Текст книги "Удар шпаги"

29. О том, что я увидел в колодце во второй раз

Первый же взгляд, брошенный мною на записку, заставил меня вздрогнуть, поскольку я сразу узнал, кто написал маленький стишок, в который я с недоумением вчитывался. Исходя из полученных мною накануне сведений, было странно, что он вообще был написан, да еще адресован мне, ибо в записке стояло следующее:

Когда закат падет на мирные долины,

приди на улицу Марии Магдалины,

и той, кто дальше твой укажет путь,

послушен и непрекословен будь.

Но если совершишь ошибку снова,

то случая не будет уж другого!

«Mon Dieu! – пробормотал я, так как мысль о госпоже Марджори заставила меня вспомнить де Кьюзака и его излюбленное выражение. – Что бы это могло означать?»

В этот момент в каюту вошел сэр Джаспер, слегка прихрамывая, но насвистывая веселую песенку.

– Ну-с, сэр Джереми, – воскликнул он, – что ты думаешь о моем друге Уилли? Я же говорил тебе: он знает о делах королевства больше, чем кто-либо другой, потому что он доверенное лицо Уолсингэма и возглавляет его секретную агентуру. Но главное, он снял тяжкий груз забот с моих плеч!

– Почему-то я не замечал такого груза за все долгие месяцы, проведенные нами вместе, – возразил я. – Однако что вы скажете об этом? – я протянул ему записку. – Написано госпожой Марджори, я хорошо знаю ее почерк; вероятно, она заметила меня там, на ступеньках причала.

Сэр Джаспер с озабоченным видом прочел записку и покачал головой.

– Судя по твоим рассказам о ней, – медленно проговорил он, – я никогда бы не поверил, что она способна на такое! Послушайся моего совета, Джереми: держись подальше от мадам де Шольц! Поверь мне, я на собственной шкуре испытал последствия интрижек с замужними женщинами; да и Саймон скажет тебе то же самое.

Тем не менее, как ни странно, Саймон отнюдь не придерживался мнения сэра Джаспера, когда на следующее утро услышал от меня историю с запиской.

– Ничего дурного нет в том, чтобы узнать, чего от тебя хотят, – сказал он, – и я думаю, Джереми, у тебя хватит здравого смысла не натворить глупостей. С другой стороны, хотя здесь может быть какая-то ошибка, не возлагай слишком больших надежд на некий счастливый исход, если именно это имеется в виду под «мирными долинами»!

– Можешь не сомневаться, – угрюмо заверил я его, – но уже семь часов, и нам пора на берег.

Мы все трое уселись в наш небольшой ялик, взяв с собой череп, тщательно завернутый в плащ, драгоценные самоцветы, запрятанные в складках нашего платья, и увесистый мешок с дукатами из личных сбережений дона Педро Базана. Приближаясь к лодочной пристани, мы увидели, что на ней начинает собираться толпа народу, и, когда мы проплывали мимо, оттуда, к нашему немалому изумлению, стали доноситься приветственные возгласы, и народ стал тесниться, чтобы получше нас разглядеть; многие оживленно переговаривались друг с другом, указывая то на нас, то на «Санта-Марию».

– Могу поклясться, – сказал Саймон, – что эти добрые люди уже прослышали о наших похождениях. Боюсь, нас ожидают немалые трудности!

И действительно, своеобразные трудности нам пришлось претерпеть, поскольку толпа следовала за нами всю дорогу, крича и восхваляя нас, и, когда мы добрались до меблированных комнат сэра Джаспера – к счастью, оказавшихся свободными, – вокруг нас собралось человек сто; я до сих пор помню, как по-разному воспринимал каждый из нас эту торжественную встречу. Саймон, например, не глядел по сторонам, но шагал прямо, опустив голову, словно чувствуя за собой какую-то вину, и я знаю, что он молился про себя о том, как бы поскорее добраться до укрытия. Сэр Джаспер, напротив, был на вершине славы. Он гордо шествовал, раскланиваясь направо и налево, размахивая руками, сияя так, словно он сам, в одиночку захватил целый флот Его Католического Величества Филиппа Второго, короля Испании.

Что касается меня, то я был слишком погружен в свои собственные заботы, чтобы обращать особое внимание на восторги толпы, но все же, должен признаться, это зрелище отнюдь не было мне неприятно, ибо оно убеждало меня в том, что англичане любят свою страну и ненавидят «донов», и я, хоть и будучи шотландцем, разделил тем не менее их чувства и был заодно с ними.

Ничто не могло удержать сэра Джаспера от удовольствия выступить с речью перед толпой, что он и сделал прямо из окна нашей комнаты, к огромной радости собравшихся и к собственному удовлетворению; прошло не меньше часа, прежде чем толпа, наконец, рассосалась, настолько потрясающей оказалась сенсационная новость о захвате «Санта-Марии» двумя англичанами и одним шотландцем.

После этого сэр Джаспер отбыл с секретной миссией, сняв предварительно с нас все мыслимые и немыслимые размеры, так как поклялся, что шагу не ступит с нами, пока мы не будем подобающим образом одеты. Вернувшись, он привел с собой портного и попытался нарядить меня в пурпурный камзол, такого же цвета плащ и шляпу и короткие бриджи из белого сатина, отделанные желтыми лентами, не говоря уже о всяких мелких щегольских атрибутах.

– Боже великий! – ужаснулся я. – Да вы никак хотите сделать из меня птицу колибри! Нет-нет, господин портной, ничего этого я не надену!

Достопочтенному мастеру ножниц и иглы пришлось потратить немало времени и сил, прежде чем он сумел удовлетворить меня, предложив отличного покроя светло-серый костюм, окаймленный по шву серебряной тесьмой, с белым кружевным отложным воротником, потому что я наотрез отказался носить жабо. Костюм в сочетании с плоской широкополой шляпой, украшенной большим пером, придал мне поистине изысканный и щеголеватый вид, хотя, конечно, я был просто серенькой птичкой по сравнению с сэром Джаспером, который сверкал всеми цветами радуги, ничем, впрочем, не погрешив против хорошего вкуса, потому что всегда утверждал: «Пусть я буду не в состоянии сделать что-нибудь другое, но зато всегда сумею прикрыть свою наготу достойным образом, так, чтобы не оскорбить ничьего взгляда!»

Саймон, со своей стороны, не захотел иметь дела с портным и его коллекцией платьев, что, пожалуй, было к лучшему, ибо к тому времени, когда сэр Джаспер закончил наряжаться, мы уже немного опаздывали и вынуждены были торопиться изо всех сил.

Я не намерен описывать детально обстоятельства нашей аудиенции у королевы Бесс, поскольку придворные летописцы в свое время, несомненно, отметили в своих хрониках все ее подробности, и намного искуснее, чем это мог бы сделать я даже с помощью добрейшего мастера Фразера. Достаточно сказать, что хотя с тех пор я много путешествовал по разным странам света, видел много пышных дворов и могущественных монархов, но мне никогда больше не приходилось наблюдать такого величественного и странного зрелища, как при дворе Елизаветы. Здесь были все – солдаты и моряки, ученые, поэты, государственные деятели и авантюристы, придворные кавалеры и последние бедняки – пестрая смесь могущества и глупости, мудрости и лести, честолюбия, зависти и жадности – настоящий калейдоскоп человеческих добродетелей и пороков, собранных вместе властью одной гордой женщины, с помощью железной воли управлявшей всеми этими людьми и распоряжавшейся ими по своему усмотрению. Я видел многих знаменитых людей и известных красавиц, хотя последние далеко не относились к числу фавориток королевы-девственницы, но так и не обнаружил двух лиц, которые тщетно искал, а именно госпожи Марджори и доброго сэра Фрэнсиса. Адмирала не было при дворе, о чем я очень сожалел, так как предвидел, насколько ему понравится моя история; правда, он впоследствии много раз слышал ее от меня, так что потерял он не так уж много.

Королева приняла нас весьма любезно и была немало поражена, обнаружив сэра Джаспера в числе «троих отважных», как нас обозвал один из местных остряков; маленький рыцарь был на верху блаженства и, ничуть не смущаясь, поведал всем о наших приключениях в той же форме и в тех же выражениях, что и Уиллу Неттерби, чем очень развеселил Ее Величество. Она также была настолько удовлетворена своей проницательностью, с первого взгляда – по ее утверждению – признав во мне человека благородного происхождения, что распорядилась все расходы по нашему содержанию отнести на ее счет; правда, она тут же не преминула заявить свои права на солидную часть стоимости «Санта-Марии» как военного приза.

Нас сразу же окружила атмосфера доброжелательности, приветливых лиц и дружелюбных улыбок, и, как предсказывал Уилл Неттерби, никто не вспоминал ни о неприятностях сэра Джаспера, ни о папистском заговоре; тем не менее, несмотря на общее веселье и благодушие, кое у кого на лицах нет-нет, да и проскальзывало выражение растерянности и тревоги, да и у самой Елизаветы, как нам сообщили, частенько наблюдались приступы угрюмой и мрачной меланхолии, во время которой никто не смел показываться ей на глаза. В ту пору у нее было множество врагов, немало забот и тревог, и мне кажется, что появление «Санта-Марии» она восприняла как добрый знак, поскольку это событие привело всех в хорошее настроение, а мне повезло в особенности, ибо в дальнейшем королева была уже далеко не так щедра на присвоение с ходу дворянских званий, но зато, как твердили злые языки, оказывала чрезмерную благосклонность льстецам и ничтожным людишкам.

Один лишь Саймон был недоволен поднявшейся вокруг нас суматохой, так как старый солдат и разведчик ничуть не годился на роль придворного кавалера и частенько выходил за рамки вежливости, осаждаемый толпой любопытных, пытавшихся вытянуть из него историю всей его жизни и пристававших с вопросами о том, что он ест и пьет, и действительно ли у него имеется родимое пятнышко на левой лопатке «

– Ради Бога, Джереми, – взмолился он, отведя меня в сторонку, – я больше не могу терпеть! Избавь меня от всей этой белиберды!

Мы порядком устали к тому времени, когда вернулись в наше скромное жилище, но, несмотря ни на что, я намерен был немедленно отправиться в одиночку на улицу Марии Магдалины, расположенную, как я узнал, неподалеку от Королевских ворот и в непосредственной близости от Темзы. Саймон и сэр Джаспер даже и слушать об этом не хотели.

– Если ты меня любишь, – сказал сэр Джаспер, – дай мне сначала немного поесть, и потом я пойду с тобой хоть на край света, да и Саймон тоже. А одного мы тебя не отпустим, потому что ты заблудишься в лабиринте лондонских улиц, да и времени у нас еще вполне достаточно.

Признав справедливость его слов, я призвал на помощь всю свою выдержку и терпеливо подождал, пока сэр Джаспер переоденется и проглотит солидный обед; затем, вооружившись, мы отправились навстречу новому приключению, и сердце мое, помнится, колотилось в груди так, как никогда еще не билось с того дня, когда я стоял у волшебного колодца. Но таково уж человеческое безрассудство, и объяснения этому нет!

Несмотря на обуревавшие меня чувства, я тем не менее помню, как удивлялся поразительному количеству людей, заполнявших улицы, с деловитым видом сновавших между лавок и магазинов, точно трудолюбивые пчелы, – одни с рулонами тканей и прочих товаров, другие в кожаных фартуках, как те, что носят кузнецы и оружейники, а третьи и вовсе бездельники, занятые, казалось, лишь беззаботной прогулкой на свежем воздухе и демонстрированием своих нарядных костюмов, сшитых по последней моде. Впрочем, описывать все, что я видел, заняло бы слишком много времени; однако, хотя здесь было много интересного и необычного, сам город показался мне скучным и некрасивым по сравнению с шотландской столицей, и, за исключением постоянно меняющейся реки, высокой башни Тауэра, многочисленных дворцов и домов правосудия, ничем не привлекал меня, видевшего Замок из неотесанного гранита, темную воду залива Нор-Лох, Львиный холм и крутые улочки и переулки старого» Дендина «, как некоторые называют Эдинбург.

Пройдя быстрым шагом расстояние, отделявшее нас от цели нашей прогулки, мы вышли на тихую, заросшую травой улочку – самое подходящее место, как любезно заметил сэр Джаспер, которое только можно пожелать, если вам вдруг захочется сунуть кому-то нож в спину, не оставив при этом свидетелей. Дома здесь окружали высокие стены и сады, простиравшиеся до самого речного берега. И местность была довольно пустынной, если не считать тощей худой собаки, сидевшей на корточках и не известно, по какой причине, тоскливо лаявшей и подвывавшей в пустое пространство, чему сэр Джаспер положил конец, удачно попав камнем по ребрам незадачливого солиста. Саймон и маленький рыцарь укрылись в начале улицы, а я медленно пошел по ней, размышляя о смысле странного стихотворения, если в нем вообще скрывался какой-то смысл. Однако не успел я прошагать таким образом и нескольких ярдов, как ворота в некотором отдалении от меня отворились, и из-за них выглянула пожилая женщина. Серебряные волосы ее были аккуратно заправлены под чепец, а розовые щечки напоминали два спелых файфширских яблочка; и вообще, от нее веяло такой материнской добротой, что я, хоть и видел ее впервые в жизни, не задумываясь, пересек улицу и направился к ней. Она смерила меня взглядом с ног до головы, словно оценивая товар по его внешнему виду, а я с любопытством вглядывался в ее полную фигуру и веселое добродушное лицо.

– Добрая женщина, – сказал я, – я пришел в ответ на послание…

– Ну и стой там, где стоишь, – сказала она странным писклявым голосом, – пока не докажешь мне, что говоришь правду!

По счастью, я захватил с собой записку и протянул ее почтенной матроне.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Сэр Джереми Клефан, – не без некоторой гордости отрекомендовался я.

– Ты женат?

– Боже упаси! – пылко возразил я.

В ответ на это она слегка прыснула в кулак, не удержавшись от смеха, и жестом предложила мне следовать за собой, после чего провела в сад и закрыла ворота.

Мы обогнули невысокий уютный домик и вышли в более обширный сад, который простирался от истинного фасада здания до берега широкой реки и изобиловал роскошными куртинами, живописными зарослями кустарников и великолепными поздними цветами; на аккуратно подстриженной травяной лужайке перед самым домом журчал и плескался внушительных размеров фонтан. Вокруг дома росли фруктовые деревья, гибкие побеги дикого винограда и прочих ползучих растений оплетали замшелые камни древней полуразрушенной изгороди, а тишина и покой, царившие вокруг, делали это место похожим скорее на сельскую глубинку, чем на лондонскую окраину. Я обернулся, чтобы спросить мою проводницу, зачем она привела меня сюда, но, к моему немалому удивлению, она исчезла, оставив меня одного.

Опасаясь какой-нибудь ловушки, я выхватил рапиру – тот самый добрый клинок, что в прежние времена служил мне верой и правдой на суше и на море и висит сейчас на стене перед моими старыми глазами, стоит мне только поднять их от письменного стола, – итак, я выхватил свою шпагу и внимательнее пригляделся к дому. Это было деревянное двухэтажное строение с крыльцом, у которого росла высокая груша; из трубы на крыше вился легкий прозрачный дымок, но, кроме этого, никаких других признаков жизни не было заметно; все было тихо, если не считать мерного плеска воды в фонтане и пения малиновки, усевшейся на ветку рядом со мной.

– Mon Dieu! – пробормотал я про себя. – Что все это значит? – И, держа шпагу наготове, осторожно двинулся по широкой тропинке, усыпанной опавшими осенними листьями, поперек которой уже начали ложиться вечерние тени.

Неожиданно я натолкнулся на зрелище, показавшееся мне любопытным и заставившее меня остановиться. На тропинке передо мной сидели две жабы – толстые неуклюжие существа с бородавчатыми спинами и блестящими выпученными глазами, – находившиеся в довольно затруднительном положении. Они поймали большого дождевого червя, и каждая тянула добычу в свою сторону, стараясь выдернуть ее из пасти соперницы: то одна подтягивала слабину, то другая, ни в чем не желая уступать друг другу, изо всех сил упираясь вывернутыми передними лапками с крохотными перепончатыми пальчиками. Затем обе жабы потянули добычу одновременно на себя, так что несчастный червяк стал тонким посередине, но когда они увидели, что он вот-вот готов разорваться на две половинки, то сразу прекратили совместные усилия и вновь принялись тянуть червяка поочередно, продолжая свою игру во» все или ничего «. Они не обращали на меня ни малейшего внимания, и я с острым любопытством следил за их соревнованием. Внезапно все прекратилось. Одна из соперниц широко раскрыла пасть, чтобы получше ухватиться за свой конец добычи, и – хоп! – червяк моментально выскользнул у нее изо рта, извиваясь и пытаясь освободиться. Незадачливая жаба тупо уставилась перед собой, словно недоумевая, что произошло, но затем, глянув искоса на извивающийся конец червяка, прыгнула вперед; но было уже поздно. Ее более счастливая соперница оказалась чересчур расторопной, во мгновение ока проглотив червяка, после чего невозмутимо уселась, глядя на свою менее ловкую сестру, и я готов поклясться, что на ее физиономии была лукавая усмешка!

– Браво! – воскликнул я. – Все или ничего, такая игра по мне! – И, с трудом распрямив затекшую от неудобного положения спину, неожиданно увидел перед собой мадам де Шольц.

Она стояла, глядя на меня с удивленной улыбкой, и я заметил – в критические моменты человек замечает всякую мелочь, – что на ней было то же платье, в котором я впервые увидел ее, или, во всяком случае, похожее по цвету и покрою. Я уставился на нее долгим испытующим взглядом: по-моему, она еще более похорошела, фигура ее еще более округлилась, ее изящная головка еще более грациозно сидела на плечах, – короче говоря, из молоденькой девушки она превратилась в юную женщину, и очаровательную к тому же! Она, не смущаясь, вернула мне мой взгляд и заговорила первой.

– Я вижу, вас развлекают даже такие мелочи, – сказала она.

– Мадам, – со всей серьезностью ответил я ей, – если бы вы видели те кошмарные ужасы и чудовищную жестокость, которым я был свидетель, вы тоже, поверьте, стали бы находить удовольствие в самых ничтожных житейских мелочах!

Мне показалось, будто она смотрит на меня как-то странно и нижняя губа ее слегка дрожит, словно от сдерживаемого смеха или слез.

– Вы получили мою записку? – спросила она.

– Да, мадам, и поспешил явиться сюда, как вы того хотели.

– Я очень признательна вам, сэр Джереми, – сказала она. – Кажется, ваше имя стало немного длиннее после того, как мы расстались, и, насколько мне известно, теперь оно более соответствует вашим заслугам.

Я ничего не ответил, слишком увлеченный, по правде сказать, красотой ее прелестного лица, чтобы обращать внимание на ее слова.

– Ты не помнишь, как мы расстались?

– Мадам, – поморщился я, вновь ощутив тупую боль в груди, – надеюсь, вы избавите меня от повторения того, что давно забыто. Я не затем сюда пришел, чтобы вновь подвергаться насмешкам!

Неожиданно ее манеры претерпели неуловимое изменение, и она весело рассмеялась.

– Боюсь, Джереми, – сказала она, – что ты большой дурак!

Я вздрогнул, услышав, как она назвала меня» Джереми «, и вспомнил, что впервые она обратилась ко мне по имени, когда я приготовился подраться из-за нее с Ханиманом; тем не менее я постарался сохранить невозмутимость.

– Возможно, так оно и есть, мадам, – спокойно сказал я, – однако вы, конечно же, пригласили меня сюда не для того, чтобы сообщить об этом?

– Верно, – кивнула она, все еще продолжая смеяться. – Ты еще более глупый, чем я думала! Смотри, будь осторожен, ибо помнишь последние строчки записки:

Но если совершишь ошибку снова,

То случая не будет уж другого!

Итак, зачем, по-твоему, я пригласила тебя сюда?

– Не знаю, – пробормотал я, озадаченный ее словами. – Может быть, чтобы рассказать мне об отце…

– Ничего подобного, хотя должна с прискорбием сообщить, что твой отец, увы, умер.

– О, этого я и боялся! – печально сказал я и замолк, погрузившись в воспоминания о моей прежней спокойной жизни в Керктауне и о последних днях, когда я видел своего старика.

Когда я вновь пришел в себя, то обнаружил, что стою с обнаженной шпагой перед мадам де Шольц, и та смотрит на меня со странной улыбкой на пунцовых губах.

– У тебя, кажется, были необычные приключения, – сказала она, – вроде тех, что ты мне когда-то рассказывал и мечтал пережить? Не поделишься ли со мной воспоминаниями о них?

– Охотно, – ответил я, смущенно пряча рапиру в ножны, и поведал ей часть моих похождений.

Она слушала с живым интересом, прерывая меня, задавая вопросы и настаивая на подробностях; во время моего рассказа о Железной Деве и о танце с анакондой щеки ее побелели, а глаза, казалось, стали еще огромнее. Когда я закончил свою историю, она долго молчала, отвернувшись, с погрустневшим лицом; однако вскоре она снова рассмеялась.

– Поистине тебе пришлось немало пережить, – сказала она. – И стоило из-за подобных неприятностей покидать Керктаун?

– Мадам, – с горечью возразил я, – я бы предпочел не касаться этой темы. Ваш отец здесь?

– Здесь. У нас был очень неблагоприятный год, и мы остались почти совершенно без средств, вот отец и решил явиться ко двору в надежде вернуть себе состояние; однако он слишком стар и измучен недавними хлопотами и невзгодами, и я боюсь, что мы никогда больше не увидим Крукнесс…

Голос ее задрожал, словно она вот-вот готова была заплакать – то, чего я никогда не мог выносить у женщин, – и тут внезапная мысль осенила меня. Я остановился и огляделся по сторонам.

– Видите ли, мадам, – сказал я, – становится темно, и мне больше нельзя с вами оставаться; я и без того чересчур замешкался здесь. Однако послушайте! За время моих странствий я приобрел значительные сокровища, совершенно бесполезные для меня теперь. Я предоставляю их безвозмездно в распоряжение вашего отца ради памяти о… о прежних днях, ушедших в прошлое. Будь ситуация несколько иной, – с грустью добавил я, – я бы сделал это предложение в другой форме, но раз уж так случилось, Марджори, – прошу прощения, мадам де Шольц, – то так будет лучше. Мне не нужно благодарности, ибо ваш отец был добр ко мне как никто другой, кроме одного человека… А теперь прощайте, потому что я не смею дольше здесь оставаться.

Не глядя на нее, я с тяжелым сердцем повернулся, чтобы уйти, но она легонько коснулась моего плеча.

– Послушай, Джереми, – сказала она, и я заметил, что она пытается выглядеть строго и независимо, несмотря на слезы, переполнявшие ее большие черные глаза; однако ни крохотная ямочка на подбородке, ни пухлые розовые губы, ни гладкий овал ее нежных щек, ни длинные, загнутые вверх ресницы ее никак не способствовали этому. – Послушай, – сказала она, – и хорошенько подумай над тем, что собираешься сделать. Ты хочешь отдать эти деньги отцу мадам де Шольц?

– Да, – устало ответил я, – поскольку у меня нет другого выбора.

– О! В таком случае, – с легкой усмешкой проговорила она, глядя куда-то в пространство над моей головой, – боюсь, что подобная щедрость не принесет никакой пользы моему отцу.

– Но почему же? – удивился я, не понимая, что она имеет в виду.

– Потому что, – ответила она, глядя мне прямо в глаза, – потому что, Джереми, он не отец мадам де Шольц!

– Не отец мадам де Шольц… – пробормотал я. – Значит…

– Да, – сказала она, слегка кивнув своей очаровательной головкой, – он отец Марджори Бетьюн и всегда им был, во всяком случае, с тех пор, как на свет появилась некая девица по имени Марджори. Тебе нравится это имя?

– Да помогут мне Святые Небеса! – воскликнул я. – Новости за последнее время слишком быстро валятся на мою бедную голову! Однако ясно, если вы – не мадам де Шольц, то, значит, вы – не жена того голландского типа?

– В общем, – усмехнулась она, – пока нет, но…

– Никаких» но «! – закричал я. – Где была моя голова? Чтоб он пропал, тот парень на ступенях причала! Я сверну ему шею, попадись он мне только под горячую руку!

– Ничего такого вы не сделаете, сэр Джереми, так как, по-моему, с момента нашей последней встречи вы только тем и занимались, что сворачивали чужие шеи, едва не свернув при этом своей собственной; но прежде чем продолжить разговор, я бы хотела вам кое-что показать.

Она послюнила указательный палец и подержала его перед собой, определив таким способом силу и направление ветра.

– А теперь, – сказала она, – идите за мной!

Я последовал за ней в отдаленный укромный уголок сада, где находился небольшой каменный колодец, очень похожий на памятный мне круглый водоем в густых лесных зарослях неподалеку от Керктауна.

– Станьте здесь, – сказала она, жестом приглашая занять место подле себя, и мы вместе взглянули на спокойную поверхность воды в колодце, повторив то, что проделали когда-то давно, перед моим бегством из дома. Она улыбалась своей особенной, только ей присущей очаровательной улыбкой, которую я считал самым прелестным зрелищем в мире, и чистая водная гладь отражала всю ее солнечную теплоту и искренность. Но тут налетевший порыв ветерка слегка поморщил поверхность воды в колодце, и улыбка внезапно изменилась, превратившись в насмешливую гримасу, как и в прошлый раз; однако когда я поднял глаза, то убедился, что улыбка осталась прежней, и более того, что она предназначалась только для меня и что я был слепым дураком и вовсе не заслуживал того счастья, которое теперь открывалось передо мной, – ведь если любимая улыбается тебе, то можно ли желать большего счастья?

Когда в небольшой беседке на берегу реки мы закончили обсуждение проблем, интересовавших только нас обоих, мне стало известно, что не только я страдал от своей роковой ошибки, но моей любимой пришлось претерпеть значительно больше. В то время она весело смеялась над моим заблуждением, но обнаружив, что я исчез бесследно, не сказав никому ни слова, сменила смех на слезы, хоть и не переставала надеяться на мое скорое возвращение. По мере того как время шло, а от меня не было никаких известий, она серьезно заболела из-за бесконечных тревог и ожидания, а тут еще одна беда свалилась им на голову: ее отец запутался в сомнительных спекуляциях и утратил почти все свое состояние.

Поскольку всем известны были его заслуги перед гугенотами, старый джентльмен отправился к английскому двору в надежде получить какой-нибудь пост или должность, позволившие бы ему свести концы с концами, но он был иностранец, де еще старый и всеми забытый, так что ожидания его оказались напрасными. Госпожа Марджори имела возможность сразу поправить дела, потому что у нее было множество серьезных ухажеров, однако она ни одного из них видеть не хотела и не оставляла надежды на мое возвращение.

Представьте же ее удивление, когда в оборванном бродяге на ступенях речного причала она узнала человека, бежавшего от нее, человека, верность которому она хранила все эти долгие и томительные месяцы. Как бы там ни было, она постаралась ничем не выдать своих чувств, ибо зрение у королевы отличалось особой остротой, а веселый двор был далеко не подходящим местом для любовных сцен, и поэтому она, сделав над собой усилие, прошла мимо меня, словно не заметив. К счастью, задуманный ею план успешно завершился, в чем я не преминул убедить ее всеми доступными мне – и, как оказалось, весьма эффективными! – доводами. В дальнейшем я также узнал, что при дворе действительно была некая мадам де Шольц, в связи с чем я оставил намерение свернуть шею моему осведомителю, поняв, что он ввел меня в заблуждение по ошибке и, несомненно, без злого умысла. В конце концов я обнаружил, что, пока мы беседовали, стало уже совсем темно и что я совсем забыл об ожидавших меня Саймоне и сэре Джаспере. Осознав это, я заторопился уходить, но Марджори не отпускала меня, пока я не повидаюсь со старым джентльменом; тот, в свою очередь, потрясенный пересказом моих приключений, поклялся, что не даст мне ни шагу ступить за порог, пока я не разопью с ним флягу доброго хереса. Наконец, нам столько еще надо было сказать друг другу на прощание у ворот сада, что над нами уже стали проноситься летучие мыши, прежде чем я распрощался с Марджори.

– Ну что, Джереми. – прозвучал из темноты нежный голос моей любимой, – обрел ли ты наконец свою» мирную долину «?

– Поистине, так, – ответил я, – однако боюсь, – добавил я со смехом, – что вскоре обрету нечто совершенно противоположное когда сэр Джаспер и Саймон возьмутся за меня. Покойной ночи!