Текст книги "Эйфория"

Вежливо улыбнувшись в ответ и засвидетельствовав почтение мистеру и миссис Честер (почему ты не слушал, когда мать говорила тебе, что их полная фамилия – Честер-Хант?), Бенедикт выразил надежду увидеть их снова в ближайшем будущем и откланялся.

За то время, что понадобилось ему, чтобы добраться до ложи миссис Тэррингтон, он успел придумать еще три плана мести. И это был далеко не предел.

А с Тони он вообще шкуру сдерет.

…

Бенедикт очнулся от своих мыслей, грубо возвращенный к реальности яростным воплем Иоланты, которая – если он правильно помнил эту историю, – только что поняла, что она слепа. Он устало поморщился и посмотрел на сцену. На сцене царило буйство красок и эмоций. Бенедикт отстраненно подумал, что еще немного, и он сможет пережить какой-нибудь завалящий катарсис. Радовало одно: ему не нужно было ждать этой роковой минуты.

– Мама, я проиграл.

Он услышал, как кресло под ним скрипнуло, выпуская его из своих объятий, и положил руку ей на плечо.

Дождавшись удовлетворенного кивка головой и посланной ему мельком понимающей улыбки, он развернулся к дверям, намереваясь покинуть ложу.

– Ты придешь к нам на ужин в пятницу? Отец приезжает из Уэльса на несколько дней. Он рад будет видеть тебя, – задержала его миссис Тэррингтон.

– Непременно, – Бенедикт, наклонившись, поцеловал ее в макушку и, отпустив женщину, двинулся к выходу.

– Бенедикт, – окликнула она его, когда он был уже почти на пороге.

– Да?

– Спасибо.

– Спасибо тебе. Это был прекрасный вечер, мама, – совершенно искренне сказал Бенедикт и вышел за дверь.

***

В холле было прохладно и безлюдно. Порадовавшись возможности на этот раз без приключений добраться до гардероба и спокойно отправиться домой, Бенедикт неожиданно ощутил сильный толчок в спину. Все еще стоя на последней ступеньке лестницы, он сделал шаг вперед, стремясь сохранить равновесие, и обернулся.

Прямо перед ним стояла Гарриет Честер-Хант, и выражение ее лица было испуганным.

Справившись с удивлением, Бенедикт уже собрался было спросить, чем он может помочь, когда на лестнице послышались шаги, и Гарриет, оглянувшись по сторонам, ухватила его за рукав и потащила за ближайшую колонну. В ответ на вопросительный взгляд Гарриет только покачала головой и прижала палец к губам. Пожав плечами, Бенедикт повиновался. Прижавшись к белоснежному мрамору, он следил за тем, как Гарриет сначала прислушивается к звучащим все громче шагам, а после, когда они затихли, осторожно выглядывает из их укрытия. Придвинувшись к ней, Бенедикт последовал ее примеру и увидел в конце коридора, ведущего в другую часть холла, широкую спину мистера Честера, бодро идущего вперед и явно исполненного решимости достичь намеченной цели. Судя по тому, как выглядела его спутница, целью была она.

– Он отправился в сторону главного выхода, – сказал Бенедикт. – Для того, чтобы понять, что вас там нет, и вернуться сюда, ему понадобится не более тридцати секунд. Предлагаю…

Со стороны коридора снова послышались шаги. Очевидно, он недооценил возможности мистера Честера. Недолго думая, Бенедикт схватил Гарриет за руку и потащил к одному из выходов, ведущих в служебные помещения. Бесцеремонно втолкнув ее внутрь и закрыв за собой дверь, он обернулся и посмотрел на нее.

Гарриет улыбалась. По ее лицу видно было, что она очень хочет засмеяться, и только страх, что ее услышат в холле, удерживает ее от этого. Еще через минуту ее плечи затряслись в приступе беззвучного хохота.

– Где мы? – спросила она, успокоившись и оглянувшись вокруг.

– В святая святых театра, – пожал плечами Бенедикт. – Пойдемте, – он сделал шаг вперед и махнул рукой, приглашая ее следовать за ним.

– Отсюда можно выйти наружу? – чуть отстав, она тут же нагнала его, и теперь шла рядом.

– Нет, все, кто попадает сюда, остаются здесь навсегда, – хмыкнул Бенедикт. – Вы обречены блуждать здесь до старости.

– Как долго, – задумчиво протянула Гарриет. – Но вы хорошо ориентируетесь, – добавила она, когда Бенедикт, остановившись на мгновение, чтобы выбрать поворот, решительно двинулся дальше.

– Я практически вырос в этом театре, – ответил Бенедикт, не сбавляя темпа, – в детстве родители брали меня на спектакли, но опера и балет мало интересовали меня, так что, пока они наслаждались музыкой, я сбегал из ложи и принимался бродить здесь. Думаю, при желании я мог бы обойти эти коридоры с закрытыми глазами, – улыбнувшись, закончил он.

Гарриет кивнула.

– Вам повезло с родителями.

– Полагаю, не меньше, чем вам, – дипломатично ответил Бенедикт.

– В общем, да, – легко согласилась Гарриет, обходя стоящую посреди прохода вешалку с костюмами, – просто не всегда получается об этом помнить.

– До двадцати лет я писал записки и расклеивал по всему дому, – рассмеялся Бенедикт, – а потом привык.

Они прошли еще несколько поворотов, а затем оказались в узком коридоре, который заканчивался высокой застекленной дверью. Толкнув ее, Бенедикт пропустил Гарриет вперед, и она вышла навстречу прохладному весеннему ветру. Сумерки, серовато-синие и прозрачные, обступили их со всех сторон, и они на мгновение замерли в мягком свете вечерних огней.

Только сейчас, посмотрев на ее обнаженные плечи, Бенедикт вспомнил, что они так и не заглянули в гардероб. Сделав себе мысленную заметку вернуться завтра за оставленной там курткой, он снял пиджак и укрыл им Гарриет. Ее силуэт отчетливо вырисовывался на фоне стоящего недалеко фонаря, и Бенедикт ненадолго отвлекся на лимонные искры, запутавшиеся в ее волосах.

Гарриет сомкнула полы пиджака на груди и, развернувшись, принялась оглядываться по сторонам.

– Я подвезу вас, – спохватился Бенедикт.

Она обернулась к нему и, покачав головой, ответила:

– Я, пожалуй, пройдусь пешком.

Бенедикт кивнул. У него было странное чувство, которое он никак не мог ухватить, чтобы если не дать ему название, то хотя бы рассмотреть поближе. Это была Гарриет, которую он знал настолько хорошо, насколько он мог знать любую из своих клиенток. С которыми, кстати, он крайне редко встречался больше одного раза, что было несомненным плюсом для обеих сторон. И в то же время, это была Гарриет, которую он не знал совершенно, девушка, которой полгода назад просто не существовало, или же она существовала так глубоко, что догадаться о ее присутствии мог только тот, кто, подобно искателю источников в пустыне, умеет слышать шепот подземных вод. Он улыбнулся. Это была Гарриет. И этого было достаточно.

Без слов он протянул ей руку, и она приняла ее, а несколько минут спустя они шли по улице, болтая о всяких глупостях и обмениваясь впечатлениями о прошедшем вечере.

– … но если ты не любишь «Иоланту», – Гарриет остановилась и сняла туфлю, вытряхивая из нее попавший внутрь камешек, – то зачем согласился прийти на спектакль?

– Моя мать шантажировала меня. Она всегда это делает, – с непроницаемым выражением лица ответил Бенедикт.

– Она знает твои постыдные тайны? – серьезно спросила Гарриет.

– О да, – заверил ее Бенедикт. – По крайней мере, одну.

Гарриет смотрела выжидательно.

– Чайковский – единственный композитор, в чьем творчестве я совершенно не разбираюсь, – развел руками Бенедикт. – Я не могу допустить, чтобы это стало достоянием общественности.

– Понимаю, – кивнула Гарриет. – У тебя не было выбора. С другой стороны, – она задумалась, – ты мог совершить каминг-аут. Лучше всего – прямо в театре, там обстановка располагает.

Он расхохотался. Говорить с ней было все равно что лететь вверх или вниз с американских горок. Чистое упоение. Почти такое же, как… Впрочем, Бенедикт был не из тех, кто обманывает себя, в особенности, в таких вещах: больше всего ему хотелось сейчас отвезти ее к себе домой и оттрахать сильно, уверенно и с удовольствием.

Сделав короткое движение ресницами, он сморгнул непрошеную мысль, весело улыбнувшись ей на прощание, и, подняв голову, обнаружил, что Гарриет смотрит прямо на него. Он замер и чуть прищурился. Бенедикт мог путать степени родства или забывать имена, но сомневаться в своем умении распознавать такие взгляды у него объективно не было причин. По-прежнему не отрывая взора от нее, он подумал минуту, а затем шагнул на мостовую и поднял руку, подзывая такси.

В холле его дома было темно, и они прошли его, держась друг за друга, чтобы не упасть, оставив без внимания лифт и поднявшись по лестнице на пятый этаж. Порывшись в карманах, Бенедикт достал связку ключей и открыл, пропуская Гарриет вперед. Молча он зажег свет в прихожей и, тихо защелкнув за собой дверь, обернулся к Гарриет и успел сделать всего одно движение ей навстречу.

Ее тело было гладким, и такой же гладкой – ткань ее прекрасного, длинного платья, которое он поднял, собирая складками и вздымая, как океанские волны, вокруг нее. Даже не подумав двинуться дальше в квартиру, он прижал ее к стене и, медленно стянув трусики, резко проник в нее двумя сложенными вместе пальцами правой руки. Гарриет всхлипнула, выгнувшись всем телом, и некоторое время они просто стояли так, замерев и слушая, как частит пульс у горла, отдаваясь прозрачным звоном в ушах. Они не знают, проходят минуты или часы, прежде чем Бенедикт слегка отстраняется; начав двигаться, он сходу берет безумный темп, и Гарриет хватает нескольких сильных толчков, чтобы стремительно кончить, откинув голову и закусив губу. И когда она открывает глаза, то почти видит на дне его зрачков след своего наслаждения. Они почти не соприкасаются – только одна его рука внутри нее и ладонь второй на ее щеке. Медленно он выходит из ее тела и проводит влажными горячими пальцами по ее губам. Гарриет коротко выдыхает. Она знает: это еще не конец.

Они идут в спальню, Гарриет на ходу стаскивает с себя платье, Бенедикт по пути теряет галстук и рубашку, а уже в постели она избавляет его от брюк. Когда они оба оказываются обнажены, Гарриет плавно опускается спиной на кровать и разводит ноги, не дразня и не кокетничая – приглашая. Тогда Бенедикт приподнимается, придвигаясь к ней и перенеся вес тела на обе руки, и неторопливо входит, давая почувствовать себя сразу и до конца. Теперь его движения медлительны и почти ленивы, но даже так он не дает ей ни минуты передышки, незаметно наращивая и ускоряя ритм, до тех пор, пока удовольствие не становится почти болезненным, и тогда он вдруг быстро выскальзывает из нее и, подхватив за талию, переворачивает на живот.

Сначала его руки мягко поглаживают ее и словно бы ждут, давая отдышаться, но очень скоро они вновь начинают движение по ее телу, захватывая и покоряя все новые и новые места, пока постепенно не спускаются по спине вниз и дальше – уверенно подбираясь к ягодицам и аккуратно раздвигая их.

Гарриет замирает, поняв, чего он хочет, она кажется испуганной, и он готов немедленно отступить, но когда в следующее мгновение она изгибается в пояснице и открывается, давая ему больший простор, от осознания принятого ею решения у него темнеет в глазах. Еще раз ласково очертив нежные окружности, он тянется к тумбочке слева от кровати, выдвигает один из верхних ящиков и не глядя достает оттуда тюбик с лубрикантом. Прозрачный гель ощущается нормально и не холодит, но Бенедикт все равно разогревает его в пальцах до температуры собственного тела. Положив ладонь на упругую ягодицу, он снова разводит в стороны изящные половинки и пальцем другой руки осторожно касается входа.

Некоторое время он просто ласкает ее, нанося лубрикант легкими касаниями, пока не решает, что уже достаточно, и, приставив средний палец к тесному отверстию, очень медленно двигается внутрь. Гарриет издает изумленный вздох, но не пытается сжаться или отстраниться, и Бенедикт, переместив свободную руку на ее клитор, толкается сильнее. Он не стремится добавить еще пальцы, только слегка усиливает напор, когда понимает, что она готова. Однажды он непременно возьмет ее сзади, но сейчас ему просто хочется познать это тело, достигнув его самых отдаленных уголков.

Когда Гарриет, изнемогая от удовольствия, стонет и подается к нему, он разрешает себе немного больше и двигается почти жестко, пока ее не накрывает второй за сегодня сокрушительный оргазм. Когда порыв сладкого безумия отступает, Бенедикт медленно вынимает палец из ее ануса и, вернув ее в прежнее положение, берет паузу, чтобы сделать сразу несколько вещей: потянуться рукой к карману лежащих рядом с постелью брюк и достать оттуда презерватив, перевести дыхание и спросить у нее, можно ли ему… И да, она согласна, и он проникает в нее снова, и теперь уже его самого несет бесконечный каскад радостного исступления, из которого он выходит обновленным и счастливым, чтобы обнять ее обеими руками и, уткнувшись в ее пахнущие медом и солнцем волосы, безмятежно заснуть.

***

Когда Бенедикт проснулся, на часах было десять утра. Насколько он помнил, они пришли в шесть, так что поспать ему удалось едва ли больше трех часов. Несмотря на это он чувствовал себя не только вполне отдохнувшим, но и откровенно довольным жизнью. Он хмыкнул про себя. Еще бы. Он обернулся и посмотрел на Гарриет, лежащую слева от него.

Она спала на спине, отбросив в сторону одеяло, полностью обнаженная и сверху донизу облитая ранним утренним светом. Бенедикт повернулся набок и, опершись на локоть, принялся наблюдать за тем, как вздымается от ровного дыхания ее грудь. Сейчас она выглядела еще более юной, чем полгода назад, когда заявилась к нему в агентство, да и верные слуги взрослой женщины – длинное вечернее платье и туфли на каблуках – вчера вероломно покинули ее. Перед ним лежала изящная молодая девушка, спящая глубоким сном после очень долгой ночи. Спящая?.. Бенедикт, чей взгляд лениво блуждал по телу Гарриет, краем глаза заметив какое-то движение, вернулся к ее лицу.

Два темных глаза смотрели на него внимательно и весело, кажется, вполне осознанно ожидая, пока он заметит их заинтересованность. Чувствуя, как его губы начинают помимо воли расплываться в улыбке, Бенедикт из какого-то дикого спонтанного озорства сдержался и напустил на себя выражение полнейшего равнодушия. Глаза Гарриет вспыхнули. В них одновременно мелькнули удовольствие и азарт. Несколько секунд ничего не происходило, а затем ее рука, как ни в чем ни бывало потянувшаяся отбросить в сторону упавшую на щеку прядь волос, мягко легла на шею и, задержавшись там всего на мгновение, скользнула вниз.

Бенедикт не шевелясь и стараясь не выдавать своих чувств, смотрел, как тонкая женская ладонь касается левой груди, обводит пальцами нежную плоть, едва заметно, но ощутимо сжимая, задумчиво, будто бы нехотя потеребив сосок, оглаживает вторую грудь и, явно не удовлетворившись этим, спускается ниже, ласкает белую кожу, пощипывая и играя, пока, пройдясь пальцами по животу, не кладет один из них между ног. По-прежнему молча, но будучи совершенно уверенным в том, что от нее не скрылось, насколько сильно он затаил дыхание, Бенедикт следил за медленными движениями ее пальцев, за тем, как она сгибает ноги в коленях и, добравшись до самого чувствительного места, по-кошачьи изгибается от удовольствия. Он продолжает смотреть, как она ласкает себя, не вмешиваясь и ничем не показывая, что это вообще его интересует, пока ее вздохи не делаются короткими, страстными и почти жалобными. Его рука ложится на ее ладонь ровно в тот момент, когда кажется – еще немного, и она взорвется, не в силах больше терпеть.

Одним пружинистым движением поднявшись со своего места, Бенедикт выпрямляется и тут же склоняется над ней, не прерывая контакта с ее телом. Он смотрит ей в глаза, усмехаясь, теперь уже не пряча ни радости, ни желания, ни откровенной готовности принять полноправное участие в этом празднике. Непринужденно взяв за запястье ее руку, которой она только что ласкала себя, Бенедикт подносит ее к губам и, чуть прикусив вместо поцелуя, улыбается:

– Жди меня здесь.

Ничего больше не объяснив, он встает с постели и уходит на кухню и вскоре возвращается, столь же довольный и невозмутимый, с половинкой свежего апельсина в руках. Снова забравшись на кровать и усевшись рядом с Гарриет, он некоторое время рассматривает ее лежащее в том же положении разомлевшее тело, а затем, оперевшись на одну ладонь, нависает над ней и, коротко взвесив в руке ароматный плод, осторожно выдавливает несколько капель остро пахнущего сока ей на грудь, чуть ниже ямки под ключицей.

Глаза Гарриет резко распахиваются, но она пытается сохранять спокойствие, хотя видно, что ей это нелегко, и Бенедикт, ухмыльнувшись, перемещает руку ниже и делает то же самое с каждым из ее сосков.

Гарриет закусывает губу, сдерживая дыхание, но прикосновение вязкой и чуть прохладной жидкости почти не оставляет шансов, и она позволяет себе едва заметно выгнуться, – пусть ее глаза и запрещают ему думать о том, что она сдается.

Однако, когда Бенедикт, не обращая внимания на всю эту очаровательную пантомиму, немного отодвигается и заносит руку, по которой стекают полупрозрачные капли, сияющие в свете утреннего солнца, над ее промежностью, Гарриет откидывается на кровать и издает долгий стон.

Крупная капля падает на ее клитор – одна, вторая, третья, они превращаются в небольшой поток, который быстро иссякает, оставляя ее – теперь уже откровенно и очевидно – жаждущей, готовой и влажной.

Бенедикт улыбается снова, он отбрасывает в сторону ненужный больше комок из волокон, хищно облизывает один палец и, опершись на постель руками по обе стороны от ее тела, наклоняется и нежно касается губами липкого и сладкого соска. Хриплый крик, который вырывается из ее груди, кажется, оставляет его безучастным, – во всяком случае, он не считает нужным даже поднять голову, продолжая слизывать апельсиновый сок сначала с одного ее соска, а потом, перейдя к другому, проводит языком влажную линию вниз, чередуя покусывания с поцелуями, до тех пор, пока его губы не оказываются вблизи ее главного источника наслаждения. Но Гарриет еще не отказалась от мысли оставить этот раунд за собой.

Легко приподнявшись, она чуть отодвигается, грациозно встает и, стоя на коленях, разворачивается к нему спиной и царственно опускается на локти. С трудом удержавшись от восхищенного возгласа, Бенедикт только хмыкает и, проведя кончиками пальцев по ее бедрам, приникает губами к теплым складочкам между ее беззастенчиво распахнутых ног. Он вылизывает ее долго и с наслаждением, слушая, как она всхлипывает от восторга, пока дрожь ее тела не делается непрерывной, а его собственное желание – нестерпимым. Тогда Бенедикт снова касается ее бедер, мягко прося опуститься, и укладывает ее набок спиной к себе.

Он проводит по ее шее одной рукой, а второй сводит ее ноги вместе и, согнув в коленях, поднимает их и прижимает к ее груди. Она чуть слышно стонет, когда ладонь Бенедикта оказывается там же, где не так давно находился его язык. Он скользит пальцами ниже, желая убедиться, что от вчерашних игр не осталось неприятных воспоминаний. Несколько беглых прикосновений и довольное мурлыканье Гарриет не оставляют сомнений в этом, и Бенедикт, привстав, отыскивает среди складок лежащего рядом одеяла брошенный с вечера презерватив. Открыв упаковку и натянув его на требующий немедленного внимания член, он снова ложится позади нее и медленно, преодолевая искушение ворваться одним грубым толчком, входит в ее тело.

Гарриет выгибается, насколько позволяет ее поза, оставляющая не так много пространства для маневра, и ее стоны, прежде короткие и тихие, становятся громче и ярче. Смешиваясь, они быстро сливаются в один, больше похожий на крик, в котором помимо наслаждения от его ласковых движений внутри нее, явственно звучит просьба не сдерживаться. Положение, в котором она находится, не позволяет двигаться, и Бенедикт обхватывает ее крепче, еще сильнее возбуждаясь от возможности единолично контролировать процесс, и отпускает себя полностью, сосредотачиваясь на неуклонно ускоряющемся ритме, от которого они вскоре кончают, разделяя на двоих один радостный вдох. Еще несколько мгновений он продолжает удерживать ее в объятиях, а после разжимает руки, выпуская ее колени, и она выпрямляется и укладывается на спину, счастливо улыбаясь и уставившись в потолок.

– Кажется, нам стоит позавтракать. Как ты думаешь? – спрашивает Бенедикт спустя десять минут полного молчания.

– Хорошая идея, – благосклонно отзывается Гарриет. – А то я уже думала, что утром ты предпочитаешь ограничиваться свежевыжатым соком, – он не видит ее лица, но вполне достаточно и ее голоса, поддразнивающего и искрящегося смехом.

– Как правило, да, – невозмутимо отвечает Бенедикт. – Но сегодня я чувствую себя ненасытным.