Текст книги "Полуденный бес. Анатомия депрессии"

Фрэнсис Скотт Фицджеральд написал в «Крушении» (The Crack-Up), что «в три часа ночи даже забытый сверток приобретает трагическое значение смертного приговора, и указанное средство не действует, – а в подлинных потемках души всегда три часа ночи, изо дня в день»[133]133
  Перевод с английского В. Коган (см. сборник «Подшофе», М., 2015).


[Закрыть][134]134
  Благодарю неутомимую Клодию Суон, обратившую мое внимание на это высказывание Фрэнсиса Скотта Фицджеральда.


[Закрыть]. И меня посетил бес трех часов ночи.

Когда я в глубокой депрессии, в течение дня я все же чувствую некоторое улучшение и, хотя я легко устаю, совсем поздно вечером наступает период, когда я могу функционировать. В самом деле, если бы я мог выбирать, то предпочел бы прожить всю жизнь в том состоянии духа, в каком я бываю ближе к полуночи. Исследований в этой области мало, потому что их не запатентуешь, однако некоторые исследования отмечают, что механизм это сложный и зависит от того, когда вы спите, в какой фазе сна просыпаетесь, и множества иных факторов. Сон – одна из базовых, первоочередных потребностей организма, нарушение его сбивает режим выработки нейромедиаторов и эндорфина. И хотя мы умеем идентифицировать многое, что происходит во сне, наблюдать, какая эмоциональная глубина достигается, мы пока не можем вывести прямых корреляций. Во время сна снижается выработка гормона секрета щитовидной железы; может быть, это вызывает эмоциональный спад? Норэпинерфин и серотонин также снижаются, а ацетилхолин повышается. Есть теория, что депривация сна повышает содержание дофамина; некоторые эксперименты связывают моргание с выработкой дофамина, и, если долгое время глаза у человека закрыты, содержание дофамина понижается.

Ясно, что полностью лишить человека сна невозможно, но можно удержать его от последней стадии быстрого сна (БДГ, англ. REM), разбудив его, когда она начинается, и это – прекрасный способ контролировать депрессию. Я испробовал его на себе; это работает. Дневной сон, который я долго практиковал в депрессии, контрпродуктивен, он может свести на нет все, что достигнуто пробуждением. Профессор М. Бергер из Фрайбурского университета практикует так называемый сдвинутый сон: пациентов укладывают спать в пять вечера и будят к полуночи. Это дает благоприятный эффект, но сути его, кажется, никто не понимает. «Такой метод лечения выглядит диковато, – соглашается Томас Вер. – Но скажите честно, если бы я признался кому-нибудь: “Я хочу присоединить к вашей голове электропровода, пустить по ним ток и вызвать спазм мозга, потому что это поможет вам от депрессии”, – и если бы это широко не практиковалось, вряд ли бы мне удалось склонить к этому пациента».

Майки Тейз из Питтсбургского университета показал, что многие больные депрессией полностью лишаются сна, а вслед за бессонницей приходят суицидальные настроения. И даже у тех, кто спит, качество сна в депрессии существенно меняется. Больные депрессией не высыпаются; они редко или никогда не проходят фазу глубокого сна, которая и позволяет человеку почувствовать себя освеженным, отдохнувшим. Они проходят множество коротких фаз быстрого сна, тогда как у здоровых фаз быстрого сна меньше, а сами они продолжительней. Поскольку быстрый сон можно назвать полубодрствованием, постоянное повторение этой фазы скорее утомляет, чем позволяет отдохнуть. Многие антидепрессанты снижают фазу быстрого сна, хотя и не улучшают качество сна в целом. Трудно сказать, является ли это частью их механизма воздействия. Тейз доказал, что депрессивные люди, которые нормально спят, лучше откликаются на психотерапию, а на тех, кто не спит нормально, лучше действуют медикаменты.

Но, хотя сон углубляет депрессию, хроническое недосыпание может депрессию запустить. После изобретения телевидения средняя продолжительность нашего сна снизилась на два часа. Не стало ли следствием этого широчайшее распространение депрессии? Но здесь возникает важная проблема: мы не только мало знаем о депрессии, мы не знаем, для чего нужен сон.

Сюда же достаточно правдоподобно можно вовлечь и другие системы организма. Холод может оказать на человека то же влияние, что и депривация сна. Северные олени, стоящие неподвижно всю бесконечную ночь северной зимы и вновь начинающие двигаться с наступлением весны, находятся в «арктической отключке», которая очень похожа на депрессию у людей. Да, холод вызывает, по крайней мере у некоторых животных, общий спад жизнедеятельности[135]135
  Об «арктической отключке» см. материал А. С. Бликса (A. S. Blix) в книге Symposium on Living in the Cold (под ред. André Malan, Bernard Canguilhem).


[Закрыть].

Зверобой – красивый кустарник, зацветающий на Иванов день (24 июля). Его лекарственные свойства известны со времен Плиния Старшего (I век н. э.)[136]136
  О зверобое существует множество работ, большая часть повторяют друг друга, некоторые рассчитаны на сенсацию, некоторые слишком претенциозны. Я пользовался книгой Нормана Розенталя (Norman Rosenthal) St. John’s Wort. Информацияо hypericum и interleukin-6взятасвеб-сайта National Center for Complementary and Alternative Medicine при National Institutes of Health https://nccih.nih.gov/health/stjohnswort.


[Закрыть], рекомендовавшего его при проблемах с мочевым пузырем. В XIII веке с помощью зверобоя изгоняли дьявола. В наши дни в США зверобой продается в виде экстракта, порошка, чая, настойки и используется в чем угодно – от «коктейлей здоровья» до пищевых добавок. В Северной Европе он на волне моды. Поскольку исследовать природные вещества финансово неинтересно – их нельзя патентовать, то и зверобой исследовали очень мало, впрочем, в настоящее время кое-какие исследования финансирует государство. Зверобой, безусловно, помогает, ослабляя и депрессию, и тревожность. Не слишком понятно, как он действует, неясно даже, какое из многочисленных биологически активных веществ, содержащихся в этом растении, оказывает благоприятное действие. Больше всего известно о веществе, которое называется гиперикум[137]137
  Гиперикум (hypericum) – латинское название зверобоя. – Прим. пер.


[Закрыть], в экстракте его содержится примерно 0,3 %. Зверобой, кажется, способен ингибировать обратный захват всех трех нейромедиаторов. Считается, что он снижает выработку интерлевкина-6, белка, участвующего в иммунном ответе, излишнее количество которого ухудшает общее самочувствие.

Гуру натуропатии Эндрю Уэйл утверждает[138]138
  На мой взгляд, работы Эндрю Уэйла (Andrew Weil) чрезвычайно скучны, и я не могу их рекомендовать. Хороший обзор его взглядов можно найти в книге Джонатана Зюсса (Jonathan Zuess) The Natural Prozac Program,с. 66–67.


[Закрыть], что экстракты трав эффективны, потому что воздействуют на многие системы организма; он считает, что множество потенциальных агентов, действуя совместно, лучше, чем перестроенные молекулы, однако насколько и как именно эти агенты помогают друг другу, можно лишь строить догадки. Он прославляет «нечистоту» лекарственных растений и то, что они разными способами воздействуют на разные системы организма. В его теории мало научных оснований, но много концептуального очарования. Большинство из тех, кто лечится зверобоем, принимают его не ради лекарственной «нечистоты». Скорее его выбирают из сентиментального взгляда, что лучше принимать растительные, а не синтезированные вещества. При продвижении на рынок зверобоя этот предрассудок эксплуатируют. В рекламе, украшавшей лондонское метро, блондинка с выражением безмятежного счастья на лице, именовавшаяся «Кира, солнечная девушка», поднимала себе настроение «нежно высушенными листьями» и «жизнерадостными желтыми цветами» зверобоя. Посыл этой рекламы – будто бы нежно высушенные листья или желтый цвет имеют какое-то отношение к эффективности лечения – и принес зверобою популярность. Вряд ли «натурально» принимать зверобой регулярно и в значительных количествах. Не кто иной, как Бог, поместил молекулу определенной конфигурации в растение и позволил ученым синтезировать молекулу другой конфигурации, и первое ничуть не предпочтительнее второго. Нет ничего особо привлекательного в таком «натуральном» заболевании, как воспаление легких, таком «натуральном веществе», как мышьяк или «натуральном явлении», как дупло в зубе. И стоит помнить, что многие натуральные вещества очень ядовиты.

Я уже отмечал, что некоторые люди отрицательно реагируют на препараты класса SSRI. Полезно отметить, что зверобой, хотя и растет в диком виде на лугах, не менее безобиден[139]139
  Д-р Томас Браун (Thomas Brown) возражает против зверобоя, т. к. он «необоснованно считается естественным и потому безопасным». См.: Thomas Brown «Acute St. John’s Wort Toxicity» (American Journal of Emergency Medicine 18, № 2, 2000), с. 231. Как и другие антидепрессанты, это растение может вызывать острое маниакальное состояние. См.: ЭндрюНиренбергидр. (Andrew Nierenberg et al. «Mania Associated with St. John’s Wort» // Biological Psychiatry 46, 1999). Есть данные, что у коров и овец большие дозы зверобоя вызывают повышенную чувствительность кожи к свету. См.: О. С. Эрайя, Э. Дж. Форд(O. S. Агауа, E.J. Ford) «An Investigation of the Type of Photosensitization Caused by the Ingestion of St. John’s Wort (Hypericum perforatum) by Calves» (Journal of Comprehensive Pathology 91, № 1, 1981).


[Закрыть]. Натуральные вещества поступают в продажу при слабом контроле, поэтому нельзя быть уверенным, что в таблетках всегда содержится одно и то же количество активного вещества или что оно внезапно не вступит в опасную реакцию с другими лекарствами[140]140
  Информацию о взаимодействии зверобоя с другими лекарствами см. на сайте https://www.nccih.nih.gov/events/stjohnwort. Более свежие данные можно найти в статье А. Фью-Бермана (A. Fugh-Berman) Herb-Drug Interactions (Lancet 355, № 9198, 2000).


[Закрыть]. Зверобой может, в числе прочего, понижать эффективность оральных контрацептивов, препаратов для снижения холестерина, бета-блокаторов, блокаторов кальциевых каналов при гипертонии и коронарной недостаточности, а также ингибиторов протеазы при ВИЧ-инфекции[141]141
  Перечень лекарств, действие которых снижается при сочетании со зверобоем см.: Consumer Reports: «Emotional ‘aspirin’?», December, 2000, с. 60–63.


[Закрыть]. Мое мнение: в зверобое нет ничего плохого, но и ничего особо хорошего. Он менее изучен, меньше контролируется и быстрее разрушается, чем синтезированные молекулы, и принимают его обычно менее регулярно, чем прозак.

В настойчивых поисках «натуральных» лекарств ученые откопали еще одно целебное средство – S-аденозилметионин (SAM)[142]142
  О контролируемом исследовании S-аденолсилметионана (SAM) см.: G. M. Bressa «S-adenosyl-1-methionine (SAMe) as antidepressant: Metaanalysis of clinical studies» (Acta Neurologica Scandinavica 89, suppl. 154, 1994).


[Закрыть]. В то время как зверобой стал психологической панацеей для Северной Европы, SAM завоевал большую популярность в Южной, особенно много его приверженцев в Италии. Как и зверобой, он не контролируется и продается в магазинах здорового питания в виде маленьких белых таблеток. SAM производится не из жизнерадостного растения, он был обнаружен в самом организме человека. Уровень SAM у людей разный и зависит от возраста и пола. Он встречается во всем организме и участвует во многих химических процессах. И хотя у страдающих депрессией уровень SAM не понижен, исследования воздействия этого вещества обнадеживают. SAM существенно опережает плацебо в устранении симптомов депрессии и, похоже, не менее эффективен, чем трицикличные антидепрессанты, с какими его обычно сравнивают. Между тем изучение препарата проводилось бессистемно, и на его результаты нельзя полностью положиться. У SAM нет длинного перечня побочных эффектов, однако у больных с биполярным расстройством он способен запустить маниакальное состояние[143]143
  О том, что SAM может вызывать маниакальные состояния, см. Consumer Reports: «Emotional ‘aspirin’?», December, 2000, с. 60–63.


[Закрыть]. Никто, похоже, не понимает, как именно действует SAM. Возможно, он участвует в метаболизме нейромедиаторов[144]144
  Информацию о SAM и уровне содержания нейромедиаторов у животных можно найти в книге Ричарда Брауна и др. (Richard Brown et al., Stop Depression Now, с. 74–75).


[Закрыть]; длительное применение SAM повышало содержание нейромедиаторов у животных. Особенно он активизирует дофамин и серотонин. Дефицит SAM связывают с недостаточным метилированием[145]145
  Связь SAM с метилированием описана в статье Джозефа Липински и др. (Joseph Lipinski et al. «Open Trial of S-adenosylmethionine for Treatment of Depression» (American Journal of Psychiatry 143, № 3, 1984).


[Закрыть], которое приводит к стрессу организма в целом. У пожилых людей уровень SAM обычно ниже, и некоторые исследователи предполагают, что это связано со снижением функционирования стареющего мозга. Предлагалось множество объяснений видимой эффективности SAM, однако все они ничем не подтверждены.

Иногда против депрессии применяют гомеопатию. Больные принимают микроскопические количества тех самых веществ, которые в больших дозах вызывают у здоровых людей депрессивные симптомы. Против депрессии эффективны различные формы незападной медицины. Одна женщина, сражающаяся с депрессией всю свою жизнь и почти не получающая облегчения от антидепрессантов, в возрасте 60 лет обнаружила, что цигун, китайская система дыхания и физических упражнений, снимает ее проблемы. Акупунктура, завоевывающая все большее признание на Западе – американцы тратят на нее 500 миллионов долларов в год, – также оказывает поразительное воздействие на некоторых больных[146]146
  Цифры о применении акупунктуры в США можно найти на сайте National Center for Complementary and Alternative Medicine при National Institutes of Health https://nccih.nih.gov/health/acupuncture.


[Закрыть]. Национальный институт психического здоровья признает, что иглоукалывание может изменять химию мозга. Менее надежно китайское траволечение, однако некоторые больные, принимая эти лекарственные травы достигали существенных сдвигов в состоянии сознания.

Многие из тех, кто прибегает к альтернативным методам лечения, пробовали лечиться традиционно. Одни предпочитают альтернативную терапию, другие прибегают к ней как к дополнению традиционной. Некоторые концептуально привержены методам лечения, меньше вторгающимся в организм, чем медикаменты или ЭСТ. Избегать разговорной терапии, по-моему, достаточно наивно, однако некоторым поиск вариантов психотерапии или ее сочетание с нетрадиционными методами лечения может принести большую пользу, чем поход к психофармакологу и прием соединений, о которых мы до сих пор знаем до опасного мало.

Среди моих знакомых, пользовавшихся гомеопатией, наибольшим моим доверием пользуется Клодия Уивер[147]147
  Клодия Уивер принимает гомеопатические средства по предписанию и под наблюдением Пами Сингха.


[Закрыть]. Она – сильная личность. Некоторых людей обстоятельства меняют, и они становятся бледными тенями тех, с кем когда-то имел дело, однако ту смесь прямоты и эксцентричности, которую представляет собой Клодия Уивер, не может одолеть ничто. Это обескураживает, но есть в этом и что-то очень симпатичное. С Клодией Уивер ты всегда знаешь, на каком ты свете, – не то что она невежлива, у нее действительно безупречные манеры, просто ей совершенно не интересно скрывать свое истинное «я». На самом деле она бросает тебе свою индивидуальность, словно перчатку: ты можешь принять вызов, полюбить ее, и ей это понравится, а можешь счесть, что это утомительно, и тогда – пожалуйста, скатертью дорога! Знакомясь с ней ближе, подпадаешь под очарование ее острого ума. Со всей ее безусловной верностью и безмерной цельностью. Она – высокоморальный человек. «Разумеется, у меня есть причуды, и я ими горжусь, – говорит она. – Потому что не понимаю, как жить без них. Я всегда была своеобразна и своевольна».

Я познакомился с Клодией Уивер, когда ей было около 30; она принимала гомеопатию как часть комплексного лечения аллергии, расстройства пищеварения, экземы и других проблем. Параллельно она занималась медитацией и изменила диету. Она постоянно имела при себе примерно 36 склянок (и еще 50 оставались дома) с разными веществами разной силы воздействия в виде таблеток, мази или аювердических чаев. Все это она принимала по невероятно сложной схеме, одни таблетки глотая целиком, другие разламывая на несколько частей, смешивая их, растворяя одну в другой, плюс к тому несколько мазей наружно. За полгода до этого она раз и навсегда отказалась от каких бы то ни было медикаментов, которые то принимала, то не принимала с шестнадцатилетнего возраста. У нее были проблемы с наркотиками, и она созрела для того, чтобы попробовать что-то другое. Как уже случалось раньше, когда она переставала принимать лекарства, она почувствовала временное улучшение, а потом начала скатываться вниз. Краткий опыт со зверобоем не оказал на нее воздействия. Зато гомеопатия быстро пресекла развитие болезни, показав себя достаточно эффективной.

Ее врач-гомеопат, с которым она ни разу не встречалась лично, жил в Санта-Фе, он лечил ее подругу, и лечение показало прекрасные результаты. Каждые день-два она звонила ему, и он задавал ей разные вопросы, например «Обложен ли у вас язык?» или «Не течет ли из ушей?» – и на основе ее ответов прописывал различные лекарства, примерно шесть пилюлек в день. Он уверял, что организм подобен оркестру, а лекарства – это камертон. Клодия очень любит ритуалы, и, как мне кажется, окончательно убедила ее сложность схемы. Ей понравились и все эти бутылочки, и консультации, и расписание приема. Ей понравилось принимать простые элементы – серу, золото, мышьяк, а также сложные сочетания и микстуры – беладонну, рвотный орех, чернила каракатицы. Сосредоточенность на лекарствах отвлекала ее от болезни. Ее гомеопат обычно справлялся с острыми ситуациями, даже когда не мог повлиять на лежавшие в их основе перепады состояния духа.

Клодия всю жизнь была погружена в себя и очень дисциплинированна, когда дело касалось ее депрессии. «Когда я в депрессии, мне очень трудно припомнить что-нибудь позитивное. Я все вспоминаю и вспоминаю плохое, что другие делали мне, я злопамятна, как слон. Или случаи, когда я ошибалась, была смущена, мне было стыдно, и эти воспоминания растут, в них события гораздо хуже, я уверена, чем были в реальной жизни. И стоит мне напасть на одно такое воспоминание, как тут же появляются еще десять или двадцать. В группе альтернативной духовности, в которой я состою, меня попросили записать негативные обстоятельства, которые портят мне жизнь, так я исписала более 20 страниц. А потом меня попросили записать позитив. И ничего позитивного о себе я не сумела придумать. Меня впечатляют мрачные сюжеты, Освенцим или авиакатастрофа, и я начинаю представлять себе, как погибаю в этой ситуации, и не могу остановиться. Мой врач обычно подбирает что-то, что помогает преодолеть навязчивый страх катастрофы.

Я очень опытный человек в отношении самой себя. В будущем месяце исполнится 29 лет, как я накапливаю этот опыт. И я знаю, что могу рассказать вам связную историю, а завтра другую, и тоже связную. Моя реальность сильно меняется с моим настроением. В один прекрасный день я расскажу вам, какая жуткая у меня депрессия, как она мучает меня вся жизнь, а на следующий день, если мне станет лучше, я буду говорить, что все просто отлично. Я пытаюсь думать о счастливых временах. Я стараюсь думать о чем-то, что не дает копаться в себе, потому что это быстро приводит к депрессии. Когда я в депрессии, я стыжусь самой себя. Я никак не могу взять в голову простую мысль, что вокруг обычные люди, испытывающие разные эмоциональные состояния. У меня унизительные сны, даже во сне я не могу отделаться от жуткого, давящего чувства угнетенности, от ощущения бессмысленности жизни. Надежда уходит первой».

Клодию Уивер угнетала чрезмерная твердость родителей. «Они всего-навсего хотели, чтобы я была счастлива, но так, как они себе это представляли». Уже в детстве она «жила в своем собственном мире». «Я чувствовала себя другой, отдельной. Я чувствовала себя маленькой, незначительной, заплутавшей в собственных мыслях и почти не имеющей представления о других людях. Я выходила гулять во двор и просто бродила, не замечая никого вокруг». Родные только губы поджимали на все это. В третьем классе она начала отстраняться физически. «Я ненавидела, когда меня трогали, целовали и обнимали, даже мои родные. В школе я ужасно уставала. Помню, учителя говорили: “Клодия, подними голову над партой”. И никто ничего об этом не подумал. Помню, я шла как-то в гимнастический зал и просто уснула на батарее отопления. Я ненавидела школу и даже не думала заводить друзей. Меня могло ранить любое слово, и ранило. Помню, в шестом или седьмом классе я бродила по вестибюлю, не интересуясь никем и не заботясь ни о чем. Мне очень горько думать о моем детстве, хотя в то же время я странным образом гордилась тем, что я не такая, как все. Депрессия? Она всегда была; просто нужно было время, чтобы понять, что это она. У меня была очень любящая семья, просто им и в голову не приходило – да и большинству родителей их поколения, – что у ребенка расстройство душевного состояния».

Единственной ее радостью была верховая езда, к которой она обнаружила настоящий талант. Родители купили ей пони. «Верховая езда дарила мне уверенность в себе, дарила радость, давала мне окошко надежды, которую ничто больше не давало. Я хорошо ездила, это все признали, и любила своего пони. Мы работали как команда и понимали друг друга как партнеры. Казалось, он знал, как нужен мне. Он вытащил меня из моего несчастья».

В десятом классе она перешла в интернат. И после конфликта с тренером по поводу стиля оставила верховую езду. Она сказала родителям, что пони нужно продать, у нее не хватает энергии, чтобы на нем ездить. Первую четверть в интернате она занималась тем, что понимала теперь как «вопросы духовности». Почему я здесь? Какова моя цель? Девушка, с которой она делила комнату и которой тоже адресовала эти вопросы, немедленно сообщила об этом администрации школы, причем передала вырванные из контекста фразы. Руководство школы решило, что Клодия склонна к самоубийству, и отослали ее домой. «Мне было так ужасно неловко. Я так этого стыдилась. И я поняла: я не хочу отныне быть частью чего бы то ни было. С этим было трудно сжиться. И хотя другие быстро обо всем забыли, я так и не смогла».

Позднее в том же году она начала себя резать, страдая от того, что сама называла «крайне непривлекательная альтернативная анорексия». Она придумала такой трюк: делала надрез и сжимала края, чтобы не текла кровь, а потом раздвигала, позволяя крови течь. Надрезала так тонко, что шрамов не оставалось. Она знала, что еще четыре или пять девочек в школе делают то же самое – «похоже, что это достаточное число, чтобы обозначить тенденцию». Резать себя она продолжала периодически и в колледже, а будучи уже под 30, изрезала себе левую руку и живот. «Это вовсе не крик о помощи, – говорит Клодия. – Ты чувствуешь эмоциональную боль и хочешь от нее избавиться. И вот ты видишь нож и думаешь: ага! на вид он довольно острый, и такой гладкий… а как будет, если я нажму вот здесь… нож тебя завораживает». Ее соседка по комнате заметила порезы и снова выдала ее. «И они сказали, что я точно суицидальна, и это выбило меня из колеи. У меня зубы начали шататься, и я страшно переживала по этому поводу». Ее снова отослали домой с предписанием показаться психиатру. Она обратилась к психиатру, и он сказал ей, что она совершенно нормальна и здорова, а ее соседка и школьное начальство сами психи. «Он понял, что я не собираюсь покончить с собой, а просто проверяю свои возможности, выясняю, кто я и куда иду». Через несколько дней она вернулась в школу, но теперь уже не чувствовала себя в безопасности; у нее появились симптомы острой депрессии. «Я уставала все сильнее и сильнее, спала больше и больше, делала меньше и меньше и все больше и больше хотела остаться одна. Я была крайне несчастна. И у меня было чувство, что я никому не могу об этом рассказать».

Вскоре она начала спать по четырнадцать часов в день. «Я просыпалась в четыре утра, шла в ванную и занималась, что всем казалось очень странным. Мне стучали в дверь и удивлялись, что я там делаю. “Занимаюсь”, – отвечала я. “А почему именно здесь?” – спрашивали меня, а я в ответ: “Знаете, мне так нравится”. Тогда они говорили: “Почему бы тебе не пойти в общую комнату?” Но если бы я туда пошла, то пришлось бы с кем-нибудь общаться. А этого-то я и избегала». К концу года она почти перестала есть обычную пищу. «Я съедала семь или даже девять плиток шоколада в день, потому что мне этого хватало, чтобы не ходить в столовую. Если бы я пошла в столовую, меня стали бы спрашивать: как ты себя чувствуешь? А это последний вопрос, на который я бы хотела отвечать. Я продолжала заниматься и закончила год, потому что была невидимкой и никому не показывалась. Если бы я слегла, из школы позвонили бы родителям, и пришлось бы объяснять, а я не могла никому показаться, чувствовать общее внимание. Мне и в голову не приходило звонить родителям и говорить, что я хочу домой, хотя я чувствовала себя в ловушке. Я как будто была в каком-то тумане и не видела дальше пяти футов – а даже мама находилась в шести. Я так стыдилась своей депрессии, я была уверена, что обо мне говорят ужасные вещи. Ты знаешь, что я стеснялась выйти в туалет, даже когда была одна? Я хочу сказать, что в публичном месте вышла бы куча проблем. Но даже одна я себя не выносила. Мне казалось, что как человек я ничего не стою, даже в таком простейшем деле. Мне казалось, будто кто-то знает, что я там делаю, и мне было стыдно. Это было ужасно больно».

Лето после десятого класса оказалось тяжелым. У Клодии на фоне напряжения развилась экзема, которая мучает ее и поныне. «Находиться среди людей – ничего мучительней я и вообразить не могла. Даже просто разговаривать с кем-то. Я избегала мира. По большей части я лежала в кровати, задернув шторы. Свет ранил меня». Лето шло, и она наконец начала принимать лекарство – имипрамин. Окружающие заметили стойкое улучшение, и «к концу лета я даже нашла в себе силы съездить с матерью на день в Нью-Йорк, чтобы пройтись по магазинам, и вернуться. Это было самое захватывающее и энергичное мое дело тем летом». Тогда же она сблизилась со своим психотерапевтом, который остался близким другом.

Осенью Клодия поменяла школу. В новой школе ей предоставили отдельную комнату, лекарства принесли улучшение. Она чувствовала, что за лето родные наконец оценили ее душевное состояние как реальную проблему, и это очень помогло. Она усердно училась, посещала много дополнительных занятий. В выпускном классе она стала старостой, а потом поступила в Принстон.

В Принстоне она выработала многие из способов выживания, которые остались с ней на всю жизнь. При всей своей замкнутости, она тяготилась одиночеством, и, чтобы решить эту проблему, шестеро друзей по очереди укладывали ее спать. Часто они оставались с ней в постели – она еще не жила половой жизнью, и друзья уважали это, просто составляя ей компанию. «Спать с кем-то, тесно прижавшись, стало для меня важным антидепрессантом. Ради этой близости я бы отказалась от секса. Отказалась бы от еды. Отказалась бы от походов в кино. Отказалась бы от работы. Я хочу сказать: я отказалась бы от всего, оставив только сон и отправление естественных надобностей, только бы быть в безопасности и чтобы было к кому прижаться. Честно говоря, я не удивлюсь, если это стимулирует химические реакции в мозге». Чтобы перейти к следующей стадии физической близости, Клодии потребовалось время. «Я всегда стыдилась своего обнаженного тела. По-моему, я ни разу даже не примерила купальник, чтобы не переживать по этому поводу. Я не первая в этом мире попробовала секс. Люди потратили немало времени, чтобы убедить меня, что секс – это хорошо. Я так не думала. Годами я считала, что это не для меня. Как газировка – пока не попробовал, ты ее не хочешь. Но в конце концов я переменила мнение».

Зимой на первом курсе она ненадолго отказалась от лекарств. «Имипрамин, который я принимала, давал побочный эффект, и всегда не вовремя. Как раз в тот момент, когда я должна была говорить перед полной аудиторией, рот пересыхал так, что я не могла пошевелить языком». Очень скоро Клодия снова погрузилась в депрессию. «Я снова не могла пойти поесть, – объясняет она. – Каждый вечер мой друг готовил мне обед и кормил меня. Он делал это восемь недель. Причем прямо в своей комнате, так что мне не приходилось есть в присутствии посторонних. Постоянно хотелось научиться обходиться без лекарств, а когда ты в таком настроении, не понимаешь, как плохо обстоят дела».

В конце концов друзья уговорили Клодию снова начать принимать лекарства. Летом она каталась на водных лыжах, и как-то раз возле нее вынырнул дельфин и долго плыл рядом. «Это было самое ясное свидетельство того, что Бог есть. Мне показалось, что я не одинока, ведь он рядом». Ее настроение поднялось до такой степени, что она снова перестала пить таблетки.

Спустя полгода она вернулась к лекарствам.

В конце первого года Клодия перешла на прозак; он хорошо помогал, вот только уничтожал какие-то части ее внутреннего «я». Так она прожила восемь лет. «Я начинаю принимать лекарства, а потом бросаю, потому что мне кажется, что я в порядке, и они не нужны. Увы, это не так. Бросив лекарства, я чувствую себя хорошо-хорошо, а потом что-то случается, еще что-то, и я чувствую себя сбитой с ног. Как будто тащила что-то, слишком тяжелое. А потом случается пара мелочей… на самом деле ничего ужасного, ну, например, колпачок от тюбика зубной пасты провалился в раковину, но это становится последней каплей, и расстраиваешься сильнее, чем когда умерла бабушка. И всякий раз мне требуется время, чтобы понять, что происходит. Я летаю то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, и не сразу доходит, когда “низ” куда глубже, чем самый высокий “верх”». Когда из-за внезапного приступа ей пришлось пропустить девичник – «я просто не могла выйти из квартиры, сесть в автобус и доехать туда», – она вернулась к прозаку.

Когда мы с Клодией познакомились, она снова перестала пить лекарства, чтобы пробудить половое влечение, и перешла на гомеопатию. Первое время гомеопатия помогала; она чувствовала, что лекарства действуют и поддерживают ее в стабильном состоянии, но когда обстоятельства вызвали депрессию, они не сумели ее вытащить. Это было тяжелое время, однако всю зиму Клодия упорно не отказывалась от гомеопатии. Каждый месяц она впадала в панику, опасаясь, что депрессия возвращается, однако всякий раз выяснялось, что это всего лишь предменструальный синдром. «Я так радовалась, когда начинались месячные, я думала: “Слава Богу, это они!”» И хотя недостаточное лечение не вызывало тяжелой депрессии, многое давалось все труднее. И вообще система лечения плохо соответствовала ее физическому состоянию, например экзема обострилась настолько, что кровь проступала сквозь блузку.

Примерно в это же время Клодия отказалась от разговорной терапии и начала писать то, что Джулия Кэмерон называет «утренними страницами»: двадцатиминутные записи утреннего потока сознания. Она утверждает, что они помогли ей прояснить ее жизнь, три года подряд она не пропустила ни одного дня. Когда она начинает плохо себя чувствовать или тосковать, она вывешивает на стене спальни список дневных дел. Он начинается так: «Прочитать пять детских стишков. Сделать коллаж. Съесть немного шоколада».

Через несколько месяцев после того, как Клодия начала писать «утренние страницы», она встретила человека, который стал ее мужем. «Я поняла, что чувствую себя гораздо счастливее, когда кто-то работает в соседней комнате. Компания очень важна для меня; важна для моей эмоциональной стабильности. Мне нужно, чтобы меня утешали. Нужны маленькие знаки внимания. Даже в не очень хороших отношениях мне лучше с кем-то, чем одной». Ее жених понимал и принимал то, что она в депрессии. «Он знает, что нужно быть начеку и помогать мне, когда случается приступ. Когда он рядом, я гораздо больше уверена в себе и гораздо на большее способна». Она так хорошо чувствовала себя, когда он появился в ее жизни, что решила перестать следовать гомеопатическому режиму. Год она провела в прекрасном, счастливом состоянии, обсуждая с любимым, как они отпразднуют свадьбу.

Это была красивая летняя свадьба, распланированная не менее тщательно, чем программа гомеопатического лечения. Клодия смотрелась настоящей красавицей. Она купалась в любви собравшихся. Все мы, друзья Клодии, были счастливы за нее; годы плача остались позади. А она просто сияла. Родители Клодии в то время жили в Париже, но дом, где она выросла, сохранили – прекрасное здание XVII века в процветающем маленьком городке в Коннектикуте. Туда мы и съехались утром на обряд подтверждения намерений, когда жених и невеста призвали в свидетели четыре ветра и четыре стороны света. Обед состоялся в доме друга семьи, через дорогу. В четыре пополудни в красивом саду провели обряд и подали коктейли. Клодия с женихом открыли коробку с бабочками, и те волшебно порхали вокруг нас. Вечером состоялся изысканный ужин на 140 гостей. Я сидел рядом со священником, который все повторял, что никогда прежде не был на так хорошо организованной свадьбе: сценарий, написанный Клодией и ее мужем, содержал ремарки, как он выразился, «опере подстать». Все было на высочайшем уровне. Карточки с именами гостей, меню и текст службы были отпечатаны ксилографическим способом на бумаге ручной работы. Из украшали специально заказанные рисунки. Жених собственноручно испек четырехэтажный свадебный торт.

Перемены, даже перемены к лучшему, – источник стресса. А женитьба – едва ли не самая серьезная перемена в жизни. Проблемы, начавшиеся еще перед свадьбой, после нее быстро ухудшились. Клодия решила, что виновник проблем – муж, ей потребовалось немало времени, чтобы понять, что это могло быть проявлением симптомов. «Он больше беспокоился обо мне и том, что со мной будет, чем я сама. На свадьбе все запомнили меня счастливой. На фотографиях я счастливая. Я весь день думала, что влюблена, конечно, я должна быть влюблена, раз все это делаю. А мне казалось, что я ягненок на заклании. В брачную ночь я совершенно лишилась сил. А медовый месяц стал настоящей катастрофой. За весь месяц я не сказала ему доброго слова. Я не хотела быть с ним, не хотела смотреть на него. Мы пытались заняться сексом, мне было больно, и ничего не получилось. Я видела, как он меня любит. И думала: поверить не могу. Я думала, все будет совсем не так. И чувствовала себя несчастной, думая, что я разбила его сердце, разбила его жизнь».