Текст книги "Полуденный бес. Анатомия депрессии"

В конце сентября Клодия вернулась к приему гомеопатии. Раньше это ее стабилизировало, но с тем, что обернулось острой депрессией, гомеопатия не справилась. «Я была на работе, – вспоминает Клодия, – и вдруг ни с того, ни с сего почувствовала, что сейчас сорвусь и заплачу. Я так боялась, что стану действовать непрофессионально, что едва справлялась с работой. Пришлось извиниться, сказать, что у меня разболелась голова и что я должна уйти. Я ненавидела все; ненавидела всю свою жизнь. Я хотела развестись или аннулировать брак. Мне казалось, что у меня нет друзей. Мне казалось, что у меня нет будущего. Я сделала ужасную ошибку. Я думала: бог мой, о чем мы будем говорить всю оставшуюся жизнь. Мы вместе сядем ужинать – и о чем будем говорить? Мне сказать нечего. А муж, конечно, думал, что он во всем виноват, испытывал к себе отвращение, не хотел бриться, ходить на работу… ничего не хотел. Я плохо с ним обращалась и понимала это. Он очень старался, но представления не имел, что делать. Что бы он ни сделал, мне все было не так. Но в то время я этого не понимала. Я говорила, чтобы он уходил, что я хочу остаться одна, а на самом деле хотела, чтобы он настоял на том, чтобы остаться со мной. Я себя спрашивала, что мне на самом деле нужно. Я не знаю. Что сделает меня счастливой? Не знаю. Ладно, чего я хочу? И этого не знаю. И это окончательно меня сломило. Знаю, я вела себя с ним ужасно – я это и тогда знала, но сил не было остановиться». В октябре она обедала с приятелем, и он сказал, что она сияет как «счастливая жена», а Клодия разрыдалась.

Это было для Клодии самое страшное время с окончания университета. В конце концов в ноябре друзья уговорили ее вернуться к нормальной медицине. Психиатр сказал ей, что так долго сидеть на гомеопатии сущее безумие, и дал 48 часов на очищение организма, после чего велел начать принимать целексу. «Это было совсем другое дело. Да, временами я испытываю депрессивные моменты, меня посещают мрачные мысли, половое влечение ослабло до такой степени, что я едва могу заставить себя быть с мужем – нет интереса к сексу, для меня это просто физическое неудобство, и даже увлажнения нет! Интерес просыпается на какие-то 2 % в момент овуляции, и это – высшая точка из месяца в месяц. Но все-таки так гораздо лучше. Мой муж очень милый. Он говорит: “Я женился на тебе не ради секса, ничего страшного”. Я думаю, он испытывает огромное облегчение от того, что я перестала быть тем чудовищем, каким была сразу после свадьбы. Похоже, наша жизнь наладилась. Я вижу в нем качества, которые мне нравятся, вернулось ощущение безопасности. Вернулось желание прижаться. Мне это очень нужно, и он удовлетворяет мои потребности – он тоже любит прижиматься. Он дает мне почувствовать, что я хороший человек. И я снова с ним счастлива. Он меня любит, и это – огромная ценность. У нас сейчас прекрасные отношения, по крайней мере процентов на восемьдесят.

Я чувствую, что мое хорошее состояние немного искусственное. Когда я принимала на десять миллиграммов меньше, наступали депрессивные моменты, они страшно мешали, рушили все. Справляться с ними было очень мучительно, но я хотела этого и справлялась. Я чувствую: чтобы оставаться в форме, мне по-прежнему нужны лекарства. Мое состояние нестабильно. У меня нет того ощущения мягкого скольжения, какое было, когда я обдумывала свадьбу. Если бы я почувствовала себя в безопасности, я бы отказалась от лекарств; но я не чувствую себя в безопасности. Мне все труднее провести границу между мной в депрессии и мной не в депрессии. Мне кажется, предрасположенность к депрессии во мне сильнее, чем сама депрессия. Но депрессия – это не альфа и омега моей жизни. Знаешь, я не намерена остаток жизни лежать в кровати и страдать. Люди, добивающиеся успеха, несмотря на депрессию, делают три вещи. Во-первых, они стремятся понять, что происходит. Затем принимают такое положение вещей как постоянное. И наконец, они каким-то образом ухитряются возобладать над этим своим опытом, перерастают его, выбираются из него и возвращаются в мир других людей. Если тебе удается понять и перерасти, ты вдруг обнаруживаешь, что можешь взаимодействовать с другими людьми, жить своей жизнью, вернуться к работе. Ты престаешь быть скрюченным, и это – настоящая победа! Человек в депрессии, способный перестать упоенно созерцать собственный пуп, менее невыносим, чем неспособный на это. Поначалу, когда я осознала, что обречена всю жизнь плясать под дудку своего настроения, мне было очень-очень горько. Но теперь я знаю, что не беспомощна. Теперь для меня главный вопрос – как это перерасти. И пусть сейчас это больно, но чему это меня научит?» Клодия Уивер склоняет голову на бок: «Я это поняла. Мне повезло». И это ее неугомонный вопрошающий дух, не в меньшей степени, чем экспериментальное лечение, позволил ей пройти через все испытания более или менее невредимой.

Из многих испробованных мной психотерапевтических групп наиболее тонкой, заботливой, ближе других подводящей к решению показалась мне та, что основывалась на трудах Берта Хеллингера из Германии[148]148
  Основополагающая книга Хеллингера – Hellinger. Love’s Hidden Symmetry. Рейнхард Лир возглавляет лечебный центр «Linderhof» в Баварии, где он главным образом и практикует. Его визит в Америку организовала Реджина Олсен (Regine Olsen).


[Закрыть]. Бывший священник, служивший миссионером у зулусов, Хеллингер имеет обширную группу последователей, преданных его работе в стиле гештальт-терапии. Один из учеников Хеллингера, Рейнхард Лир, в 1998 году приехал в США и начал проводить курсы интенсивной терапии. Я принял в них участие, и, по мере погружения в процесс, мой природный скептицизм постепенно уступал место уважению. Терапия Лира подействовала на меня, и я видел, как сильно она подействовала на других участников группы. Как ДДПГ, работа по методу Хеллингера лучше действует на тех, кто испытал травму, однако для Лира травматическим моментом является какой-то важный факт – например, «мать меня ненавидела», – а не единичное ограниченное во времени событие.

Мы составили группу из примерно 20 человек и с помощью некоторых базовых упражнений установили взаимное доверие. Затем каждого из нас попросили составить рассказ о самом болезненном событии в своей жизни. Мы делились своими рассказами, а потом нас попросили выбрать среди членов группы людей, которые будут представлять действующих лиц наших рассказов. Затем Лир ставил как хореограф некий замысловаты танец, переставляя фигуры из рассказов, с тем чтобы получился более счастливый конец. Эти постановки Лир назвал «семейными созвездиями»[149]149
  В русскоязычной литературе методику Берта Хеллингера обычно называют «семейные расстановки» или «системно-семейные расстановки». – Прим. пер.


[Закрыть]. Я выбрал темой смерть матери как отправную точку моей депрессии. Кто-то изображал мою мать, кто-то – отца, кто-то – брата. Лир сказал, что нужны также дедушки и бабушки (из этих четырех людей я знал лишь одного). Когда он расставил нас, как считал нужным, он попросил меня обратиться к различным фигурам с речью. «Что вы хотите сказать дедушке, который умер, когда ваша мать была совсем молоденькой?» – спрашивал он. Из всех тренингов, которые я повидал в связи со своей депрессией, этот, похоже, больше других был ориентирован на харизматичного лидера. Лир умел пробуждать в нас изрядные силы, и через 20 минут этого танца и произнесения фраз мне начало казаться, что я и впрямь разговариваю с матерью и делюсь с ней своими мыслями и чувствами. Затем волшебная пелена растворилась, и я снова оказался в конференц-центре в Нью-Джерси, однако весь день меня не покидало ощущение покоя, словно какие-то проблемы оказались решены. Возможно, дело было в том, что я адресовался к силам, с которыми никогда не имел дела – ко всем умершим бабушкам и дедушкам и покойной матери, но процесс сдвинул что-то во мне, мне даже виделось в нем что-то сакральное. Депрессию он не вылечил, но немного покоя добавил.

Больше всего в нашей группе меня заинтересовал парень с немецкими корнями, который выяснил, что его родители работали в концентрационном лагере. Оказавшись неспособным пережить этот ужас, он впал в жестокую депрессию. Обращаясь к разным членам своей семьи, которые Рейнхард Лир умело то приближал к нему, то отдалял, он не переставая плакал. «Это ваша мама, – сказал Лир в какой-то момент. – Да, она делала жуткие вещи. Но в то же время она любила вас и оберегала, когда вы были ребенком. Скажите ей, что она предала вас, а потом, что вы всегда будете ее любить. Не пытайтесь простить ее. Звучит нарочито, но действие это оказало самое сладостное.

Говорить о депрессии во время депрессии тяжело даже с близкими друзьями, поэтому существование групп поддержки депрессивных кажется парадоксом. Тем не менее, по мере того как депрессию все чаще диагностируют, а финансирование лечения сокращается, таких групп становится все больше. Сам я, находясь в депрессии, в такие группы не ходил – из снобизма, апатии, невежества и нежелания допускать кого-либо в мое частное пространство, но стал посещать их, работая над книгой. Сотни организаций, особенно больниц, собирают такие группы и в США, и по всему миру. Ассоциация депрессии и связанных с ней аффективных расстройств (Depression and Related Affective Disorders Association, DRADA) при клинике Джона Хопкинса открыла 62 группы поддержки, организует личные встречи и издает на редкость удачный бюллетень под названием «Попутного ветра» (Smooth Sailing). Крупнейшая организация в США, базирующаяся в Нью-Йорке, – Группы поддержки расстройств настроения (Mood Disorders Support Groups, MDSG) – ведет еженедельно четырнадцать групп поддержки, через которые ежегодно проходят около семи тысяч человек. Также MDSG проводит десять лекций в год, каждую посещают примерно 150 человек. Они выпускают ежеквартальник, имеющий примерно шесть тысяч подписчиков. Собрания MDSG проходят в разных местах; я в основном ходил в больницу Бет-Израэль в Нью-Йорке по пятницам в 7-30 вечера, потому что большинство депрессивных свиданий не назначают. Вы платите за вход 4 доллара наличными, получаете клейкую этикетку с вашим именем, но без фамилии, которую должны не снимать в течение всей встречи, в которой участвуют еще примерно двенадцать человек и ведущий. Прежде всего, все представляются и объясняют, чего ждут от встречи. Затем начинается общее обсуждение. Люди рассказывают о себе, дают друг другу советы, иногда играют в какие-то игры. Встреча длится два часа. Это захватывающее своей жутью время, потому что звучат рассказы заброшенных, плохо поддающихся лечению людей, переживших эпизоды жестокой депрессии. Эти группы призваны компенсировать нарастающую обезличенность системы здравоохранения; большинство тех, кто их посещает, разрушили в депрессии все отношения, потеряли семьи и друзей.

В одно из типичных посещений я зашел в освещенный флуоресцентными лампами зал, где сидели десять человек, ждавших возможности поведать свои истории. Депрессивные люди обычно не придают значения одежде, а мытье требует от них слишком больших усилий. Большинство из тех, кого я увидел, выглядели такими же жалкими, как себя чувствовали. Я ходил туда семь пятниц. В последнее мое посещение первым говорил Джон, потому что он любил говорить, чувствовал себя прилично, посещал группу почти каждую неделю вот уже десять лет и знал правила. Джон сохранил работу и не пропустил ни дня. Не хотел принимать медикаменты, но пробовал травы и витамины; полагал, что выкарабкается. Дана в тот вечер была слишком угнетенной, чтобы говорить. Она подтянула колени к подбородку и обещала, что попробует заговорить позже. Энн давно не приходила в MDSG. У нее был плохой период: она принимала эффексор, и он помогал. Затем ей увеличили дозу, но она впала в паранойю, «слетела с катушек». Вообразила, что ее преследует мафия, и забаррикадировалась в квартире. Ее госпитализировали, она принимала «все-все лекарства, ни одного не пропустила», а когда они не помогли, прошла ЭСТ. Ничего про это время не помнит, ЭСТ стерла почти всю память. Раньше она была начальником, «белым воротничком». А теперь зарабатывает на жизнь, нанимаясь кормить чужих кошек. Сегодня ей отказали два клиента, причем в грубой форме. Это было унизительно. Поэтому она и решила прийти. Ее глаза полны слез. «Вы все такие милые, слушаете друг друга, – говорит она. – А там никто никого не слушает». Мы попытались утешить ее. «У меня было так много друзей. Все куда-то подевались. Но справляюсь. Ходить к моим кошкам хорошо, это движение, а движение помогает».

Джейма заставили уволиться из «правительственного агентства», потому что он слишком часто пропускал работу. Три года он провел в отпуске по инвалидности. Большинство его знакомых этого не поняли бы. Поэтому он притворяется, что работает, и не отвечает на телефонные звонки днем. Сегодня ему, похоже, получше, лучше, чем в последний раз, когда я его видел. «Если бы я не мог притворяться, – говорит он, – я бы покончил с собой. Только это меня и держит».

Следующим был Хови. Он просидел весь вечер, прижимая к груди громоздкое коричневое пальто. Хови часто приходит, но говорит редко. Сидит и смотрит по сторонам. Ему 40 лет, он никогда не работал полный день. Две недели назад он объявил, что устраивается на работу, будет получать зарплату, станет таким же, как нормальные люди. Он принимал какие-то хорошие препараты, и они, похоже, помогали. Но что если они вдруг перестанут помогать? Получит ли он снова свои 85 долларов месячного пособия по инвалидности? Мы его подбадривали, советовали поступить на работу, но сегодня он сказал, что отказался, его это слишком пугало. Энн спросила, не изменилось ли его настроение, не повлияли ли на него какие-то внешние обстоятельства, чувствует ли он себя по-другому, когда находится в отпуске. Он тупо посмотрел на нее. «У меня никогда не было отпуска, – сказал он. Все на него уставились. Он принялся шаркать ногами. – Простите, я хотел сказать, что у меня никогда не было работы, с которой можно уйти в отпуск».

Полли заговорила: «Я слышу, как говорят о цикличности, о том, что тоска приходит и уходит, и я таким людям завидую. У меня никогда так не было. Я всегда была такой: больной, несчастной, нервной, даже ребенком. Если ли у меня надежда?» Она принимала нардил и обнаружила, что клонидин (Clonidine) в небольших дозах избавляет ее от потливости, которой она страдала. Раньше она принимала литий, но от него толстела на пятнадцать фунтов в месяц, и поэтому перестала. Кто-то посоветовал депакот, который может помочь в дополнение к нардилу. Ограничения в еде при приеме нардила для нее пытка. Джейм заметил, что от паксила ему стало хуже. Мэгс сказала, что принимала паксил, и он не помог. Мэгс говорит, как сквозь туман. «Я не могу решить, – твердит она. – Я ничего не могу решить». Мэгс очень апатична, иногда она неделями не встает с кровати. Пойти в группу ее почти силой заставил психотерапевт. «До того, как я начала принимать лекарства, я была несчастной суицидальной невротичкой, – говорит она. – А сейчас мне ни до чего нет дела, – она обводит нас взглядом, словно перед судом присяжных. – Что лучше? Какой мне быть?» Джон качает головой. «Это проблема, когда лечение хуже, чем болезнь», – замечает он. Пришла очередь говорить Черил. Она огляделась, но, уверен, не видела никого из нас. В группу ее привел муж в надежде, что это поможет, и ждал ее после занятий. «Я чувствую, – произнесла она плоским голосом, как замедленная пластика, – будто умерла несколько недель назад, но мое тело еще этого не осознало».

Эти печальные собрания, на которых делились страданием, стали для многих единственной отдушиной в их изоляции. Мне вспоминается заинтересованное, вопрошающее лицо отца в мои собственные плохие времена: «Тебе хоть немного полегчало?» И как я был расстроен, когда ответил: «Нет, нисколько». Некоторые друзья были на фантастически внимательны, с другими я чувствовал себя обязанным быть тактичным. И изобретательным. «Я был бы рад прийти, но, знаете ли, у меня нервный срыв. Так что не могли бы мы встретиться в другое время?» Говоря правду ироничным тоном, нетрудно сохранить свою тайну. Самое важное чувство в группе поддержки – я сегодня в здравом рассудке – говорит о многом, и почти против воли я начал там расслабляться. Во время депрессии о стольком нельзя говорить, потому что понять могут только те, кто сам знает. «Если бы я ходила на костылях, меня бы не заставили танцевать», – заметила одна женщина о непрекращающихся попытках ее семьи заставить ее выйти из дома и поразвлечься. В мире так много боли, и большинство этих людей хранят свои тайны, катятся по жизни в невидимых инвалидных колясках, закованные в невидимые гипсовые корсеты. Своими разговорами мы поддерживаем друг друга. На одной из встреч несчастная Сью, рыдая и размазывая толстый слой туши, сказала: «Мне надо знать, чувствовал ли кто-то из вас то же самое и смог ли выкарабкаться. Кто-то сказал, что так бывает, и я специально приехала сюда, чтобы услышать, правда ли это. Пожалуйста, скажите, что правда». А на другой встрече кто-то сказал: «У меня так болит душа, мне просто необходимо взглянуть в лицо другим людям».

MDSG занимается и чисто практической помощью, особенно тем, у кого нет семьи, друзей и хорошей медицинской страховки. Ты не хочешь, чтобы твой работодатель или будущий работодатель узнал правду; что ты можешь сделать, кроме как солгать? К сожалению, участники встреч, с которыми я имел дело, оказывают друг другу прекрасную поддержку, но при этом дают ужасные советы. Если ты растянешь лодыжку, другие люди с растянутой лодыжкой могут дать тебе полезные указания, но если у тебя душевная болезнь, полагаться на то, что другие душевнобольные расскажут тебе, что делать, не стоит. Я опирался на знания, полученные из чтения, и приходил в ужас от того, насколько дурные советы получало большинство моих новых знакомых, однако завоевать авторитет было очень тяжело. Кристиан страдал биполярным расстройством в маниакальной стадии, его не лечили, и, уверен, еще прежде чем эта книга увидит свет, он предпримет попытку самоубийства. Наташе не стоит думать о том, чтобы так быстро прекратить принимать паксил. Клодия прошла через плохо проведенную и бесполезную ЭСТ, а потом ее накачали лекарствами до состояния зомби. Джейм смог бы сохранить свою работу, если бы решился на ЭСТ, но он ничего об этом не знал, а рассказы Клодии, мягко говоря, не подбодрили его.

В один из вечеров заговорили о том, каково пытаться объяснить друзьям, что с тобой происходит. Давно посещающий MDSG Стивен задал вопрос: «Есть у вас друзья за пределами нашей группы?» И только я и еще один парень сказали, что есть. Стивен продолжал: «Я пытался завести новых друзей, но не знаю, как это делается. Я так долго был в отключке. Я принимал прозак, целый год он помогал, а потом перестал. Я столько сделал за этот год, но все растерял». Он с любопытством посмотрел на меня. Он был печален, но приятного нрава и умный – очаровательный человек, как кто-то сказал о нем в тот вечер, – и он продолжил: «Как вы знакомитесь с людьми, если не здесь?» И прежде чем я успел ответить, закончил свою мысль: «И, когда познакомитесь, о чем вы разговариваете?»

Как и все болезни, депрессия – великий уравнитель, но я не встречал никого, кто так мало похож на депрессивного, как Фрэнк Русакофф. Этот 29-летний, тихо говорящий, вежливый, добродушный и приятный на вид человек выглядит совершенно нормальным, за исключением того, что страдает жуткой депрессией. «Хотите посмотреть, что у меня в голове? – как-то написал он. – Милости прошу. Совсем не то, что вы ожидали? Я тоже этого не ожидал». Примерно через год после окончания колледжа Франк как-то пошел в кино, и тут на него обрушилась депрессия. За следующие семь лет его 30 раз клали в больницу.

Первый эпизод случился внезапно. «По дороге домой из кино я вдруг понял, что сейчас врежусь на машине в дерево. Мне казалось, что страшный вес давит мне на ногу, какая-то сила тянула за руки. Я понял, что домой не доеду, потому что по пути слишком много деревьев, а сопротивляться мне все труднее. Поэтому я поехал в больницу». В последующие годы Франк перепробовал все возможные лекарства и ничего не достиг. «В больнице я реально пытался удавиться». Наконец, он прошел через ЭСТ. Это помогло, но быстро привело к маниакальному состоянию. «У меня были галлюцинации, я нападал на других пациентов, и меня поместили в изолятор», – вспоминает он. Пять следующих лет ему делали поддерживающую ЭСТ (не серию, а один сеанс), но депрессия случалась снова и снова, примерно каждые шесть недель. Его посадили на комбинацию лития, веллбутрина, ативана, доксепина, цитомеля (Cytomel) и синтроида (Synthroid). «ЭСТ помогает, но я ее ненавижу. Да, она безопасна и я ее рекомендую, но при этом в вашу голову запускают электричество, и это ранит. Я ненавижу проблемы с памятью. От ЭСТ у меня головные боли. Мне всегда страшно, вдруг они сделают что-то не так и я из этого не выйду. Я веду дневник и поэтому знаю, что со мной происходило, а иначе ни за что не вспомнил бы».

Разные люди выстраивают для себя разные иерархии лечения, однако хирургия – для всех последнее прибежище. Лоботомия, впервые осуществленная на рубеже XIX–XX веков, получила распространение в 1930 году, а особенно – после Второй мировой войны. Вернувшимся с войны ветеранам с контузиями или неврозом рутинно делали топорную операцию, отделяя фронтальную долю или иные отделы мозга. В звездные годы лоботомии в США делали ежегодно около пяти тысяч операций, приводившие к 250–500 смертям. В этой тени зародилась психохирургия. «Печально, – констатирует Эллиот Валленстейн, написавший историю психохирургии, – что люди до сих пор считают такие операции способом контроля мозга и всячески избегают их». В Калифорнии, долгое время не легализовавшей ЭСТ, психохирургия не легализована до сих пор. «Статистика психохирургии знаменательна, – продолжает Валленстейн. – Около 70 % адресной группы – люди, которым никакое другое лечение не помогло, – показали частичное улучшение; а 30 % из них – существенное. Операции проводятся только таким пациентам, кто не поддается фармацевтическому лечению и ЭСТ, на кого ничего не подействовало, кто остается больным или на инвалидности. Это что-то вроде последнего прибежища. Мы проводим только щадящие процедуры и иногда повторяем их дважды или трижды. Мы считаем это лучше европейского подхода, который прибегает к полномасштабной хирургии. При сингулотомии (рассечении опоясывающей извилины) мы не наблюдаем ни устойчивых изменений памяти, ни повреждений когнитивной или интеллектуальной функции».

Я познакомился с Фрэнком, когда он только что прошел сингулотомию. При этой операции череп замораживают, и хирург просверливает маленькую дырочку во лбу. Затем непосредственно в мозг вводится электрод, который разрушает ткани размером примерно 8 на 18 миллиметров. Процедуру проводят под местной анестезией с обязательным приемом успокаивающих препаратов. Подобные операции ныне делают в нескольких клиниках, ведущая из которых Массачусетская клиническая больница, где Фрэнком занимался Риз Косгроув, ведущий психохирург Соединенных Штатов.

Получить рекомендации к сингулотомии непросто; нужно пройти осмотр отборочной комиссии и миновать бесчисленные барьеры анализов и анкетирования. Осмотр перед вмешательством занимает не меньше года. Массачусетская клиническая, самый крупный центр, делает всего 15–20 сингулотомий в год. Как и антидепрессанты, хирургическое вмешательство имеет отложенный эффект, часто давая улучшения лишь через шесть-восемь недель, и можно предположить, что действует не удаление каких-то клеток, а тот эффект, который удаление этих клеток производит на остальные. «Мы не понимаем патофизиологию этого процесса, – признает Косгроув. – У нас нет понимания механизма его действия».

«Я надеюсь на сингулотомию, – сказал мне Фрэнк при встрече. Он описывал процедуру так, словно речь шла не о нем: – Слышу, как дрель входит в мой череп, словно в кабинете зубного врача. Они просверлили две дырочки, чтобы выжечь что-то у меня в мозге. Анестезиолог сказал, что могут дать побольше наркоза, если я попрошу, но я лежал и слушал, как мой мозг оперируют. И я сказал: жутковато мне, нельзя ли, чтобы я заснул поглубже. Надеюсь, это сработает. А если нет, у меня есть план. Есть план, как покончить со всем этим, потому что дальше так продолжать я не могу».

Через несколько месяцев ему стало немного лучше, и он попытался выстроить свою жизнь. «Будущее мое туманно. Я бы хотел писать, но не слишком верю в себя. Не знаю, о чем бы я мог написать. Думаю, находиться в депрессии все время довольно-таки безопасно. У меня не было бы забот реального мира, которые есть у всех, потому что я слишком плохо себя чувствую, чтобы заботиться о себе. Что я сейчас делаю? Стараюсь сломать привычки, сформировавшиеся за годы депрессии – вот чем я сейчас занимаюсь вместе с моим доктором».

Операция Фрэнка, дополненная зипрексой, принесла успех. В следующем году у него было несколько приступов, но в больницу он не попал ни разу. Он писал мне о своих успехах, о том, что провел на ногах ночь напролет, празднуя свадьбу друга. «Раньше, – писал он, – я бы так не смог, потому что очень боялся утратить хрупкое душевное равновесие». Его приняли на курсы при больнице Джона Хопкинса для желающих писать на темы науки. После долгих колебаний он принял решение ходить на курсы. У него появилась девушка, и он был с ней счастлив. «Я ужасно удивляюсь, когда кто-то решает разделить со мной мои проблемы, но от того, что теперь у меня есть и компания, и романтические отношения, я просто в восторге. Моя девушка из тех, о которых можно только мечтать».

Фрэнк удачно написал выпускную работу и был принят в один из интернетовских стартапов. В начале 2000-х под Рождество я получил от него письмо. «Отец сделал мне два подарка. Во-первых, автоматическую стереосистему от Sharper Image – совершенно ненужную и страшно навороченную, но он считает, что я без ума от таких вещей. Я открыл огромную коробку, увидел нечто, совсем мне не нужное, и понял, что так отец отмечает тот факт, что я живу самостоятельно и оплачиваю собственные счета. Второй подарок – фотография бабушки, которая покончила с собой. Увидев фотографию, я заплакал. Она была красивая. Снята в профиль, голова опущена. Отец сказал, что снимок, вероятно, сделан в начале 1930-х: он черно-белый в бледно-голубой матовой с серебром рамке. Мама подошла к моему креслу и спросила, не плачу ли я разом по всем умершим родственникам. Я сказал: “Она болела той же болезнью, что и я”. Я и сейчас плачу – не потому что так уж печален, просто чувства переполняют. Может быть, и я покончил бы с собой, если бы все вокруг не уговаривали бы меня жить дальше. И я пошел на операцию. И вот я жив и благодарен родителям и некоторым докторам. Мы живем в правильное время, даже если иногда нам так не кажется»[150]150
  Цитата из неопубликованной рукописи Фрэнка Русакофф.


[Закрыть].

Люди съезжаются со всей Западной Африки и даже из совсем дальних стран ради мистического обряда ндеуп, который проводит для душевнобольных сенегальский народ лебу (и отчасти серер)[151]151
  Описание традиций колдовства у сенегальцев см.: William Simmons, Eyes of the Night.


[Закрыть]. Я тоже отправился в Африку изучить его. Глава ведущей психиатрической больницы Дакара доктор Ду-ду Саар, практикующий западную психиатрию, сказал, что уверен: все его пациенты испробовали традиционные местные способы лечения. «Порой они стесняются рассказывать мне об этом, – говорит он. – Но я убежден: традиционное и современное лечение могут сосуществовать; не нужно только путать одно с другим. Если у меня самого есть проблема и западная медицина с ней не справляется, я прибегну к традиционной помощи». В его учреждении преобладают сенегальские обычаи. Ложась в больницу, пациент приводит с собой члена семьи, который будет за ним ухаживать, этого человека подробно инструктируют, учат основным принципам психиатрии, чтобы он мог следить за здоровьем своего подопечного. Больница достаточно непритязательна: одноместная палата стоит 9 долларов в сутки, двухместная – 5 долларов, а место в общей палате – 1,75 доллара. Место отвратительное: тех, кто считается опасным, запирают за железными дверьми, и все время вы слышите, как они стонут и стучат. Однако имеется милый садик, в котором пациенты выращивают овощи, а присутствие добровольных сиделок несколько разбавляет ауру пугающей ненормальности, от которой западные больницы кажутся такими мрачными.

Ндеуп – анимистический ритуал, возможно, предшественник вуду. Сенегал – мусульманская страна, однако местный ислам закрывает глаза на некоторые древние практики, проводимые когда публично, а когда тайно. Провести ндеуп можно, люди на него придут, а вот говорить об этом вслух не принято. Мать подруги девушки друга, переехавшая в Дакар несколько лет назад, знала целительницу, которая могла провести ритуал. Вот через такую длинную цепочку я и организовал себе ндеуп. В субботу ближе к вечеру мы с несколькими сенегальскими знакомыми на такси отправились из Дакара в Руфиск, маленький городок с узкими улочками и покосившимися домами, собирая по дороге участников обряда. Наконец мы добрались до домика Мареме Диуф, той самой старухи-целительницы. Мареме научила обряду ндеуп ее бабушка, а та выучилась ему от своей бабушки, и эта семейная цепочка уходит, по словам Мареме, в глубь веков. Мареме вышла к нам босая, с тюрбаном на голове и в длинном платье, затканном пугающими изображениями глаз и отделанном светло-зеленым кружевом. Она отвела нас на задний двор, где под развесистым баобабом стояло около 20 глиняных горшков и столько же деревянных фаллических столбов. Она объяснила, что духи, которых она извлекает из людей, заточены глубоко под землей, и она кормит их с помощью этих горшков, заполненных водой и кореньями. Если с тем, кто прошел ритуал ндеуп, случится беда, он придет сюда, чтобы омыться этой водой или выпить ее.

Осмотрев все это, мы пошли за Мареме в маленькую, очень темную комнату. Последовала довольно оживленная дискуссия о том, что нужно делать, и хозяйка сказала, что это зависит от того, чего хотят духи. Она взяла мою руку и принялась внимательно рассматривать ее, как будто читала какие-то письмена. Затем подула на мою руку и заставила меня положить ее на лоб, а сама начала ощупывать мой череп. Она расспросила о том, как я сплю, поинтересовалась, бывают ли у меня головные боли, а затем объявила, что духов можно умилостивить с помощью белой курицы, красного петуха и белого барана. Затем мы начали торговаться о цене ндеуп и сбили ее (примерно до 150 долларов), пообещав, что сами принесем все необходимое: семь килограммов проса, пять килограммов сахара, килограмм орешков колы, тыкву, семь метров белой ткани, два больших горшка, циновку, корзинку, тяжелую колотушку, двух разнополых цыплят и барана. Мареме сказала, что один из моих духов (в Сенегале духи повсюду – одни полезные, другие нейтральные, третьи вредные, точь-в-точь как микробы) ревнует, что я имею секс со своими партнерами, и это и есть причина моей депрессии. «Надо принести жертву, – объявила она, – чтобы умилостивить их. И тогда они будут сидеть тихо, а ты не будешь страдать от тяжести депрессии. Все твои желания и потребности останутся при тебе, ты будешь хорошо спать, перестанешь видеть кошмары, и плохие страхи уйдут».