Текст книги "Жизнь человеческая"

Послесловие к «Отрочеству»

В первый раз после войны я приехала в Кривой Рог в конце лета 1945 или 1946 года. Мама жила у бабушки и занималась тем, что торговала на базаре «тюлькой» (хамсой). Рыбу доставал ей дядя Миля, который работал на какой-то рыболовной базе в Мелитополе или в прибрежье Азовского моря. На базаре этой контрабандной мелюзгой промышляли те, кто не мог иначе заработать себе на жизнь. Мама еще и нам помогала, хотя мы уже перестали быть студентами. В 1945 году мы с братом закончили университет. Ося остался в Ленинграде преподавать в школе французский язык, а я получила направление в распоряжение Куйбышевского управления гидрометеослужбы.

У мамы осталась карта владения нашей хатой, и вскоре ей хату вернули. В хате остались лишь голые стены. Вся мебель и все то, что было оставлено, исчезло, расхищенное в основном бывшими соседями. А рояль немцы вывезли в свой клуб – бывшее шахтоуправление. Оттуда он перекочевал после войны в какой-то детский сад, где стоял на трех табуретках без ножек и без педалей. Мама не стала требовать его обратно.

В тот раз я встретилась только с Таней Гроссман, бывшей моей одноклассницей. Жила она в том же доме, что и до войны, на углу улицы Глинки и Второго переулка Глинки. Вернулась она из Молдавии, как она туда попала и чем там занималась – меня почему-то совсем не интересовало.

Вернулся и сын бабушкиного соседа. У него был фотоаппарат, и он сфотографировал нас с Таней и меня с мамой и бабушкой среди огромных цветущих астр, растущих возле хаты. Мы стоим и улыбаемся: две мамы, две дочки, бабушка и внучка – и всего-то нас трое.

Вскоре я уехала в Ленинград, а затем в Куйбышев. В 1948 году мама продала хату, и уехала с нами в Ленинград, но это уже следующая страница нашей жизни.

В следующий раз я приехала в Кривой Рог уже в 1961 году. Приехала с дочкой Катей, которой было шесть лет, из Йошкар-Олы, где муж служил в ракетных войсках. Я приехала навестить своих стариков, и мы с дочкой наслаждались теплом юга, собирая абрикосы и вишни в саду у хаты.

Два года спустя, когда мы жили уже в Ленинграде, муж мой после перенесенного инфаркта демобилизовался, дочка училась в школе, мы с мамой и с дочкой еще раз приехали в Кривой Рог к бабушке и дедушке. Бабушка была довольно строгой. Она часто сердилась на деда и говорила: «Как мне он надоел!» – что было не удивительно после 65 лет совместной жизни. А дед был добродушный и любил подшутить над ней. А однажды сказал мне вполне серьезно о бабушке: «Ах, какая это была женщина!» Он ее любил всю жизнь, и когда ее не стало, он лег возле нее на пол и пролежал, сколько положено по еврейскому обычаю в знак своей скорби.

Это было последнее лето в бабушкином доме в Кривом Роге. Вскоре после этого старики, которым было уже трудно себя обслуживать, продали хату и уехали к младшей дочке Рите в Симферополь.

Еще в конце 1950-х годов край Второго переулка Глинки, где некогда жили мы и тетя Оля, расселили: рушились дома, стоящие над трещиноватой кровлей рудника. Тете Оле дали квартиру на Соцгороде. Это была обычная трехкомнатная «хрущоба», но зато уже не надо было топить печи, ходить за водой на колонку и «по нужде» – на двор в любую погоду. Это была уже цивилизация.

В июле 1971 года, когда дочке исполнилось шестнадцать лет, а моей племяннице Леночке – двадцать, мы отправились втроем в путешествие через Киев, а затем по Днепру – через Канев и Днепропетровск. В кармане у меня было пятьсот рублей, и тогда это была довольно большая сумма. Наши билеты за всю дорогу обошлись нам в семьдесят рублей на троих. На одного человека поездом из Ленинграда до Киева – пятнадцать рублей; на теплоходе от Киева до Канева – три рубля сорок копеек; на «Ракете» от Канева до Днепропетровска – пять рублей семьдесят одна копейка и от Днепропетровска до Кривого Рога на автобусе – два рубля девяносто копеек.

В Киеве нас не ждали. Мамин брат Миша и его жена Броня каким-то образом не получили нашу телеграмму, но приняли нас неплохо. Пробыли мы у них дня три. Познакомились с достопримечательными местами города. В Софийском соборе была выставка церковной утвари, одежды, икон. Богатство этих вещей вызывает у меня антирелигиозные чувства. Если верить Евангелию, Христос сказал богачу: «Раздай свое богатство бедным и следуй за мной», а наша православная церковь не знает границ обогащения. Сейчас все богослужения проводятся в ярких, богато украшенных златом и серебром помпезных одеяниях, в головных уборах, крестах и панагиях с драгоценными камнями. Все это не приемлет истинно верующий человек.

Потом мы спустились в пещеры Киево-Печерской лавры, сопровождаемые проводником, где в нишах в маленьких гробиках со стеклянными крышками лежали иссохшие мумии святых. Ни о каком придании земле этих «святых» нет и речи. А тело Ленина церковники яростно требуют предать земле. Поразила меня в пещере «келья монаха-отшельника». Подумать только, многие годы он жил в этом смраде, оторванный от человеческого сообщества. Какую пользу принесла его жизнь? Но так или иначе его почитают святым. Но я, кажется, изрядно отклонилась от нашего маршрута, размышляя о деяниях церкви. Странно, что я так четко представляю себе наше хождение по катакомбам Лавры, как будто это было вчера.

А потом мы сели на теплоход и отправились в Канев – город маминого детства и юности. Город расположен на высоком берегу Каневских гор. Днепр у Канева уже утратил свое былое величие, о котором писал Тарас Шевченко: «Реве тай стогне Днiпр широкий…» Перегороженный каскадом плотин, он разлился по широкой пойме и замолчал. Течение его изменило свой бег.

Мы ищем пристанища. Гостиницы то ли нет, то ли нас не приняли, и обосновались мы на речном дебаркадере, куда нас милостиво пустили на ночлег. С причала в город ходил автобус, которым мы и поспешили воспользоваться в этот день. Мы посетили музей и могилу Гайдара, который погиб в бою на левом берегу Днепра и был похоронен в парке. Рядом с могилой Гайдара еще одна могила. В ней похоронен артист Малого театра Ленский.

На следующий день мы поднялись на Тарасову гору, где похоронен Тарас Шевченко и стоит его хата-музей. На гору вели 356 ступеней, по бокам, на склонах раскинулся «пьяный лес». Там же на горе построен литературно-мемориальный музей, в котором воссоздали обстановку украинской хаты и где хранится первый памятник Шевченко, установленный первоначально над его могилой в 1923 году. Новый памятник, возвышающийся над горою, стоящий на высоком постаменте, создан скульптором М. Г. Манизером и установлен в 1939 году к 125-летию со дня рождения поэта.

Затем мы спустились в город, мне очень хотелось встретить кого-нибудь, кто помнил моих родных. И мне повезло: мы зашли в одну хату и встретили пожилую женщину, которая помнила моих бабушку и дедушку и их магазин, стоящий на базарной площади. Но мы не пошли ни на базарную площадь, ни к дому маминых родителей. Я помнила, как мы с мамой посетили эти места в 1954 году, когда мы отдыхали в селе Григоровка, неподалеку от Канева. Мама тогда была очень расстроена: зашла к соседям, а в свой дом, где уже жили другие люди, зайти не захотела: ей было очень тяжело возвращаться в свою молодость.

Мы вернулись на свой дебаркадер – эту плавучую пристань для причаливающих ракет и других судов. На следующий день мы отправились на «Ракете» в Днепропетровск.

* * *

Этот путь по водной глади Днепра, так же как и сам Днепропетровск, изгладился из моей памяти. Помню только, что из Днепропетровска в Кривой Рог мы ехали на междугородном автобусе и приехали уже поздно вечером. Нас никто не встречал. Мы взяли такси и поехали к тете Оле. Приняли нас с распростертыми объятиями: мы были желанные гости. Шурочка жила уже отдельно с сыном Геной (с мужем она разошлась еще в 1965 году). Гене было тогда двенадцать лет, и он в это время отдыхал в пионерском лагере.

Странно, что в этот приезд я встретилась только с Аней Каневской. Жили они в своем доме со всеми удобствами на улице Глинки. Родителей ее уже не было в живых. Осталась только одна сестра Люба, которая жила отдельно. Аня не работала. Ее муж Михаил Коган стал директором медицинского училища – «большим человеком». Дом был полная чаша. Сыновья их были уже женаты и жили отдельно. Я их не видела.

Целую неделю июля мы пробыли в Кривом Роге, отдыхая душой и телом. Стояла жара. Каменные ограды были раскалены, на дорогах лежала красная пыль. И было очень приятно в этот зной купаться в Ингульце, на правом берегу которого между чахлых кустов акаций загорали местные жители. На левом берегу – городской парк, где огромные вековые деревья создавали тень и прохладу.

Время пролетело незаметно, и вот мы уже уезжаем. 20 июля, взяв билет из Кривого Рога до Ленинграда с плацкартой только до Харькова, мы отправились в дальнейшее путешествие по железной дороге.

После этого я еще неоднократно посещала Кривой Рог. До 1992 года там оставалась моя двоюродная сестра Шурочка. Уже не стало бабушки и дедушки, не стало тети Оли и дяди Мили. Уехал в Израиль Шурочкин сын Геннадий с семьей. В Кривом Роге оставались еще некоторые мои бывшие одноклассники, связь с которыми, в сущности, прервалась после последней встречи 1990 года (пятьдесят лет спустя после окончания школы).

Вот о наших удивительных встречах выпускников десятого класса криворожской 20-й школы я и попытаюсь рассказать, хотя пишу я это в Ленинграде (ныне Санкт-Петербурге), сидя за своим письменным столом в своей квартире в октябре 2006 года. Многое уже забылось, но мне помогают сохранившиеся письма Бети Сприкут и кое-какие дневниковые записи.

В конце апреля – начале мая 1980 года я получила письмо от Бети. Она уже не Сприкут, Бетя вышла замуж после войны, родила трех дочерей и сменила фамилию. Теперь она Берта Наумовна Тепер, а в сущности – все та же неугомонная, энергичная Бетенька. Это она – учительница русского языка и литературы в нашей бывшей школе собрала нас – тех, кто остался в живых, 40 лет спустя после окончания десятого класса. Оставшиеся в Кривом Роге бывшие одноклассники разработали программу встречи, сочинили анкеты и разослали по всем адресам в разные города Советского Союза, куда нас всех разбросала жизнь. Вот и я получила приглашение.

Встреча назначалась на 31 мая 1980 года. Мне было трудно принять это приглашение: 4 мая не стало моей мамы. Я была потрясена. И я уже не помню, каким образом родные уговорили меня сменить обстановку и поехать на эту встречу. В Ленинграде еще жила моя бывшая соученица Лида Хавина. Вот с ней-то мы и поехали на поезде в Кривой Рог.

Из Москвы приехали Нина Поповец и Циля Медник (Грибун), из Подольска – Вася Гришин, превратившийся из маленького Васеньки в солидного мужчину, занимавшегося проектированием АЭС, и все же он был вполне узнаваемый; из Краснодара приехала Лена Питковская – мама двоих взрослых детей; из Запорожья – Шура Каплун с мужем; из Курска – Аня Сприкут (Винокур), где она тогда жила с мужем и старшим сыном. Из криворожан были на встрече: Толя Зельдин, Нюся Самсонова (Галкина), Маша Гришина (Куропко), Ира Сичкарь, Хана (Анна) Кордон (Грязман), Лида Дякова, ну и конечно, Бетя Тепер. Миля Гуревич не пришел по каким-то своим семейным обстоятельствам, хотя был в организационной комиссии. По болезни отсутствовала Белла Винокурова, проживающая во Владимире. Не нашли Таню Гроссман, Люсю Лифшиц и Нину Кравченко. Не вернулись с фронта Мера Гут, Толя Ясинский и Ласт-Андре Гончаренко, которого мы просто называли Лацик. После школы он не был взят в армию по зрению и поступил на физический факультет Ленинградского университета. Как и большинство студентов университета, он ушел в ополчение. В приказе по университету за № 507 от 22 сентября 1941 года «Об отчислении студентов в связи с призывом в РКК» по второму курсу физического факультета числится Гончаренко В. А. Возможно, это и есть наш Лацик, ведь мы никогда не знали его полного имени. Не дожили до нашего сорокалетия Нема Гдалевич и Вася Сухобоков. Оба они вернулись с фронта в Кривой Рог, но вскоре их не стало. Умер и Изя Збарский. Девушки оказались крепче.

Итак, сорок лет спустя, мы пришли на встречу в 20-ю школу. И было нас уже не 28, а только 15 человек, окончивших школу в 1940 году. Когда мы 31 мая в 15 часов сошлись у дверей нашей школы, мы забыли о своем возрасте; мы были счастливы оттого, что «никто не забыт и ничто не забыто». С нами были даже наши дорогие учителя: Борис Львович Муравский и Александра Андреевна Мартынова, несколько постаревшие, но все еще сохранившие энергию молодости. Мы сфотографировались на память о нашей встрече.

И вот с тех пор прошло более двадцати пяти лет. Я смотрю на нашу фотографию и вспоминаю нашу встречу. Нам еще нет и шестидесяти; и хотя все женщины уже на пенсии, но выглядят очень хорошо. Я сравниваю эту фотографию с фотографией выпуска 1940 года. Конечно, мы стали намного старше, но с легкостью узнавали друг друга. Наши лица еще не покрыты морщинами, и что-то седовласых не видно. Вот только Толя Зельдин – наш красавец-мужчина имеет благородную седину.

В актовом зале школы нас встретила ее директор и ученики десятого класса. Директор трогательно приветствовала нас, выступил и кто-то из учеников. А потом от нашего класса выступила Бетя. Циля Медник, администратор театра «Ромэн», прочитала свое стихотворение, а я – свое посвящение нашей встрече, тоже в стихотворной форме. Я его сочинила в ночь накануне нашей встречи, сидя в уютной комнате моей сестры:

 
Уж сорок лет прошло с тех пор
Как мы рассеялись по свету.
Таких мне слов не подобрать,
Чтоб рассказать про встречу эту.
emp1
Вы не сердитесь на меня, ребята,
Что слов красивых мне не отыскать –
Ведь наша жизнь бывала трудновата,
Чтоб словоцветием ее разрисовать.
emp1
И эта встреча – счет убыткам,
Но и итог прошедших лет.
Мы все прошли войну как пытку,
И этих лет остался след.
emp1
…………………
И не важно, кем стали потом:
Инженерами, учителями,
Просто матерью и отцом –
Мы всегда все делали сами.
emp1
Все учились, трудились,
Жизнь честно прошли,
И как нам завещали в Школе,
Мы остались, остались Людьми.
И поэтому вновь мы в сборе.
emp1
…………………
Нас осталось немного –
Нет многих давно,
Но у сердца осталась память,
И те дни, что вернуть никому не дано,
Мы минутой молчанья почтим и встанем.
 

Все молча встают. У некоторых на глазах слезы.

А потом мы зашли в наш бывший класс, и каждый постарался сесть за свою парту. Осмотрели новые кабинеты – физики, химии, математики. Выпускники 80-го года явно гордились своей обновленной школой.

Потом нас повезли на экскурсию по городу. Старый город мало изменился. Все та же Почтовая с театром «Кривбасс», кинотеатром и рестораном «Металлург». Появились и новые здания: универмаг, почта и другие. Расцвел и Соцгород, где в основном выросли «хрущевские» пятиэтажки. Но остались и «сталинские» дома с нормальными потолками, большими прихожими, кухнями и комнатами. Вот в таком доме на пятом этаже в двухкомнатной квартире и жила моя сестра. Тетя Оля жила недалеко, но в трехкомнатной «хрущовке».

Вечером мы все собрались в каком-то небольшом кафе. Было весело и шумно, и никто не думал о том, что прошло сорок лет и что за это время у каждого состоялась (или не состоялась) личная жизнь. Никто не интересовался прожитым, все были устремлены в будущее. И никто не знал и не думал о том, что ждет его впереди.

В 1990 году, спустя еще десять лет, в последний раз мы собрались, отмечая пятидесятилетие окончания школы. Наши ряды еще поредели. Нет Шуры Каплун – всегда веселой, доброй, очень больной с юных лет, но никогда не унывающей. У нее была болезнь , как у Павки Корчагина из романа «Как закалялась сталь», и такой же ужасный конец. Шура умерла 16 августа 1986 года.

Из Москвы приехала только Нина Поповец. Не приехали Аня Сприкут (Винокур) и Циля Медник. Не было с нами и Лиды Хавиной. Она устремилась с семьей в Соединенные Штаты. Не пришла и Нюся Самсонова. В отсутствие Цили присоединился к нам Миля Гуревич. Пришли на встречу и Аня Каневская с мужем. Вася приехал с сыном. Присутствовали еще муж Бети – Абрам Тепер и Борис Львович с новой женой. Приехала и Аня Кордон. Она стала после окончания института врачом-педиатром и родила красавицу-дочь.

Мы, «девочки», обосновались в основном у Бети, которая радушно угощала нас своими кулинарными изысками. Наша встреча состоялась, и, несмотря на прошедшие десять лет, мы радовались ей. Хотя мы еще больше постарели, но еще не утратили молодость души. Особенно отличался бодростью духа Борис Львович. Ему минуло 82 года, и он собирался уехать с дочкой в Израиль, в надежде на спокойную в старости жизнь. Я подумала, что все уезжают не за счастьем, а от несчастья – от потери надежды на нормальную жизнь у себя на родине.

В Кривой Рог я вылетела 7 сентября и всю дорогу в основном проспала. Встретила меня сестра Шурочка и «ленинградская» погода с дождем, сыростью и прохладой. С Шурочкой мы посетили Аню Каневскую, которая жила в двухкомнатной квартире пятиэтажного дома. Смотрели «видик» об Израиле – нам не понравилось, но евреи собираются в дальние края. Я уезжать не собиралась. Когда-то я написала стихотворение:

 
Боль моя – это боль Земли,
Что не в силах себя сберечь.
И душа моя вся в огне,
И горька, и печальна речь.
emp1
Не уеду я за рубеж,
Мне не надо чужой земли,
Я останусь, где предки лежат,
Где невзгоды и годы прошли.
emp1
Нет обиды, а только беда,
Что сковала сердце мое.
От беды болит голова,
И врывается бред в бытие.
 

В Израиль собирались уезжать Толя Зельдин с семьей, потом уехал и Борис Львович, а уже спустя много лет и Бетя Тепер после смерти мужа. Но в сентябре 1990 года мы еще фотографируемся все вместе, как и десять лет назад. Но теперь нас уже не пятнадцать, а только десять выпускников 1940 года.

Мы отправляемся в ресторан гостиницы «Металлург»:

 
Мы приходим в ресторан,
Как верблюжий караван.
Расступись шальной народ,
Десятый класс 20-й школы вместе ужинать идет.
emp1
…………………
Пятьдесят лет – это дата!
Золотой ведь юбилей!
Не тушуйтеся, ребята,
И в бокалы водку лей.
 

В ресторане полно именно шального подвыпившего народа. Один парень из этой компании подхватил Нину и танцует с ней. Остальные нас не замечают – веселятся, как могут. А мы вспоминаем ушедшие дни и обсуждаем «прожекты» будущих эмигрантов. Это наша последняя встреча.

На следующий день Нина, Аня Кардон и я собрались у Бети. Здесь мы вволю наговорились по душам. Бетенька, с которой в школьные годы мы мало общались, стала для меня в последующие годы единственной ниточкой, связывающей еще со школьными годами, годами нашей юности.

На прощание я написала стихотворение, посвященное Бете:

 
Последняя встреча!
Прощайте, друзья!
Оборвана школьная песня моя.
Еще будет виться тропинка земная
Пока не поглотит пучина мирская…
 

Я улетала 18 сентября. 12 сентября, в мой день рождения, Шурочка подарила мне букет хризантем. Я была очень тронута. Она купила целое ведро карпов и приготовила шикарный обед. До моего отъезда мы еще сходили с Шурочкой на кладбище, где похоронены тетя Оля и Фира. Это новое кладбище. Оно произвело на меня удручающее впечатление. Все поросло дикой травой, с которой просто нет сил бороться. А еще на этом кладбище были захоронены безымянные «бомжи», с номерами на дощечках. Эти ряды наводят на мрачные мысли. Дядя Миля похоронен на старом кладбище, где вокруг могил уложены каменные плиты, не дающие пробиваться траве.

В августе 1991 года в стране произошел переворот. Началась омерзительно-умилительная грызня – страсти обуревали власть имущих. Горбачев распустил партию и снял с себя обязанности Генсека. Страну довели до разрухи, до хаоса, до пустых прилавков, до талонов на мыло. Советская империя распалась.

Последний раз в Кривой Рог я летела 18 июня 1992 года. Летела самолетом, используя свой бесплатный «блокадный» билет, пока еще было можно. Самолет набрал высоту, и раскрылся смысл «пятого океана». Чем дальше от Ленинграда, тем больше и больше небо напоминало прозрачные воды, через толщу которых виднелось «дно» океана – Земля, покрытая зеленью полей, лесов, сетью дорог, зеркальных рек и озер. Облака проплывали под нами, вдали выстроились три огромные «наковальни» – облака, предшествующие грозе. Самолет вошел в пелену тумана, затем качнул крыльями и вынырнул вновь над облаками.

Наконец приземлились. Погода не южная. Встретила меня Шурочка. Она собиралась уезжать в Израиль. Ее второй муж умер, она была теперь совсем одна, и ее уже ничто не удерживало в Кривом Роге. Сын с семьей уже два года жил в Израиле, куда он уехал в октябре 1990 года из города Фрунзе (Бишкек), бросив все, спасаясь от разбушевавшихся националистов. Шура сказала: «Надо думать о живых, а не о мертвых». Она была вся в предотъездных хлопотах.

Сколько перемен во всем, и все к худшему. Безумные цены, безумные деньги – бездушные карбованцы без номеров, но и их не хватает, не платят даже пенсии старикам. Не успели «нашлепать» бумажек. Я, конечно, хорошо отдохнула – и душой, и телом, но наше былое школьное сообщество исчезло. Остались только Бетя Тепер, Маша Гришина и Нюся Самсонова. Средняя Бетина дочка Шура уехала с семьей в Израиль. На Дальнем Востоке, где ее муж работал геологом, жить стало невозможно. Старшая дочь уехала в Германию, младшая – в Киев. Бетя осталась на распутье. Позже она все же выберет Израиль.

Навестила я и Машу. Жила она в своем доме-хате одна. Муж ее умер, она очень о нем горевала. Побывала я и у Нюси. Дома была ее дочь, приятная на вид, но несколько странноватая молодая женщина. Все меня радушно принимали и ни на что не жаловались.

Мы с Шурочкой решили посмотреть наши старые «пенаты»: базарную площадь и Второй переулок Глинки, где мы когда-то жили. Нашего дома не было. Когда-то он стоял на краю обрыва, его снесли. От тети Олиного дома осталась часть, в которой кто-то еще жил. Остался еще и сад-огород, и прямо на улице, перед каменным забором стояло вишневое деревце, усыпанное вишнями. Этот год был очень урожайным на вишни.

Базар был на старом месте, и бабушкина хата с новой железной крышей красовалась в бывшем ее абрикосовом саду. Перед забором, отделяющим двор от базара, высилось огромное дерево шелковицы. Раньше его не было, и я почувствовала, как много времени утекло с тех пор, как мы приезжали к нашим родным в шестидесятые годы.

Но всему бывает конец, и мне пора было уезжать. Шурочка мысленно уже далеко, все ее мысли – с сыном и внуками. Она еще питает надежду на лучшее будущее: хотя бы есть будет досыта и что захочет. И помидоры не будут стоить, наверное, так дорого при минимальной пенсии. Эти дикие цены на фрукты и овощи на Украине меня просто потрясают.

Начинается возня с бесплатным билетом на самолет. В кассе долго морочили голову, но в конце концов закомпостировали на какой-то рейс. В аэропорту ждали прибытия самолета из Ленинграда, но его все не было. Нам пришлось пойти в местную гостиницу и провести там ночь. Шли мы через поле, поросшее чахлой травой и горько пахнущее полынью.

Утром из Ленинграда прилетел какой-то самолетик, и мы пошли на посадку. Брать с собой можно было не больше двадцати килограммов, а у меня было еще ведро с вишней, которую мы с Шурой сами собрали в саду ее знакомых. Но по блату это ведро «пропустили»: улетающих было немного, и перегрузки не ожидалось. В аэропорту мы простились с Шурочкой, и я навсегда покинула Кривой Рог.