Текст книги "Автобиография красного"

XXV. Тоннель

 
Когда зазвонил телефон, Герион собирал вещи.
Он знал, кто это, хотя теперь, когда ему было двадцать два и он жил
на материке, они с ней
обычно разговаривали по субботам утром. Он перелез через чемодан и потянулся
к трубке, опрокинув в раковину
«Путеводитель Фодорс по Южной Америке» и шесть коробочек с цветной пленкой ISO 100.
Маленькая комната.
Привет мам вот скоро выхожу
….
Нет я взял место у окна
….
Семнадцать но у нас с Буэнос-Айресом разница в три часа
….
Нет послушай я позвонил –
….
Я позвонил в консульство Аргентины никакие прививки не нужны
….
Мам остановись Полет в Рио сняли в 33-м году и там про Бразилию
….
Как когда мы поехали во Флориду и папу всего раздуло
….
Да хорошо
….
Ну знаешь как гаучо говорят
….
Что-то про то чтобы смело ехать в ничто
….
Скорее как будто в тоннеле
….
Ладно я позвоню как только доберусь до отеля – мам? Мне нужно идти такси
приехало ты там не кури слишком много
….
Я тоже
….
Пока
 

XXVI. Самолет

 
Там наверху всегда зима.
Самолет летел над замерзшей белой равниной из облаков. Герион оставлял
позади свою жизнь, как неудачный сезон.
Однажды он видел бешеную собаку. Она скакала туда-сюда, как механическая игрушка,
и опрокидывалась на спину,
всё это рывками, как будто ее дергали за лески. Когда хозяин подошел и приставил ружье
ей к виску, Герион ушел.
Теперь, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть в продолговатое окошко, через которое его глаза
сверлил ледяной свет облаков,
он жалел, что не остался и не увидел освобождения.
Герион хотел есть.
Он открыл «Путеводитель Фодорс» и начал читать «Интересные факты об Аргентине».
«Самые крепкие гарпуны делают
из костей, добываемых из черепов китов, которые выбрасываются на берег Огненной земли.
Внутри черепа находится canalita,
а вдоль него две кости. Гарпуны, сделанные из челюсти, не такие крепкие».
В салоне витал аромат
жарящегося тюленьего мяса. Герион поднял голову. Впереди, через много рядов от него,
слуги подавали обед
с тележки. Герион очень хотел есть. Он заставил себя уставиться в
маленькое холодное окошко и досчитать до ста,
прежде чем снова поднять голову. Тележка не сдвинулась с места. Он задумался
о гарпунах. Бывает ли человек с гарпуном
голоден. Даже гарпун из челюсти пробил бы тележку с такого расстояния.
Как люди обретают власть друг над другом,
это загадка. Он опустил глаза и стал читать «Путеводитель Фодорс». «Одним из
племен, населявших Огненную землю,
были Ямана, что как существительное означает „люди, не животные“, а как глагол –
„жить, дышать, быть счастливым, излечиваться
от болезней, обретать ясность“. Если же прибавить это слово как суффикс к слову „рука“,
получится „дружба“».
Гериону привезли обед. Он развернул и съел всё, что в нем было, жадно ища
запах, который он почувствовал
несколько минут назад, – но тщетно. Ямана тоже, прочел он, исчезли с лица земли
к началу двадцатого века –
их выкосила корь, которой они заразились от детей английских миссионеров.
Ночная темнота скользила по миру за окном,
и пространство внутри самолета становилось всё меньше и холоднее. Неоновые дорожки
на потолке погасли.
Герион закрыл глаза и слушал двигатели, вибрирующие глубоко в залитых луной
каналах его мозга. Любое движение
приводило его колени в жесткий контакт с наказанием.
Он снова открыл глаза.
В начале салона висел видеомонитор. Южная Америка светилась на нем
как авокадо. Прирастающая красная линия
показывала движение самолета. Он смотрел, как она маленькими шажками продвигается
от Майами
к Пуэрто-Рико со скоростью 972 километра в час. Мужчина, сидевший перед Герионом,
тихонько прислонил видеокамеру
к голове своей спящей жены и снимал на видео видеомонитор,
который теперь
помимо Велосидад показывал Температуру экстерьор (-50 градусов C°)
и Альтуру (10 670 метров).
«У Ямана, которых проплывавший мимо на „Бигле“ Дарвин из-за их грязи и бедности
посчитал обезьянолюдьми, не стоящими
изучения, было пятнадцать слов для обозначения облаков и более пятидесяти для различной
родни. Среди вариантов глагола
„кусать“ у них было слово, означавшее „внезапно наткнуться на что-то твердое,
когда ешь мягкое, например
на жемчужину в мидии“». Герион съехал вниз, потом сел повыше в кресле,
пытаясь ослабить
узлы боли в позвоночнике. Попробовал сесть немного боком, но не нашел, куда деть левую руку.
Снова подался вперед,
при этом случайно погасив лампочку и уронив на пол книгу.
Женщина на соседнем сиденьи застонала
и повалилась на подлокотник как раненый тюлень. Он сидел в онемелой темноте.
Снова голодный.
Экран показывал местное (Бермудское) время – без десяти два.
Из чего состоит время?
Герион чувствовал, как оно собирается вокруг него, видел как его большие балластные глыбы
ложатся плотно одна к другой
от самых Бермуд до Буэнос-Айреса – слишком плотно. Легкие у него сжались.
Им овладел страх времени. Время
сдавливало его как меха аккордеона. Он наклонил голову, чтобы посмотреть в
маленький холодный черный глаз окна.
Снаружи надкусанная луна мчалась над снежным плато. Вглядываясь в огромный черный
с серебряным немир, который непостижимом образом двигался
и вместе с тем не двигался мимо болтающегося фрагмента человечества,
Герион чувствовал, как безразличие ревет снаружи
его черепной коробки. Мысль остекленела вдоль стенки черепа, скользнула
в канал под крыльями
и исчезла. Человек движется сквозь время. Это не значит ничего, кроме того, что он,
как брошенный гарпун, однажды достигнет цели.
Герион прислонился лбом к холодному твердому гудению двойного стекла и уснул.
На полу у него в ногах
лежал открытый «Путеводитель Фодорс». ГАУЧО ПРЕОДОЛЕВАЛ ВЕРХОМ БОЛЬШИЕ
РАССТОЯНИЯ ПО РАВНИННОЙ МЕСТНОСТИ И В ЭТОМ
ПРОСТОМ ДЕЙСТВИИ ПРИОБРЕТАЛ НЕСКОЛЬКО ПРЕУВЕЛИЧЕННОЕ
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ВЛАСТИ НАД СВОЕЙ СУДЬБОЙ.
 

XXVII. Митвельт

 
Нет человека без мира.
Красное чудовище сидело за угловым столиком в кафе «Митвельт» и писало на приобретенных открытках
цитаты из Хайдеггера.
 
 
Sie sind das was betreiben
в Буэнос-Айресе много
немцев и все они
футболисты погода чудесная
тебе бы здесь понравилось
 
 
ГЕРИОН
написал он брату, который теперь работал спортивным комментатором на материке.
Герион увидел, как в другом конце зала, у барной стойки,
рядом с бутылками виски, один официант говорит что-то другому на ухо.
Он подумал, что его,
наверное, скоро вышвырнут. Могли ли они по наклону его тела, по тому,
как двигалась его рука, понять, что он
пишет на немецком, а не на испанском? Скорее всего, это было незаконно. Последние три года
Герион изучал в университете
немецкую философию, официанты без сомнения знали и об этом. Он двинул мышцами
спины, поплотнее прижимая
крылья под огромным пальто, и перевернул следующую открытку.
 
 
Zum verlorenen Horen
В Буэнос-Айресе
много немцев и все
они психоаналитики
погода чудесная вам бы
здесь понравилось
ГЕРИОН
 
 
написал он своему преподавателю по философии. Но тут он заметил, что один из официантов
направился в его сторону. Легкие Гериона обдало
холодными брызгами страха. Он отчаянно рылся внутри себя в поисках испанских выражений.
Пожалуйста не вызывайте полицию –
как звучит испанский? он не мог вспомнить ни единого слова.
Немецкие неправильные глаголы
маршировали у него в голове, когда официант подошел к его столику и встал
со сверкающим белым полотенцем,
наброшенным на руку, слегка наклонившись к Гериону. Aufwarts abwarts
ruckwarts vorwarts auswarts einwarts
плавали безумными кругами друг вокруг друга, пока Герион смотрел, как официант
плавным движением извлекает чашку
из-под открыточных завалов и поправляет полотенце,
интересуясь на безупречном английском
Не желает ли джентельмен еще эспрессо? но Герион уже неловко вставал
из-за стола с открытками
в руке, монетки падали на скатерть, он с грохотом вышел вон.
Он не боялся, что над ним будут смеяться,
к этому жизнь крылатого красного чудовища приучила Гериона еще в детстве,
его привело в отчаяние то,
что собственный ум бросил его с пустотой. Возможно, он сумасшедший. В седьмом классе
он сделал проект на тему этой своей тревоги.
В тот год его начал интересовать шум, который производят цвета. Розы с храпом
неслись на него из другого конца сада.
Ночью он лежал в кровати и слушал как серебряный свет звезд разбивается о
москитную сетку на окне. Большинство
из тех, кого он опрашивал для проекта, вынуждены были признать, что не слышат,
как кричат розы,
заживо горящие в полуденном солнце. Как лошади, подсказывал Герион,
как лошади на войне. Нет, говорили они, мотая головой.
Почему говорят что у растений стрелки? спрашивал он. Не из-за того ли как они щелкают.
Они внимательно смотрели на него. Тебе нужно
опрашивать розы а не людей, сказал ему учитель. Гериону понравилась эта идея.
На последней странице его проекта
была фотография розового куста, который мама посадила под окном кухни.
Четыре розы пылали.
Они стояли прямые и чистые, вцепляясь в темноту как пророки,
и, завывая, извергали колоссальные откровенности
из расплавленных гортаней. А твоя мама не была против –
Синьор! Что-то твердое ударилось
ему в спину. Герион стоял посреди тротуара
в Буэнос-Айресе, люди лились
потоком со всех сторон его большого пальто. Люди, подумал Герион,
для которых жизнь –
удивительное приключение. Он двинулся вперед, в трагикомедию толпы.
 

XXVIII. Скептицизм

 
На красном небе над гаванью распутывалась паста голубого облака.
Буэнос-Айрес расплывался рассветом. Герион уже час бродил
по потным черным мостовым
и ждал, когда кончится ночь. Мимо грохотали машины. Он закрыл
рукой рот и нос, когда пять старых автобусов,
кренясь, вывернули из-за угла и резко остановились один за другим,
изрыгая копоть. Пассажиры хлынули в них
как насекомые – в коробки с лампочками, и весь эксперимент с ревом унесся прочь.
Таща за собой свое тело,
как мокрый матрас, Герион с трудом поднимался в гору. В кафе «Митвельт» было много народу.
Он нашел столик в углу
и подписывал открытку для мамы:
 
 
Die Angst offenbart das Nichts
В Буэнос-Айресе много
немцев и все они
девушки продающие сигареты погода
чу –
 
 
когда кто-то решительно стукнул по его ботинку, упертому в стул напротив.
Не возражаете если я к вам присоединюсь?
Желтая борода уже отодвигал стул. Герион убрал ногу.
Людно сегодня,
сказал желтая борода, поворачиваясь, чтобы подозвать официанта – Por favor hombre!
Герион вернулся к открытке.
Подписываете открытки своим подружкам? Посреди желтой бороды
виднелся маленький, как сосок, розовый рот. Нет.
Вы говорите как американец я угадал? Вы из Штатов?
Нет.
Официант принес хлеб и джем, и желтая борода склонился над едой.
Вы приехали на конференцию? Нет.
Большая конференция в эти выходные в университете. Философия. Скептицизм.
Античный или новый? не удержался
Герион. Ну как, сказал желтая борода, подняв голову,
тут всех собрали и античных
и новых. Оплатили мне перелёт из Ирвайна. Мой доклад в три.
А какая тема? спросил Герион,
стараясь не смотреть на сосок. Бесстрастность. Сосок сморщился.
То что в античности называли
атараксией. Невозмутимость, сказал Герион. Совершенно верно. Вы знаете древнегреческий?
Нет но я читал скептиков. Так вы
преподаете в Ирвайне. Это Калифорния? Да Южная Калифорния – но в следующем году
я буду в ЭмАйТи получил грант на исследование.
Герион смотрел, как маленький красный язык слизывает с соска джем. Меня интересует эротизм
сомнения. Почему? спросил Герион.
Желтая борода отодвинулся на стуле – Как предпосылка – и замахал
официантам через весь зал –
настоящего поиска истины. При условии что вы готовы отказаться – он встал – от
фундаментальной человеческой особенности –
он поднял руки, как бы предупреждая об опасности корабль в море, – желания знать. Он сел.
Думаю я готов, сказал Герион.
Извините? Ничего. Проходивший мимо официант нашлепнул счет на маленький металлический
штырь на столике.
Снаружи грохотали автомобили. Рассвет поблек. Газово-белое зимнее небо
опустилось на Буэнос-Айрес как кляп.
Вы не хотели бы послушать мой доклад? Мы могли бы вместе поехать на такси.
Ничего если я пофотографирую?
 

XXIX. Склоны

 
Герион, хоть и чудовище, умел быть приятным собеседником.
 
 
Он попытался, когда они с шумом мчались по Буэнос-Айресу в маленьком такси.
Оба ехали сзади,
вдавленные в спинку сиденья, с коленями у груди,
и Герион с неудовольствием
ощущал бедром подпрыгивающее бедро желтой бороды и чувствовал дыхание из соска.
Он усиленно смотрел прямо перед собой.
Водитель высунулся в окно и изливал поток ругани на пешеходов,
пролетая мимо них на красный.
Он радостно ударил по приборной панели и зажег новую сигарету, вильнув влево
и подрезав велосипедиста
(тот отскочил на тротуар и нырнул в переулок),
потом перестроился перед
тремя автобусами и резко встал, подрагивая, за другим такси. БИИИИИИИИИИИИИИП.
Гудки аргентинских автомобилей мычат как коровы.
В окно полетели новые проклятья. Желтая борода тихонько посмеивался.
Как у вас с испанским? спросил он у Гериона.
Не очень хорошо а у вас?
Я довольно бегло на нем говорю. Год жил в Испании работал над исследованием.
Бесстрастности?
Нет сводов законов. Изучал социологию древних кодексов.
Вас интересует справедливость?
Мне интересно как люди решают что звучит как закон.
И какой у вас любимый свод законов?
Хаммурапи. Почему? Четкость. Например? Например:
«Тот кого поймали на
воровстве во время пожара должен быть брошен в огонь». Хорошо правда? – если бы
справедливость существовала
она должна была бы звучать так – компактно. Чисто. Ритмично.
Как мальчик-слуга.
Извините? Ничего. Они подъехали к Университету Буэнос-Айреса.
Желтая борода и таксист
немного поругали друг друга, после чего гроши, о которых шел спор, были уплачены,
и такси, гремя, укатило прочь.
Что это за место? спросил Герион, когда они поднимались по ступеням белого
бетонного склада, изрисованного граффити.
Внутри было холоднее, чем на зимней улице. Изо рта шел пар.
Заброшенная сигаретная фабрика, ответил желтая борода.
Почему здесь так холодно?
У них нет денег на отопление. Университет на мели. В напоминавшем пещеру пространстве
повсюду были развешены транспаранты.
Герион сфотографировал желтую бороду под транспарантом, на котором было написано
 
 
NIGHT ES SELBST ES
TALLER AUTOGESTIVO
JUEVES 18-21 HS
 
 
Потом они поднялись в пустой зал, который назывался
Преподавательская. Ни одного стула. На длинном прибитом к стене куске оберточной бумаги
ручкой и карандашом были написаны имена.
ВЕДЕМ СПИСОК АРЕСТОВАННЫХ И ПРОПАВШИХ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ, прочел желтая борода.
Muy impressivo, сказал он стоявшему рядом
молодому человеку, тот только посмотрел на него. Герион старался не
задерживаться взглядом ни на одном из имен.
Вдруг это имя кого-то живого. В комнате или в муках или ждущего смерти.
Однажды в четвертом классе
их водили посмотреть на пару белух, которых только что выловили
у верхних порогов реки Черчилль.
После этого по ночам он лежал в постели с открытыми глазами и думал
о китах в безлунной
воде аквариума, где их хвосты касаются стен, – такие же живые, как и он,
на своей стороне
ужасных склонов времени. Из чего состоит время? спросил Герион, внезапно
поворачиваясь к желтой бороде,
тот посмотрел на него с удивлением. Время ни из чего не состоит. Это абстракция.
Просто значение которое
мы сообщаем движению. Но я вижу – он посмотрел на часы – к чему вы.
Не хотелось бы опоздать
на собственную лекцию правда? Пойдемте.
Зимой закат начинается рано, притупляется кромка света. Герион
поспешил за желтой бородой
по тускнеющим коридорам мимо студентов, которые обсуждали что-то, стоя группками, тушили
сигареты подошвами ботинок
и не смотрели на него, в аудиторию с кирпичными стенами и беспорядком крошечных парт.
Одна свободная сзади. Герион
с трудом поместился за ней в своем пальто. Положить ногу на ногу он не смог. Присутствия
темнели ссутулившись за другими партами.
Над ними плыли облака сигаретного дыма, пол был покрыт толстым слоем окурков.
Гериону не нравились классы без рядов.
Его мозг пробегал туда-сюда по беспорядку парт, пытаясь обнаружить
прямые линии. Каждый раз когда он доходил
до парты, которая выбивалась, его заклинивало и он начинал заново. Герион старался слушать.
Un poco misterioso, говорил
желтая борода. С потолка ярко светили семнадцать неоновых ламп. Я вижу ужасающие
пространства вселенной которые меня обступают…
желтая борода процитировал Паскаля и принялся громоздить слова вокруг его ужаса,
так что в конце концов он почти совсем скрылся из виду –
Герион перестал слушать и увидел, как склоны времени завертелись вспять и остановились.
Он стоял рядом с матерью
у окна, был зимний вечер. Тот час, когда снег становится голубым,
и зажигаются фонари, и на границе леса может
вдруг застыть заяц, неподвижный, как слово в книге. Этот час они с матерью
проводили вместе. Они не
включали свет, а молча стояли и смотрели, как на них волной накатывает
ночь. Видели, как
она приближается, касается их, движется дальше и исчезает. Мамина сигарета тлела в темноте.
Желтая борода тем временем перешел
от Паскаля к Лейбницу и теперь писал на доске формулу:
[НЕОБХ] = А '7d Б
которую он разъяснил с помощью предложения «Если Фабиан белый, то Тома такой же белый».
Почему Лейбница должна была заботить
относительная бледность Фабиана и Тома, Герион не понял,
хоть и заставлял себя
слушать монотонный голос. Он заметил, что слово necesariamente повторилось четыре раза,
потом пять, потом примеры
вывернулись наизнанку и теперь Фабиан и Тома соревновались в чернокожести.
Если Фабиан черный, то Тома такой же черный.
Вот, значит, что такое скептицизм, думал Герион. Белое это черное. Черное это белое.
Так я, может, и о красном что-то новое узнаю.
Но примеры иссякли и перешли в la consecuencia, которая становилась всё громче и громче,
пока желтая борода ходил взад-вперед
по своему королевству серьезности, огороженному вескими словами, и отстаивал убеждение
в изначальном величии человека –
или он с ним спорил? Герион мог пропустить отрицательное наречие, – и закончил
Аристотелем, который
сравнивал философов-скептиков с овощами и чудовищами. Так пуста и
странна была бы жизнь человека,
который попытался бы жить без убеждения в возможности убежденности. Аристотель, господа.
Лекция завершилась
негромкими Muchas gracias из разных концов комнаты. Потом кто-то задал вопрос
и желтая борода
снова начал говорить. Все закурили еще по сигарете и согнулись за партами.
Герион смотрел, как завихряется дым.
Снаружи уже село солнце. Зарешеченное окошко было черным. Герион сидел завернувшись
сам в себя. Этот день когда-нибудь кончится?
Его взгляд переместился на часы над доской, и он нырнул
в свой любимый вопрос.
 

XXX. Расстояния

 
«Из чего состоит время?» – этот вопрос давно волновал Гериона.
Где бы он ни оказался, он спрашивал об этом. Как вчера в университете.
Время это абстракция – просто значение
которое мы сообщаем движению. Герион думает об этом ответе, стоя на коленях
перед ванной в номере отеля
и окуная снимки в проявитель. Он достает
один из отпечатков и цепляет прищепкой
на бельевую веревку, натянутую между телевизором и дверью. На фотографии
несколько человек сидят за партами
в аудитории. Парты выглядят слишком маленькими для них – но Гериона не интересует,
удобно ли людям. Гораздо правдивее
время, которое забредает на фотографии и останавливается. Высоко на стене висят белые
электрические часы. На них без пяти шесть.
В шесть ноль пять философы покинули аудиторию
и отправились в бар неподалеку,
который назывался «Герра Сивиль». Желтая борода гордо плыл впереди,
как гаучо, ведущий свою инфернальную банду
через пампасы. Гаучо – хозяин мира, который его окружает, думал Герион,
сжимая фотоаппарат и держась позади всех.
«Герра Сивиль» оказался комнатой с белыми оштукатуренными стенами и трапезным столом.
Когда Герион вошел, остальные
уже были увлечены разговором. Он сел за стол напротив мужчины
в круглых очках.
Ты что будешь Лазер? спросил того кто-то из соседей слева.
М-м дай подумать здесь хороший капучино
мне капучино пожалуйста побольше корицы и – он поправил очки –
тарелку оливок.
Он посмотрел через стол. Вас зовут Лазарь? спросил Герион.
Нет Лазер. Как лазерный луч – вы
будете что-то заказывать? Герион посмотрел на официанта. Кофе пожалуйста.
И снова повернулся к Лазеру. Необычное имя.
Не очень на самом деле. Меня назвали в честь дедушки. Элеазар довольно распространенное
еврейское имя. Но мои родители
были атеисты так что – он развел руками – небольшая аккомодация. Он улыбнулся.
Вы тоже атеист? спросил Герион.
Я скептик. Сомневаетесь в существовании бога? Ну скорее я верю что у бога
хватает здравого смысла сомневаться во мне.
Что такое смертность как не божественное сомнение мелькающее над нами? Бог на секунду
приостанавливает суждение и ОП! мы исчезаем.
Со мной это часто происходит. Вы исчезаете? Да а потом возвращаюсь.
Я называю это мгновения смерти. Оливку?
добавил он – между ними мелькнула рука официанта с тарелкой.
Спасибо, сказал Герион
и впился в оливку. Пимиенто обжег и оживил его рот как внезапный закат.
Он был очень голоден и съел еще семь,
быстро. Лазер наблюдал за ним с легкой улыбкой. Вы едите как моя дочь. С некоторой
как бы это сказать ясностью.
Сколько лет вашей дочери? спросил Герион. Четыре – еще не вполне человек. Или возможно
немного больше чем человек. Это
из-за нее я начал замечать мгновения смерти. Дети заставляют тебя увидеть расстояния.
Какие «расстояния»?
Лазер замолчал и взял с тарелки оливку. Он медленно покрутил ее на зубочистке.
Ну вот например сегодня утром
я сидел за письменным столом и смотрел на акации которые растут рядом
с нашим балконом красивые деревья очень высокие
и со мной была моя дочь ей нравится стоять рядом и рисовать пока
я пишу в дневнике. Сегодня
утром было очень солнечно неожиданно ясное небо как летом и я посмотрел наверх
и увидел тень птицы промелькнувшую
по листве акации как будто это была проекция на экране и мне показалось что я
стою на холме. Я забрался
на вершину холма, и вот я здесь у меня ушло полжизни на то чтобы здесь оказаться
а дальше склон идет вниз.
Где-то позади оборачиваясь я видел свою дочь как она начинает карабкаться вверх
быстро так что руки мелькают как маленький золотой
зверек в свете утреннего солнца. Вот кто мы. Создания движущиеся по холму.
На разных расстояниях друг от друга, сказал Герион.
На постоянно меняющихся расстояниях. Мы не можем друг другу помочь или даже
крикнуть что-то – и что бы я ей сказал,
«Не торопись так»? За спиной у Лазера прошел официант. Он двигался слегка под наклоном.
Черный воздух улицы тяжело ударился
в окна. Лазер посмотрел на часы. Я должен идти, сказал он
и стал наматывать на шею свой желтый шарф,
поднимаясь из-за стола. О, не уходи, думал Герион, чувствуя, что начинает
соскальзывать с поверхности комнаты,
как оливка с тарелки. Когда угол наклона достигнет тридцати градусов,
он исчезнет в собственной пустоте.
Но потом его взгляд поймал взгляд Лазера. Было приятно с вами поговорить, сказал Лазер.
Да, ответил Герион. Спасибо.
Они мягко пожали руки. Лазер слегка поклонился, повернулся и вышел. Порыв ночи
ворвался в дверь,
и все внутри качнулись, как колосья в поле, а потом продолжили говорить.
Герион погрузился в свое пальто, позволив
теплому, как ванна, разговору течь над собой. На мгновение он почувствовал себя цельным
и неделимым. Философы
шутили про сигареты, испанские банки и Лейбница, потом про политику.
Один из них рассказывал о том, как
губернатор Пуэрто-Рико недавно заявил, что несправедливо исключать
граждан из демократического процесса
на том лишь основании, что они безумны. Оборудование для голосования привезли
в психиатрическую больницу. И в самом деле,
сумасшедшие показали себя ответственными и творческими избирателями. Многие улучшили бюллетени,
вписав имена кандидатов,
которые, по их мнению, могли бы помочь стране. Чаще всех упоминались
Эйзенхауэр, Моцарт и Хуан де ла Крус. Следующим
заговорил желтая борода, он рассказывал об Испании. Франко тоже понимал,
что от сумасшедших может быть польза.
Он имел привычку автобусами свозить сторонников на свои выступления.
Однажды с этой целью были опустошены
местные сумасшедшие дома. На следующий день газеты радостно сообщали:
СЛАБОУМНЫЕ С ТОБОЙ ДО КОНЦА, ФРАНКО!
У Гериона скулы болели, так он улыбался. Он осушил свой стакан с водой и жевал
кусочки льда, потом взял
стакан Лазера. Он умирал от голода. Стараться не думать о еде. Ужина
не видать часов до десяти.
Он заставил себя переключить внимание обратно на разговор, который теперь шел о хвостах.
Мало кто знает,
говорил желтая борода, что двенадцать процентов детей рождаются
с хвостами. Врачи замалчивают эту информацию.
Они отрезают хвост чтобы не пугать родителей. Интересно сколько процентов
рождаются с крыльями, сказал Герион
в воротник пальто. Потом они стали обсуждать природу скуки
и закончили длинной шуткой про монахов
и суп, которую Герион не мог понять, хотя ему объясняли ее дважды.
Соль была
в испанском выражении, означающем скисшее молоко, которое заставляло философов ронять
головы на стол, обессилев от смеха.
Шутки делают их счастливыми, думал Герион, наблюдая за ними. А потом явилось чудо
в виде тарелки с сэндвичами.
Герион взял три и зарылся ртом во вкуснейший квадрат белого хлеба
с помидорами, маслом и солью.
Он думал о том, как это вкусно, о том, как он любит скользкую еду, о том, что
скользкость бывает разных типов.
Я философ сэндвичей, решил он. Философ вещей, которые хороши внутри.
Ему хотелось бы обсудить это с кем-нибудь.
На мгновение нежнейшие листья жизни укутали его в растущее счастье.
Вернувшись в номер,
он установил фотоаппарат на подоконнике, включил таймер, и лег
на кровать.
На черно-белой фотографии обнаженный юноша лежит в позе эмбриона.
Он назвал ее «Никакого хвоста!».
Причудливое плетение его крыльев раскинуто на кровати словно черная кружевная
карта Южной Америки.