Текст книги "Замужество Сильвии"

– В самом деле? – сказал он, с явным желанием оскорбить меня, – вы совсем не производите такого впечатления.

Но я продолжала как ни в чем не бывало.

– Вам необходимо признать перед женой свою ответственность за болезнь ребенка.

– В таком случае, – произнес он надменным тоном, – я отказываюсь продолжать этот разговор и прошу вас сейчас же прекратить его.

Я могла поймать его на слове и подождать, пока он сам решит предложить мне условия. Но это казалось мне ребячеством, принимая во внимание серьезность вопроса, который нам надо было решить. Через несколько минут я спокойно заговорила снова.

– Мистер ван Тьювер, вы хотите, чтобы я поверила, будто до вашей женитьбы вы вели целомудренную жизнь?

Он изумительно владел собой. Его холодные серые глаза не отрывались от меня; должно быть, я казалась ему таким же необычайным чудовищем, как и он мне.

Наконец, видя, что он не желает отвечать, я холодно сказала:

– Мы гораздо быстрее продвинем дело, если вы оставите мысль о том, что сможете отстранить меня или уклониться от создавшегося положения.

– Миссис Аббот, – воскликнул он вдруг, – договоримся до конца. Что вам от меня нужно? Денег?

До этой минуты мне казалось, что я подготовлена ко всему, но ничего подобного я никак не ожидала. Я вытаращила на него глаза, затем отвернулась.

– И подумать, что этот человек – муж Сильвии! – прошептала я едва слышно.

– Миссис Аббот, – воскликнул он, – кто же поймет, какой цели вы добиваетесь?

Но я отвернулась от него и долгое время сидела молча, глядя на воду. Какой смысл спорить с таким человеком, изливать ему свою душу? Не лучше ли прямо открыть все Сильвии и предоставить ей действовать самой? Наконец он заговорил снова, обращаясь на этот раз к моей спине, и голос его звучал чуточку менее надменно.

– Миссис Аббот, вы должны понять, что я ничего не знаю о вас. Кто вы, каковы ваши намерения и отношения с моей женой? Как же прикажете мне судить обо всем этом? Вы угрожаете мне чем-то, на мой взгляд, совершенно несообразным. Как же мне отнестись к вашим словам? Если вы хотите, чтобы я понял вас, скажите мне ясно и просто, чего вы от меня хотите.

Я рассудила, что, живя в мире, нужно принимать его таким, каков он есть.

– Я сказала вам, чего я хочу, – ответила я. – Но если это нужно, я могу повторить еще раз. Я надеялась убедить вас в том, что ваш долг – пойти к жене и рассказать ей правду.

Он промолчал несколько минут, чтобы вполне овладеть собой.

– А не объясните ли вы мне, что хорошего можно ожидать от этого?

– Ваша жена, – сказала я, – должна знать, в чем дело, чтобы оградить себя на будущее время. Для этого существует только один способ – сказать ей правду. Вы любите ее и вы человек, не привыкший обходиться без того, что ему нравится…

– Великий Боже! – воскликнул он. – Не думаете ли вы, что мне мало одного слепого ребенка!

Это было первое человеческое восклицание, которое я услышала от него.

– Я уже думала об этом. К сожалению, медицинские книги говорят нам, что в семьях нередко бывает и по нескольку слепых детей. Другого выхода нет: Сильвия должна все узнать. Весь вопрос заключается в том, кто скажет ей об этом. Вы должны понять, что, убеждая вас сделать это, я забочусь не только о ее благе, но и о вашем. Само собой разумеется, что я не заикнусь ей о том, что мне пришлось уговаривать вас. Тогда все это предстанет ей в благоприятном свете. Она подумает, что вы сознаете свою вину перед ней, стремитесь загладить этот грех и намерены в будущем поступать по отношению к ней всегда честно и прямо. Как только она поймет, что вы виноваты не больше других мужчин вашего класса, что вы не сделали ничего более дурного, чем они…

– Вы думаете, что ее можно будет убедить в этом? – нетерпеливо оборвал он меня.

– Я постараюсь, чтобы она поверила, – ответила я.

– Вы, по-видимому, очень уверены в своем умении управлять моей женой.

– Если вы не измените вашего враждебного тона, – ответила я сурово, – я буду лишена возможности помочь вам.

– Простите, – сказал он, но в тоне его не было искренности.

Я продолжала:

– Тут можно многое сказать в вашу защиту. Я понимаю, что вас нельзя строго осуждать за тот ответ, который вы дали епископу Чайльтону. Вы могли искренне верить в то, что написали, могли даже найти врачей, которые подтвердили бы вам, что вы можете спокойно вступить в брак. По поводу этой болезни существует общераспространенное заблуждение. Мужчины считают, что в хронической форме она не передается женщине, а между тем новейшие исследования говорят как раз обратное. Вы можете объяснить все это Сильвии, и я поддержу вас. Вы были влюблены в нее, вы хотели, чтобы она стала вашей женой. Пойдите же к ней теперь и признайтесь чистосердечно, что причинили ей зло. Попросите простить вас и дать вам возможность по мере сил облегчить ей этот тяжелый крест.

Я еще долго изливала перед ним свою душу. Когда я кончила, он сказал:

– Миссис Аббот, я терпеливо выслушал все ваши остроумные предложения. В ответ я попрошу вас только не вмешиваться больше в эту интимную область, которая касается только моей жены и меня.

Он снова вернулся к исходному пункту нашего разговора и старался спрятаться от суровой и грозной действительности за ширмы условности. Не так же ли он отвечал обычно на доводы Сильвии? Я почувствовала желание высказать ему откровенно, что я о нем думаю.

– Вы гордый человек, мистер ван Тьювер, и очень упрямый к тому же. Вам трудно унизить себя перед вашей женой и попросить прощения. Скажите, не это ли заставляет вас колебаться? Не боитесь ли вы, что после такого признания вам придется занять в семье второстепенное положение, что вы не сможете больше повелевать Сильвией? Вас, может быть, пугает то, что вы вложите ей в руки орудие самозащиты?

Он молчал.

– Прекрасно, – сказала я наконец. – В таком случае позвольте сказать вам, что я не допущу, чтобы мужчина занял такое положение в жизни женщины. Женщинам и так приходится выносить на себе большую часть жизненных тягот, они выполняют половину или даже больше половины повинностей, связанных с ним, а потому я считаю необходимым, чтобы они пользовались правом голоса в семейных делах.

Разумеется, я могла с таким же успехом прочитать эту маленькую лекцию по женскому вопросу перед сфинксом.

– Как вы недальновидны! – воскликнула я наконец. – Неужели вы не понимаете, что Сильвия рано или поздно сама докопается до истины?

Это происходило в те дни, когда газеты и журналы еще только начинали интересоваться вопросами гигиены брака и половых отношений. Но все же в них уже попадались заметки и статьи на эту тему. У меня в сумочке как раз находилась газетная статья по поводу циркуляра, изданного одним из городских комитетов здравоохранения. В этом циркуляре говорилось о том, как уберечь новорожденных детей от слепоты, и обсуждались причины этого несчастья. Но почтовое ведомство Соединенных Штатов запретило распространять его по почте.

– Представьте себе, – сказала я, вынимая газету, – что эта статья попалась бы на глаза Сильвии. Разве она не навела бы ее на правильный след? Она появилась в газете третьего дня, и я только по чистой случайности заметила ее раньше Сильвии. Неужели вы думаете, что так может продолжаться всегда?

– Теперь, когда я здесь, – ответил он, – я с удовольствием избавлю вас от этой ответственности.

Такое заявление, разумеется, взбесило меня, и я выпустила из своего лука стрелу, которая должна была пробить его шкуру.

– Мистер ван Тьювер, – сказала я, – человек, занимающий такое видное положение, легко может сделаться предметом сплетен и скандала. Представьте себе, что кто-нибудь из ваших врагов пошлет вашей жене анонимное письмо. Или предположите, что это сделает какая-нибудь женщина, которая считает себя обиженной вами.

Я приостановилась. Он бросил на меня испытующий взгляд и снова надел свою непроницаемую маску.

– Моя жена поступит так, как поступают другие женщины в ее положении. Она оставит без внимания выпады всяких шантажистов и сплетников.

С минуту длилось молчание.

– Я верю в брак, – снова начала я. – Я уважаю его как нечто священное и сделала бы все возможное, чтобы сохранить и уберечь всякий брак. Но я считаю, что он должен основываться на полном равенстве сторон. Я готова бороться за то, чтоб это было так, и всякое супружество, где отсутствует подобное равенство, я называю не браком, а рабством и буду так же ожесточенно стараться разрушить его. Неужели вам непонятно такое отношение к супружеству со стороны женщины?

Он продолжал молчать. Но я все еще не хотела складывать оружие.

– Мистер ван Тьювер, – взмолилась я, – я много старше вас. Я много испытала в жизни и видела страдания много глубже ваших. И я совершенно искренно стараюсь помочь вам. Неужели вы не можете заставить себя высказаться откровенно? Может быть, вам никогда не приходилось разговаривать с женщиной о подобных вещах, я хочу сказать, с порядочной женщиной. Но я могу вас уверить, что многие мужчины находили это вполне возможным и никогда не раскаивались в том, что доверились мне.

Я начала рассказывать ему о своих сыновьях и о том, что я сделала для них, рассказала о множестве других юношей, их одноклассниках, которые приходили ко мне делиться своими сомнениями и горестями. Меня не обмануло собственное красноречие, были, несомненно, два-три мгновения, когда он действительно заколебался. Но затем привычки, выработанные в течение целой жизни, снова вступили в свои права. Он сжал губы и сказал себе, что он Дуглас ван Тьювер. Такие вещи были возможны в простых западных колледжах, но они шли вразрез с обычаями Гарвардского университета и традициями клубов, расположенных на Пятой авеню.

Он не мог превратиться в мальчика, он вообще никогда не был мальчиком и не знал, что такое детство. С той поры, как Дуглас ван Тьювер помнил себя, он всегда был значительной персоной. Я вспомнила вдруг о старом стряпчем семьи ван Тьювера, сухом педанте с тонкими губами, который принимал деятельное участие в воспитании Дугласа. Сильвия описывала мне, как он, сидя у них за обедом, сетовал на безрассудство людей, допускающих «неприятные вещи». Только это и беспокоило таких старых семейных стряпчих – не то, что люди вызывают неприятности, а то, что они «допускают» их. Ведь так легко игнорировать дерзкие вопросы! И как мало людей достаточно благоразумных, чтобы понять это! Мне казалось в этот момент, что рядом с Дугласом ван Тьювером я вижу тень старого стряпчего с сухими тонкими губами.

Поддавшись последнему порыву отчаяния, я воскликнула:

– Представьте себе даже, что я исполню ваше требование и соглашусь скрыть от Сильвии правду, но ведь все равно придет день, когда она прямо задаст вам вопрос: «Не эта ли болезнь вызвала слепоту моего ребенка?» Что вы ответите ей тогда?

– Я отвечу ей, – произнес он своим холодным ровным голосом, – что существуют тысячи самых невинных способов заразиться этой болезнью.

Наступило долгое молчание. Наконец он заговорил снова, и голос его звучал так бесстрастно, как будто мы только что в первый раз встретились с ним.

– Верно ли я понял вас, миссис Аббот: в случае, если я отвергну ваш совет и откажусь сказать жене то, что вы называете правдой, вы сделаете это сами?

– Вы совершенно правильно поняли меня, – ответила я.

– А разрешите спросить вас, когда вы намерены привести эту угрозу в исполнение?

– Я подожду, – сказала я, – я дам вам возможность обдумать это и посоветоваться с врачами, если у вас будет такое желание. Я не предприму ни одного шага, не предупредив вас об этом.

– Чрезвычайно вам признателен, – сказал он с легким оттенком иронии. И на этом наш разговор кончился.

Наш остров уже виднелся вдали, и я горела нетерпением поскорее избавиться от общества этого человека. Но когда мы подошли ближе, я заметила маленькую моторную лодку, направлявшуюся прямо к нам. Ни я, ни ван Тьювер не произнесли ни слова, оба мы следили за лодкой, и он, должно быть, так же как и я, удивлялся, зачем ее послали нам навстречу. Когда лодка достаточно приблизилась, я увидела в ней доктора Перрина и доктора Джибсона.

Мы замедлили ход, лодка сделала то же самое и наконец остановилась на расстоянии нескольких футов от нас. Доктор Перрин поздоровался с ван Тьювером и, представив ему своему коллегу, сказал:

– Мы выехали навстречу, чтобы поговорить с вами. Не будете ли вы так добры перейти в эту лодку?

– Разумеется, – ответил ван Тьювер.

Оба судна подошли совсем близко друг к другу, и пересадка совершилась. Человек, управляющий моторной лодкой, перешел на баркас, повинуясь, очевидно, заранее полученной инструкции.

– Вы, надеюсь, извините нас, – обратился ко мне доктор Перрин.

Человек, пересевший на баркас, сказал несколько слов капитану, машина дала ход, и мы отошли на порядочное расстояние, с которого нельзя было ничего расслышать. Мне все это показалось немного странным, но я решила, что доктора, пожалуй, беспокоятся относительно того, что я могла сказать ван Тьюверу. Придя к такому выводу, я забыла об этом маленьком инциденте и стала перебирать в уме подробности только что пережитой сцены. Произвела ли я на него впечатление? Об этом мне трудно было судить. Он, несомненно, притворялся более равнодушным, чем был в действительности. Но как бы там ни было, а ему все же придется понять, что он находится в моей власти, и рано или поздно пойти на уступки.

С моторной лодки раздался оклик, и мы снова подошли к ней.

– Не будете ли вы так любезны перейти к нам, миссис Аббот? – обратился ко мне доктор Перрин, и когда я исполнила его просьбу, он снова приказал баркасу отъехать. Ван Тьювер не произнес ни слова, но я заметила на его лице напряженное выражение, да и все остальные тоже, как мне показалось, были чем-то взволнованы.

Как только мы оказались достаточно далеко от баркаса, доктор Перрин обернулся ко мне и сказал:

– Миссис Аббот, мы выехали навстречу мистеру ван Тьюверу, чтобы предупредить его о неприятной случайности, которая только что произошла. Миссис ван Тьювер спала у себя в комнате, а мисс Лиман и няня находились в соседней комнате. Они позволили себе сделать несколько неосторожных замечаний насчет того, о чем мы уже не раз беседовали, а именно: следует ли сообщить жене мистера ван Тьювера о некоторых обстоятельствах, как вдруг увидели, что миссис ван Тьювер стоит на пороге…

Я взглянула на Дугласа ван Тьювера.

– Теперь она знает! – воскликнула я.

– Мы не думаем, чтобы она знала, но у нее зародились подозрения, и она старается узнать правду. Она выразила желание видеть вас.

– Да, конечно, – сказала я.

– Она заявила, что хочет видеть вас, как только вы вернетесь, и просила не допускать к ней никого, даже мистера ван Тьювера, пока она не переговорит с вами. Вы понимаете, что все это грозит нам большими осложнениями, и поэтому мы нашли нужным обсудить совместно этот вопрос.

– Итак, миссис Аббот, – начал маленький доктор, – теперь перед нами уже не отвлеченный теоретический вопрос, а непосредственная действительность. Мы, как врачи, пользующие больную, считаем себя вправе иметь в этом деле решающий голос. Мы не находим…

– Доктор Перрин, – перебила я его, – перейдем к сути дела. Вы хотите, чтобы я начала ткать новую паутину лжи?

– Мы держимся того мнения, миссис Аббот, что в таких вопросах врачи, пользующие…

– Простите меня, – быстро перебила я. – Все это мы уже обсуждали с вами и, как вы знаете, кардинально разошлись во взглядах. Мистер ван Тьювер сказал вам, какое предложение я только что сделала ему?

– Что бы он пошел к жене…

– Да.

– Он говорил нам об этом и предложил сделать так, как вы советовали. Но нам кажется, что это будет большой ошибкой.

– Прошло уже три недели после родов, – сказала я, – всякая опасность родильной горячки несомненно миновала. Если бы вопрос шел об осторожности, то я, конечно, согласилась бы отложить на время это объяснение. Я охотно подождала бы несколько месяцев, но мне кажется, что такая отсрочка только ухудшит дело. Раз это случилось, нам следует воспользоваться тем, что мы все сейчас в сборе, и убедить ее снисходительно отнестись к мужу…

– Миссис Аббот, – прервал меня доктор Джибсон (он с трудом сдерживал свое возбуждение), – вы требуете, чтобы мы перешли границы нашего профессионального долга. Не дело врача решать, как жена должна отнестись к мужу.

– Доктор Джибсон, – ответила я, – но ведь это именно вы и собираетесь сделать, только вы стараетесь замаскировать этот факт. Ведь вы же хотите заставить миссис ван Тьювер принять вашу точку зрения на обязанности жены.

Доктор Перрин снова вмешался:

– Наша пациентка желает видеть вас, она ждет от вас указаний и совета. Вы должны отложить в сторону ваши убеждения и подумать о ее здоровье. Вы единственный человек, который может успокоить ее, и сделать это – ваш долг.

– Я знаю, что, по-вашему, я должна пойти к ней и снова обмануть ее, моего друга. Но она слишком много знает, чтобы долго поддаваться обману. Ведь вы знаете, как она умна. У нее голова юриста. Как я смогу убедить ее, что сиделки… да ведь я даже не знаю, что, собственно, они сказали?

– Мы все это записали для вас, – поспешно вставил доктор Перрин.

– Вы записали, конечно, с их слов. Но представьте себе, что они забыли что-нибудь из сказанного? Вы можете быть уверены, что Сильвия этого не забыла. Каждое слово выжжено у нее в мозгу. Она сопоставила с этим все, что слышала когда-нибудь: и болезнь своей подруги Гарриет Аткинсон, и то, что я рассказывала ей раньше о подобных вещах…

– А! – прорычал доктор Джибсон. – Я так и знал. Если бы вы не вмешивались с самого начала…

– Ну, ну, – постарался успокоить его доктор Перрин. – Ведь вы просили меня избавить вас от переговоров по этому поводу. Я вполне согласен с миссис Аббот, что общество напрасно игнорирует эти вопросы, но она, я уверен, тоже согласится со мной, что сейчас не время просвещать в этом направлении миссис ван Тьювер.

– Напротив, я ни за что не соглашусь с этим, – возразила я. – Если ее муж пойдет к ней и чистосердечно, искренно…

– Вы говорите вздор! – крикнул старый доктор, снова теряя самообладание. – С ней сделается истерика, она будет смотреть на своего мужа, как на какое-то гнусное существо, что-то вроде преступника.

– Конечно, она будет потрясена, – сказала я, – но у нее на редкость рассудительная и ясная голова. Я не знаю ни одного мужчины, который умел бы так разумно подходить к самым сложным вопросам, как она. Мы можем указать ей на все смягчающие обстоятельства, и она, несомненно, примет их во внимание. Она увидит, что мы защищаем ее права…

– Ее права!.. – Старик чуть не задохнулся от ярости.

– Ну, ну, доктор Джибсон, – вмешался его младший коллега. – Ведь вы же просили меня…

– Знаю, знаю. Но в качестве старшего из врачей, пользующих больную…

Доктор Перрин кое-как успокоил своего коллегу и снова принялся уговаривать меня. Но между его доводами я все время слышала голос доктора Джибсона, бормотавшего себе в бороду:

– Суфражистка!.. Фанатичка!.. Истерия!.. Женское равноправие!

Ветер дул слабо, и солнце пекло нас немилосердно, но я все же заставила себя спокойно выслушать их доводы. Все это было мне уже давно знакомо, но доктор Перрин желал, по-видимому, высказаться еще раз именно в присутствии Дугласа ван Тьювера.

– Доктор Перрин, – воскликнула я, – предположим даже, что я сделаю попытку обмануть ее, но ведь мы не сможем привести ей ни одного правдоподобного объяснения.

– Вы ошибаетесь, миссис Аббот, – возразил он, – давно установлен факт, что эта болезнь часто передается самым невинным путем, не заслуживающим никакого морального осуждения. И в данном случае я, кажется, могу объяснить, как произошел этот несчастный случай.

– Что вы хотите сказать?

– Не знаю, говорил ли я вам, что как раз перед родами миссис ван Тьювер меня позвали на другой остров к одной негритянке. И вот теперь я пришел к заключению, что, по всей вероятности, недостаточно тщательно простерилизовал свои инструменты. Это сознание, конечно, ужасно тяжело для врача; думать…

Он запнулся. Наступило долгое молчание. Я переводила глаза с одного мужского лица на другое. Двое из них твердо встретили мой взгляд, но третий отвернулся.

– Неужели он допустит, чтобы вы сказали это? – прошептала я наконец.

– Честь и справедливость приказывают мне сознаться в своей ошибке, миссис Аббот. Мне кажется…

Но я перебила его.

– Послушайте меня, доктор Перрин. Вы повинуетесь рыцарскому чувству и думаете, что помогаете человеку выпутаться из беды. Но я говорю, что всякий, кто позволит вам возвести на себя эти небылицы, презренный трус!

– Миссис Аббот, – свирепо рявкнул доктор Джибсон, – есть предел даже для женщины…

Наступила пауза.

– У вас, господа, свой кодекс нравственности, – заговорила я наконец тихим голосом. – Вы поддерживаете мужа и защищаете его вопреки всему. Я поняла бы это, если бы он был неповинен в том, что случилось, если бы могло существовать малейшее сомнение в его виновности. Но как же вы решаетесь защищать его, зная, что он виновен?

– Ни о каком знании тут не может быть и речи! – крикнул старый доктор.

– Я не знаю, – сказала я, – насколько он был откровенен с вами, но позвольте мне напомнить об одном обстоятельстве, которое хорошо известно доктору Перрину. Когда я приехала сюда, у меня были вполне определенные сведения насчет того, что нам следует опасаться появления симптомов этой болезни. Доктор Перрин знает, что я предупредила доктора Овертона еще в Нью-Йорке. Он сообщил вам об этом.

Наступило неловкое молчание.

Я посмотрела на ван Тьювера и увидела, что он весь подался вперед, пронизывал меня взглядом. Мне показалось, что он сейчас заговорит, но доктор Джибсон резко прервал молчание.

– Все это не имеет никакого отношения к делу. Нам нужно решить серьезный вопрос, а мы только и делаем, что уклоняемся в сторону. В качестве старшего из врачей, пользующих больную…

И он принялся читать мне лекцию об авторитете врача. Он говорил пять минут, десять минут, пока я не потеряла счет времени. В то время как он говорил, я думала о том, что я сделаю и что скажу, когда войду в комнату Сильвии. Что переживает сейчас моя бедная Сильвия, пока мы сидим здесь под палящим полуденным солнцем и спорим о ее праве на свободу и знание?

– Я всегда был положительным человеком, – между тем говорил доктор Джибсон, – но сегодняшний спор заставляет меня высказаться еще более положительно, чем когда-либо. В качестве старшего из врачей, пользующих больную, я решительно заявляю, что пациентке не следует ничего говорить.

Я не могла дольше выдержать.

– Я намерена сказать пациентке всю правду, – сказала я.

– Вы ничего не скажете ей.

– Но как же вы можете помешать мне?

– Вы не увидите ее.

– Но она желает видеть меня.

– Ей скажут, что вас здесь нет.

– И вы думаете, что это надолго удовлетворит ее?

Наступила пауза. Доктора смотрели на ван Тьювера, ожидая, чтобы он заговорил. И вот я снова услышала его холодный ровный голос.

– Мы сделали все, что могли. Никакого вопроса больше быть не может. Миссис Аббот не вернется в мой дом.

– Что? – воскликнула я в изумлении. – Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вас не возьмут назад на остров.

– Но куда же меня повезут в таком случае?

– Вас повезут на материк.

Я посмотрела на врачей. Никто из них не шевельнулся.

– И вы осмелитесь?.. – произнесла я наконец сдавленным голосом.

– Вы не оставляете мне выбора, – ответил ван Тьювер.

– Значит, вы хотите просто учинить надо мной насилие, – крикнула я, чувствуя, что мой голос дрожит от негодования.

– Вы покинули мой дом по собственной воле. Надеюсь, мне не нужно указывать вам, что я вовсе не обязан приглашать вас обратно.

– А что же Сильвия?.. – начала я и запнулась, испугавшись перспективы, которая открылась передо мной при этой мысли.

– Моей жене, – сказал ван Тьювер, – придется сделать окончательный выбор между своим мужем и самой замечательной из ее знакомых.

– А вы, господа? – обратилась я к докторам. – Вы одобряете такой оскорбительный поступок?

– Я в качестве старшего из врачей, пользующих больную… – начал доктор Джибсон.

Я снова обратилась к ван Тьюверу.

– Что вы ответите вашей жене, когда она узнает, как вы поступили со мной?

– Мы поступим так, как найдем это нужным.

– Ведь вы, разумеется, понимаете, что рано или поздно мне удастся снестись с ней.

– Мы будем считать вас с этой минуты сумасшедшей, – ответил ван Тьювер, – и примем соответствующие меры.

Снова наступило молчание.

– Баркас вернется к материку, – произнес наконец ван Тьювер, – и останется там до тех пор, пока миссис Аббот не будет в состоянии спуститься на берег. Могу ли осведомиться, достаточно ли у нее денег в кошельке, чтобы доехать до Нью-Йорка?

Я невольно расхохоталась. Все это казалось мне невероятно диким, но я тем не менее должна была признать, что, с их точки зрения, это был единственный выход.

– Миссис Аббот не уверена, что она вернется обратно в Нью-Йорк, – ответила я. – Но если и сделает это, то не на деньги мистера ван Тьювера.

– Еще одно, – сказал доктор Перрин, не произнесший ни слова с того момента, как ван Тьювер сделал свое невероятное заявление. – Надеюсь, миссис Аббот, что это печальное обстоятельство останется между нами и будет скрыто от слуг и вообще от широкой публики.

Из этих слов я поняла, до какой степени я напугала их всех. Они боялись, как бы я не оказала физического сопротивления.

– Доктор Перрин, – ответила я, – я действую исключительно в интересах моего друга. Что же касается вас, то мне кажется, что вы проявляете чрезмерную податливость и когда-нибудь пожалеете об этом.

Он ничего не ответил. Дуглас ван Тьювер положил конец пререканиям. Он встал и подал сигнал баркасу. Когда тот подошел, ван Тьювер сказал капитану:

– Миссис Аббот возвращается на берег. Вы немедленно отвезете ее туда.

Он стоял и ждал, а я доставила себе удовольствие помучить его немного и не сразу поднялась со своего места. Доктор Перрин любезно предложил мне руку, а доктор Джибсон с улыбкой произнес:

– До свиданья, миссис Аббот. Очень жаль, что вы не можете оставаться с нами дольше.

Я уверена, что заслуживаю похвалы за то, как разыграла свою роль перед командой.

– Мне также очень жаль, – ответила я, – но я надеюсь, что мне удастся вернуться.

Затем наступил момент настоящего испытания.

– До свиданья, миссис Аббот, – произнес Дуглас ван Тьювер с величавым поклоном, и я, сделав над собой невероятное усилие, ответила ему.

Когда я заняла свое место на корме баркаса, он подозвал своего секретаря. Они пошептались о чем-то, и Дуглас ван Тьювер вернулся в моторную лодку. Он отдал приказание, и оба судна двинулись: лодка направилась к острову, а баркас – к материку. Секретарь остался со мной.

На этом оканчивается часть моей истории. Я описала Сильвию такой, какой она была, когда я познакомилась с ней, и высказала о ней свое мнение. И если читатель по этим описаниям решил, что я грубая, навязчивая особа, любящая вмешиваться в чужие дела, то теперь он получит полное удовлетворение, ибо меня вышвырнули со сцены, как негодную марионетку или как надоевшего оратора. Я не знаю, стоит ли описывать, как я шагала взад и вперед по пристани под бдительным оком секретаря и какие мелодраматические планы приходили мне в голову. То я собиралась добраться до моей Сильвии в лодке, обвязав весла, чтобы они не шумели, то придумывала способы проникнуть к ней ночью. Чувство юмора не позволяет мне распространяться на эту тему. Временно я отойду на задний план и передам только то, что сама Сильвия рассказала мне много времени спустя. О себе я не скажу больше ни слова, кроме того, что я проглотила это оскорбление и со следующим же поездом отправилась домой. В Нью-Йорк я вернулась куда более пессимистичным и трезвым социальным реформатором, чем была раньше.