Текст книги "Полуденный бес. Анатомия депрессии"

В моей семье часто рассказывают старую басню о семье бедняка, мудреце и козле. Семья жила в скудости и тесноте, девять человек в одной комнате, им нечего было есть, они носили лохмотья и дошли до крайней нищеты. Наконец глава семьи отправился к мудрецу и сказал ему: «Великий мудрец, мы так бедны, что умираем от голода. Мы живем в страшном шуме и духоте, невозможность остаться одному убивает наши души, и мы уже начинаем ненавидеть друг друга, и это самое ужасное. Что же нам делать?» На это мудрец ответил просто: «Возьмите козла, и пусть он живет в вашем доме один месяц. После этого все ваши проблемы решатся». Бедняк посмотрел на мудреца в изумлении: «Козла? Жить с козлом?» Но мудрец настаивал, а поскольку это был самый мудрый мудрец, бедняк решил сделать, как он сказал. В следующий месяц адская жизнь семьи стала совершенно невыносимой. Стало еще шумнее, вонь стала еще страшнее, никто и подумать не мог остаться наедине с собой. Есть стало совсем нечего, потому что надо было кормить козла, к тому же козел изжевал последние лохмотья. Месяц закончился, и бедняк в ярости бросился к мудрецу. «Мы прожили месяц с козлом. Это было ужасно! – закричал он. – Как мог ты дать нам такой дурацкий совет?» Мудрец понимающе кивнул и сказал: «А теперь избавьтесь от козла, и увидите, как спокойно и счастливо вы заживете».

Точно так же и депрессия. Если удается избавиться от депрессии, вы начинаете жить в мире и покое, и проблемы, с которыми приходится сталкиваться, в сравнении с ней кажутся незначительными. Я позвонил одному из тех, кого интервьюировал для этой книги, и вежливо начал разговор с вопроса о его самочувствии. «Ну, – ответил он, – спина болит, ногу подвернул, дети на меня злятся, дождь льет, кот умер, к тому же я на пороге банкротства. С другой стороны, у меня нет психиатрических симптомов, и поэтому я бы сказал: все чудесно». Мой третий срыв оказался тем самым козлом; он случился, когда я был недоволен многими обстоятельствами моей жизни, которые, как я разумом понимал, вполне возможно было изменить. Когда я прорвался через него, мне хотелось устроить праздник, чтобы отметить радость моей суматошной жизни. Я был на удивление рад, по-настоящему счастлив вернуться к этой книге, которую отложил на два месяца. Но все-таки это был срыв, и случился он, когда я принимал лекарства, и с тех пор я не чувствую себя в безопасности. На последних этапах работы над книгой я ощущал острые приступы страха и одиночества. Это были не срывы в точном смысле слова, но иногда, закончив страницу, я вынужден был полчаса восстанавливаться после собственных слов. Иногда мне хотелось плакать; иногда я испытывал тревожность и день-другой проводил в кровати. Думаю, это достаточно точно отражает, как трудно писать о депрессии и как сильно я не уверен в том, что со мной будет дальше. Я не чувствую себя свободным; и я не свободен.

Я отлично справляюсь с побочными эффектами. Мой психофармаколог – специалист по их устранению. Я ощущаю кое-какие побочные эффекты в половой сфере – несколько сниженное либидо и слишком долгое время наступления оргазма. Несколько лет назад я добавил веллбутрин, он несколько повысил мое либидо, хотя и не до нормального уровня. Психофармаколог на период обострения побочного эффекта рекомендовал мне виагру, а потом добавил дексамфетамин, усиливающий половое влечение. Мне кажется, это помогает, хотя я завожусь с пол-оборота. Мое тело, похоже, работает по сменам, которые я не в состоянии отличать: сегодня все отлично, а завтра может случиться сбой. Зипрекса обладает седативным действием, и я сплю слишком много, по десять часов в сутки, а на случай, когда я разволнуюсь и не могу сомкнуть глаз, у меня есть ксанакс.

Рассказывать друг другу о депрессивных срывах – очень интимное дело. Мы с Лорой Андерсон разговаривали ежедневно почти три года подряд, и во время моего третьего срыва она очень помогла мне. Она появилась в моей жизни из ниоткуда, и между нами сразу же возникла странная близость: через несколько месяцев после ее первого письма я чувствовал, будто знаю ее всю жизнь. И хотя наше общение – чаще всего по электронной почте, редко по телефону и всего один раз лично – не имело ничего общего с остальной моей жизнью, я очень привык к нему, можно сказать, пристрастился. Своим развитием это напоминало любовные отношения: открытие, узнавание, экстаз, усталость, возрождение чувств, привычка, наконец, основательность. Иногда, особенно в начале нашего знакомства, когда Лора возникала слишком часто или ее было слишком долго, я восставал против нее и пытался сократить контакты, но скоро в те редкие дни, когда я не получал от нее весточки, мне стало казаться, что я не поел вовремя или не спал ночь. Лора Андерсон страдает биполярным расстройством, но ее маниакальные эпизоды гораздо менее выражены, чем депрессивные, и гораздо легче контролируются – такое состояние все чаще называют биполярным расстройством второго типа (биполярным расстройством с преобладанием депрессивных фаз). Она из тех людей, кого, несмотря на внимательное лечение и контроль за поведением, всегда подкарауливает депрессия. День она свободна от нее, на другой нет, и ничего с этим поделать нельзя.

Первое письмо она прислала мне в январе 1998 года. Письмо было исполнено надежды. Она прочла мою статью о депрессии в журнале и почувствовала родственную душу. Она дала мне номер домашнего телефона и разрешила звонить в любое время, как только мне захочется. Она приложила список музыкальных альбомов, которые помогли ей пережить трудные времена, и порекомендовала книгу, которая, как ей казалось, найдет отклик в моей душе. Она жила в Остине (Техас), потому что там жил ее бойфренд, но там ей было скучно и одиноко. Из-за сильной депрессии она не могла работать, хотя ее интересовала госслужба, и она надеялась устроиться в администрацию штата. Она рассказала, что принимала прозак, паксил, золофт, веллбутрин, клонопин, буспар, валиум, либриум, ативан (Ativan) и «конечно, ксанакс», а сейчас принимает еще депакот и амбиен (Ambien). У нее проблема с наблюдающим психиатром «значит – правильный ответ! – марш к врачу номер 49!» Что-то в ее письме привлекло меня, и я ответил со всей теплотой, на какую способен.

Следующую весточку я получил в феврале. «Депакот себя не оправдал, – писала она. – Я расстроена из-за провалов в памяти и трясущихся рук. Все время забываю зажигалку. Минут 40 уходит на то, чтобы достать сигареты и взять пепельницу. Меня огорчает то, что на самом деле расстройство мультиполярное, и лучше бы Леви-Стросс не привлекал нашего внимания к бинарным противоположностям. Бином, бинокль[79]79
  В оригинале bicycle – велосипед. – Прим. пер.


[Закрыть] – вот и все, что я знаю с приставкой “би”. Я уверена, что оттенков черного не меньше 40, и не намерена видеть все это так линейно. Мне скорее кажется, что это круг, цикл, колесо которого вращается слишком быстро, и желание смерти может проскользнуть между его спицами. Я хотела лечь на обследование, однако я повидала уже достаточно больниц и знаю, что мне не разрешат взять с собой ни стереосистему с наушниками, ни ножницы, чтобы сделать валентинки, что я буду скучать по моим собакам и особенно сильно по Питеру, моему бойфренду, который любит меня, несмотря на рвоту, вспышки гнева, отсутствие покоя и секса. И я знаю, что меня положат в холле рядом с сестринским постом или запрут в палате для суицидальных больных, и так далее. Нет уж, спасибо. Я совершенно уверена, что с лекарствами, которые смогут удержать меня на экваторе – то есть между двух полюсов, – все будет хорошо».

С наступлением весны ее настроение улучшилось. В мае она забеременела и была в восторге, что у нее будет ребенок. Однако она узнала, что депакот винят в spina bifida (расщеплении позвоночника), что может повлиять на неправильное развитие мозга. Лора отказалась от него, но тревожилась, что сделала это слишком поздно, это вывело ее из равновесия, и вскоре она написала мне: «И вот я сижу в черном ступоре после аборта. Думаю, вернуться к лекарствам – для меня наилучший выход. Я пытаюсь заставить себя не злиться и не отчаиваться, но все это так несправедливо! Сегодня в Остине чудесный солнечный день, дует легкий ветерок, и я гадаю, отчего мне так пусто. Понимаете? Все, даже нормальная реакция на что-то неприятное – вгоняет меня в страх: а вдруг случится депрессия? Я нахожусь в густом и мрачном валиумном тумане, голова болит, и нет сил больше плакать».

Через десять дней она написала снова. «Я стабилизировалась – может быть, на более низком уровне, чем хотела бы, но тревожиться не о чем. Я снова сменила врача и лекарства – с депакота перешла на тегретол (Tegretol) плюс немного зипрексы, чтобы усилить эффект от тегретола. Зипрекса реально меня подавляет. Психические побочные эффекты при душевной болезни – это просто оскорбление! Думаю, при всей этой куче лекарств я могла бы получить степень продвинутой депрессантки. И все же я заработала какую-то странную амнезию: проходит час, всего лишь какой-то час, – и я уже не помню, какой страшной бывает депрессия, когда прокладываешь себе путь через бесконечные минуты. Я так устала, так измучилась, что не могу представить, какой буду, когда выздоровею, – что для меня нормально и приемлемо».

«Осознание себя предполагает предоставление другим возможности слишком глубоко проникать в твою личность, – написала она через несколько дней. – Как результат, многие друзья, с которыми я познакомилась в последние восемь или девять лет, стали не более чем случайными знакомыми. Одиночество нарастает, и я чувствую себя по-идиотски. Вот я позвонила очень близкой (и требовательной) подруге из Западной Виргинии, которая жаждала объяснений, почему я не приехала навестить ее и ее новорожденного младенца. Что ей сказать? Что очень хотела поехать, но не смогла, потому что лежала в психиатрической больнице? Так деградировать очень унизительно. Если бы знала, что меня не разоблачат, я бы врала. Изобрела бы какой-то приемлемый излечимый рак, который люди в состоянии понять, который их не пугает и не заставляет испытывать неловкость».

Лора постоянно находится «на коротком поводке»; вся ее жизнь крутится вокруг болезни. «Кстати о привязанностях: мне надо, чтобы те, кого я люблю, могли сами о себе позаботиться, потому что забота о них отнимает у меня слишком много сил, и я не в состоянии отвечать за каждую мелкую обиду, которую кто-то почувствует. Разве не ужасно так относиться к любви? С профессиональной жизнью то же самое – приступаешь к работе и быстро вынужден увольняться, и промежуток может оказаться длинным. Кто желает слушать о том, как ты надеешься на новое лекарство? Как ты можешь рассчитывать на понимание? Еще до того, как я заболела сама, я очень дружила с человеком, страдавшим депрессией. Я прислушивалась к каждому его слову, мы словно бы говорили на одном языке, до тех пор, пока я не поняла: язык, на котором говорит, учит тебя депрессия, совершенно иной».

Следующие несколько месяцев Лора, похоже, провела в борьбе с чем-то, что вот-вот готово было наступить. Между тем мы с ней все теснее сходились. Я узнал, что подростком она подвергалась домогательствам, в 20 с небольшим пережила изнасилование и оба эти опыта оставили глубокие следы. В 26 она вышла замуж, а на следующий год ее настигла первая депрессия. Мужу оказалось не под силу бороться с ее недугом, и она справлялась при помощи выпивки. Осенью появились легкие признаки маниакальности, и Лора обратилась к врачу. Тот сказал ей, что она слишком напряжена, и прописал валиум. «Маниакальность обволакивала мой мозг, а вот тело было жестоко заторможено», – рассказала она мне. Месяц спустя на вечеринке, которую они с мужем устроили по случаю Рождества, она впала в ярость и запустила в мужа форелевым муссом. Потом поднялась наверх и проглотила весь свой запас валиума. Муж отвез ее в больницу «скорой помощи» и сказал тамошнему персоналу, что не может справиться с ней; ее поместили в психиатрическое отделение, где она и встретила Рождество. Когда Лора вернулась домой, накачанная лекарствами, «брак закончился. Мы кое-как прожили еще год. На следующее Рождество мы отправились в Париж. За ужином я смотрела на него и думала: “Сегодня я ничуть не счастливее, чем год назад в больнице”». Она ушла от мужа; довольно быстро встретила нового мужчину и переехала к нему в Остин. Депрессия случалась у нее регулярно, не реже раза в год.

В сентябре 1998 года Лора написала мне о коротком приступе «жуткой летаргической тревожности». В середине октября она начала впадать в депрессию и отлично понимала это. «Депрессия моя еще полностью не разгулялась, но я понемногу сползаю в нее – я хочу сказать, мне приходится специально и все сильнее фокусироваться на каждом деле, за которое я берусь. Я еще не полностью в депрессии, но точно качусь вниз». Лора начала принимать веллбутрин. «Как я ненавижу это состояние, когда кажется, что ты от всего далеко», – жаловалась она. Вскоре ей пришлось целые дни проводить в постели. Лекарства опять перестали действовать. Она отказалась от лишних знакомств и сосредоточилась на своих собаках. «Когда депрессия сводит на нет мои обычные желания – потребность в смехе, сексе, пище, – только собаки дают мне почувствовать что-то возвышенное».

В начале ноября она возмущалась: «Теперь я только принимаю ванну, потому что струи воды из душа по утрам – это слишком; сейчас мне кажется, что жестоко так начинать день. Водить машину слишком трудно. Точно так же трудно пользоваться банкоматом, ходить за покупками – перечисли сам». Чтобы отвлечься, она взяла у кого-то почитать «Волшебник из страны Оз», однако «грустные места заставляли меня плакать». Аппетит совершенно пропал. «Сегодня я съела немного тунца, но тут же меня вырвало, поэтому я ограничилась рисом, который варила для собак». Лора жаловалась, что даже от похода к врачу чувствует себя плохо. «Трудно честно рассказать ему, как я себя чувствую, потому что мне не хочется подводить его».

Мы продолжали переписываться ежедневно. Однажды я спросил Лору, не трудно ли ей писать. «Уделять внимание другим, – ответила она, – самый простой способ привлечь внимание к себе. Кроме того, это самый простой способ дать себе хоть какую-то перспективу на будущее. Мне необходимо делиться моей одержимостью самой с собой. Я так остро ощущаю ее в себе, что каждый раз, нажимая на клавишу “я”, морщусь: ой! ой! Таким образом, целый день уходит на то, чтобы ЗАСТАВИТЬ себя делать самые простые вещи и определить, насколько серьезно мое положение. У меня действительно депрессия? Или я просто ленюсь? Эта тревожность, она потому, что было слишком много кофе или из-за антидепрессантов? От этого бесконечного оценивания себя я начинаю плакать. Всех волнует, что они ничем не могут помочь, кроме как своим присутствием. Чтобы не сойти с ума, я рассчитываю только на электронную почту! Восклицательный знак – маленькая ложь».

Неделей позже: «Сейчас десять утра, и меня переполняют мысли о сегодняшнем дне. Я стараюсь, стараюсь. Я хожу, готовая заплакать, и твержу: “ничего! ничего!” и делаю глубокие вдохи. Моя цель – сохранить себя между самоанализом и саморазрушением. Мне кажется, что я сосу из людей соки, в том числе и из вас. Вот сколько всего я прошу, не давая ничего взамен. Думаю, если я надену любимую одежду, и зачешу волосы назад, и возьму собак, то почувствую себя настолько уверенной, чтобы пойти в магазин и купить апельсинового сока».

Перед Днем благодарения Лора написала: «Я сегодня просматривала старые фотографии, и мне показалось, что это кадры чьей-то чужой жизни. На какие компромиссы заставляют идти лекарства». Но вскоре ей стало немного лучше. «Сегодня было несколько хороших моментов, – написала она в конце месяца. – Побольше бы, умоляю, уж не знаю, кто их распределяет. Я смогла идти в толпе и не стеснялась». На следующий день случился небольшой рецидив. «Я чувствовала себя лучше и понадеялась, что это начало чего-то чудесного, но сегодня меня захлестнула тревожность. Сосет под ложечкой: как бы не свалиться обратно. Но я все-таки не теряю надежду, и это помогает». На следующий день стало хуже. «Настроение у меня мрачное. С утра ужас, и жалкая беспомощность до вечера». Она описала, как ходила со своим возлюбленным в парк. «Он купил буклет, в котором обозначены все растения. Про одно дерево там было сказано: все части смертельно ядовиты. Я подумала: вот бы найти это дерево, сжевать листок-другой, подойти к краю скалы и упасть вниз. Как я скучаю по Лоре, которая любила нарядиться в купальник и улечься на солнышке, глядя в голубое-голубое небо! Ее выдернула из меня какая-то дьявольская ведьма, а взамен засунула какую-то мерзкую девицу! Депрессия унесла то, что я действительно любила в себе (а этого не так-то много). Чувствовать беспомощность и отчаяние – это просто медленно умирать. Я тем временем пытаюсь пробиться сквозь нагромождения ужаса. И я понимаю, почему говорят “тем”».

А неделю спустя Лоре стало значительно лучше. Затем внезапно она потеряла голову в супермаркете 7-Eleven, когда кассир пропустил вперед нее другого покупателя. Совершенно не свойственным ей образом она завопила: «Господи Иисусе! Это порядочный магазин или гребаный ларек с хот-догами?» И ушла, бросив свою газировку. «Это как скалолазание. Я так устала говорить об этом, думать об этом». Когда возлюбленный сказал ей, что любит ее, она расплакалась. На следующий день она почувствовала себя хорошо, дважды поела и купила пару носков. Они пошли в парк, и вдруг ей ужасно захотелось покачаться на качелях. «После прошлой недели, когда я все время чувствовала, что вот-вот рухну обратно, качаться было так чудесно. Совершенно противоположное ощущение: в ушах свистит, в груди покалывает, точно пролетаешь вершину холма на машине. И вообще прекрасно делать что-то такое простое; я начала чувствовать себя немножко собой, вернулось чувство легкости, ловкости, скорости. Я не жду от жизни слишком многого, но вот это чувство отсутствия пустых тревог, необъяснимого груза печали, оно такое богатое и реальное, что вдруг мне расхотелось плакать. Я знаю, что другие чувства вернутся, но, думаю, сегодня я получила от Бога и качелей передышку, напоминание терпеть и не терять надежды на то, что хорошее сбудется». В декабре она плохо среагировала на литий – кожа стала нестерпимо сухой. Лора снизила дозу, продолжая принимать нейронтин (Neurontin). Он, кажется, помог. «Перемещение к центру, к центру, который называется “я” – это хорошо и реально», – написала она.

В следующем октябре мы наконец встретились. Лора приехала к матери в Уотерфорд, красивый старинный городок близ Вашингтона, в котором выросла. За это время я так привязался к ней, что даже не верил, что мы никогда не встречались. Я сел в поезд, она встретила меня на станции вместе со своим приятелем Уолтом, которого я тоже увидел в первый раз. Лора оказалась стройной, красивой блондинкой. Приезд к родным всколыхнул слишком много воспоминаний, и она чувствовала себя не слишком хорошо. Она была тревожна, так тревожна, что с трудом говорила. Хриплым шепотом пожаловалась на свое состояние. Каждое движение явно давалось ей с огромным трудом. Она сказала, что уже неделю ей становится все хуже. Я спросил, не слишком ли ей тяжело мое присутствие, она заверила, что нет. Мы пошли пообедать, Лора заказала мидии. Но есть не смогла: руки страшно дрожали. Пытаясь поднести ко рту раковину, она облилась соусом. Есть мидии и одновременно разговаривать она никак не могла, поэтому мы болтали с Уолтом. Он описал ее постепенное сползание в течение недели, а Лора отрывистыми звуками выражала свое согласие. Она уже покончила с мидиями и сосредоточилась на бокале белого вина. Я был потрясен: она предупредила, что дело плохо, но к такой ее опустошенности я был не готов.

Мы подвезли Уолта, а потом я сел за руль Лориной машины, так как руки у нее ходили ходуном. Когда мы добрались до дома, мать уже стала беспокоиться. Мы с Лорой разговаривали, но разговор то и дело сбивался, она произносила фразы как будто издалека. Потом мы смотрели фотографии, и вдруг ее заело. Ничего такого я прежде не видел и даже представить себе не мог. Она показывала мне, кто есть кто на фотографии, и внезапно принялась повторять: «Это Джеральдина», и снова, показывая пальцем: «Это Джеральдина», и еще раз, и еще, причем каждый раз произносила это имя все дольше. Лицо застыло: казалось, ей трудно шевелить губами. Я позвал ее мать и брата Майкла. Майкл положил руки ей на плечи и сказал: «Все хорошо, Лора. Все хорошо». Кое-как мы затащили ее наверх, она все повторяла: «Это Джеральдина». Мать сняла с нее перепачканную мидиями одежду, уложила ее в кровать, села рядом и принялась гладить ей руки. Не такой нашей встречи я ожидал.

Как потом выяснилось, некоторые ее лекарства плохо сочетались между собой, это и вызвало ее странную скованность. Они стали причиной ее заторможенности днем, потери речи, гипертревожности. К концу дня, когда худшее уже было позади, она заметила: «Все краски вытекли из моей души, все то, что я любила в себе. Я всего лишь пустая оболочка того, чем я когда-то была». Вскоре ей назначили новый режим. Но до самого Рождества она не пришла в себя, а потом, в марте 2000 года, такой же приступ повторился. «Это так страшно, – написала мне Лора, – так унизительно. В самом деле ужасно, когда самое лучшее, что ты можешь о себе сказать, это что ты не в конвульсиях». Через полгода – новый приступ. «Я не могу больше собирать по кусочкам свою жизнь, – писала Лора. – Я так боюсь приступов, что все время в тревоге. Сегодня я поехала на работу, и меня вырвало прямо в машине. Пришлось вернуться, переодеться. Я опоздала и сказала, что у меня был приступ, а они наложили на меня дисциплинарное взыскание. Врач хочет, чтобы я принимала валиум, а я от него теряю сознание. Вот так я теперь живу. И так я буду жить всегда, с этими жуткими прыжками в ад. Ужасные воспоминания. Вынесу я такую жизнь?»

Выдержу ли такую жизнь я? Ну а выдержит ли хоть кто-то жизнь со своими трудностями? В конце концов, большинство выдерживает. Мы движемся вперед. Голоса из прошлого, как и голоса умерших, доносятся до нас, чтобы пожаловаться на непостоянство и смену лет. Когда я печален, я помню слишком многое и слишком хорошо: в основном мою маму и каким я был, когда мы сидели в кухне и болтали с моего пятилетнего возраста до ее смерти, когда мне было 27; как ежегодно расцветал рождественский кактус моей бабушки, пока она не умерла, когда мне было 25; поездку в Париж в середине восьмидесятых с маминой подругой Сэнди, которая хотела подарить свою зеленую соломенную шляпу Жанне д’Арк, а два года спустя умерла; двоюродного дедушку Дона и двоюродную бабушку Бетти и шоколад в верхнем ящике их буфета; папиных двоюродных Хелен и Алана, тетю Дороти и всех остальных, кого больше нет. Я слышу голоса умерших все время. По ночам все они, а также все мои прошлые «я» приходят навестить меня, а когда я, проснувшись, понимаю, что мы с ними в разных мирах, меня охватывает странная тоска, гораздо более сильная, чем обычная печаль, и очень близкая, хотя и всего на несколько моментов, к мукам депрессии. И хотя я скучаю по ним, по тому прошлому, которое они создавали для меня и вместе со мной, путь к их отсутствующей любви лежит, я знаю, через жизнь, через способность выстоять. И депрессия ли состояние, когда я думаю, что предпочел бы уйти туда, куда они ушли, и прекратить эту маниакальную борьбу за то, чтобы оставаться живым? Или это просто часть жизни – продолжать жить тогда, когда выдержать невозможно?

Я нахожу мысль о прошлом, о реальности уходящего времени невероятно трудной. В моем доме полно книг, которые я не могу читать, записей, которые я не могу слушать, фотографий, которые я не могу рассматривать, потому что они слишком сильно связаны с прошлым. Встречаясь с друзьями из колледжа, я стараюсь поменьше говорить с ними о колледже, потому что я был тогда очень счастлив. Нет, не гораздо счастливее, чем сейчас, но таким счастьем, особенным и необычным в своих оттенках, которое никогда не повторится. То великолепие юности пожирает меня. Я бьюсь о стены былой радости, и жить с прошедшей радостью гораздо труднее, чем с прошедшей болью. Думать об ужасных временах, которые миновали… да, посттравматический стресс очень тяжелая вещь, но для меня травмы прошлого, благодарение небесам, далеки. А вот минувшая радость здесь, со мной. Память о добрых временах с людьми, которых больше нет в живых или которые перестали быть самими собой, – вот что приносит мне сейчас самую худшую боль. Не заставляйте меня помнить, говорю я обломкам былой радости. Депрессия может стать последствием былых радостей точно так же, как и былых страданий. Есть и такая вещь, как пост-радостный стресс. Худшее в депрессии – это настоящее, которое не в состоянии отрешиться от прошлого, которое оно идеализирует или над которым рыдает.