Текст книги "Жизнь человеческая"

Эсфирь Козлова
Жизнь человеческая

«Мне кажется, что со временем писатели вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Писатели будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни».

Л.Н. Толстой

Часть I
Детство

Пролог

«И путешествие в Опочку,

И фортепьяно вечерком».

А.С. Пушкин «Признание»

Город Опочка, город моего детства – моя Отчизна, основан «в лета 6922 (1414 год). Псковичи поставили город на Опочке, над Великою рекою: начали делать за неделю до Покрова, а сделавши две недели весь».{Псковская первая летопись по списку Архивскому IV.} Основан он взамен разоренного литовцами, во главе с князем Витовтом Литовским, города Коложе.

В XIV–XVI столетиях Псков был оплотом Новгорода и всей Руси. Он принимал на себя удары со стороны внешних врагов: немцев, литовцев, поляков. Особенно доставалось Опочке, которая находилась на границе с Литовским (Лифляндским) княжеством, да и теперь находится примерно в пятидесяти километрах от границы с Латвией.

Быстрота постройки города объясняется тем, что посреди реки Великой возвышался остров, где была природная гора. Вокруг нижнего города создали канал, а землю относили на остров – Вал. Вал был обнесен деревянными стенами и бойницами и стал неприступной крепостью, отражавшей бесконечные нашествия вражеских полчищ. По углам вала стояли четыре башни, и были проезжие ворота. В городе было несколько улиц и переулков. Одна из улиц, называемая Петровской, доходила до тайника, который находился в котловине. Еще в 1912 году, как повествует Л.И. Софийский,{Софийский Л.И. Город Опочка и его уезд в прошлом и настоящем (1414 – 1914 гг.). Псков: Электрич. типо-лит. Губ. Земства, 1912.} сохранились следы каменной лестницы, ведущей к тайнику. В годы нашего детства, в школьные годы следы исчезли. Сохранилась лишь легенда о том, что существовал подземный ход от Вала до нижнего города, который вел в церковь, что вход в него засыпан и вход в него – тайна. Как мы ни старались – обнаружить его не удалось.

На Валу было построено несколько церквей. Первая Спасская церковь – в 6922 (1414) году. В 1518 году опочецкий Вал выдержал осаду города князем Константином Острожским, который воевал в союзе с королем польским Жигмунтом (Сигизмундом) и римским – Максимилианом. Опочане приписали эту победу чуду, сотворенному Сергием Радонежским – чудотворцем. В честь этого события была воздвигнута церковь.

Набеги на Опочку многократно совершались в царствование Ивана Грозного (1547–1584) и продолжались еще в XVII веке. В 1634 году, в царствование Михаила Федоровича, поляки сожгли городской посад, но город не взяли.

Все постройки на Валу вместе с четырьмя церквями сгорели в пожаре 1774 года. В XVIII веке, после победы Петра I над шведами, Опочка уже утратила свое значение как крепость. Правда, еще при Екатерине II она числилась крепостью Лифляндского департамента, но с назначением Пскова губернским городом превратилась в уездный город, в котором было учреждено псковское наместничество.

С конца XVI столетия Опочка разделялась на два города – верхний, на Валу, и нижний, на берегах реки Великой, преимущественно по ее правой стороне. Пожаром были уничтожены не только все постройки на Валу, но и почти весь нижний город, так как здания в городе были в основном деревянными.

После пожара в нижнем городе на площади у реки был построен великолепный Спасо-Преображенский собор, освященный в 1790 году. При генерал-губернаторе графе Чернышеве на Соборной площади были построены два величественных здания. Один из корпусов, стоящий на север от собора, в 1912 году принадлежал Министерству внутренних дел совместно с Министерством финансов и юстиции. Забавно, что после революции 1917 года в этом здании ничто не изменилось, и в нашу бытность в двадцатых годах здесь находились Госбанк, сберкасса, суд и тюрьма. Второй корпус занимали военные гарнизоны (и в наше время тоже).

В 80-х годах XVIII столетия были разработаны рисунки гербов некоторых городов империи, в том числе и Опочки. Двойной герб имел в верхней части щита герб г. Пскова, а в нижней – герб собственно Опочки, который был представлен в виде пирамидальной кучи камня, называемого «опока».{Опока – плотная кремнистая порода, богатая кремнеземом, в ряде работ его называют известковым камнем.} Этот камень в изобилии находится на территории города и прилегающей местности. Отсюда, от этого слова «опока», возможно, и название города – Опочка. Дно реки Великой местами, как будто нарочно, вымощено плитами из этого камня. Сквозь прозрачные воды Великой, на перекате у подножья Вала, видны были эти каменные плиты еще и в дни моих посещений Опочки в 80-е годы прошлого столетия.

Река Великая, ширина которой в центре города составляла примерно 250 метров, делила город на две части: правобережную, где размещался основной город, и левобережную, называемую Завеличьем. Правый и левый берега соединялись деревянным мостом, построенным в конце XVIII века. Второй деревянный мост, а точнее – мостик, вел на Вал.

Славилась Опочка своими ярмарками, которые застала и я в своем детстве и которые постараюсь описать в следующей главе. На Завеличье против моста находится Завеликая улица, доходящая до Конной площади, на которой располагались деревянные торговые балаганы. И в наши дни, по крайней мере в конце прошлого века, эта площадь представляла собой рынок, правда, уже утративший свое богатство. Несколько бабок продавали там выращенные ими овощи и яблоки. На углу Кавказской улицы были промтоварный магазин и только одно каменное здание, уцелевшее, вероятно, еще от прошлых веков.

От моста на Завеличье вправо вдоль берега реки идет улица Набережная. На этой улице наша семья жила с 1927 по 1936 год. За улицей начиналась холмистая местность, где в 1878 году поселились сосланные с Кавказа пленные горцы. Образовавшаяся там улица, по постановлению Городской Думы начала XX века, так и была названа – Кавказской. В летнее время горцы жили здесь в палатках.

Очевидец записал: «2 февраля 1878 года в четыре часа вечера за конно-почтовой станцией собралось очень много публики… в ожидании прибывающих с Кавказа пленных черкес, в числе 270 семей… Была чудная погода: прекрасный зимний день с небольшим морозцем. Вот показался от г. Острова большой транспорт странных по своим костюмам пассажиров: они были одеты в шубы с длинными до пят рукавами и высоких мохнатых шапках; среди них были старики, молодые и дети, мужчины и женщины. Они были привезены на крестьянских подводах в дровнях осыпанные снегом.

Они пробыли в городе около трех лет и вели себя очень хорошо. Между ними были очень хорошие мастера серебряного с чернью производства. Очень многие умирали от климата и скуки по родине… немногие вернулись домой». Среди этих горцев были и предки Расула Гамзатова – поэта Дагестана.

Почтовый тракт между Псковом и Опочкой был учрежден в 1772 году. Здание Опочецкой почтовой станции построено в 1854 году. До 1912 года между Опочкой и Островом ходил дилижанс, а с 1910 года было введено автомобильное сообщение и организовано автомобильное акционерное общество. Появившаяся железная дорога проходила на Варшаву и Петербург через Остров. В наше время железная дорога проходила через Опочку, поэтому у нас в те годы в Опочке было много дачников из Ленинграда.

В Опочке бытовала легенда о церкви на Городище, на которую ссылается в своей книге и Л. И. Софийский. На месте, где якобы до разорения ее в 1406 году Витовтом Литовским был город Коложе, «имеется глубокая яма, где, по всей вероятности, в старину была церковь, и где несколько лет тому назад крестьяне нашли небольшой деревянный крест.

Относительно этого места у населения существует легенда, что когда-то тут стояла церковь, но во время нашествия врагов – противников христианской веры – она ушла под землю…»

И во времена моего детства была жива эта легенда. Есть, мол, на Валу место, где под землю ушла когда-то церковь вместе с молящимися, и если приложить ухо к земле, то можно услышать крики и стоны заживо погребенных. Мы верили в это и старались услышать. И что-то, казалось, слышали. Возможно, это был шум падающей воды со стороны запруды у лесопильного завода. Было любопытно и жутковато.

Вокруг Вала в Опочке ходило немало легенд. Однажды в нижней его части, после проливного дождя, мы нашли множество монет времен Ивана Грозного, свидетелей прошлых происходящих на этой земле сражений.

Царские особы неоднократно посещали Опочку, в основном – проездом. Весной 1780 года приезжала Екатерина II, император Александр I был в Опочке дважды, император Николай I неоднократно бывал в Опочке проездом из Петербурга в Варшаву, вместе с будущим императором Александром II.

Частым гостем в Опочке бывал Александр Сергеевич Пушкин во время ссылки 1824–1826 годов в село Михайловское, расположенное примерно в 30 км от Опочки, считавшейся тогда одним из лучших уездных городов. Пушкин часто посещал опочецкие ярмарки, самыми крупными из которых были зимняя – «крещенская» и летняя – «петровская», проходившая 13 июля. «На большой Соборной площади, примыкающих к ней улицах вдоль торговых рядов до самой Великой собирались десятки тысяч людей всех званий, возрастов и достатка», – пишет в своей книге «Пушкин в Псковском крае» А. Гордон.

В те годы уездным предводителем дворянства в Опочке был А. Н. Пещуров, считавшийся «опекуном» Пушкина во время его Михайловской ссылки. В письме к В. А. Жуковскому из Михайловского в Петербург от 31 октября 1824 года Пушкин сообщает о том, что Пещурову поручено следить за ним и что тот пытался привлечь к этой слежке отца поэта, от чего Сергей Львович отказался, но с сыном рассорился.

О прошлом и настоящем Опочки написано немало рукописей и книг, начиная с XV века и до наших дней. Примером тому может служить «Степенная книга», составленная Киприаном еще до 1406 года, и Макарием, который жил в царствование Ивана Грозного и умер в 1564 году, а также рукопись, некогда хранившаяся в рукописном отделе Санкт-Петербургской Императорской Публичной библиотеки, «Чудо преподобного чудотворца Сергия о преславной победе на Литву у града Опочки».

Посол римского императора Максимилиана, посетивший Опочку в 1517 году, пишет в своих «Записках о Московии», составленных с целью заключения мира между воюющими: «…переправившись через две реки, Великую и Детерницу, и отъехав две мили, мы прибыли к Опочке, городу с крепостью, стоящему на реке Великой. На этом месте находится плавучий мост, который лошади переходят большей частью по колено в воде. Эту крепость осаждал король польский Сигизмунд, когда я договаривался о мире в Москве. Казалось бы, что в этих местах неудобно вести войска по причине частых болот, лесов и бесчисленных рек, но впереди посылается множество поселян, которые должны удалять все препятствия…»

Об Опочке в свое время писали Н. Карамзин, В. Костомаров, А. Травин и многие другие. В 1879 году Н. И. Куколькин написал «Опыт древней истории Опочки», «ввиду особого почитания моей дорогой Родины», который в настоящее время является библиографической редкостью.

Я же хочу просто рассказать, что представляла собой Опочка в дни моего детства.

Глава 1
Год 20-й и до него. Канев. Родители. Революция

Родители мои поженились в 1920 году в городе Каневе. В том самом Каневе, где возвышается гора с могилой великого поэта Украины Тараса Григорьевича Шевченко; в том Каневе, где похоронен писатель Аркадий Гайдар, погибший в 1942 году. Там же похоронен и Н. П. Ленский – артист московского Малого театра.

Училась мама в прогимназии, где классы девочек размещались на верхнем этаже, а мальчиков – на первом. Во время буйного весеннего цветения украинских садов между ними возникала бурная переписка. Записочки опускались из окна на веревочке (нитке) и так же поднимались. Назначались свидания в Городском саду, на высоком, коренном берегу могучего Днепра. Но не дай бог встретить в саду в неурочное время свою классную даму – по поведению сбавят балл.

Вспоминала мама учительницу рукоделия, которая ходила в заштопанной юбке, показывая ученицам пример бережного отношения к вещам, чем внушала уважение своим подопечным. Представляю, если бы сейчас в класс пришла учительница в заштопанной юбке, – ее питомицы не поняли бы и, пожалуй, запрезирали.

Рассказывала мама и как им, «иноверкам» (две еврейки и полька), разрешалось не посещать уроки Закона Божьего. Можно было и посещать, но они их радостно прогуливали.

Гимназию мама закончила успешно и хотела продолжить учебу и стать врачом, но бабушка (ее мама) не понимала, зачем женщине образование: «Ей замуж надо и детей рожать!» И не пустили маму в Киев: «Одну девушку из дома – позор!» Так мама осталась в Каневе.

Мама очень любила наряжаться. Она сама перешивала себе платья, то удлиняя, то укорачивая, в соответствии с модой. Носила шляпки типа кепки, которые назывались «матчиш».

За мамой начал ухаживать внук урядника, столичный студент. Он научил маму и ее подружек петь «Варшавянку» и «Марсельезу». Они ходили по улицам и пели: «Вихри враждебные веют над нами…» Урядник был в шоке. Однажды он пришел к деду в лавку и сказал, что если Фаня (так звали мою маму) не оставит в покое его внука, – деду не сдобровать. Мама была наказана, встречи пришлось прекратить, а студент уехал в Питер.

Обычно квартальный, или околоточный, приходил в еврейские праздники поздравить семью, за что ему выносили водку с закуской и давали денежку – «катеньку». Зато во время погромов они заранее сообщали деду, что готовится черносотенная «акция», и дед успевал кое-что в лавке и дома припрятать.

В бакалейной лавке деда чего только не было! Разные крупы, конфеты, мыло хозяйственное – сине-белое, постное масло, селедка и керосин. Мука была пшеничная, разного помола, даже крупчатка. Теперь о такой никто и не помнит. Очень вкусные, пышные и душистые получались из нее пироги.

Дед в лавке все делал сам. Сам грузил, взвешивал, обслуживал покупателей. Отпускал дед и в кредит, записывая должника в книгу. Местные жители относились к нему с уважением и даже с любовью. Звали его все просто – Бенюма (от Бенюмен, что соответствовало русскому – Вениамин).

Бабушка восседала за кассой. Была она грамотная и очень серьезная, даже строгая. И как не быть строгой, ведь ее семейство насчитывало семь детей, из которых мама была старшей. Еще двое умерли в младенчестве.

Когда маме исполнилось 19 лет, бабушка родила последнюю дочку – Ревекку, которую дети почему-то прозвали Бубой и которая, став взрослой, стала просто Ритой. Мама стыдила бабушку, говорила, что пора с этим кончать. Но детей было столько, сколько Бог дал. И всю эту ораву надо было накормить и одеть. Жили не богато, но и не бедно. Держали прислугу, которая помогала дома по хозяйству. Мама была «командиршей». Она ходила на рынок и покупала овощи и фрукты. Надо было купить те, что подешевле.

Дома распределялись фрукты и конфеты (ландрин), тоже мамой. Делила она «по-братски»: старшим – лучшее, младшим – похуже, а самое лучшее – себе. Хотя, казалось бы, надо – наоборот. Всю тяжелую работу по дому – стирать пеленки, носить воду – делала вторая сестра – Голда (Оля), которая была младше мамы на четыре года. Мама предпочитала мыть полы и носить продукты.

Надо сказать, что дед не был родным отцом моей мамы. Ее отец – Соломон Ландау, первый муж бабушки Розы, был родом из Киева, где жили его родители. Прадед служил на конфетной фабрике знаменитой фирмы «Жорж Борман». Мамин отец поехал однажды к родителям в Киев, по дороге простудился и вскоре умер от воспаления легких. Бабушка с год или два повдовела, а потом вышла замуж за своего приказчика, которого она взяла себе в помощники. Он был «приймак», как говорили на Украине, родом из Триполья. Был он довольно крупный мужчина, молодой и сильный. Я же его молодым не знала. Он для нас всегда был дедом: ведь ему, когда я родилась, исполнилось 58 лет. Он был 1864 года рождения и прожил ровно сто лет. Прекрасной души и ума был человек! Маме он заменил отца и любил ее не меньше, чем родных своих детей.

Правила в доме бабушка. Она была быстра на руку, и детям от нее доставалось. Она их не баловала, не ласкала, наказывала по заслугам. Особенно когда ей надоедали или что-нибудь клянчили, она могла запустить в надоеду тем, что под рукой, будь то кочерга или ухват.

Теперь и не ведают городские жители, что это за предметы, так необходимые при пользовании русской печкой и пузатыми «чугунками» – черными снаружи и облицованными белым изнутри горшками. Чугунки были всяких размеров, от маленьких – на два-три литра до двухведерных, в которых кипятили воду, когда стирали белье. Кочергой мешали дрова в печи и выгребали угли. Углями заправляли утюги для глажения белья и огромный медный, луженный оловом самовар, в котором кипятили воду для чая.

Утюги были очень тяжелые, разных размеров. В них насыпали угли и лучинками разжигали огонь. Лучинки сгорали, а уголь накалялся. Чтобы утюг быстрей накалялся, его раскачивали из стороны в сторону, и угли вспыхивали красными и голубыми языками пламени. Утюг был «зубастый», похожий по форме на пароход, иногда и с трубой (портновский).

Перед революцией в Каневе собирались строить мост через Днепр. Приехало какое-то проектное бюро, куда мама и устроилась работать чертежницей или копировщицей. Прибыл инженер – красавец-мужчина, поляк по происхождению. И мама влюбилась. Бабушка пыталась их разлучить, запирала маму в комнате, а та выбиралась ночью через окно, когда все засыпали, и бегала на свиданья. Где-то в Польше у инженера была жена, но он говорил, что они разведены. Он хотел увезти маму, но бабушка восстала, и «марьяж» не состоялся.

Любовь оставила печаль в сердце и равнодушие к дальнейшей судьбе. Когда во время Октябрьской революции Украину оккупировали немцы, они никого не трогали. Ходили по хатам и требовали «яйки» и «смалец» (сало). Один немец поселился в бабушкиной хате и стал ухаживать за мамой, звал в жены, в Германию. Но мама в Германию ехать не собиралась. И когда появились в Каневе красные, и мой отец сделал маме предложение, она согласилась стать его женой. Ей уже шел двадцать первый год. Но мама всегда подчеркивала, что вышла замуж без любви, а так: «Надо – и вышла!»

В 1918–1920-х годах Канев непрерывно переходил от белых к красным, от красных – к немцам, к бандитам Петлюры, Махно и Маруси, и снова – к красным.

Летом 1920 года в городе установилась власть Советов. Из России прибыли красные. Среди них был и мой отец – Баренбаум Евсей Осипович. Он был начальником финансовой части.

Невысокого роста, приятной внешности, в гимнастерке и синих галифе с красными лампасами, в черных высоких сапогах, он сумел покорить мою маму, гарцуя на белом коне перед окнами хаты.

Девушек на выданье в Каневе хватало, но мама привлекала своей непосредственностью, кокетством и довольно яркой внешностью: почти одного роста с папой, черноволосая, зеленоглазая, стройная. Носик немного подкачал – широковатый.

Когда моя мама спрашивала своего отца (на самом деле – отчима), почему у нее нос не такой, как у всех сестер (а их было пятеро), мой дед шутил: «Бог выбирал твой нос ночью, вот и не заметил, что твой нос широковат».

Главное было – понравиться родителям девушки. Папа завоевал сердце деда своим вниманием: он помог ему освободиться от трудовой повинности в возрасте пятидесяти шести лет, хотя брали всех до шестидесяти. Еще дед был покорен тем, что отец знал древнееврейский язык и Талмуд – священную книгу евреев. Это на языке деда называлось «ученый еврей».

Взаимопонимание решило вопрос сватовства положительно, и свадьба состоялась, хотя отец приехал из России и был из неизвестной семьи. Но он написал своим родителям письмо в Великие Луки, откуда был родом, что хочет жениться, и получил благословение.

Невесте сшили подвенечное платье и фату из накрахмаленной марли, а папа был в своей форме. Свадьбу сыграли весело, по всем законам и правилам. Отцу было двадцать шесть, маме – двадцать два года. Проводили они свой медовый месяц в Каневе.

И в это время Канев снова заняли белые. Папу с мамой и с денежным сейфом из комиссариата спрятали местные жители – украинцы – в своем погребе, где хранились бочки с солеными огурцами, помидорами и арбузами. «Если они нас обнаружат, я им живым не дамся, – сказал отец, – сначала застрелю тебя, потом себя», – и положил рядом с собой револьвер. Мама не возражала: «Только не торопись, а то убьешь раньше времени!»

Сидят они тихо за бочкой с огурцами, а сейф закопали в землю. Вдруг раздался какой-то шорох у дверей. Отец схватил револьвер, но мама успела его остановить: «Да то куры!»

Но вот раздались пушечные выстрелы. Кто стрелял и в кого – в погребе не понять. Канонады раздались с Днепра, и все стихло. Как долго они просидели в том погребе – неизвестно. Только через какое-то время пришел хозяин: «Збирайтесь! Я вас на крейсер одвэзу. Червоний крейсер на Днипро до нас прийшов!»

Мама часто вспоминала спустя годы, что она смолоду была энергичной и отважной. Когда в Канев приходили бандиты или черносотенцы устраивали еврейские погромы, мама выбивала окно и все «тикалы» на гору Московку, под которой стояла хата. На этой горе в мирное время гуляли «парубки та дивчины», оттуда темными, теплыми звездными вечерами разносились звучные украинские песни. После погромов возвращались в хату, где не было «живого угла» – все вперемешку: варенье с пухом перин и подушек, разбросанная одежда, битая посуда и сломанные вещи.

Жизнь начиналась сначала. Через несколько дней погромщики приходили в бакалейную лавку деда с «опущенными долу» глазами просить в долг те или иные товары.

Однажды, когда махновцы заняли Канев, они явились к деду, нашли в сарае шубу, которую дед спрятал в дровах. Эту шубу дед «справлял», т. е. собирал на нее деньги, несколько лет. Шуба была на хорьковом меху, покрытая сукном. Один из махновцев, здоровенный детина, потребовал, чтобы дед напялил на него эту шубу. Шуба трещала, а дед плакал…

Приходили петлюровцы и тоже грабили местных купцов и мещан. Красные никого не грабили, но заставляли отбывать трудовую повинность. Так в течение нескольких лет на Украине менялась власть.