Текст книги "Удар шпаги"

– Будь у меня человек на двадцать больше, Джереми, – сказал капитан, – я заставил бы их поплясать, но в нашем положении… – Он вздохнули, повернувшись на каблуках, направился встречать «донов», карабкавшихся по трапу к нам на борт. Увидев, как нас мало, они заподозрили ловушку, и сэру Джасперу пришлось их успокаивать, иначе, по моему глубокому убеждению, они тут же попрыгали бы назад в свою шлюпку. Однако все получилось наоборот, и в лодку поместили нас, переправив на галеон, на палубе которого яблоку негде было упасть от множества солдат и матросов, собравшихся поглазеть на нас из-за бульварка.

Капитан галеона, угрюмого вида мужчина с желтоватыми белками глаз и морщинистым пятнистым лицом, принял нас не очень вежливо и грубо оборвал сэра Джаспера, когда тот выступил с речью, сопровождаемой многочисленными поклонами и манипуляциями с носовыми платками и трубным сморканием. С нас сорвали оружие, связали и погнали вниз, в трюм, под оживленные возгласы испанцев; по прошествии часа, когда, без сомнения, сокровища с борта нашего доброго старого барка успели переместиться в трюмы галеона, мы услыхали гром пушечного залпа, и огромный корабль встряхнуло, словно во время землетрясения. Затем наступила мертвая тишина, сменившаяся громкими радостными воплями, и мы поняли, что маленькая отважная «Морская фея» прекратила свое существование.

18. Об испанской Святой Милосердной Деве и о компании акул

Помещение, куда нас грубо втолкнули, представляло собой темную и грязную дыру; мы молча сидели, уныло ожидая своего приговора, причем сэр Джаспер, должно быть, чувствовал себя самым несчастным из всех нас, поскольку руки у него были связаны и нос не прочищен, что создавало для всех большие неудобства: ведь он всегда был жизнерадостен и весел, когда имел возможность без помех продемонстрировать этот свой маленький трюк, а Бог свидетель, как мы отчаянно нуждались в ободрении! По плавному покачиванию судна мы могли заключить, что галеон снова движется, и до нас изредка доносился приглушенный шум с палубы над головой, но отвратительное зловоние протухшей трюмной воды вызывало у нас тошноту и головокружение, так что мы обрадовались, когда дверь нашей тюрьмы отворилась и нас потребовали наверх. Постаравшись принять самый невозмутимый вид, какой был только возможен в нашем положении, мы повиновались и очутились на корме галеона с вооруженной пиками охраной, расположившейся позади нас, и с веселой компанией знатных «донов» перед нами. Испанский капитан тоже присутствовал здесь, но уже без лат, как мы увидели его впервые, а в костюме из темно-бордового бархата, с тяжелой золотой цепью на шее и с огромным пышным жабо, которое делало его похожим на надутого зобастого голубя, да еще и довольно противного к тому же.

В стороне от него стоял высокий человек с красивым лицом, слишком бледным для испанца, и весьма привлекательно выглядевший Одет он был во все черное и не носил никаких украшений и в моем представлении значительно выигрывал по сравнению с капитаном «Сан-Фернандо», как назывался галеон.

Но когда я взглянул на человека, стоявшего по другую сторону от него, я почувствовал холодную дрожь, пробежавшую у меня по спине. хотя я и не мог понять, почему. Это был священник, высокий и сухопарый, одетый в долгополую монашескую рясу, подвязанную вместо пояса обыкновенной веревкой. Черный капюшон прикрывал его голову, но не скрывал лица, которое наполняло меня беспричинным страхом. Овальное по форме, темное и далеко не безобразное, оно словно излучало ужас своей худобой, голодным, алчным выражением и диким пылающим взглядом черных пронзительных глаз, чьи орбиты, казалось, стали вдруг для них слишком тесными, из-за чего они напоминали мне глаза рака на стебельках. Кожа так плотно обтягивала его лицо, что можно было предположить, будто она покрывает лишь кости черепа, мясо на которых давно сгнило.

Хоть я и ощущал непроизвольную дрожь, глядя на него, он завораживал меня, как змея завораживает птичку, и на его тонких губах появилась тень улыбки, когда он обернулся и посмотрел мне в лицо.

С большим трудом я заставил себя отвести от него взгляд, и тут словно мороз пробежал у меня по коже, потому что в группе людей, стоявших позади капитана, солдата в черном и священника, находился человек, которого я знал, человек с родимым пятном на щеке, человек, которого я видел в лесу между Эксетером и Плимутом.

Он меня пока не заметил, насколько я мог судить, так как он смеялся и говорил что-то толстяку, стоявшему рядом с ним, кивая в сторону сэра Джаспера, находившегося справа от меня. Я знал, что он должен вот-вот увидеть меня, и немало встревожился за свою судьбу и судьбу своих товарищей, предвидя последствия этого. Я прикрыл бы лицо руками, если бы они не были связаны; а так я должен был молча ждать, чувствуя, как сердце стучит о мои ребра, точно птица о прутья клетки.

Как я и опасался, он перевел взгляд с маленького рыцаря и остановил его на мне. Он внимательно всматривался, вытягивая шею, чтобы получше меня разглядеть, поскольку фигура священника немного ему мешала, и наконец, поджав губы и наморщив брови, коснулся рукой своего соседа и кивнул в мою сторону, шепча одновременно что-то ему на ухо. Толстяк взглянул на меня, и глаза его округлились от удивления; затем он что-то ответил моему врагу – ибо таковым я его считал, – и оба захохотали, правда украдкой, а мне стало ясно, что судьба моя решена.

Тем временем капитан галеона спросил, кто из нас говорит по-испански, и, когда сэр Джаспер ответил молчаливым поклоном, предложил ему рассказать нашу историю: откуда мы прибыли и куда направлялись.

Сэр Джаспер, вернув себе прежнее мужество и вновь став самим собой, поклялся, что не произнесет ни слова, пока ему не развяжут руки; поскольку никто не усмотрел в том какой-либо опасности, требование его было удовлетворено.

Достойный кавалер тут же отвязал с шеи пурпурный платок и использовал его с большим эффектом, к немалому удовольствию присутствовавших, кроме священника, который молча и неподвижно стоял, точно статуя, ничто не выдавало в нем живого существа, за исключением глаз, блуждавших по нашим лицам и, казалось, жадно пожиравших их, словно мы были для него желанной пищей. Прочистив нос, сэр Джаспер выступил вперед и произнес великолепную и длинную речь, в которой, насколько я мог судить, было столько же лжи, сколько во мне тревоги и страха; в ней он представлял дело так, будто наша «Морская фея» являлась мирным торговым судном, и мы якобы потеряли большую часть команды из-за поразившей нас эпидемии. «Более того, – сказал он, – один из нас все еще страдает от этой болезни». И тут он указал на раненого матроса, который, неправильно истолковав его жест, обнажил плечо и показал всем нагноившуюся рубленую рану. Капитан «Сан-Фернандо» нахмурился и сказал что-то мужчине, стоявшему слева от него, тогда как на лице священника снова мелькнула и исчезла слабая тень усмешки.

После этого на палубу из трюма вынесли кое-какие вещи и оружие из трофеев, захваченных нами у испанцев, которые мы не успели выбросить за борт; все это было предъявлено сэру Джасперу, и он, вежливо улыбаясь, принялся излагать всякие небылицы о каждом из предметов, что, несомненно, свидетельствовало о чрезвычайно пылком его воображении, но никак не совпадало с историей, рассказанной им прежде. Я даже застонал про себя, когда заметил снова тень усмешки на лице священника.

Я в душе на чем свет стоит ругал сэра Джаспера за его безрассудство, поскольку, считая себя обреченным, я полагал, что он своим враньем сует в петлю и свою шею, и шеи моих товарищей, ибо на лицах священника и капитана «Сан-Фернандо» не было ни намека на жалость и милосердие.

Наконец сэр Джаспер закончил декламировать свои фантазии, отвесил низкий поклон и принялся с довольным видом невозмутимо подкручивать кончики своих усов, что он проделывал всегда, когда ему случалось выступить с речью, неважно, на какую тему или перед какой аудиторией.

– Итак, отец мой, – обратился капитан к священнику, – что вы скажете об этой любопытной истории?

– Ересь и ложь, – глухим, низким голосом ответил монах. – Господь направил этих людей в наши руки, и Святая Церковь займется их спасением. Но мне хотелось бы побеседовать с вами наедине, капитан.

– Очень хорошо, – согласился капитан. – И вас, дон Гомес, я попрошу проследовать за нами в каюту.

В ответ на это предложение монах недовольно поморщился, но промолчал, и капитан, отдав приказание стражникам, отвернулся, намереваясь уходить, но тут человек с родимым пятном вежливо тронул его за рукав, отвел немного в сторону и принялся что-то нашептывать на ухо.

– О-о, это уже выглядит весьма странно, – услышал я слова капитана, и он с любопытством посмотрел на меня, прежде чем солдаты сомкнулись вокруг нас и отвели обратно в трюм; вот когда я пожалел, что не тому проломил голову в том памятный день на дороге в Плимут.

– Итак, – сказал сэр Джаспер, когда дверь нашей тюрьмы за нами захлопнулась, – дела у нас, кажется, складываются неважно.

– Во многом благодаря вам, сэр, – холодно заметил я.

– Что ты имеешь в виду? – быстро спросил он.

– Вы забыли, что я знаю латынь, и поэтому понимаю немного по-испански, – ответил я. – Меня просто удивляет, какую несусветную чушь вы наплели этим «донам»!

– Мастер Клефан, ты прав, – покорно согласился он, – и я приношу свои извинения; но я решил именно таким образом показать этим мерзавцам, что мы их ни капельки не боимся!

– Как? – воскликнули мы в один голос.

– А вот так, друзья мои: я подслушал кое-какие их разговоры между собой и, зная язык немного лучше, чем мой юный друг, только что так справедливо упрекнувший меня, понял одно: нас всех собираются казнить, причем каким-то странным способом, суть которого я, сколько ни прислушивался, так и не уяснил; по крайней мере, хоть не повесят, и за то спасибо! Знаете, я сочинил пару куплетов, сам того не желая; моя муза, оказывается, в прекрасной форме, жаль только, что скоро ей придет конец!

Он продолжал болтать, то и дело прочищая нос и посмеиваясь чему-то про себя, тогда как остальные сидели в молчании, охваченные ужасом, пытаясь отыскать путь к спасению, – по крайней мере, такова была моя реакция на сообщение сэра Джаспера, ибо мне очень не нравилась внешность капитана «Сан-Фернандо», а тем более священника.

– Боже, спаси нас всех! – пробормотал наконец мастер Трелони.

– Боюсь, только Он может это сделать, – сказал сэр Джаспер, – а что касается твоего последнего слова, то оно и вовсе лишнее, так как, по моему мнению, мы или все спасемся, или все отправимся в рай, поскольку эти испанские дьяволы не признают полумер!

– Мастер Роджерс, сэр, – спросил один из матросов, – не можете ли вы сказать, каким способом нас убьют, если это случится?

– Не знаю, парень, не знаю; но боюсь, священник приложил к этому руку.

– Тогда да смилуется над нами Господь, – сказал моряк, – потому что мой брат погиб от их рук в Испании, а одному из тех, кто сидел с ним в тюрьме, удалось бежать, и – о Джим, бедный Джим!

Рыдания, вырвавшиеся из его груди, прервали фразу, но нам нетрудно было домыслить все остальное: ведь в те дни именем Святой Инквизиции пугали капризных детей и у многих сильных мужчин при этом имени мороз пробирал по коже.

Долгое время мы сидели молча, каждый погруженный в собственные мысли, и тогда сэр Джаспер, который ни при каких обстоятельствах не в состоянии был удержать язык за зубами, неожиданно хрипло засмеялся.

– Печальная у нас компания, джентльмены, – сказал он. – Клянусь честью, мы еще не покойники и, слава Богу, нам не заткнули рты; так что же мешает нам грянуть веселую песню и показать этим испанцам, что мы мужчины, да к тому же англичане! Прошу прощения, мастер Клефан, – добавил он, низко поклонившись мне при свете тусклого фонаря, раскачивавшегося на проволоке; затем довольно мелодичным голосом громко затянул:

– Скажи мне, приятель, и дай ответ:

в чем сила британца, открой мне секрет?

– В любви беспредельной к лесам и лугам

и к Англии милой родным берегам!

Мы все хором подхватили так, что задрожали переборки нашей тюрьмы:

– В любви беспредельной к лесам и лугам

и к Англии милой родным берегам!

Сэр Джаспер продолжал:

– Скажи мне, приятель, и дай мне ответ:

в чем вера британца, открой мне секрет?

– А верит он в Бога, в свой меч, в свой закон,

и в друга надежного верует он!

– Скажи мне, приятель, и дай мне ответ:

кто враг у британца, открой мне секрет?

– Шотландец, француз и турецкий ага,

но нету испанца коварней врага!

– Мы просим у вас прощения за этот куплет, мастер Клефан!

– Пустяки! – возразил я. – В нем очень просто заменить, например, британца на шотландца, а шотландца, скажем, на католика – и тогда все будет в порядке!

– Отличный ответ, клянусь честью! – засмеялся сэр Джаспер. – Но хор у нас, ребята, получился отменный: он заставит расшевелиться это унылое преподобие, монаха, тощего, как сушеная треска!

– Теперь напоследок, приятель, ответь,

за что же британец готов умереть?

– Готов он за честь, за Отчизну свою

и за королеву погибнуть в бою!

– Веселее, джентльмены, больше жизни! – кричал сэр Джаспер, и хор нестройно, конечно, но зато от души и так громогласно, как только позволяли здоровенные легкие в крепкие глотки, – снова подхватил:

– Готов он за честь, за Отчизну свою

И за королеву погибнуть в бою!

Не успели мы закончить, как дверь распахнулась, и на пороге появился испанский капитан в сопровождении джентльмена в черном.

– Вы слишком шумите, сердито сказал капитан, обращаясь к сэру Джасперу

– Клянусь честью, в я того же мнения! – возразил маленький кавалер.

– Позвольте мне посоветовать вам, сеньор. приступить лучше к молитвам!

– Согласен с вами, сеньор капитан «с молитвам и славословию; только, если позволите, в обратном порядке: сначала воспоем славу, а потом уж займемся и молитвами!

– Английская собака! – процедил сквозь зубы испанский капитан, но высокий мужчина в черном остановил его.

– Они мужественные люди, – сказал он. – Клянусь Пречистой Девой, хотел бы я иметь хотя бы тысячу таких в моем походе на Гвиану: в заметьте, капитан Гамбоа, я возражаю против намерений поступить с ними так. как собираетесь вы и отец Мигель. Это постыдно и бесчеловечно!

– В таком случае выразите свой протест святому отцу и послушайте, что он вам скажет, дон Гомес, – грубо ответил капитан, скривив в неприятной усмешке свои тонкие губы. – Или вы предпочтете, чтобы я это сделал за вас?

– Нет-нет, – поспешно возразил мужчина в черном, заметно побледнев, и я с первого взгляда понял, какой смертельный страх испытывает он к тощему монаху с лицом, похожим на череп, и с проницательными черными глазами, пылающими точно угли.

– Запомните, – сказал капитан Гамбоа, – если вы не прекратите шуметь, я прикажу залить вашу клетку водой и утоплю всех певчих птиц, посмевших чирикать на моем судне без позволения!

– Надеюсь, вода не будет так дурно пахнуть, как все на вашем судне? – крикнул ему вдогонку сэр Джаспер, когда дверь за обоими захлопнулась,

– Несчастный человек, – добавил он по-английски. – Он ничего не смыслит в музыке! Что ж, так оно и должно быть: судя по его лицу, лучшая мелодия для него – визг тупой пилы, вгрызающейся в дубовый пень! А по мне, так хорошая история ничуть не хуже веселого куплета; вот послушайте-ка одну для разнообразия!

Он всячески пытался приободрить нас, наш вечно не унывающий сэр Джаспер, отвлекая от печальных мыслей о страшной участи, ожидающей пленников испанской инквизиции, ибо у нас не было ни малейшей надежды на спасение.

Так мы провели два долгих дня в полутемной, грязной и зловонной дыре, пытаясь изо всех сил сохранить бодрость духа и крепость тела, питаясь скудной пищей, которую наш тюремщик приносил нам дважды в день. Всякий раз, когда он открывал дверь в нашу темницу, с палубы до нас доносились стук молотков, топот ног, скрип и громыхание каких-то тяжелых предметов, перетаскиваемых с места на место, но, когда мы спрашивали у него о значении всего этого, он только гнусно хихикал и предлагал потерпеть, поскольку вскоре мы и без него все узнаем.

Утром на третий день после гибели» Морской феи «, едва успев покончить с завтраком, состоявшим из кружки воды и черствого сухаря, мы услыхали у двери своей тюрьмы шум шагов, бряцание оружия и скрежет отпираемых замков. Дверь распахнулась, и нам было приказано выходить по одному, причем каждому тут же стягивали тонким линьком локти за спиной, оставляя кисти рук свободными. Отряд солдат, вооруженных алебардами, ожидал окончания этой процедуры, после чего нас вывели на палубу; на лицах наших конвоиров я заметил угрюмое и замкнутое выражение как у людей, находящихся не в ладу со своей совестью, и опять с тревогой и любопытством подумал о том, каким же способом нас собираются казнить.

Наконец мы поднялись на высокий полуют, и копейщики, выстроив нас в шеренгу перед собой, сомкнулись позади в полукольцо; перед нами стояли только капитан Гамбоа, католический священник и» меченый» с родимым пятном на лице. Однако я смотрел не на них взгляд мой был прикован к удивительному сооружению, настолько странному, что я в первую минуту не поверил собственным глазам.

С левого борта часть высокого бульварка была разобрана, и на уровне палубы над водой выступала прочная дощатая платформа, на конце которой стояла высокая, в полтора человеческих роста, фигура женщины – женщины без рук без ног, женщины, выкованной из стали!

Лицо ее было отлито весьма искусно, так что она, казалось, улыбалась нам, но эта улыбка сразу напомнила мне ту, которую я видел на лице монаха, когда он слушал болтовню сэра Джаспера, и ледяная дрожь вновь пробежала у меня по спине. Венчик, вырезанный из дерева и выкрашенный в бледно-голубой цвет, был надет на голову странной фигуры, а шею украшало двойное колье из полированной стали, тогда как у ее подножья находилась полукруглая металлическая площадка, достаточная, чтобы на ней поместился человек, стоящий вплотную к фигуре. Вниз с платформы свисал прочный смоленый канат; конец его исчезал за бортом, оставаясь вне поля моего зрения.

Все это было настолько удивительно и непонятно, что я растерянно оглянулся вокруг в поисках объяснения столь странному феномену, но ничего не увидел, кроме маленькой группы англичан, связанных и беспомощных, сбившихся в кучу, словно овцы в загоне. Немного поодаль стояли капитан Гамбоа, монах и испанец, устроивший засаду на сэра Фрэнсиса под Плимутом, взгляды наши встретились, и он злорадно усмехнулся

Позади в по сторонам от меня выстроилась шеренга солдат» все в одинаковых кожаных колетах в стальных шлемах, с алебардами в руках, а над их головами возвышались тонкие, суживающиеся кверху мачты огромного галеона, опутанные сплошной паутиной снастей в канатов, в повсюду – на реях, на вантах, на смотровых площадках мачт наподобие став птиц на ветках деревьев чернели многочисленные фигуры солдат в матросов, с нетерпением глазевших на нас, словно в ожидании какого-то диковинного спектакля; сколько я ни вглядывался, я не заметил среда них ни дона Гомеса, на многих других из тех, кого видел прежде.

«Конечно, – подумал я, – ни одному смертному не приходилось до сих пор наблюдать такое необычное зрелище!» Однако некий внутренний голос подсказывал мне, что самое необычное ожидает нас еще впереди.

Взглянув опять на железную статую, я заметил далеко за ней, на горизонте, какое-то белое пятнышко, которое я принял было за парус, но потом» присмотревшись, понял, что это было всего лишь белое оперение морской птицы, сверкнувшее на солнце. Впрочем, были ли то птица или корабль, на помощь ни от кого мы все равно не могли рассчитывать, и я перевел взгляд на сэра Джаспера, с комичным выражением рассматривавшего странную фигуру, шутливо подталкивая мастера Трелони плечом под ребра. Я едва сумел удержаться от смеха, пока не взглянул на лицо последнего, и тут мне уже стало не до веселья. Я вспомнил, что, прежде чем покинуть нашу тюрьму, он беседовал с братом человека, ставшего жертвой дьявольских пыток в секретных застенках Святой Инквизиции. Я отыскал глазами лицо того матроса, и то, что я прочел на нем, встревожило меня еще больше; но тут по знаку священника «меченый», с родимым пятном на физиономии, выступил вперед и начал речь.

– Слушайте, вы, английские собаки! – закричал он. – Здесь стоит Железная Девственница или, если хотите, наша Милосердная Дева, заступница истинной веры! Она спасает заблудшие души от ереси, питаясь грешными телами вероотступников, и аппетит у нее отменный! Она в своей всеблагой милости готова неустанно защищать нашу Святую Церковь, уничтожая проклятых еретиков днем и ночью! Она уже проголодалась и готова к трапезе! Глядите!

С этими словами он позвонил в судовой колокол, висевший рядом с кормовым фонарем, и со стороны платформы до нас донесся какой-то странный звук, напомнивший мне, злобное глухое ворчание хищного зверя. Канат под платформой дернулся и пошел вверх, наматываясь, очевидно, на потаенный ворот, скрытый где-то под палубой. По всему переднему фасаду фигуры прошла зигзагообразная трещина, словно статуя лопнула сверху донизу. Щель постепенно расширялась, пока я не сообразил наконец, что фигура внутри пустая и состоит из двух половинок, края которых, словно пальцы сцепленных вместе ладоней, заходят друг за друга и которые сейчас раскрываются. Более того, мне стало понятно и странное предназначение этого дьявольского изобретения, когда обе створки раскрылись полностью и я увидел на внутренней поверхности их ряды длинных и острых стальных шипов, расположенных на уровне груди и живота человека. Под основанием статуи в платформе зияла дыра, и сквозь нее виднелись морские волны; теперь стало видно и то, что к концу тянущегося вверх каната подвешен массивный чугунный якорь.

– Итак, Железная Дева готова к трапезе, вы, бешеные английские псы, решившие, будто можете безнаказанно смеяться над Святой Церковью и хозяйничать в странах, не принадлежащих вам! – продолжал кричать испанец с родимым пятном, когда глухой монотонный рокот под платформой затих и якорь, перестав подниматься, повис, раскачиваясь, у подножья статуи. – Она проголодалась, разве вы не видите? Смотрите, какие крепкие и острые у нее зубы! Она проголодалась, говорю вам, и голод ее не будет утолен, пока на земле останется хоть один еретик!

Негодяй к этому времени вошел в раж, доведя себя до бешенства: родимое пятно его стало тускло-багровым, на губах выступила пена, а жестокое лицо его приобрело дьявольски-зловещее выражение.

– Она думала, бедняжка, – продолжал он, – что ей придется утолять голод лишь жалкими язычниками-индейцами, но вот, по милости Неба и нашего святейшего папы, к нам и руки попала достойная ее пища, а она голодна, говорю я вам!

А теперь, – воскликнул он, – смотрите, как изящно кушает наша Дама, как изысканны ее манеры! – с этими словами он выхватил пику из рук стоявшего рядом солдата и осторожно прикоснулся ее древком к полукруглой железной площадке у ног статуи. Послышался громкий утробный звук, похожий на довольное урчание сытого хищника, под аккомпанемент которого тяжелый якорь рухнул вниз, а створки статуи, до сих пор стоявшие раскрытыми по обе стороны железной площадки, словно когтистые лапы, ежесекундно готовые схватить свою жертву, мгновенно сомкнулись, тесно прижавшись к корпусу фигуры, так что даже щели между ними невозможно было заметить; снизу донесся всплеск, когда якорь погрузился в воду, статуя вздрогнула, точно в экстатической судороге, и все затихло.

– Просто, не правда ли? – с плотоядной усмешкой спросил «меченый». – Но заметьте: какая элегантность! Пережеванная пища – хорошо пережеванная пища! – выбрасывается прямо вниз, где водятся другие голодные существа с острыми зубами, хоть и не столь прекрасные, как наша Дева Милосердия, и, если она не съест до конца свой обед, чего с ней до сих пор никогда еще не случалось, они успешно и быстро закончат его за нее там, в воде, под платформой. Наша Дама изготовлена по образу и подобию Нюрнбергской Девы, – добавил он, – и тебе будет особенно приятно узнать, – указал он на меня, – что именно я внес в ее конструкцию необходимые поправки и дополнения, доведя ее до совершенства! И теперь я буду отомщен, ибо Железная Дева примет тебя в свои смертельные объятия последним из всех остальных!

Он сделал паузу и громко провозгласил по-испански:

– А теперь – храни Бог короля Испании и всех твердых в вере людей, и да будет проклят каждый еретик, и пусть он пылает в адском огне во веки веков!

– Аминь! – торжественно сказал монах, и я услыхал, как солдаты позади меня набрали в легкие воздуха и затаили дыхание от смешанных чувств облегчения и ужаса. Мы, пленные, тупо посмотрели друг на друга, с трудом соображая, что нас ждет в недалеком будущем, и тут мой знакомый испанец заговорил снова.

– Слушайте! – закричал он. – Тот, кто не преклонит колени перед Железной Девой, погибнет в ее чреве, но тот, кто признает владычество священного папского престола и вернется в лоно истинной Церкви, будет спасен!

С этими словами он вновь зазвонил в судовой колокол, и вместе с тарахтением чудовищного механизма Железной Девы до нас откуда-то со шканцев донеслось мрачное и унылое пение заупокойной молитвы, заморозившее кровь в наших жилах. Четверо солдат вывели вперед сэра Джаспера и приготовились толкнуть его на роковую железную пластину перед статуей, которая опять раскрыла свои объятия в ожидании первой жертвы. Однако маленький рыцарь не собирался отправляться на тот свет, не произнеся предсмертной речи. Он вежливо поклонился капитану Гамбоа и монаху, предупредил их о неотвратимом мщении со стороны королевы Бесс и затянул длинную тарабарщину на испанском языке, выражая свое восхищение красотой и достоинствами Железной Девы и даже высказав несколько остроумных шутливых замечаний относительно ее характера и вкусов; но в живых черных глазах его неизменно сохранялся лукавый блеск, заставивший меня заподозрить наличие какого-то хитрого плана, родившегося в его изобретательной голове. В конце концов он в весьма изысканной манере поблагодарил своих палачей за то, что те милостиво избавили его от ужасной смерти через повешение, чего он, по его словам, страшился более всего, заменив более легкой и необычной смертью в объятиях Железной Девы; затем, склонив голову и выдержав короткую паузу, он поднял на нас глаза и ободряюще кивнул нам.

– Джентльмены, – сказал он, – если кому-нибудь из вас удастся ускользнуть из лап этих злодеев, прошу вас передать мою глубокую преданность и почтение Ее Величеству, которая, несомненно, будет рада получить весточку от меня, ведь она частенько говорила… впрочем, об этом сейчас не время и не место распространяться. И еще прошу вас напомнить обо мне леди Кэмберден и ее друзьям, а также Сьюзен Роттерли из таверны под вывеской «Кабанья голова», что на полдороге между лондонским Сити и Темпл-Баром. И еще за мной осталось несколько неоплаченных долгов – так, пустяки, ничего особенного, – но если бы вы…

Как долго он разглагольствовал бы таким образом, я не знаю, так как по приказу капитана Гамбоа его отвели в сторону и предупредили, что смерть в объятиях Железной Девы ему заменена казнью через повешение, когда со всеми нами будет покончено. Сэр Джаспер выразил бурный протест и принял удрученный и озабоченный вид, а я не переставал удивляться хитрости и находчивости этого человека, поскольку еще накануне он сообщил мне, что казнь через повешение – самый быстрый и безболезненный способ лишить человека жизни, о чем он узнал от нескольких своих веселых собутыльников, занимавшихся разбоем на больших дорогах, которые на собственной шее испытали – правда, всего лишь наполовину, – воздействие пеньковой петли, обычного в те времена наказания для грабителей.

Следующим на очереди был мастер Роджерс; его поставили у начала платформы, там, где она соединялась с палубой, и предложили поклониться железному идолу. Он не обратил внимания на это требование, но, выпрямившись во весь свой рост и развернув широкие плечи, обратился к нам:

– Джентльмены и товарищи, прощайте! Ребята, берите пример с вашего капитана, но, если кто-нибудь из вас спасется, пусть он отыщет на Гаванской улице в Плимуте девицу Розу Трегартен из Корнуолла и расскажет ей, как я умер и о ком я думал перед своей кончиной…

Голос его перехватило спазмой, но тут опять раздалось тягучее заунывное пение, и солдаты с алебардами сомкнулись вокруг нашего славного капитана; я не видел его из-за своего невысокого роста, но знал, что его втолкнули на роковую железную пластину, игравшую роль спускового крючка всего этого дьявольского механизма, потому что снова послышался рокот вращающихся колес, шум рухнувшего в воду якоря, и все замолкло.

Я не слышал ни крика, ни стона, но когда я вновь взглянул на железного идола, то увидел, что створки его опять открываются; мгновение спустя до меня донесся плеск упавшего в воду тела, и меченый негодяй с родимым пятном на лице перегнулся вниз с платформы и громко сказал по-английски:

– Клянусь святым Антонием, трое из них уже здесь, а вон и четвертая приближается!

Я вздрогнул и закрыл глаза, ибо вспомнил испуг купальщиков с «Морской феи», когда они заметили острый треугольный плавник в заливе у побережья Санто-Доминго.