Текст книги "Охотники за нацистами"

«И вдруг со всех сторон показались люди, если их можно так называть, – рассказывал он в своем письме домой. – Грязные, изголодавшиеся скелеты в лохмотьях, они кричали что-то и плакали. Подбежали к нам и начали целовать мне и газетчикам руки и ноги, пытались прикоснуться к одежде. Потом схватили и стали бросать в воздух, крича из последних сил».

Не обошлось без трагедии. Когда заключенные рванулись вперед, чтобы обнять американцев, некоторые коснулись колючей проволоки под электрическим напряжением и были немедленно убиты.

Американцы принялись осматривать лагерь, обнаруживая все новые груды мертвых тел и бараки, полные больных тифом пленников. Охранники СС тем временем охотно сдавались, хотя некоторые оказали сопротивление или открыли огонь по заключенным, которые пытались прорваться через ограду. В обоих случаях ответ последовал незамедлительно.

«СС пытались потренировать на нас свои пулеметы, – сообщил подполковник Уолтер Фелленс, – но мы убивали каждого, кто открывал огонь. В итоге мы убили семнадцать охранников».[49]49
  Там же, с. 32.


[Закрыть]

Другие солдаты смотрели, как пленники настигают надзирателей, и не испытывали никакого желания вмешаться. Капрал Роберт В. Флора вспоминает,[50]50
  Там же, с. 77.


[Закрыть] что сдавшимся добровольно еще повезло: «На тех, кого мы не убили и не арестовали, охотились освобожденные узники. Я сам видел, как заключенный буквально топчется на лице солдата СС, хотя от него уже мало что осталось». Флора сказал тогда взбешенным узникам, что «его сердце тоже пылает ненавистью», и добавил: «Я вас не виню».

Другой освободитель, лейтенант Джордж А. Джексон, видел, как группа примерно из двухсот узников окружала немецкого солдата, который пытался сбежать. Он был в полном снаряжении и вооружен, но ничего не мог сделать против изможденных заключенных. «Все происходило в полной тишине, – говорил потом Джексон. – Словно это был какой-то ритуал».[51]51
  Там же, с. 91–92.


[Закрыть]

Один из узников, весивших, по оценке Джексона, не более семидесяти фунтов, схватил охранника за китель. Второй отобрал у него винтовку и принялся бить его по голове. «Я понял, что, если сейчас вмешаюсь, события развернутся самым непредсказуемым образом», – вспоминает Джексон. Поэтому он просто ушел, а когда минут через пятнадцать вернулся, «голова охранника превратилась в фарш». Толпа заключенных исчезла, и лишь труп свидетельствовал о развернувшейся здесь драме.

Что до лейтенанта Коулинга, то участие в освобождении Дахау заставило его задуматься о том, как он брал немецких солдат в плен ранее и как будет это делать в будущем. «Я больше не возьму в плен ни одного немца: ни вооруженного, ни безоружного, – клялся он в письме родителям через два дня после сурового испытания. – Как они могут рассчитывать после всего содеянного остаться безнаказанными? Они недостойны жить».[52]52
  Там же, с. 24.


[Закрыть]

* * *

Красная армия продвигалась на восток, а Тувья Фридман, молодой еврей из города Радом в Центральной Польше, мечтал не только сбежать из лагеря, где находился на положении раба, но и отомстить за потерю в холокосте большей части своей семьи: «Все чаще я ловил себя на мысли о мести, о том дне, когда мы, евреи, за все отплатим нацистам: око за око»,[53]53
  Здесь и далее все цитаты Тувьи Фридмана приводятся по изданию Friedman T., The Hunter, 50–102.


[Закрыть] – вспоминал он позднее.

Пока немцы готовились к эвакуации, Фридману и двум его товарищам удалось сбежать через заводскую канализацию. Пробравшись ползком среди нечистот, они выбрались на поверхность в лесу по ту сторону колючей проволоки. В ручье отмылись, и с этого момента началась их новая свободная жизнь. Фридман позднее описывал переполнявшее их чувство восторга: «Нам было очень страшно, но мы оказались на свободе».

В тех краях уже действовали польские партизанские отряды, сражавшиеся не только с немцами, но и друг с другом. На кону стояло будущее Польши после германской оккупации. Самым крупным и мощным нерегулярным формированием тех времен была Армия Крайова (АК) – антикоммунистическая подпольная группа, подчинявшаяся польскому правительству в изгнании.[54]54
  Davies N., Heart of Europe: A Short History of Poland, 72.


[Закрыть] Коммунисты же организовали Гвардию Людову (она же Народная Гвардия) – куда менее многочисленную и ратующую за присоединение к советскому пространству.

Фридман назвался именем Тадека Яшинского, чтобы скрыть еврейское происхождение не только от немцев, но и от антисемитов из числа местных жителей, и присоединился к работе польской милиции коммунистов под руководством лейтенанта Адамского. Их главной задачей было, по свидетельству Фридмана, «положить конец анархической деятельности» Армии Крайовой, а также «выискивать и арестовывать немцев, поляков и украинцев, которые занимались военной деятельностью, наносящей ущерб интересам Польши и польского народа».

«Я взялся за работу с невероятным энтузиазмом, – рассказывал Фридман. – Командуя несколькими новобранцами, чувствуя под рукой надежный револьвер в кобуре, я арестовывал одного нациста за другим».

Фридману с товарищами действительно удалось выследить нескольких настоящих военных преступников. Они схватили украинского старшину Шронского, который «забил насмерть столько евреев, что не мог вспомнить сколько», а тот, в свою очередь, вывел их на другого преступника-украинца, позднее повешенного. Однако понятие «интересов Польши» было слишком размытым и подразумевало арест каждого, кто не приветствовал идею советского господства – в том числе храбрых польских партизан, сражавшихся с немцами во время оккупации.

Пока Красная армия преследовала отступающие германские войска, Кремль арестовал в Варшаве шестнадцать лидеров Армии Крайовой и поместил их в печально известную московскую тюрьму Лубянка. В июне, после официального окончания войны, им устроили показательный суд и в качестве награды за шестилетнюю борьбу с нацистами вынесли вердикт: тюремное заключение за «диверсионную деятельность против Советского Союза».[55]55
  Taylor F., 226.


[Закрыть]

Впрочем, Фридмана политика не интересовала. Он предпочел связать судьбу с теми, кто поддерживал Красную армию, лишь по одной причине – чтобы больше не подвергаться нападкам польских антисемитов. Его не интересовали идеологические установки будущих хозяев Польши. Куда важнее было отомстить немцам – и коммунисты такую возможность ему предоставили.

Фридмана и пятерых его товарищей из Радома отправили в Данциг, балтийский портовый город. Там они увидели спешное отступлением немецких солдат. «Они представляли собой жалкое зрелище: едва держались на ногах, все в повязках, замаранных кровью, – писал он. – Однако мы просто не могли испытывать к ним жалость или сочувствие. Эти люди должны были ответить за свои преступления».

Город догорал в пожарищах, а красноармейцы и польская милиция подрывали здания, которые могли обрушиться в любой момент. «Словно Рим, подожженный Нероном», – добавлял Фридман.

От столь резкой перемены судьбы новичков переполняли эмоции. «Мы чувствовали себя пришельцами с другой планеты, чье прибытие заставляет местных жителей в ужасе бросаться врассыпную», – рассказывал он. Они громили квартиры немцев, брошенные в такой спешке, что повсюду оставались одежда, личные вещи, даже деньги. В одном из домов нашли фарфоровые вазы – «из Дрездена, наверное», отметил Фридман – и сыграли ими в футбол, оставив лишь груду осколков.

Впрочем, к самопровозглашенной миссии «разыскивать нацистских палачей и убийц, чтобы отомстить и предать правосудию» они подходили более дисциплинированно. В Министерстве госбезопасности им, например, поручили арестовать всех немцев-мужчин от пятнадцати до шестидесяти лет. «Схватим эту нацистскую мразь и очистим город», – велел им старший офицер.

В своих мемуарах Фридман вспоминал, как его старшая сестра Белла описывала депортацию евреев из Радома: «Идут, словно овцы на убой». Подобные выражения часто повторялись при обсуждениях холокоста в течение длительного времени. Описывая удовлетворение, которое он испытывал в Данциге, где допрашивал и бросал в тюрьму немцев, Фридман использовал те же сравнения: «Мы поменялись ролями, и благодаря моему чудесному польскому мундиру теперь я мог командовать этими некогда гордыми представителями расы господ, как испуганными овцами».

Он признавал, что на допросах был довольно беспощаден и избивал заключенных, чтобы получить признание: «В моем сердце кипела ярость. Я ненавидел их проигравшими так же сильно, как в те ужасные дни, когда они были победителями».

Много лет спустя после войны он заявил: «Сейчас при мыслях о прошлом мне становится совестно, но нужно помнить, что дело было весной 1945 года, немцы еще сражались на два фронта: против союзных войск и русской армии, а я тогда не знал, что из моей семьи хоть кто-то выжил в нацистских лагерях». И Фридман, и другие продолжали находить новые доказательства зверств, совершенных нацистами: например, комнату, полную голых тел со следами продолжительных пыток. Однако уже тогда он обеспокоился тем, что создает себе репутацию «безжалостного человека».

Позднее он узнал, что его сестра Белла выжила в Освенциме, что вынудило Фридмана сдать униформу и вернуться в Радом. Там они оба решили покинуть Польшу, ставшую для них совсем чужой страной. Антисемитизм еще оставался привычным явлением, а из ближайших родственников больше никто из концлагерей не вернулся. Сперва они вместе с другими выжившими хотели поехать в Палестину при помощи «Брихи́» – подпольной организации, помогавшей евреям наладить нелегальные пути эмиграции из Европы. Именно «Бриха» (на иврите «побег») подготовила почву для создания Государства Израиль.

Однако путешествие пришлось прервать, и он на несколько лет остался в Австрии. Там Фридман продолжал охотиться за нацистами. Он по-прежнему жаждал отмщения, хоть и отказался от жестоких методов, которые были столь популярны в коммунистической Польше.

* * *

Увидев 5 мая 1945 года, как большой танк с развевающимся американским флагом въезжает в ворота концлагеря Маутхаузен близ австрийского города Линц, изможденный узник в полосатой форме не поверил своим глазам. Чтобы убедиться в реальности танка, он должен был его потрогать, однако ему не хватило сил пройти эти несколько шагов. Колени подогнулись. Американские солдаты подхватили его на руки, он успел мимоходом коснуться звезды на флаге – и упал в обморок.

Придя в сознание на своей койке, Симон Визенталь понял, что он отныне свободный человек. Охранники СС сбежали еще накануне вечером, тела умерших убрали из барака, и в воздухе пахло хлоркой. А самое главное, американцы принесли большой котел с супом. «Самым настоящим супом, ужасно вкусным»,[56]56
  Здесь и далее все цитаты Симона Визенталя приводятся по изданию Wechsberg J., ed., The Murderers Among Us: The Wiesenthal Memoirs, 45–49.


[Закрыть] – вспоминал Визенталь.

После еды ему, как и многим заключенным, стало очень плохо – они не могли переварить нормальную пищу. А потом наступили дни, которые Визенталь называл «периодом приятной апатии»: вместо ежедневной борьбы за жизнь в концлагере – щедрый рацион из супа, овощей и мяса наряду с лекарствами от американских докторов в белых халатах… И со временем он вернулся к жизни. Многим другим – Визенталь оценивает их число в 3000 – повезло куда меньше: после освобождения они все равно умерли от истощения.

Визенталю довелось сталкиваться с насилием и трагедиями задолго до Второй мировой войны и холокоста.[57]57
  Подробности биографии Симона Визенталя приводятся по изданиям Segev T., Wiesenthal S.: The Life and Legends, 35–41; и Wechsberg, ed., 23–44.


[Закрыть] Он родился 31 декабря 1908 года в Бучаче, маленьком городе Восточной Галиции. В то время она была частью Австро-Венгерской империи, после Первой мировой отошла Польше, а ныне является частью Украины. Бучач населяли преимущественно евреи, но сам регион был многонациональным, и Визенталь вырос, слыша немецкий, идиш, польский, русский и украинский языки.

Регион вскоре был охвачен насилием Первой мировой войны, а позднее – большевистской революции и последовавшей за ней Гражданской войны, когда русские, поляки и украинцы восстали друг против друга. Отец Визенталя, успешный торговец, погиб, сражаясь в рядах австрийской армии. Мать после этого увезла обоих сыновей в Вену, но как только русские в 1917 году отступили, вернулась в Бучач. Когда Симону было двенадцать лет, украинский кавалерист-мародер полоснул его саблей, отчего на бедре остался шрам. Младший брат Симона, Гилель, умер, сломав при падении позвоночник.

Визенталь изучал архитектуру в Праге, а после вернулся домой, где сделал предложение давней возлюбленной, Циле Мюллер, и открыл собственное архитектурное бюро. В студенческие и послеуниверситетские годы он завел немало друзей, причем не только из числа евреев. Визенталь никогда не разделял радикальных взглядов «левых», как большинство молодых людей того времени. Его привлекала другая политическая идея. «В молодости я был сионистом»,[58]58
  Nagorski A., “Wiesenthal: A Summing Up”, Newsweek International, 27 апреля 1998 года.


[Закрыть] – постоянно напоминал он и мне, и другим интервьюерам.

Холокост стал для него такой же реальностью, как для Фридмана и других выживших евреев. В начале войны Визенталь с семьей жил во Львове, городе, который по секретному протоколу пакта Молотова – Риббентропа, разделившему Польшу между Германией и Советским Союзом, сперва отошел советским войскам, а в 1941 году, во время нападения на Советский Союз, был быстро захвачен немцами.

Визенталь оказался в гетто родного города, затем содержался в концлагере неподалеку, а позднее был отправлен на ремонтные работы на Восточной железной дороге. Симону пришлось наносить нацистскую символику на захваченные советские локомотивы. Это был лишь первый этап в последовавшей череде концлагерей, побегов и приключений, которые в конце концов привели его в Маутхаузен под конец войны. Ему удалось организовать побег Цили, и та под вымышленным именем польской католички скрылась в варшавском подполье. А вот к его матери судьба была не столь милосердна…

В 1942 году Визенталь предупредил ее, что грядет новая волна депортации. Чтобы избежать ареста, он велел ей расплатиться золотыми часами, которые мать хранила как зеницу ока. Когда за ней пришел украинский полицейский, мать отдала ему часы. Однако, с болью вспоминал Визенталь, «полчаса спустя пришел второй полицейский, откупиться от которого было уже нечем. У матери было слабое сердце. Надеюсь лишь, что она умерла в поезде и ей не пришлось входить голой в газовую камеру».

Визенталь рассказывал многочисленные истории о своих, казалось бы, чудесных избавлениях от смерти. Например, по его словам, во время облавы на евреев 6 июля 1941 года он стоял у стены в длинном ряду людей, а украинские солдаты, напившись водки, стреляли каждому в затылок. Палачи подходили все ближе и ближе, а он безучастно глядел на стену перед собой и вдруг услышал звон церковных колоколов и крики: «Хватит! Вечерняя молитва!»[59]59
  Wechsberg, ed., 28.


[Закрыть]

Позднее, когда Визенталь стал мировой знаменитостью и все чаще ввязывался в споры с другими «охотниками за нацистами», достоверность подобных историй порой ставили под сомнение. Даже Том Сегев, автор более чем комплиментарной биографии Визенталя,[60]60
  Русское издание: Сегев Т. Симон Визенталь. Жизнь и легенды / Пер. с иврита Б. Борухова. М.: Текст, 2014.


[Закрыть] деликатно предположил: «Человек с литературными амбициями, он был склонен давать волю фантазии и зачастую предпочитал правде историческую драму, как будто не верил, что правдивая история способна произвести на слушателей достаточно сильное впечатление».[61]61
  Segev, 27.


[Закрыть]

Впрочем, нет никаких сомнений, что во время холокоста Визенталь пережил немало тяжелых испытаний и лишь чудом избежал смерти множество раз. Также бесспорно, что Визенталь, как Фридман и другие выжившие, «неистово жаждал мести».[62]62
  Wechsberg, ed., 8.


[Закрыть] Фридман, который встречался с Визенталем в Австрии и поначалу сотрудничал с ним в розыске нацистов, это подтверждал: «Из лагерей он вернулся озлобленным, безжалостным и мстительным гонителем нацистских преступников».[63]63
  Friedman, 146.


[Закрыть]

Однако сразу после войны Визенталь вовсе не был так безжалостен, как считал Фридман. Слишком слабый, чтобы даже думать о преследовании кого-либо, он был не в состоянии предпринять такие действия, если бы захотел. Но, судя по всему, этап наивных мечтаний о возмездии прошел у него довольно быстро.

Тем не менее Визенталя, как и Фридмана, поразила мгновенная смена ролей в конце войны и то, как эта смена отразилась на бывших мучителях. В Маутхаузене, пока он приходил в себя, его вдруг без видимой причины избил бывший заключенный-поляк. Визенталь решил сообщить о случившемся американцам. Пока он ждал в коридоре, чтобы подать жалобу, мимо водили на допросы пленных солдат СС. Когда рядом оказался особо жестокий охранник, Визенталь невольно отвернулся, чтоб не привлекать его внимание.

«При виде человека в этой форме меня, как всегда, бросило в холодный пот»,[64]64
  Wechsberg, ed., 47–49.


[Закрыть] – вспоминал он. Однако потом Визенталь увидел, что происходит, – и не мог поверить своим глазам! Под конвоем евреев «эсэсовец весь трясся – совсем как мы перед ним когда-то». Человек, прежде внушавший ужас, теперь вел себя как «презренный испуганный трус… потому что остался без оружия».

И Визенталь тут же принял решение. Он направился в отдел военных преступлений Маутхаузена и предложил тамошнему лейтенанту свои услуги. Американец взглянул на него крайне скептически – у Визенталя ведь не было совершенно никакого опыта.

«И, кстати, сколько вы весите?» – спросил он.

Визенталь ответил, что пятьдесят три килограмма. Лейтенант расхохотался и велел прийти, когда это будет соответствовать действительности.

Десять дней спустя Визенталь вернулся. Ему удалось набрать пару фунтов, однако этого было недостаточно, поэтому он попытался замаскировать бледность, натерев щеки красной бумагой.

Впечатленный его целеустремленностью, лейтенант взял Визенталя на службу. Вскоре Визенталь отправился арестовывать своего первого нациста – охранника СС по фамилии Шмидт. Тот жил на третьем этаже дома. Если бы Шмидт решил оказать сопротивление, бывший узник не сумел бы с ним справиться, ибо потратил все силы на подъем по лестнице. Однако Шмидт был напуган до полусмерти, и, когда Визенталь перевел дух, даже помог своему конвоиру спуститься, поддерживая его за руку.

На улице нацист принялся плакать и умолять о пощаде, ведь он якобы был мелкой сошкой и помогал многим заключенным.

«Да, помогал, – отозвался Визенталь. – Я часто тебя там видел. Ты помогал загонять людей в крематорий».

Так и началась его деятельность в роли «охотника за нацистами». Он так и не переехал в Израиль, хотя его дочь, зять и внуки живут там по сей день. Визенталь избрал другой путь, сотрудничая – а порой и скрещивая мечи – с теми, кто задался целью доставить в Израиль и призвать к правосудию одного из главных организаторов холокоста – Адольфа Эйхмана.

И Визенталь, и Фридман утверждали, что с первых же дней охотились за человеком, устроившим массовую депортацию евреев в Освенцим и другие концентрационные лагеря. Однако в первые послевоенные годы они занимались теми, кто уже был схвачен или кого легко было захватить. Охота на нацистов и их наказание пока еще оставались прерогативой победителей.

Глава 3
Преступный сговор

Мы – очень послушный народ. В этом наша величайшая сила и огромнейшая слабость. Это позволяет нам создавать в новой Германии экономическое чудо или идти за таким человеком, как Гитлер, в одну братскую могилу.[65]65
  Forsyth F., The Odessa File, 92.


[Закрыть]

Ганс Гофман, вымышленный немецкий издатель из романа «Досье «Одесса» Фредерика Форсайта (1972)[66]66
  Форсайт Ф. Досье «Одесса» / Пер. с англ. В. Саввова. М.: ВААП-информ, 1991.


[Закрыть]

После поражения Германии бо́льшая часть бывших подданных Гитлера спешно открестилась от зверств и массовых убийств, совершенных от имени нации. Общаясь с солдатами армий-победительниц и выжившими евреями, немцы заверяли, что всегда выступали против нацистов – хотя бы в душе́. Многие также рассказывали, что прятали евреев и других жертв нацистского режима. «Если бы все те евреи, о которых мне рассказывали, и впрямь были спасены, нас в конце войны было бы намного больше, чем в начале»,[67]67
  Wechsberg, ed., 11.


[Закрыть] – сухо отметил Визенталь.

Хотя многие немцы к Нюрнбергу и другим судебным процессам отнеслись пренебрежительно, как к «правосудию победителей», были и те, кто радовался мысли, что людей, которые привели Германию к гибели, ждет наказание. Сол Падовер, историк и политолог австрийского происхождения, вместе с американской армией пройдя от Нормандии через всю Германию, провел исследование настроений немецкого населения. После встречи с молодой женщиной, которая прежде занимала высокий пост в Союзе немецких девушек,[68]68
  Женское движение в составе гитлерюгенда, куда входили девушки в возрасте от 14 до 18 лет.


[Закрыть] он записал в блокноте весьма любопытные факты.

Например, отвечая на вопрос о своей роли в Союзе, та «соврала», как пишет Падовер, что ее «принудили».[69]69
  Saul K. Padover papers, 1944–45, The New York Public Library Manuscript and Archives Division.


[Закрыть] А что, по ее мнению, нужно делать с главными нацистами? – «Как по мне, можете всех их повесить».

Молодая женщина была не одинока в своем желании видеть, как идеологи рейха жизнью заплатят за содеянное. Тем более что это помогло бы ей дистанцироваться от прошлого. Как и многие немцы, она заявляла, что ничего не знала об ужасах Третьего рейха.

Петер Хейденбергер под конец войны служил в германской парашютной дивизии в Италии, ненадолго попал в плен, потом был освобожден и приехал в Дахау. Он искал свою невесту – та бежала из Дрездена после бомбежки 13 февраля и могла укрыться у друзей. «Знаете, Дахау – очень красивый город, у них там есть замок»,[70]70
  Здесь и далее приводятся слова Хейденбергера из интервью с автором.


[Закрыть] – вспоминал он спустя десятилетия. Петер поднялся на холм, где стоял замок, и американец-постовой стал расспрашивать, что ему известно о лагере внизу. «Я сказал, что никогда там не был, знаю лишь, что там располагалась какая-то тюрьма, – ответил Петер. – Он мне не поверил».

Однако уже вскоре Хейденбергер услышал достаточно, чтобы разделить чувства той женщины из Союза немецких девушек. «Я думал, что справедливости ради их всех надо поставить к стенке», – говорил он, вспоминая свою первоначальную реакцию.

Взгляды Хейденбергера поменяются еще и потому, что он в подробностях ознакомится с серией судебных процессов, которые проходили параллельно с Нюрнбергским. В Дахау начали судить людей, на практике реализовывавших планы высшего нацистского командования (в том числе и тех, кого повесили в Нюрнберге). Речь шла об офицерах и солдатах СС, служивших в Дахау и других концентрационных лагерях надзирателями. Американцы искали независимого корреспондента, который мог бы давать информацию о судебных процессах на радио Мюнхена – новом канале победителей. Местный чиновник рекомендовал Хейденбергера – образованного немца, не зараженного нацистскими идеями.

Совершенно не имея опыта репортерской работы, тот тем не менее согласился. Вскоре Хейденбергер готовил прекрасные материалы не только для радио, но и для германской службы новостей и крупных информационных агентств вроде «Рейтер».

Процессы в Дахау не столь известны, как Нюрнбергские, однако они воочию продемонстрировали, чем нацизм был на самом деле. Они позволили вскрыть те детали, которые имел в виду Трумэн, когда после своего президентства сформулировал истинную цель всех судов над нацистами: «Ни при каких условиях не допустить, чтобы кто-то мог сказать: “Ничего этого не было, это всего лишь пропаганда, нам попросту солгали”».[71]71
  Beschloss, 275.


[Закрыть] Иными словами, послевоенные процессы были призваны не только наказать виновных, но и навеки запечатлеть важные исторические события.

* * *

В отличие от многих своих современников, Уильям Денсон не воевал на европейских полях сражений.[72]72
  Здесь и далее все детали биографии Денсона приводятся по изданию Greene J. M., Justice at Dachau: The Trials of an American Prosecutor, 17–20.


[Закрыть] Коренной алабамец – чей прадед в Гражданскую войну сражался на стороне конфедератов, чей дед в Верховном суде штата, рискуя всем, защищал афроамериканцев, а отец был уважаемым адвокатом и политиком, – он закончил юридический факультет Гарвардского университета и преподавал право в Вест-Пойнте. Однако в начале 1945 года его призвали на военно-юридическую службу и отправили в Германию. Так тридцатидвухлетний Денсон оказался в полном одиночестве (жена побоялась ехать с ним в раздираемую войной страну) на незнакомой оккупированной территории.

Размещенный вместе с другими сотрудниками военно-юридической службы во Фрайзинге, недалеко от Дахау, он поначалу воспринимал ужасающие слухи о лагере скептически. «Я думал, просто какие-то люди, с которыми в лагере плохо обращались, теперь хотят отыграться и выдумывают всякие сплетни», – пояснял он спустя десятилетия. Однако вскоре он убедился в достоверности этих сообщений. Так как «все свидетели упоминали одни и те же подробности, значит, они и впрямь имели место, поскольку опрошенные не могли встретиться и сфабриковать свои истории».[73]73
  “William Denson Dies at 85; Helped in Convicting Nazis”, New York Times, 16 декабря 1998 года.


[Закрыть]

Последние сомнения освободителей растаяли при обнаружении документации Дахау и других лагерей. В то же время вновь возникли споры – не заслуживают ли лица, ответственные за массовые убийства и экзекуции, немедленной казни без суда и следствия? После осмотра Ордруфа, одного из вспомогательных лагерей Бухенвальда – фабрики смерти, достойной пера Иеронима Босха, генерал Джордж Паттон кричал из своей машины: «Видели, что творят эти сукины дети?! Что творят эти ублюдки! Не смейте брать их в плен!»[74]74
  Greene, 13.


[Закрыть]

Однако Денсон и его коллеги из военно-юридической службы были убеждены,[75]75
  Там же, с. 19.


[Закрыть] что без судебных процессов обойтись нельзя – надо не только наказать виновных, но и обнародовать ужасающие факты для нынешних и грядущих поколений. Узнав, что именно американские солдаты видели в Дахау, и получив другие доказательства, Денсон, по его словам, «был готов уверовать во что угодно».[76]76
  Там же, с. 24.


[Закрыть] Поэтому, когда ему приказали вести следствие как можно быстрее, он охотно подчинился. Свидетельства о массовых казнях перевесили все.

Главным следователем Денсона был Поль Гут.[77]77
  Там же, с. 26.


[Закрыть] Он родился в Вене, в семье евреев, получил образование в Англии, затем переехал в США и почти сразу же попал в лагерь Ритчи (штат Пенсильвания), где проходил разведывательную подготовку наряду с другими беженцами-евреями из Германии и Австрии. Лучший в своем классе, после окончания учебы он продолжил подготовку в Англии. Впоследствии его перевели во Фрайзинг, где он стал одним из самых эффективных армейских дознавателей.

Однако, когда Гут предстал перед арестантами, которых содержали в тех же бараках, где недавно находились их бывшие узники, вряд ли он произвел на них устрашающее впечатление. Скорее наоборот: эсэсовцы ожидали немедленной казни – Гут же перечислил имена сорока надзирателей, которые должны предстать перед американским военным трибуналом, сообщил, что они свободны в выборе адвокатов (чьи услуги будут оплачены за счет победителей) и при желании могут вообще не давать показаний. Как отметил Джошуа Грин, биограф Денсона, «немцы не верили собственным ушам».[78]78
  Там же, с. 36.


[Закрыть]

На открытии процесса 13 ноября 1945 года зал был переполнен.[79]79
  Здесь и далее все подробности судебных процессов в Дахау, а также высказывания Уильяма Денсона – там же, 39–44, 53–54.


[Закрыть] До Международного военного трибунала в Нюрнберге оставалась еще целая неделя, поэтому здесь присутствовали многие важные лица, например, генерал Уолтер Беделл Смит, начальник штаба Эйзенхауэра, и Клод Пеппер, сенатор от Флориды. Было и немало журналистов, причем самых маститых, таких, как Уолтер Липпман[80]80
  Двукратный лауреат Пулитцеровской премии, известный политический обозреватель, автор классического труда «Общественное мнение».


[Закрыть] и Маргерит Хиггинс.[81]81
  Военный корреспондент, освещавший события Второй мировой войны, корейской войны и войны во Вьетнаме; первая женщина, получившая Пулитцеровскую премию.


[Закрыть] Однако и Липпман, и Хиггинс даже не досидели до конца первого заседания и перебрались в Нюрнберг, а к концу недели за ними последовали и все остальные газетчики – там предстояло более масштабное мероприятие, обещавшее громкие заголовки. Вскоре освещать судебные процессы в Дахау остались только Хейденбергер и корреспондент «Старз энд страйпс», официального издания американского Министерства обороны.

Итак, все сорок обвиняемых были удивлены, что их вообще судят, а все зрители – тем, как Денсон ведет процесс. «Немцы, незнакомые с американской судебной практикой, буквально пленились его театральностью»,[82]82
  Heidenberger P., From Munich to Washington: A German-American Memoir, 53.


[Закрыть] – отмечал Хейденбергер. Денсон занял место прокурора и начал отлично поставленным голосом: «Представляем на рассмотрение суда…» Публику очаровал не только его мягкий южный акцент: «Он умел располагать к себе людей, что, само собой, шло на пользу делу».

Начинающего репортера еще более поразило то, что Денсон сразу же стал относиться к нему как к полноценному журналисту. «Знаете эту американскую манеру во время разговора закидывать ноги на стол? – иронизировал Хейденбергер годы спустя. – Вот примерно так он себя и вел – совершенно непринужденно, будто видел во мне настоящего газетчика».

Однако под нарочитым дружелюбием Денсона скрывалась железная решимость выиграть дело в отношении всех подсудимых. В отличие от Нюрнберга, на этом процессе судили не организаторов, а исполнителей, поэтому им не могли предъявлять обвинение в преступлениях против человечности. Вместо этого Денсон решил доказать, что персонал концлагерей отлично понимал, в чем заключается их цель, и что они совершали преступления группой лиц по предварительному сговору.[83]83
  Там же, с. 57.


[Закрыть] В таком случае не было необходимости доказывать вину каждого конкретного преступника.

Во вступительном слове долговязый алабамец кратко изложил суть дела: «Мы предъявим многоуважаемому суду доказательства того, что здесь, в Дахау, в течение долгого времени реализовывался план по уничтожению людей. Мы предъявим доказательства, что жертвами этого запланированного истребления были гражданские лица и военнопленные, не желающие подчиняться игу нацизма. Мы предъявим доказательства, что этих людей морили голодом, подвергали экспериментам, как подопытных крыс, и принуждали к изнурительному труду; что содержались они в бесчеловечных условиях, где были неизбежны болезни и смерть… и что каждый из обвиняемых являлся винтиком этой машины уничтожения».[84]84
  Greene, 44.


[Закрыть]

Адвокаты выступали категорически против положения о «винтиках машины», но безуспешно. Впрочем, позднее от подобного подхода отказались, и большинство судебных процессов ориентировалось на конкретные деяния, совершенные ответчиками.

В отличие от Нюрнберга, где доказательная база строилась на изобличающих документах самих немцев, в Дахау упор сделали на свидетелях, длинная череда которых давала ужасающие показания о повседневной работе фабрики смерти. В том числе и о последнем транспорте евреев из Дахау. Как свидетельствовал Али Куки, заключенный-албанец, 21 апреля в принудительном порядке в вагоны загнали 2400 евреев, а 29 апреля, когда армия США освободила лагерь, эти самые вагоны оказались полны трупов.[85]85
  Там же, с. 64.


[Закрыть] Куки и другие заключенные окрестили состав, так и не покинувший станцию, «поездом смерти». Выжило лишь 600 заключенных, добавил он. Надзиратели никого не подпускали к составу, пока люди внутри умирали от голода.

Также Денсон опирался на признательные показания, которые Гут и другие следователи сумели выбить из обвиняемых. Последовавшие обвинения, что для их получения использовались насильственные методы, Гут всячески отрицал. Но скорость следствия и исход процесса вызывали сомнения в полном соблюдении всех юридических норм. Подводя итог, Денсон заявил: «Хотелось бы подчеркнуть, что эти сорок человек обвиняются не в убийстве. Они обвиняются в преступном сговоре, целью которого были убийства, пытки и насилие».[86]86
  Там же, с. 101.


[Закрыть] Иными словами, именно «преступный сговор» имел решающее значение, а не отдельные действия.

Денсон отмел все попытки подсудимых оправдаться, что они, мол, просто выполняли приказы, и раскритиковал их за «неспособность отказаться от заведомо неправильных действий». «Ответ “мне так приказали” – не для такого случая», – добавил он.[87]87
  Там же, с. 103–4.


[Закрыть] Именно такой подход создал принцип, который использовался на последующих процессах. Завершая выступление, Денсон заявил: «Обвиняемым удастся повернуть стрелки часов цивилизации вспять на тысячи лет, если суд каким-то образом сочтет возможным их оправдать».