Текст книги "Эйфория"

Гарриет раздвигает ноги шире и запрокидывает голову, и его плавные, неторопливые движения становятся резче, и она догадывается, что он близок к завершению, и улыбается этой мысли. С последним сильным толчком он кончает, и Гарриет прижимается щекой к простыне, и проводит рукой по его дрожащим плечам.

…

– Так больно было?

– А? Что? – голос Бенедикта выдергивает ее из сладкого полузабытья.

– Ты плачешь, – Бенедикт указал на ее щеку, и, проведя по ней рукой, Гарриет почувствовала, что пальцы стали влажными.

Она уставилась на свою ладонь.

– Действительно, – удивленно сказала она. – Но это не из-за… не из-за того, что ты… – Гарриет запнулась и, переведя взгляд на Бенедикта, задумчиво продолжила:

– Ты… ты меня удивил.

– Чем?

– Наверное, я ожидала немного другого, – сказала Гарриет, заворачиваясь в одеяло и поворачиваясь к нему.

– Чего именно?

Она помолчала.

– Ну, я думала, ты просто меня трахнешь.

– Я просто тебя трахнул, – улыбнулся Бенедикт.

Гарриет улыбнулась в ответ.

– Ну, значит, считай, что я разочарована. Но в очень хорошем смысле.

Бенедикт расхохотался.

***

Просмотрев папку с досье Гарриет Хант и приклеив к ней листок с надписью «В архив», Тони мельком взглянул на Бенедикта. Обычно он не спрашивал, но сейчас его разбирало любопытство.

– Как все прошло? Ты сотворил чудо? Я был прав?

Бенедикт обернулся к нему и, отхлебнув чаю из фарфоровой чашки, задумчиво смерил его взглядом.

– Отлично. Не знаю. Ты прав в большинстве случаев. Это меня и пугает.

Тони ухмыльнулся и торжественно понес сдавать папку на хранение Мэри.

_{Часть вторая}

Глава 1
Бенедикт. Фригийский лад

Фригийский лад – один из древнегреческих и средневековых ладов. Назван в соответствии с именем исторического региона Греции – Фригии, откуда, вероятно, он происходил.

Большинство философов называли такой строй экстатическим и связывали с культом Диониса, фригийский лад упоминается Еврипидом в пьесе «Вакханки». В этом отношении фригийский лад противопоставлялся дорийскому ладу, который считался ладом мужественным и суровым.

По первому образованию Тони Фак был финансистом. Это была удобная, уважаемая и не вызывавшая у него никаких чувств профессия, которую он вежливо отставил в сторону, едва закончил университет пятнадцать лет назад. С тех пор он перепробовал много чего, от торговли элитной одеждой до продюсирования порнофильмов, но ничто из этого его по-настоящему не увлекало. Встреча с Бенедиктом, с которым они были неразлучны все школьные годы до поступления в университет, стала случайностью, определившей его жизнь на несколько лет вперед. Когда Тони попал в «Эйфорию», она была не столько агентством, сколько дерзкой задумкой, мыслью, сложившейся в голове одного странного искателя приключений. Через год это был полноценный совместный бизнес, который приносил им обоим хорошие деньги и огромное удовольствие.

Сейчас, спустя много лет, Тони спрашивал себя, почему его не только не удивило решение Бенедикта помимо преподавания заняться эскортом, но и не возникло ни малейших сомнений в том, что он справится с этим. А, собственно, справится с чем?

Едва ли тогда они оба представляли себе, что им придется делать и чего они хотят. Бенедикт сказал Тони, что планирует заняться проституцией. Тони согласился. Прекрасное описание для начала нового дела. И кто же знал, что эта идея окажется такой особенной и непредсказуемой.

Все эти мысли крутились в голове Тони, пока он ранним утром четверга поднимался на лифте в офис, где вечером следующего дня у Бенедикта было назначено интервью с журналистом Time.

Тони был раздражен и недоволен. А еще, если быть честным, порядком удивлен.

Не то чтобы Бенедикт работал в обстановке строгой секретности или никогда не общался с представителями прессы. Ему довольно часто поступали предложения, иногда он соглашался, давая короткие и ироничные комментарии, которые чаще всего не шли ни в печать, ни в эфир. Просто потому, что их невозможно было вписать ни в какой контекст. И Бенедикт об этом знал. Тони не мог бы сказать, что он таким образом разыгрывал журналистов или подтрунивал над ними, – скорее, он просто действовал так же, как и всегда, – так, как ему хотелось в данный момент, без оглядки на мнение или ожидания окружающих.

Именно поэтому согласие Бенедикта дать большое интервью для глянцевого иллюстрированного журнала стало для Тони полнейшей неожиданностью.

Представитель издания связалась с ними неделю назад, написав на сайт, представившись и заявив, что их журнал крайне заинтересован в интервью с мистером Тэррингтоном и будет рад обсудить условия встречи. Тони, занимавшийся сортировкой почты, вначале решил, что это специфическая клиентка с фантазиями, и автоматически отправил запрос в корзину. Но через день пришло еще одно письмо, а потом – еще, и тогда стало ясно, что речь действительно идет об интервью. Тони показал письмо Бенедикту и приготовился посмеяться вместе с ним и написать журналистке вежливый отказ, но тот неожиданно согласился.

Тони по сей день терялся в догадках почему.

Он вышел из лифта и, пройдя по коридору, открыл дверь агентства своим ключом и, не глядя по сторонам, сразу прошел в кабинет Бенедикта.

Бросив на стул легкий летний плащ и захватив со стола папки с новыми делами, Тони устроился на диване и принялся листать свежие заявки. Спустя полчаса он отложил работу и направился в приемную, решив сделать перерыв. Пока он рылся в ящиках, в которых Мэри хранила свои запасы ценных колониальных товаров, в поисках подходящего сорта кофе, его мысли вновь вернулись к прежней теме. Тони включил кофемашину и, наблюдая, как маленькая фарфоровая чашка для эспрессо медленно наполняется темно-коричневой жидкостью, в очередной раз задумался о том, зачем все-таки Бенедикту это интервью.

Забавно, что у него нет вопросов по поводу того, зачем это интервью самому журналу, хмыкнул Тони. Нет, ну с этими-то все понятно: исчерпав список тем, в которых фигурировали бы политики или представители селебритиз из шоу-бизнеса, они решили попытать счастья в более пикантной – как они ее себе представляли – сфере. Но Бенедикт?

Бенедикт.

Тони взял двумя руками горячую чашку и сделал глоток. Они с Бенедиктом были знакомы более двадцати лет, работали вместе шесть, виделись практически каждый день, но если бы кому-нибудь вдруг понадобилось спросить Тони, что ему известно об этом человеке, он не знал бы, что ответить.

Бенедикт был открытым, умным, веселым, и так было всегда, сколько Тони его помнил и сколько длилась их дружба. Он никогда не уходил в себя настолько, чтобы отдаляться на недосягаемое расстояние, и все же никогда не был настолько близко, чтобы его можно было читать как открытую книгу.

Тони усмехнулся.

Бенедикт походил на шкатулку, которая, хотя, возможно, и не закрывалась на замок, не имела очевидного рычага или кнопки, после нажатия на которые она оказалась бы доступной всем и каждому. Яркий и одаренный, он умел становиться незаметным, когда этого хотел, но стоило разбудить в нем азарт и любопытство, чтобы увидеть, как его внутренняя сущность (помесь кошки и дракона, посмеивался Тони в университете) разворачивалась во всю мощь, моментально привлекая к себе внимание всех и каждого.

Он мог бы быть телезвездой. Мог выбрать карьеру ученого или дипломата. Природная гибкость мышления и умение подстраиваться под любую ситуацию обеспечили бы ему легкое продвижение вперед в обеих сферах. Умение много и упорно работать сделало бы его успех неслучайным, заложив фундамент, обеспечивший бы его положению прочность и устойчивость.

Он стал хастлером.

Тони тряхнул головой и рассмеялся.

Отмотай он время назад, подойди к любому из их курса и спроси: веришь, что такое может быть? – и на него посмотрели бы как на перебравшего лишнего или сумасшедшего. Да, Бенедикт никогда не был примерным мальчиком, которого живописует реклама образа жизни успешного представителя высшего общества, да и к самому этому обществу он, строго говоря, не принадлежал. Но угадать в высоком кудрявом юноше, просиживавшем часами в библиотеке и за все время обучения едва ли дважды не подготовившем домашнее задание, сегодняшнего Бенедикта было практически невозможно.

Впрочем, о чем это он. Вернувшись в кабинет, Тони бросил короткий взгляд на стопку дел, разложенных на столе. «Чертов педант», – сказал он в первый раз, когда Бенедикт предложил ему проводить собеседования и предварительно анкетировать девушек. На возражение Тони, что он бы еще предложил им составлять резюме, а они будут сидеть и выбирать наиболее подходящих кандидаток, Бенедикт улыбнулся и ответил, что так далеко он не заглядывал, но идея ему нравится. Тони фыркнул. Считалось, что из них двоих более дерзким и безбашенным был он сам, но… Он задумался. Тони любил риск, никогда не волновался о том, что о нем подумают другие, – он был игроком и наслаждался не только выигрышами, но и просто хорошими ставками. До определенного момента он и сам считал себя чуть ли не «плохим парнем», ради классного приключения готовым на все.

Случай, предшествовавший созданию агентства, помог ему развеять эти иллюзии.

Это была какая-то вечеринка – то ли в честь годовщины окончания университета, то ли мальчишник одного из их друзей, то ли чей-то день рождения. Их было человек десять, и они заняли большой столик в ресторане, где часто бывали еще в студенческие годы. Пили немного, но с удовольствием и будучи полны решимости увидеть, до какой степени беспамятства при желании можно дойти (почти что точная цитата, правда, Тони не помнил чья). В то время Бенедикт редко появлялся в их компании, но, вне зависимости от того, насколько долгим был перерыв и как далеко он уходил, успешно и с радостью возвращался обратно. Тони вспомнил, как Бенедикт сидел на широком диване странного цитрусового цвета – уже не оранжевого и еще не лаймового – и молча наблюдал из-под полуопущенных век за беседующими и смеющимися друзьями. Как вдруг одна из девушек, резко замолчав, обернулась к нему и спросила, громко, так, чтобы слышали все, правда ли, что отсутствие оргазма – это отсутствие хорошего партнера?

Тони до сих пор не понимал, как и почему предельно хорошо умеющий держать дистанцию Бенедикт отозвался на этот вопрос, не говоря уже о том, откуда эта фраза вообще возникла. Не то чтобы их компания состояла из святош, никогда не говоривших о сексе – будучи довольно близки душевно, а если говорить о некоторых из них, то и физически, они не ограничивали себя ни в словах, ни в действиях, – но секс никогда не становился для них языком выяснения отношений. Это было что-то новое.

Тони вздохнул.

Вероятно, на это он и отреагировал. Позже, спросив Бенедикта, что заставило его сделать то, что он сделал, Тони получил подтверждение этому, услышав ясный и короткий ответ: «Желание». Чертов придурок, еще и любопытство, запоздало рассердился Тони. Так или иначе, но в установившейся за столом тишине, непонятно как буквально за пару мгновений сменившей легкий беззаботный гомон, голос Бенедикта прозвучал как вызов, решение и – совсем немного – ответный вопрос:

– Правда.

Тишина отчего-то сразу же стала опасной, как нагретый воск, капающий на обнаженную кожу; и, будто бы стремясь погасить и сдержать ее в каких-то приемлемых рамках, кто-то из присутствующих неловко засмеялся, но тут же снова замолчал, потому что Жаннетт, пристально смотревшая на Бенедикта, очень тихо и очень отчетливо произнесла:

– Докажи.

Тони закрыл глаза, допивая кофе.

Именно в тот вечер он впервые заметил, что лицо Бенедикта, спокойное и вполне гармоничное, может скрывать в себе двойное, тройное дно, оборачиваясь то скульптурной композицией на грани реальности, то вежливой маской, под которой просвечивает веселое обещание. Он смотрел на Жаннетт так, как будто они не были знакомы сто лет и все происходящее не было достоянием, как минимум, восьми пар глаз (хотя вряд ли другие посетители ресторана интересовались ими), и в его взгляде была только спокойная заинтересованность и теплота.

– Если ты это сделаешь, прямо сейчас, я заплачу тебе тысячу фунтов. – Тони был уверен, что абсолютно все, сидевшие за столом, посчитали ее слова шуткой, иначе как можно было объяснить тот факт, что они моментально вернулись к своим занятиям, возобновив поглощение пищи и прерванные разговоры?

Все, включая саму Жаннетт. Неуверенно моргнув и переключившись на беседу с расположившимся слева от нее Ричардом Фоустером, она пару минут оживленно болтала с ним, пока в привычный поток слов не вмешались руки Бенедикта, обхватившие ее за плечи и аккуратно потянувшие к нему. Небрежно склонившись к Жаннетт, Бенедикт прошептал ей что-то на ухо, после чего она быстро встала, и они ушли.

Никому из присутствующих не пришло в голову связать их уход с только что состоявшимся разговором. Почему? – не раз спрашивал себя Тони. Наверное, им просто казалось это слишком странным. Мало ли что кто говорит, будучи пьяным и откровенно скучая в компании старых друзей? Тем более, что Бенедикт и Жаннетт вернулись спустя двадцать минут и как ни в чем ни бывало присоединились к общему веселью.

На следующий день Бенедикт позвонил Тони и предложил ему открыть вместе агентство по оказанию сексуальных услуг.

***

– Признайся, ты делаешь это нарочно.

Тони поднял голову от планшета, лежащего у него на коленях. На экране мягко мерцало изображение главной страницы интернет-сайта журнала Time.

Бенедикт приподнял бровь и пожал плечами.

– Делаю что?

– Вот это, – Тони пальцем правой руки указал на планшет, левой продолжая листать меню. – «Герцогиня Кембриджская сменила стиль. Теперь в гардеробе принцессы будет меньше классических сдержанных цветов и больше ярких праздничных оттенков, символизирующих открытость, демократичность образа и свободу». С каких пор тебе это нравится?

Бенедикт молча смотрел на него, потягивая минеральную воду из высокого стакана.

– Не может быть, чтобы тебе этого хотелось, – не унимался Тони. – Ты никогда ничего не делаешь просто так. И, кстати, никогда от меня ничего не скрывал, – сердито добавил он. – Поэтому я хочу знать: зачем?

– А почему нет? – улыбнулся Бенедикт.

Тони закатил глаза.

– Твой любимый вопрос. – Он поднял руку, останавливая Бенедикта, открывшего рот, чтобы ответить. – Который не помешал тебе в разные периоды послать подальше кучу приличных изданий и выставить полными идиотами неприличные. Что изменилось сейчас?

– Признайся, ты тайком ходишь на мои лекции, – рассмеялся Бенедикт.

– Почему это? – ощетинился Тони.

– Начинаешь задавать правильные вопросы, – хмыкнул его друг.

– А, – Тони только рукой махнул. – Бессмысленная трата времени. Ты мне все равно ничего не скажешь. Но я хочу, чтобы ты знал, – он сделал паузу и с преувеличенной серьезностью посмотрел на него, – я против.

– Хорошо, – кивнул Бенедикт.

Некоторое время они сидели, углубившись каждый в свои мысли и не обращая друг на друга внимания.

Еще раз пересмотрев отобранные в работу дела, Бенедикт поднялся с дивана, на котором они оба сидели и, собрав их в стопку, бросил на стол. Оглянувшись на Тони, к тому времени отбросившего планшет и сидящего с непривычным для него выражением крайней задумчивости, он тихо засмеялся и спросил:

– Почему мне не может этого хотеться?

Тони вздрогнул, очнувшись, и посмотрел прямо на него.

– Потому что это не в твоем стиле, – медленно произнес он. – Ты – хастлер, занимаешься проституцией и не скрываешь этого. Этот бизнес сделал тебя по-настоящему состоятельным человеком, и это тоже известно большинству людей, вращающихся в близком тебе кругу. Но ты не провокатор.

– И поэтому я не могу поговорить с журналистом о своей работе?

– Я сказал, что ты не провокатор, но могу еще добавить, что ты не дурак, – раздраженно скривился Тони. – Будто ты не знаешь, что никого не интересует твоя работа. Всех волнуют жареные новости.

– Вот именно, – тихо сказал Бенедикт.

Тони вопросительно посмотрел на него.

Бенедикт открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и закурил.

– Как ты думаешь, почему я назвал агентство «Эйфория»? – спросил он, глядя в окно.

Тони пожал плечами.

– Это красиво.

Бенедикт улыбнулся, прикрыв глаза.

– Скорее, провокативно, – он легко выдохнул, и сизый дым теплой ретушью обозначил его силуэт.

– Когда они приходят сюда, – он отклонился назад и присел на подоконник. Еще затяжка. – что они видят?

Тони улыбнулся.

– Классного мужика, который может оттрахать их как следует?

– Классных мужиков полно вон там, – огонек сигареты указал на окно, почти касаясь стекла. – Что приводит их ко мне?

Стать твоя королевская, чуть не брякнул Тони, но сдержался.

– И? – он постарался придать своему голосу достаточно серьезности, но глаза выдавали его.

– Возможность прыгнуть и не разбиться, – голос Бенедикта был не громче, чем шум моря, монотонный и мягкий одновременно.

– Страхуешь? – Тони смотрел, как дотлевает кончик сигареты в неярком свете вечернего солнца.

– Эйфория приходит тогда, когда прыгаешь, доверившись безраздельно, и осознаешь – это освобождение, – продолжал Бенедикт, словно не расслышав. – За этим они и приходят.

– И ты сразу предупреждаешь их о том, чего ожидать, – Тони лукаво прищурился и все-таки рассмеялся, – позер.

– Есть немного, – Бенедикт потушил сигарету и поднял на него глаза. – Но, согласись, те названия, что предлагал ты, никуда не годились.

Тони притворно округлил глаза.

– «Приют наслаждения» или «Сияние страсти»? Кто виноват в том, что у тебя нет вкуса?

– Никто, – Бенедикт расхохотался. – Именно поэтому первичное интервью было и остается за тобой. Без тебя я бы прогорел.

– Ты и со мной прогоришь, если будешь забивать себе голову всякими премудростями, – беззлобно пробурчал Тони. – Девушкам хочется отдохнуть, расслабиться и получить удовольствие. А ты вправляешь им мозги.

– Я? – теперь уже Бенедикт скорчил комичную гримасу. – Кто сказал тебе такую глупость? Я просто делаю то, что мне нравится. Кто виноват, что это нравится им тоже?

Он прав, подумал Тони. Он совершенно прав.

– Но какое это имеет отношение… – начал он, но Бенедикт перебил его.

– К интервью – никакого, если ты об этом. Это имеет отношение ко мне.

Тони недоверчиво нахмурился.

– Не говори мне, что ты хочешь объявить граду и миру о том, как важно правильно относиться к сексу, быть внимательным к своей партнерше и тому подобные глупости.

– А если так?

Тони вышел из себя.

– Тогда ты – идиот.

Бенедикт потянулся, как кошка, и весело посмотрел на него.

– Что сказал бы в этом месте Тони Брокстон?

– Что ты испытываешь эксгибиционистское желание продемонстрировать свою привлекательность, но это действие – контрфобическое44
  Контрфобический – психоаналитический термин, означающий действие или стиль поведения, при которых человек делает то, чего боится, с целью достичь ощущения всемогущества вследствие преодоления тревоги и неуверенности.


[Закрыть], так как на самом деле ты своей привлекательности до чертиков боишься, – оттараторил Тони, словно читал по бумажке написанный текст.

– Отлично, – улыбнулся Бенедикт, – не считая того, что Тони Брокстон не использует выражения вроде «до чертиков».

– Это детали, – отмахнулся Тони. – Так это правда? – вопрос был лишь наполовину шутливым, и оба это чувствовали.

– И да, и нет, – Бенедикт открыл пачку и достал новую сигарету. – Для меня это в большей степени эксперимент… С обменом ролями.

– Обменом ролями? – Тони прищурился, пытаясь поймать мысль, пока, наконец…

Значит, так он это видит.

Тони подавил желание схватиться за голову.

– Ты хочешь, чтобы тебя трахнули, – медленно произнес он, чтобы убедиться в том, что он все правильно понял.

– Именно так, – подтвердил Бенедикт.

Он взял с подоконника пепельницу, снова закурил и пересел за стол.

Глядя, как пальцы Бенедикта скользят по светло-ореховой поверхности стола, Тони думал о том, что он делает в своей игровой комнате. Что происходит, когда эти пальцы соприкасаются с нежной женской кожей, и к чему они на самом деле прикасаются. Что лежит за неуловимой границей, которую он заставляет их перейти? От этого невольно начинала кружиться голова.

Тони никогда не пытался для себя дать определение работе Бенедикта, но, если бы его спросили, он ответил бы, что, пожалуй, то, что он делает, напоминает… Да, напоминает работу архитектора. Человека, который входит в прекрасный, но наглухо закрытый и забытый дом, отпирая роскошные комнаты и открывая настежь окна. И, стоя в свете яркого солнца, ворвавшегося внутрь, улыбается тому, как они начинают дышать.

Общество, в котором мы живем, не слишком благосклонно к сексу, поэтому Тони привык к тому, что Бенедикта воспринимают как нечто среднее между ярмарочным шутом и удачливым альфонсом. Объяснять всем и каждому суть его работы было бы утомительно, да и не нужно. Достаточно было того, что они хорошо понимали друг друга, а женщины, которые получали от Бенедикта свой, уникальный и необычный опыт, умудрялись так правильно молчать, что это работало лучше всякой рекламы.

Бенедикт открывал женщину, как драгоценный фолиант, скользя руками по обложке, перебирая страницы и рассматривая прихотливый шрифт. Он удерживался от того, чтобы делать заметки на полях, удовлетворяясь тем, что текст открывается ему во всей своей оригинальности и красоте, и за это его партнерши – иногда Тони было сложно называть их клиентками – были ему безмерно благодарны.

После случая с Энни Тарт Тони долго думал, что в этом долговязом светловолосом и, в общем, некрасивом человеке, могло так расположить к себе молодую женщину, недавно пережившую изнасилование, чтобы при первой же встрече решиться переписать грубо вложенную в нее искаженную программу. И внезапно понял: просто Бенедикт не собирался ничего переписывать. Он взял ее за руку и повел в другое место, где таких программ не было и не могло быть.

Время близилось к вечеру, и солнце переместилось, погружая лицо Бенедикта в тень. Он молча сидел, откинув голову, и Тони беззастенчиво рассматривал его. Резкий профиль, тревожные глаза, высокие скулы. Ни следа обычной легкости и уверенности. Только пульсирующая чувственность и дикая, безумная глубина. Беспредельная и уязвимая.

И тогда Тони понял.

Сменить женщину на поле секса, лечь с ней в постель и позволить ей играть ведущую партию – просто, не требует ни воображения, ни смирения. Еще один способ овладеть ею.

Но не женщиной он хочет овладеть.

Тони всмотрелся в спокойно и без всякого вызова откинувшегося в кресле Бенедикта и поразился тому, что увидел. Тому, что можно так просто задавать себе вопросы, так прямо мыслить, так откровенно отвечать. Можно идти вперед, догадавшись, что дорога желания ведет в обе стороны. И согласиться пройти по ней до конца.

– Послушай, Бенедикт, она ведь ничего не поймет, – сказал Тони, и его голос прозвучал в наступающих сумерках тихо и жалобно.

– Это неважно, – отозвался Бенедикт. – Поверь мне.