да, наконец, взгляните на море: разве вы не замечаете необыкновенного света и не видите рыбы, несущейся прямо на нас?

– Рыбы? Какая там рыба! Это только обман! – возразил Джон.

– Свет-то мы давно уже заметили, но это просто светляки.

– Светляки?.. Дурень! Иди сюда и разинь хорошенько буркалы-то! – перебил боцман.

Калифорниец бросил мертвую руку, которую начал уже было обгладывать, и тяжелыми шагами поплелся к противоположному борту. Он так ослаб от голода, что едва волочил ноги.

– Э, да это сардинка! – вскричал он, вглядевшись в светящуюся полосу. Эй, товарищи! Сюда! Смотрите, сардинка идет! Наше спасение!.. Руками можно брать!.. В воду эти трупы!.. Отвел нас Господь от страшного греха!

Американец весь преобразился: его мрачная кровожадная свирепость вдруг сменилась радостным возбуждением; было ясно видно, что с его души скатилось тяжелое бремя.

Матросы, также еле живые от долгой голодовки, медленно приблизились к нему и тупо уставились на широкую, ярко фосфоресцирующую полосу двигавшейся сплошной стеной рыбы.

Но Ульоа вдруг усомнился, сардина ли это. Он вспомнил, что не раз встречал в северных частях моря похожую на сардину рыбу, но негодную в пищу из-за своей крайней ядовитости.

Между тем матросы оживились, присели на корточки и принялись шарить руками в воде, бездна которой сияла таким волшебным живым светом.

Приблизились и дон Педро с сестрой, любуясь на огненную полосу, бесконечной лентой извивавшуюся по океану с востока на запад, к берегам Новой Каледонии.

– Может быть, это действительно не рыба, а светящиеся полипы? – шепнул дон Педро на ухо капитану.

– Тогда оттенок света был бы другой, – возразил Ульоа. – Нет, я убежден, что это рыба.

– А как ее много, – заметила Мина.

– Да, сардина всегда ходит огромными, тесно сплоченными стаями. Случается, что она останавливает на ходу даже большие суда, попадающие в ее массу, – пояснил Ульоа. – Ведь она идет не только в длину и ширину, но и в глубину, множеством наслоений.

– Следовательно, мы спасены! – радостно воскликнул молодой человек.

– Да, если только это не та ядовитая рыба, которая в это время огромными количествами появляется близ берегов Новой Каледонии и очень похожа на европейскую сардинку. Года три тому назад я уже был здесь, и мне тогда показывали эту рыбу. Она отличается от европейской тем, что вся ее серебристая чешуя испещрена черными точками. Мне говорили, что в какой-то период она не бывает вредной, но, к несчастью, я не запомнил, когда именно.

– Неужели наших людей, да и нас самих, ожидает еще одно разочарование и наши страшные испытания не окончились? – грустно проговорил молодой человек.

– Должно быть, нет: того и гляди нагрянет новый ураган. – Голос боцмана, произнесшего эти зловещие слова, был заглушен радостными возгласами матросов. Светящаяся полоса начала окружать плот, разделившись на два широких потока; вся она кишмя кишела мириадами небольших серебристых рыбок. Лихорадочно быстрое движение их хвостов и жабр производило звуки, похожие на шум проливного дождя в море или в густой листве.

Матросы алчно ловили рыбу прямо руками, позабыв даже об акуле, которая каждую минуту могла вынырнуть из-под плота за новой жертвой. Впрочем, вероятно, и это прожорливое чудовище всецело было поглощено обилием лезшей ей прямо в пасть другой добычи.

Пододвинутые на край плота бочки быстро наполнялись трепещущей рыбой, целыми массами подхватываемой ловцами прямо руками. Взяв одну рыбку на ладонь, капитан стал внимательно рассматривать ее при свете фонаря.

– Новое горькое разочарование! – вскричал он, страшно переменившись в лице. – Ребята, выкиньте скорее всю эту рыбу обратно в море: она ядовитая и в пищу не годится…

Слова его были встречены взрывом дружного хохота со стороны всей команды.

– Капитан с голодухи с ума сошел! – воскликнул Джон. – Не слушайте его, товарищи! Собирайте больше этой манны небесной. В ней наше спасение, а он говорит…

– Клянусь вам, это рыба ядовитая! – снова крикнул Ульоа, у которого от ужаса поднялись дыбом волосы на голове. – Поверьте мне, друзья, я знаю эту рыбу… Кто ее поест, тотчас же умирает в страшных мучениях…

– Что ж, тем лучше, по крайней мере, околеем с полным брюхом, а не с пустым! – насмешливо отозвался чей-то грубый голос.

– Дурачье безмозглое! Неужели вы хотите сдохнуть около самой Новой Каледонии? – вмешался боцман.

В ответ на это послышались восклицания:

– К черту все ваши и новые и старые Каледонии.

– Лопайте их вместе с вашим капитаном!

– Подавитесь там золотом, на которое вы так жадны!

Судя по этим восклицаниям, из всей команды никто не верил ни капитану, ни боцману.

– Так я силой не дам вам отравиться! – решительно заявил Ульоа, стараясь свалить в воду одну из бочек, почти доверху наполненную выловленной рыбой. Это вызвало новый взрыв бешенства со стороны разъяренных голодом людей. Угрожая ножами, они бросились защищать свою добычу, оглашая пустынное море диким ревом.

– Так вы отказываете мне в доверии и в повиновении? – гневно спросил капитан.

– Отказываем, – раздался дружный хор.

– А!.. Ну хорошо! Делайте что хотите. Умирайте от страшной отравы, если непременно желаете этого. Но помните, что вы были мной предупреждены, и не пеняйте потом на меня!

Видя, что некоторые из товарищей призадумались, Джон крикнул:

– Будет вам слушать эту брехню! Слыханное ли дело, чтобы живая рыба могла быть ядовитой?.. Ешьте ее на здоровье, товарищи! А этот сумасшедший болтун пускай сам дохнет с голоду, глядя, как мы будем насыщаться и останемся целехоньки. Старый дурак-боцман и те неженки, из-за которых мы столько натерпелись, могут составить ему компанию. Следуйте моему примеру, – прибавил он, запихивая в рот сразу несколько рыбок.

Покрыв слова своего вожака одобрительным смехом, матросы с чисто животной алчностью также принялись поглощать рыбу целыми горстями.

– Несчастные!.. Сами себя губят! – восклицал в отчаянии Ульоа, опираясь одной рукой на карабин и хватаясь другой за голову. – О господи, какой ужас! И я не могу воспрепятствовать этому!

В этот момент из огромной быстро приближавшейся тучи сверкнула ослепительная молния, вслед за тем по океану раскатился оглушительный грохот, и сильным порывом разыгравшейся бури чуть не опрокинуло плот.

– Ну, теперь всем нам конец! – бормотал Ретон, покорно склонив на грудь свою седую голову. – Будет настоящее чудо, если кто-нибудь из нас уцелеет в эту ночь…

Капитан Ульоа молча сидел с низко опущенной на грудь головой.

Дон Педро и его сестра тоже молчали и с замиранием сердца смотрели на грозное небо, которое во всех направлениях бороздили яркие молнии.

Насытившиеся наконец матросы вдруг притихли и один за другим тяжело валились около уже наполовину опустошенных ими бочек.

Совершенно спокойно сидел на своем месте один Эмилио.